Помоги проекту - поделись книгой:
Акулина звала Ивана, и происходило обычное молчаливое угощение.
Были минуты полнейшего негодования Дуняши на назойливость Ивана. Иван видел это, но ни на йоту не изменял своего поведения: в известные минуты он появлялся на своем месте и безмолвно смотрел на Дуняшу, по временам вздыхая.
Акулина не возражала на ругательства Дуняши; она пережидала.
Наконец место отчаянного негодования заступило полнейшее равнодушие, прежняя скука. Иван оправился, повеселел и к обычной своей фразе: «счастливо оставаться, Дунечка», начал прибавлять:
– А я, Дунечка, все об вас думал!..
– А мне какое дело?..
– Право-с!..
Встретив Дуняшу где-нибудь на дворе, он почтительно снимал фуражку и как-то загадочно говорил:
– Дуняша!
– Отстань!
Дворник вздыхал.
Дела шли с неизменным постоянством. Дуняша скучала. Скука давно изгладила в ее сердце сильное заклятие, которое она наложила на себя. Дворник попрежнему продолжал безмолвные визиты; Акулина глубокомысленно давала советы и особенное внимание обращала исключительно на Дуняшу. Между своими советами и рассказами она поминутно вставляла несколько ругательных фраз насчет Андрюшки и прибавляла тотчас же словечко в пользу дворника:
– Вот Ваня, – ну, этот не такой!
Услышав это, дворник, поднимаясь с бочки, на которой обыкновенно сидел, трогал туго затянутую шею, ловко встряхивал волосами и, крякнув, садился опять.
Одно и то же повторялось каждый день. Дворник сделался неизбежным для внимания девушек предметом, как и двор, как и стена.
Дуняша, некоторым образом вкусившая плодов любви, томилась.
Акулина подметила эту минуту. Сидя по вечерам на окне, я слышал, как она, оставаясь наедине с Дуняшей, заговаривала:
– Этот – не Андрюшка! По мне как хочешь; мне что! А я тебе всей душой говорю. Это человек строгий… Он любит порядок… Чего доброго и замуж возьмет!
Таким образом дворник, благодаря разговорам Акулины, приобрел вдруг неоцененное достоинство. На него начали смотреть благосклонней. Даже Татьяна не огрызалась.
– Ну ты, жених! – покрикивала она на него при случае, и этим только ограничивалась.
Дворник все молчал; все чего-то ждал, нужно сказать правду, с убийственной стойкостью. Насчет свадьбы он не сказал еще ни одного слова. Дуняша попытала у него об этом через Акулину. Эта дама передала самый удовлетворительный ответ. Дуняша видимо обрадовалась, этому известию. Прибирала ли она у меня в комнате или гуляла на коридоре, только и разговору было, что про Ивана: какой он будет муж? будет ли драться? Мало-помалу Дуняша сроднилась с мыслью, что она невеста, и смотрела на Ивана как на жениха. Новое звание, приобретенное Иваном, расположило к нему всех. Отвращения уже не было. Не было и равнодушия: Иван ведь решался женитьбой прикрыть Дуняшин грех. Дуняша начала вступать с ним в разговор; сама приказывала, какого именно принести гостинцу.
Мало-помалу, при помощи скуки, пустоты и обещания жениться, дело было так поведено, что в один из вечеров произошла на коридоре следующая сцена.
– А что, Дунечка, – заговорил дворник, – вы всё сидите? Всё бы когда по Тверскому прошлись… Публика любопытнейшая и опять же музыка.
– Я и не знаю, – поддакнула Акулина, – что это за девки такие? Всё дома, всё дома… Диви бы кто их на цепи держал, ей-богу!
Дуняша покраснела.
– А и то! – тихо сказала она. – Татьяна, ты пойдешь?
– О, да ну вас…
– А тебе непременно Татьяну! Ты без Татьяны, кажется, шагу не сделаешь? – присоветовала Акулина.
– Нашему брату, – продолжал дворник, – нашему брату дело другое. Нам ни на минуту отлучиться нельзя. А вы куда захотели – туда и пошли… Да право-с!
– И то! – весело сказала Дуняша и бегом побежала наверх одеваться. За ней и другие.
Тотчас по удалении девушек дворник быстро вскочил с бочки и каким-то испуганным шопотом, скороговоркой, заговорил с Акулиной. Та, не отвечая, вырвала из его рук картуз, поспешно надела его на голову Ивана, козырьком набок, и, повернув его за плечи, почти спихнула с лестницы. Через секунду дворник, как молния, мелькнул по двору и скрылся под воротами.
