Око за око

— Боги помнят об этом! — торопливо возразил претор, с суеверной опаской косясь в сторону статуй. — И потому Египет и Сирия больше не опасны нам! Антиох Сидет, базилевс сирийский, правда, разрушил без нашего ведома Иерусалим, но дальше этого не пошел. А Птолемей Фискон не знает, как ему разделить трон со своими единокровными женами! До других ли ему границ, когда самого вот–вот выгонит из страны Клеопатра Старшая?

— Выгонит — заставим принять! И на троне и, если потребуется, на ложе! Этот оплывший жиром любитель наслаждений полезнее нам, чем деятельный правитель. Страшнее то, что скоро и Риму будет не до других границ! — нахмурился Эмилиан. — А нам так нужны новые провинции. Вместо того, чтобы ехать под Нуманцию, с каким наслаждением я бы повел сейчас армию…

— В Иудею?

— Меня не интересуют развалины! Мои глаза пресыщены ими. Подождем, пока евреи отстроят Иерусалим и набьют его храмы золотой посудой!

—Тогда… в Парфию?

Консул вздохнул:

— Парфия пока нам не по зубам.

— Значит, Понт?

— Понтийское царство с его энергичным царем Митридатом нам выгоднее пока использовать как союзника. Пока, — повторил Эмилиан. — Но, клянусь Марсом, это уже горячее!

— Малая Азия!

— Жарко, совсем жарко!

— Пергам?!

— Попал иглою!

Претор с изумлением посмотрел на консула:

— Но разве ты не знаешь, что у Пергама очень сильная армия? — спросил он. — И не менее сильный боевой флот…

— Именно поэтому я и отправляюсь сегодня не в Пергам, — нахмурился консул и испытующе оглядел претора. — А жаль! Это царство не дает мне спокойно спать так же, как Карфаген Катону! Кстати, ты бывал в Пергаме?

— Да.

— Давно?

— Еще юношей. Кажется, лет пятьдесят… Нет — пятьдесят пять тому назад.

— Значит, ты не знаешь Пергама.

— Но я много слышал о нем.

— Что именно? — оживился Эмилиан. — Говори!

— Благодаря предшественникам нынешнего Аттала из крошечной крепости он превратился в огромный город, славящийся алтарем Зевса и невероятной чистотой улиц.

— Так!

— Он присоединил к себе многие города и государства, и…

— И?

— Стал благороднее Афин.

— Так–так!

— Образованнее и культурнее Александрии Египетской.

— Говори!

— Сильнее Парфии.

— Говори, говори!

— Крупнее всех в Малой Азии!

— И это все?

— Я сказал то, что слышал. Неужели этого мало?

Губы Эмилиана тронула усмешка.

— Для какой–нибудь Вифинии это было бы пределом мечтаний. Но речь — о Пергаме. Я же говорил, ты не знаешь его. А ведь о чем не знают, того не желают, как говорят у нас в народе! — снова испытующе посмотрел он на претора.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ты знаешь, мои глаза видели всякое богатство, — уклончиво ответил консул. — Вспомни хотя бы, сколько золота и серебра пронесли перед моей триумфальной колесницей после победы над Карфагеном…

— О, это было незабываемое зрелище! — уважительно воскликнул претор.

— Так это лишь пыль перед богатством, которое накопили в своих сокровищницах пергамские цари! Все эти Эвмены и Атталы, начав с небольшой части казны Александра Македонского, за столетие сумели превратить Пергам в богатейшее государство. Они выжали всё из своих рабов, плодородных земель, тучных пастбищ, лесов, рудников, удобных гаваней. Кто теперь не знает знаменитого пергамента и великолепного пергамского оливкового масла? И их армия, действительно, одна из сильнейших в мире!

— Но такое богатство делает Пергам опасным Риму!

— Верно. И — желанным! — многозначительно поднял палец Эмилиан.

— Но мы не в состоянии пойти на него войной! — напомнил претор.

— И это верно. Значит, нужен иной путь.

— Дружба?

— Дружба может быть только с равными!

— Не война и не дружба? — претор с любопытством взглянул на консула. — Ты предлагаешь что–то третье?