Ни на другой, ни на третий день Дуняша не показывала глаз в мою комнату. В мастерской было какое-то затишье; Акулина, напротив, все эти дни была под хмельком и чувствовала прилив необыкновенной словом охотливости. Дворник на другой же день скинул свой праздничный костюм и шатался в одной распоясанной рубахе. Он сделался вдруг разговорчивым, даже подсмеивался над швеями, покрикивая им со двора:
– Эй вы, мымры! Что приуныли?
И целые дни горланил песни самого бессмысленного свойства, как, например:
Или, наконец, просто орал на разные тоны.
Спустя довольно долгое время после второго романа Дуняши (к которой вернусь в следующей главе) произошла удивительная история с Татьяной, оправдавшая вполне предсказания Акулины. История эта до такой степени удивительна, что я, не решаясь и не имея никакой возможности объяснить ее происхождение, берусь передать дело так, как оно произошло, по точным рассказам всего швейного мира.
Дело происходило таким удивительным образом.
Как я уже сказал, Татьяна была самая рассудительная из всех швей, работавших у Марьи Петровны. Каждое сердечное несчастие той или другой из подруг ее еще более укрепляло Татьяну в уверенности, что ее век действительно очень долог. Да и, кроме того, обращение ее с мужчинами показывало, что она подозревает почти всех мужчин в мире в самых грубых поползновениях. Она, не робея, отталкивала непрошенного обожателя, если тот предлагал пройтись «под ручку» или был настолько предупредителен, что охотно брался проводить ее до дому. Татьяна спасовала в одном, повторяю, совершенно невероятном событии.
Однажды, часа в два дня, возвращалась она из лавки с тесемками в руках. В это время кто-то, не говоря ни слова, подхватил ее «под ручку» и спокойно произнес:
– Куда ты, милочка, бежишь?
Татьяна в испуге бросилась от своего кавалера; но тот крепко держал руку ее и, улыбаясь, говорил:
– О, глупая!
– Отстаньте! – крикнула Татьяна.
Татьяна начала отбиваться и наконец вырвалась. Тотчас же она юркнула под ворота. Господин в пуховой шляпе, с сероватыми усами, улыбался и шел за ней следом. Наконец она добралась к двери своей квартиры. Господин остановился рядом с ней.
– Уйдите, ради бога! – убедительно просила его Татьяна, боясь хозяйки, которая в эту пору обыкновенно бушевала в мастерской… – Хозяйка дома, она увидит… Подумает…
– Что ж такое? Как ее звать?
Танечка решительно не знала, что делать. Вдруг она отворила дверь, юркнула в кухню и заперла дверь на крючок.
– Слава богу! – говорила Татьяна, очутившись в кухне и дрожа от испуга.
В это время неожиданно раздался звонок с парадного хода.
– Татьяна, отвори! – приказала Акулина.
– Ну-ко он?
– Отвори!
Звонок повторился. Татьяна отворила: это был
– А! вот и ты! Ну, проводи меня в комнату…
– Барин, голубчик! Тут хозяйка!
– Ну, в кухню проводи! Хозяйка? Что ж такое? Где кухня?
Барин прошел в переднюю и потом в кухню.
– Кто там? – крикнула сверху хозяйка.
– Это… к Акулине! – ответила Танечка.
Между тем барин уселся в кухне на лавке; снял шляпу, закурил не спеша папироску – и разговорился с Акулиной. Барин был так прост с ней, несмотря на то, что, повидимому, был очень богат, что Акулина тотчас же растаяла перед ним. Через две-три минуты к Татьяне, присутствовавшей в кухне, присоединились две-три подруги сверху, и барин просто обворожил их. Он показывал, например, ключик от своих золотых часов: в ключе была сделана микроскопическая картинка клубничного свойства; девушки смотрели и помирали со смеху; дверь из кухни поэтому заперли. Такого же свойства картинки были сделаны у барина в палке, в папироснице и, кажется, во всех пуговицах жилета. Барин все это показывал им и вместе с ними смеялся. В заключение он показал свою палку; все нашли, что в палке нет ничего особенного. Тогда барин из палки сделал стул, и каждая из девушек считала обязанностью присесть. Даже Акулина попробовала и нашла стул великолепным.
Все были в восторге.
Показав стул, барин опять сложил его в палку, взялся за шляпу и сказал Татьяне весьма ласково:
– Так уж, милая Танечка, я у вас буду опять!
– Ах нет, нет.
– Буду, буду-с!.. Непременно-с!.. К пяти или к шести часам в четверг… Поедем, погуляем!
– Что вы! что вы! – закричали все девушки.
– Непре-мен-но-с! К шести часам!
Барин скрылся.
Танечка, да вообще весь швейный мир решительно не знали, что подумать об этом и что тут делать. Самое вероятное было то, что храбрая Татьяна начала бояться незнакомого господина,
Акулина не могла ничего присоветовать. Сказать хозяйке – та не поймет, в чем дело, разорется, подумает бог знает что и изобьет. Я присоветовал прогнать – все возопили.