2. Вторая половина правды

Сципион Эмилиан огляделся вокруг и, даже убедившись, что никто, кроме статуй, его не слышит, на всякий случай понизил голос:

— Да! Иначе я не заводил бы весь этот разговор! То, что я тебе сказал, лишь половина правды. Своему быстрому взлету Пергам обязан не только тучным пастбищам и удобным гаваням. Не только воинской храбрости и дипломатической ловкости своих базилевсов. Этому он обязан в первую очередь нам, римлянам.

Консул в упор взглянул на претора:

— Разве случайно диадема Эвмена, отца нынешнего царя, была украшена камеей с изображением моего славного деда? Ведь именно по предложению Сципиона за участие пергамцев в Сирийской войне сенат даровал Эвмену Эфес, Мизию, Ликаонию, обе Фригии. Все это втрое, впятеро увеличило доходы Пергама и в итоге до отказа наполнило его казну. Не пора ли теперь возвращать нам долги?

Теперь уже претор вопросительно посмотрел на консула.

Тот выдержал его взгляд и усмехнулся:

— Пусть Эвмен умер. Но жив Аттал. Какая нам разница — пусть вернет он. Да, он слушает нас во всем, провел в наших интересах у себя финансовую реформу, усилил налоговые поборы, но этого мало! Мы дали его отцу гораздо больше. А Рим никогда и ничего не дает даром!

— Разве Аттал расстанется добровольно с частью своих сокровищ? — усомнился претор.

— Речь идет не о жалкой части! — отрезал Эмилиан.

— Тем более! Я слышал, что Аттал глуп и безволен. В последнее время он совершенно ушел от государственных дел, уединился и даже ищет смерти. Говорят, он сошел с ума, но не до такой же степени!

— Этот «сумасшедший», — усмехнулся Эмилиан, — между прочим, изучает ботанику, пишет научные труды, ваяет прекрасные статуи из воска, наконец, изобретает лекарства.

— Лекарства?!

— Да, и не без успеха. Они излечивают печень и селезенку, помогают от кожных болезней. Одно из них — «Атталово белило» спасло мою жену от сильного воспаления, перед которым оказались бессильны знаменитые греческие снадобья и притирки!

— А как сейчас здоровье Семпронии? — участливо спросил претор, отлично зная, что консул, не любивший свою жену, два года назад отправил ее в скромное сципионовское имение и до сих пор не разрешает вернуться в Рим.

— Лучше. Но не настолько, чтобы дышать испорченным воздухом столицы. Если бы ее мать, Корнелия, вечно не совала нос не в свои дела и не напоминала, что она дочь Сципиона Старшего, я бы… Однако мы говорим не о моей теще — этой мужчине в женской одежде, — спохватился Эмилиан, — а об Аттале! Все слухи о его сумасшествии — вздор, выдумка его многочисленных врагов.

— Но если он умен, то это только усложняет нашу задачу.

— Наоборот — упрощает!

Консул взглянул на недоумевающего претора и пояснил:

— Ученый ум царя поможет ему быстро понять нас. А его ненависть к своим подданным и великое множество врагов еще больше ускорят это. Первое, — загнул он палец, — Аттал давно уже ищет случая, чтобы унизить, растоптать свой народ. Второе — в Пергаме сейчас крайне неспокойно: бунтуют рабы, волнуется сельское население, купечество, наемная армия. Все они уже открыто высказывают ненависть к Риму, вернее, к нашим ростовщикам. Вот–вот может начаться бунт, и без нашей помощи тогда Атталу и его знати не устоять. И третье: Аттал прекрасно понимает фактическое господство Рима над Пергамом, хотя его царство и самое сильное в Малой Азии. Что после всего этого остается сделать Атталу?

— Да! Что?..

— Только одно. Завещать после своей смерти царство Риму! — выждав паузу, улыбнулся Эмилиан.

— Завещать царство? — переспросил ошеломленный претор.

— Да! — нетерпеливо вскричал консул, раздраженный непониманием старика, которому он вынужден доверить такое дело. — Царство со всеми подданными, нашими будущими слугами и рабами, гаванями, пастбищами и — сокровищницей! Надо только подать такую мысль последнему Атталиду. Понял, наконец?

3. Пергамент не краснеет

Претор просиял.

Двигавшийся несколько десятков лет по служебным ступенькам к вершине власти, отдавший все состояние на подкупы и подарки избирателям, влезший в неоплатные долги, связанный по рукам и ногам взятками, он уже видел себя наместником новой провинции. Да еще какой! Он выжал бы из Пергама столько золота, что возвратился в Рим самым богатым человеком, без труда расплатясь с кредиторами.

«Бедным он приехал в богатую провинцию, — с завистью говорили бы о нем, — и богатым уехал из бедной провинции!»

— Ну, — поторопил его Эмилиан, как бы читая мысли претора и думая про себя: «Ну, побудешь ты немного в новой провинции, много тебе при твоей старости там не выдержать. А потом, рассчитавшись с Нуманцией, я сам нагряну туда!»

— Завещать целое царство, как завещают дом, виллу или несколько тысяч сестерциев? — очнулся претор.

— Ну, наконец–то! — усмехнулся Эмилиан.

— И без войны овладеть богатейшим государством, всей его казной?!

— Ты делаешь успехи!

— Но у Аттала есть брат! — вдруг вспомнил претор, и лицо его помрачнело.

— Аристоник? — уточнил Эмилиан. — Этот сын царя и рабыни?

— Он сейчас в расцвете сил, и по греческим законам может наследовать престол брата…

— С каких это пор римский судья стал интересоваться греческими законами? — удивился консул и посоветовал: — Забудь про Аристоника. После убийства матери и невесты Аттал перебил почти всю свою родню. Аристоника же он посчитал убить ниже своего достоинства и ограничился тем, что запретил ему жить во дворце. Теперь его сводный брат разделяет трущобы Пергама с нищими и рабами. Помеха ли нам такой «наследник»?

— Однако Аттал может не согласиться написать такое завещание! — продолжал сомневаться претор.

— Конечно! — кивнул Эмилиан. — Но, я полагаю, всегда найдется искусный скриба, умеющий подделывать чужие почерки и подписи. Даже такие замысловатые, как подписи царей. Пергамент не краснеет. Нам важно само завещание, а не то, каким путем оно добыто. Разве осмелится кто–либо спросить об этом у Рима? Сильного никто не спрашивает, где он взял, достаточно того, что он имеет. Если бы мои руки не были связаны Нуманцией, не прошло б и месяца, как Пергам превратился в римскую провинцию «Азия». А так должен перепоручать это дело тебе. Справишься?

— Конечно! С радостью!.. — приложил ладонь к груди претор. — Но… — он покосился на консула, — Аттал может прожить и сто лет, написав завещание, а ему сейчас нет и тридцати…

— Но ведь ты сам только что говорил, что в последнее время Аттал ищет смерти! — резко бросил Эмилиан. — А как любит повторять мой друг философ Панеций, кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы. Ты понял меня?

— Д–да…

— Ты чем–то удивлен?

— Конечно… Если бы мне сказал это сенатор Квинт Помпей или Публий Сатурнин, а не ты, славящийся своей справедливостью и неподкупностью…

— А–а, вон ты о чем! — неожиданно засмеялся Эмилиан и, наклонившись к самому уху претора, прошептал: — Знаешь, как сказал бы по этому поводу тот же Панеций? Нехорошо пахнет тот, кто пахнет всегда хорошо! И потом речь идет не обо мне, а об интересах Рима! Итак, — уже громко сказал он. — Берешься?

— Да!

— И у тебя есть надежный человек, который немедленно отправится в Пергам под чужим именем и прикрытием невинного должностного поручения?

— Пожалуй… да! Есть!

— Кто он?

— Здешний торговец. Луций Пропорций.

— Пропорций, Пропорций… — задумался Эмилиан. — Не тот ли это смельчак, который воевал у меня под Карфагеном?

— У тебя прекрасная память! — восхитился претор. — Но только ты воевал с Квинтом, а я говорю о его брате — Луции.