– Он те прогонит! – говорила Танечка.
Целую неделю вплоть до четверга она ходила в каком-то забытьи, в лихорадке. Я старался ее разуверить, что барин не приедет и не посмеет ничего сделать, и Танечка немного успокоилась. Пришел четверг. Пробило шесть часов – барина не было. Я ушел из дому в полной уверенности, что он не будет совсем, потому что, в самом деле, не мог себе представить, чтобы на белому свете мог существовать подобный наглец.
Вечером, однако, я узнал следующее.
По уходе моем Танечка была совершенно спокойна. Она вместе с другими сидела в кухне и пела песни, на дворе шел дождь.
– Не придет! – говорили все.
Вдруг дверь отворилась, и барин – мокрый, с зонтиком – вошел в кухню. Все обомлели в буквальном смысле слова. Закоченели, замерли.
– Готова? – спросил барин.
Татьяна была бледна, как полотно. Она так испугалась «барина», что не нашла против его требований никакого возражения. Она вдруг почувствовала себя во власти этого «барина», крепостной страх охватил ее, и она едва-едва пролепетала:.
– Башмаков… нету!
– Так дайте же кто-нибудь башмаки! Эй ты, дай ей башмаки!
– Авдотья, дай! – шопотом приказала Акулина, решительно не понимавшая, что делается кругом.
Танечка, не помня, что делает, торопливо надевала башмаки.
– Это несносно! – горячился барин. – Дайте же ей чем-нибудь накрыться… Это чорт знает что такое!.. Лошадь ждет!.. Дайте хоть платок!
Мигом принесли всё; Танечка сама торопливо укуталась; а Акулина, также вся охваченная атмосферою крепостных преданий, проворно выговорила с угодливостью рабыни:
– Готова-с!
Барин с сердцем толкнул дверь, вывел Танечку за руку и скрылся.
Все были поражены и решительно не могли ничего сообразить.
Я воротился часов в одиннадцать ночи. В кухне против обыкновения был огонь. Все швеи сидели вокруг стола и молча смотрели на Татьяну, которая была вся в слезах.
– Танечка, что с тобой? – спросил я.
– Убирайтесь вы! – неистово закричала она на меня.
Я ушел к себе в комнату. Через несколько минут ко мне тихонько явилась Акулина и шопотом передала только что случившуюся историю. «Барин» оказался одним из крупнейших московских обжор и воротил; с ним
После таких треволнений, возмутивших спокойствие нашей квартиры, настало совершенное затишье. Дуняша спокойно путешествовала в дворницкую; Танечка притворилась, как будто с ней ничего и не бывало; хозяйка попрежнему не платила денег, и к вящей тишине и спокойствию нашей квартиры – даже не являлся управляющий. Хозяин попрежнему возвращался под хмельком, на заре, и вообще все шло по-старому. Солоша, третья личность, на которую я хотел обратить внимание, все шепталась о чем-то с Акулиной, и в кухне начали появляться какие-то старухи; слышно было, что Солоше сулят счастие и благоденствие. В последнее время даже у Татьяны завелись какие-то тайны; по вечерам и она исчезала куда-то вместе с Дуняшей. Все это делалось втихомолку, тайком, крадучись.
Несмотря на это, повторяю, в нашей квартире было полное затишье. Так тянулось месяца три. Затишье сделалось до такой степени несносной вещью для всех, что вся квартира наша жаждала какой-нибудь перемены.
Судьба положила предел этой тишине катастрофой, ужасной и трагической.
Началось дело с того, что в один вечер Дуняша явилась ко мне под хмельком и едва ворочавшимся языком объявила, что Иван ее обманул. Он отпирается от своих слов насчет женитьбы. «Ты, – говорил он Дуняше, – несоответственного поведения… Мне этого нельзя!» Дуняша плюнула по этому случаю дворнику в бороду и убежала искать старого друга Андрюшку. Кроме отказа от женитьбы, дворник сделал еще другую безобразную вещь: он утаил адрес Андрюшки, который, уходя в Грузины, дал его для передачи Дуняше.
Дворник, убедившись, что последовал разрыв, расславил Дуняшу на весь дом и не давал проходу через двор. Андрюшка, которого Дуняша нашла-таки, изображал из себя обиженного человека и обошелся холодно.
Чтобы отделаться от старой подруги своей, он напоил ее допьяна и отправил на извозчике домой.
С этого дня начались ссоры и брань. Дуняша ругалась с Акулиной. Акулина утверждала, что она никогда не говорила Дуняше насчет женитьбы Ивана, и тоже ругалась. Дуняша снова заклялась; но чрез день прошел слух, что ее сманил «старик-табатер», сделавший ей шелковое платье. Дуняша начинала являться домой все чаще и чаще под хмельком.
Поделиться книгой: