Помоги проекту - поделись книгой:
В какой-то момент вопросы, скажем, о праве на гомосексуальный брак поднимаются уже на уровень политики. И доминирующая идеология заставляет отвечать на них положительно. Ну потому что как можно человека поразить в праве жениться или выйти замуж, верно? Но мы же из прошлого помним, что такое брак? Конечно! Фата. Белое платье. А еще что? Ах, да, там какой-то мужик должен что-то пробормотать. Надо обменяться кольцами, поцеловаться, бросить через плечо бокал или раздавить тарелку… Какой-то там был обряд. Точно, был. Хочу, чтобы у меня было как у всех! А то что же получается – у всех есть, а у меня нет? Пойду в церковь.
А церковь вдруг отказывает, ссылаясь на какие-то свои представления и запреты. Чем вызывает страшное удивление! Хотя, казалось бы, поразмыслив как следует, мы могли бы вспомнить, что церковь отделена от государства, и прийти к выводу, что в таком случае, наверное, это дело церкви. Не тут-то было! На наши нетолерантные рассуждения мы получим гневную отповедь: «Ничего подобного, это не дело церкви. Мы живем в цивилизованном обществе, а исходя из этого – извольте!»
И все остальные причитания мигом теряют всякий смысл.
«Извольте!»
«Вы обязаны!»
Для американца церковь, по большому счету, ничем не отличается от клуба. А у клубов нет никакого права отказывать личности, потому что право личности выше, чем право любой структуры. Мы же понимаем, что не может быть клубов, в которые запрещен вход, скажем, чернокожим. Что бы кто ни говорил. Потому что это дискриминация, нарушение прав человека. Или, допустим, не может быть клуба, куда нельзя ходить женщинам. Женщины тут же начнут кричать, что это нарушает их права. Хотя наверняка есть клубы, куда нельзя ходить мужчинам. Но кого волнуют права мужчин, когда они так долго нарушали права женщин! Впрочем, думаю, что мужчины и сами не захотят в такие клубы ходить.
Иными словами, выясняется, что государство не хочет быть отделенным от церкви, а хочет вмешиваться и заставляет переписать все доктрины и воззрения. Что, гомосексуалистов Бог не любит? А может, и любит. Так что, церковь, извольте не выпендриваться, а если к вам пришли за обрядом, совершайте обряд.
При этом где-нибудь в американской глубинке все будут читать Библию, понимать ее по-своему, будут уверены, что она написана только для них. Если кому-то недостаточно, для него напишут отдельную Библию. Как сейчас – раз права гомосексуалистов ничем не отличаются от прав натуралов, значит, у них есть и право на своего Бога. И раз есть
И вообще, говорят нам, давайте все-таки читать внимательно! Вот, например, в Левите – такой нехороший раздел – сказано: «Если кто ляжет с мужчиною как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них». Но мужчина и не возлегает с мужчиной как с женщиной! Он возлегает с ним как с мужчиной! Тот, второй мужчина, ведь не называет себя женщиной, он продолжает быть мужчиной. Так что здесь неточность. С чего вы решили, что ваша трактовка верна?
Когда я пытаюсь поиздеваться над моими приятелями, которые мне говорят: «Как же так, ты еврей, а ешь некошерные продукты?» – я возражаю: «Ну конечно, а вы покажите мне место в Писании, где сказано: Соловьев, не ешь лобстера! Ну этого же нет? Нет. Тогда чего вы от меня хотите? А, вы говорите, что еврей не должен есть креветок? Минуточку! Давайте-таки уточним, что такое чешуя…» И дальше начинаются умные разговоры. «Раздвоенные копыта? Видели бы вы это копыто! Дайте напильник, будем раздваивать!..»
Точно такие же умные разговоры заводятся по любому поводу. Тебе говорят: «У человека есть право на любовь? Есть. А у ребенка есть право на любовь? Ну мы же с вами понимаем после Набокова, что у детей тоже есть сексуальность. Они же имеют право любить? И что делать, если ребенок любит взрослого человека? Не надо мне говорить про педофилию! Речь не об отношении взрослого человека к ребенку. Речь об отношении ребенка ко взрослому. Имеем ли мы право отказать ребенку в любви?» И вот уже, как грибы после дождя, появляются педофильские объединения, которые примерно такими же рассуждениями обосновывают свою правоту и ведут активнейшую работу, целью которой является признание педофилии нормой.
Тут же поднимают голос кровосмесители: «Постойте, а почему я не могу любить своего родственника? Мы оба взрослые люди, в наших отношениях отсутствует насилие, все происходит по взаимному согласию. На каком основании вы отказываете нам в нашем праве любить? О какой морали вы говорите? Мы же говорим о том, что мораль подчиняется тому, что хорошо для человека. Ведь человек в центре всего. Нет никакого абстрактного Бога, который что-то там кому-то надиктовал. Да и вообще, мы же понимаем, что на самом деле никакого Бога нет, что религиозные запреты – это определенная условность, направленная исключительно на то, чтобы древнее общество могло, чтобы люди не отравились (отсюда указания, что можно и чего нельзя есть), либо чтобы человечество продолжало рожать. Вот и получается, что ничего нельзя».
Ты говоришь: «Подождите, с чего вы взяли?» Тебе отвечают: «Но это же очевидно. Мы же понимаем, что надо смотреть на все эти ваши религиозные глупости с позиции здравого смысла».
Или посмотрим, что происходит, когда американцы берут детей из-за границы в свои семьи. Что это значит – мы взяли ребенка? Да, это человек, мы его уважаем, у него есть права. Но мы же его взяли! То есть мы вступили, если угодно, в некую систему хозяйственных отношений. Мы взяли ребенка, потому что он соответствовал определенному ряду критериев. Это наше право. Мы хотим, чтобы у нас были дети. И мы реализовали свое право взять ребенка.
Дальше мы выяснили, что этот ребенок нам не соответствует. Нарушаем ли мы право ребенка? Нет. Ведь у ребенка есть право иметь семью, но нигде не оговаривается, что семья должна быть именно наша. Поэтому мы должны иметь право поменять этого ребенка на другого. И нет проблемы. При чем тут какая-то ответственность или тем паче Бог! Я всего лишь хочу поменять этого ребенка на другого, потому что имеющийся ребенок не соответствует моим представлениям о реализации моих прав. Ведь если товар не соответствует моим запросам, я могу поменять его на другой!
И не надо мне говорить: «Что же, вы считаете, будто ребенок – это машина?» В чем-то – да. Он выполняет определенную функцию. Он должен удовлетворять определенным критериям. Вот у кого-то есть желание водить машину, а у меня есть желание иметь детей. Я хочу реализовать родительскую функцию. Этот ребенок не подошел. Я же не виноват! Может, это вина ребенка. Может, вина продавца. И потом, я же не бросаю этого ребенка! Я устраиваю его в хорошие руки. Ему предлагают другую семью по обмену. А мораль? Какая мораль? Какую мораль я нарушаю? Я всего лишь реализую свое желание и свое право…
И сразу возникает ощущение пустоты. Тебе не о чем говорить с людьми, которые так рассуждают.
Конечно, это не вся Америка. Но это определенная прослойка.
Вдруг поднимаются какие-то темы, которые раньше и в голову бы никому не пришли. Вот как религиозный человек может отнестись к заявлению Тима Кука, где он не только признал себя геем (это вообще-то его личное дело, и непонятно, собственно, почему руководитель одной из крупнейших в мире корпораций должен что-то заявлять на эту тему), но вдобавок сообщил, что среди даров, предоставленных ему Богом, самым ценным является половая ориентация. О чем речь вообще? О том, что все те, кому Господь этого не даровал, убогие? Оказывается, гомосексуализм – это божественный дар, а не, к примеру, испытание? Как на это может отреагировать сторонник иудаизма, христианства, ислама? Совершенно однозначно.
Возникает сильнейшее противоречие с религиозными представлениями людей. Для России это по-прежнему очень важно – ведь здесь религиозность присутствует постоянно, даже если люди этого не понимают: она разлита в воздухе, ею пропитана наша культура, наша литература. Мы все равно воспринимаем религиозные постулаты как изначально верные. Напротив, адепты новых демократических ценностей воспринимают те же заповеди как изначально неправильные, говоря, что в первую очередь акцент должен делаться на правах личности.
Как будет проходить война с церковью? Собственно, она уже идет. Просто она может перейти в стадию судебных решений. Думаю, надо ожидать в скором времени массовых исков к церкви – почему отказались поженить, повенчать, провести через обряд? Церковь ведь и так все чаще появляется в публичном поле для того, чтобы нам всем сказали, что там куча педофилов, что все там фальшиво, плохо, страшно. И более чем странно звучат заявления нового Папы, глядя на которого уже ничего не понимаешь – надолго ли он пришел, как он относится к своей работе? Именно работе – не призванию. Это же на работу можно прийти и уйти, а потом взять и уволиться.
Церковные правила по ряду направлений все сильнее размываются. Как это – Папа Римский не американец и, судя по всему, американцем никогда не будет? Человек же может стать кем угодно! Он же может стать президентом Соединенных Штатов, если он родился в США? Может. А Папой Римским почему не может? Это подозрительно.
Кто сказал, что женщина не может быть священником? Ну и что, что она женщина? Если она хочет стать священником – кто может ей помешать? У нее есть права! И не надо говорить про какие-то там запреты – права человека все равно выше.
Все чаще звучат требования, чтобы и гомосексуалисты тоже могли становиться священниками и вести службы. И появляется множество реформаторских церквей и синагог, возникают целые церковные направления, где можно все. Не знаю, существуют ли такие мечети – надеюсь, что нет.
Вернемся ненадолго к фразе, сказанной Тимом Куком. Совершать каминг-аут сейчас стало модно, и отсутствие подобных заявлений от знаменитостей уже выглядит странным. А это тоже один из элементов богоборчества. В чем его смысл? В нарушении сакральности. В разрушении барьеров. В смешении зон. Вот есть то, что можно, а есть то, чего нельзя. Раньше казалось, что нельзя, к примеру, выносить на активное обсуждение то, что происходит в спальне. Можно ли было себе представить, чтобы человек утром вышел и начал всем рассказывать, как он занимается сексом со своей женой? Или не женой. В любом случае – это по меньшей мере неприлично. Но понятие приличий исчезло. Выясняется, что все нормально, можно делать все, что хочешь.
Но мне, например, вообще неинтересна личная жизнь руководителей крупных корпораций. Я не понимаю, почему она должна оказываться в зоне моего внимания. С моей точки зрения, это выглядит глупо. Меня больше волнует, как работает продукция, которую они выпускают, чем то, чем они занимаются в свободное время. Кук любит мужчин? Я рад за него. Но при чем тут все мы?
А при том, что нам показывают путь талантливых и интеллигентных. Посмотрите, как далеко ушло человечество! То, что в Левите обозначено как смертный грех, Тим Кук называет божественным даром. И церковь молчит. Церковь это проглотила и никак не стала комментировать. И точно так же церковь проглотит проигрыши в суде и начнет регистрировать браки между гомосексуалистами. А иначе она подвергнется обструкции. Она же нарушает самое важное – права человека. Но это право на что? Право на блуд? Судя по всему, так и есть.
Интересно, как во все века устремлялась к церкви всякая нечисть. Как церковь будоражила ее, нечисти, сознание самим своим присутствием. Как хотелось хоть что-то изгадить, хоть как-то укусить. На Украине это отношение к церкви удивительно совпало с политическими проявлениями. Один из самых громких проектов последних лет, родившийся на Украине, – движение «Фемен». Осенью 2014 года несколько представительниц этого движения на площади Святого Петра в Ватикане встали в коленно-локтевую позицию, повернувшись пятой точкой к храму Святого Петра, и попытались ввести себе распятия в места, очевидно для этого не предназначенные. Это что, отношение Украины к церкви? «Да ладно, – скажут мне, – это всего лишь движение «Фемен»!» Но все-таки – какая-то странная свобода. Свобода богоборчества. Разве это является демократической ценностью?
Борьба за создание прецедентов умиляет. Как, например, в России, где однополая пара сумела реализовать свою мечту о браке, несмотря на возмущение депутата Милонова, так как по паспорту один из брачующихся пока еще считался юношей, хотя внешность уже обрел абсолютно девичью.
По большому счету, современные демократы недалеко ушли от коммунистов, которые своей главной задачей ставили уничтожение Бога.
Но это значит, что на уровне внешней политики, на уровне отношений между странами волей-неволей возникает принципиальный раскол. Базовое мировоззрение отличается. Что это значит? Что когда два человека садятся разговаривать, они на уровне ценностей друг друга не понимают. Мало того, невольно американцы отталкивают от себя огромный пласт людей, существующий и в самой Америке. Людей, которых принято называть консерваторами, хотя в немецкой терминологии их можно назвать христианскими демократами. Это отнюдь не неоконы, о которых принято говорить с испуганным придыханием. Но это и правда консерваторы. И их действительно много.
Просто надо понимать, что американская демократическая элита, которая сейчас правит, ультралиберальна. Но базовая, глубинная, провинциальная Америка по-прежнему остается гораздо более пуританской, гораздо более пронизанной идеями христианства, чем тот политический класс, который пришел к власти в последние годы и толкает страну вперед, определяя и международную политику, и тот образ Америки, который складывается в мире.
Американцы нашли для себя один простой ответ на множество сложных вопросов: «Личность превыше всего». И чем сильнее политики отрывались от традиционных, скажем так, европейских, христианских ценностей, чем дальше заходили в сторону личности и ее торжества над всем, тем больше понимали, что остается какой-то последний, внутренний краеугольный камень, который мешает. И ответ оказался очень простым.
Все время мешают ортодоксальные воззрения. Вот ИГИЛ – говорят, что они мусульмане. Значит, какая-то проблема с исламом. Это плохо. Очень плохо, что есть проблема с исламом. А русские вообще психи – они постоянно твердят о каком-то своем православии. Мало того, не случайно при анализе ситуации в Донецке представитель Соединенных Штатов заявил с трибуны Совбеза ООН: «У них там большей частью территории управляет казацкий атаман по кличке Батя, который подчиняется только Богу и Путину». Иными словами, подчинение Богу уже воспринимается американцами таким же ужасом, как и подчинение Путину.
Ведь если они говорят, что превыше всего – права человека и закон, который их защищает, то где место для Бога? Его просто нет. У себя в спальне ты можешь повесить что хочешь и делать с этим что хочешь, это будет прикольно. Но когда ты это выносишь за пределы своего дома, ты начинаешь мешать.
Возникает абсолютно непротиворечивая внутри себя концепция. То, о чем я говорил, вспоминая работы Владимира Ильича. Те страны, для которых первичен не человек с реализацией его желаний, а понятие традиций или общины, представление, что Бог все-таки выше человека, оказываются в странном положении. Все их слова – пустой звук для представителей самой экономически могущественной державы. Мало этого, американцы нигде в истории не видят подтверждения того, что их воззрения неверны. Ничто в их повседневной прагматичной жизни не доказывает им, что они не правы. Они недостаточно долго существуют, чтобы увидеть какой-то глобальный кризис. На их территории давно не было более-менее серьезных войн. В другие войны, в которых они участвовали, они входили достаточно вовремя и заканчивали всегда с большой выгодой для себя. Экономика в прекрасном состоянии. К ним едут больше, чем уезжают от них. Поэтому что вы мне рассказываете о том, что ваша мораль права, если моя мораль приносит конкретную выгоду, а ваша нет? Не надо говорить, что вы мыслите правильно, если вы не можете это подтвердить. Отсюда знаменитое американское выражение
С такой идеологией, с таким подходом на международной арене не с кем вести переговоры, да и не о чем. Какой смысл американцам выслушивать кого-то еще? Возникает принципиальный ценностный разрыв, при котором невозможны никакие диалоги. Партнера просто не слышат, так как и не считают нужным услышать. Зачем его вообще слушать? О чем договариваться, с кем? А главное – как? Ну в самом деле, вы что, можете себе представить на полном серьезе, что мы сядем за один стол – мы! Мы, изначально правые во всем, будем говорить – с кем? С людьми, которые вообще не понимают, что такое ценности? Которые знают, что есть правильная модель (а они не могут этого не знать, потому что любой нормальный человек это понимает), но почему-то не хотят ей следовать. Но как можно так поступать? Люди же не идиоты, чтобы хотеть жить плохо? Значит, тот, кто не хочет жить хорошо по-нашему, просто злодей. Ведь мы же абсолютно естественны. И не собираемся ни с кем это обсуждать. И не собираемся об этом спорить. Спор может быть только между равными, между уважаемыми сторонами. А кого тут уважать? Организацию Объединенных Наций? Так это мы и есть. Освободили всех – мы. Деньги платим – мы. Сидим у нас в Нью-Йорке. Ну да, говорят, где-то есть Европа. Ну так лучшие европейцы и так давно переехали к нам и стали американцами. Какие могут быть беседы? Философы? А это кто?
То есть тебя, во-первых, изначально не считают партнером, а во-вторых, уверены, что беседовать с тобой – все равно что с ребенком, и заранее настроены на эдакую родительскую снисходительность: «Хорошо, я выслушаю твои глупости, но я-то знаю правильный ответ!»
Ну да. Или, учитывая разницу в возрасте, возьмем другую аналогию. Мир воспринимается как стареющий организм, очевидно страдающий сенильной деменцией – проще говоря, старческим слабоумием. Поэтому можно, так и быть, дать высказаться старушке Европе. Можно, похихикивая, послушать, что там рассуждают русские о каком-то «русском мире» – что звучит для американцев абсолютной глупостью. Ну какой «русский мир», когда мы живем лучше, чем вы? Чему могут научить американцев русские, китайцы, кто угодно еще? Ну сравните экономики! Ха-ха-ха.
Поэтому беседы со «слабоумными» странами протекают в формате «говорите что хотите, все равно будет по-нашему». Мало того, из-за отсутствия навыков ведения дискуссии на ценностном уровне зачастую все сводится к ораторским приемам, которые относятся не к смыслу, а к форме. То есть это всегда такой маленький Голливуд. Поэтому, когда слышишь выступления американских политиков, каждый раз умиляет отсутствие глубины. Форма замечательная, но не покидает ощущение, будто ты смотришь кино. И все время хочется сказать: «А, да, точно! Это из такого-то фильма! Как трогательно! Хорошо помню эту сцену».
При этом в Америке риторика преподается, школьников и студентов учат отстаивать свою точку зрения. Что особенно смешно, поскольку по-настоящему противоборствующих позиций в этих спорах изначально не может быть – базовые-то ценности все равно те же. Философской глубины в таких дискуссиях нет. Да, собственно, нет и философии как таковой. Она заменена разными «…логиями» – социо-, полито– и прочими.
Значит ли это, что Америка не великая страна? Конечно, нет, и я уже не раз об этом говорил. Америка великая страна. Колоссально мне напоминающая Рим. Рим эпохи расцвета… Но американцам даже лень изучать мировую историю, потому что они искренне уверены, что с ними ничего подобного не случится. Дети! Каждый ребенок убежден: «Я? Буду таким, как мои родители? Не рассказывайте мне сказки, конечно, нет».
И вот на этом столкновении ценностей наступает XXI век. Повторюсь: американцы искренне не могут понять, почему вдруг никто вокруг них не хочет жить так, как они. Действительно не могут. Не укладывается в американскую психологию, например, существование ИГИЛ. Потому что это же не про деньги? Не про деньги. Не укладывается в американскую психологию существовании России Путина. Потому что опять же – это не про деньги? Не про деньги. Не укладывается существование Ирана. Они вообще не понимают, о чем речь.
Но ведь как-то отвечать себе на эти вопросы надо, и возникают самые простые ответы. Какие? Ну, например: на самом деле народы хотят, а им мешают. Кто может им мешать? Злой диктатор. Значит, если мы уберем злого диктатора, народ моментально встанет на правильный путь. Народ же не может не хотеть того, чего хотим мы?
А почему этого не хочет злой диктатор? Ну… из-за денег! Никакой другой мотивации быть не может! Просто он себе заграбастал все. Отсюда появляется магическое слово «коррупция» и необходимость бороться с коррупционными режимами. Все режимы, с которыми борются американцы, всегда коррупционные. Поэтому борьба идет в основном через деньги. И американцы не понимают, почему эта метода не работает, даже когда деньги удается зажать.
Ну казалось бы – благодаря уничтожению финансирования «Аль-Каиды» ее саму удалось уничтожить… Серьезно? А откуда возник ИГИЛ? Почему «Аль-Каида» не просто не погибла, а еще и расцвела таким страшным террористическим движением, что давешний монстр выглядит по сравнению с ним просто ребенком?
Разве могли американцы хоть на секунду представить, что они уничтожат Муамара Каддафи, а ливийский народ не пойдет по пути демократии? Да еще возьмет и убьет американского посла. Это же чушь какая-то! И что теперь делать?
И американцы опять пытаются искать простые ответы. Они не хотят анализировать. Что делать? Бомбить. Уничтожать.
Не разговаривать, не пытаться понять идеологию. Какая еще идеология? Какой еще русский мир, какие отдельные русские интересы, какой русский Севастополь? О чем вообще речь? Что такое Великая Отечественная война? Это все пройденные факты истории. Ну да, где-то там были – с точки зрения американцев – какие-то заморские войны. Что вы нам рассказываете?
И они не притворяются. Они искренне не понимают.
Мало того, когда они вдруг сталкиваются с представлением, что в центре – не человек, возникает вопрос: а кто? «Ну как кто, – говорят им, – например, Бог. Мы все под Богом ходим». «Постойте, – возражают американцы, – это мы ходим под Богом.
Забавно, что, когда пытались выяснить религиозную принадлежность Обамы, с ним никто не вел никаких теологических дискуссий. Спрашивали, в какую церковь он ходил и кто был его духовником. В России трудно себе такое представить – вот человек избирается, и ему говорят: «А вы в какую церковь ходите?» Тут вообще все по-другому – тебя спрашивают: ты православный или не православный. И каждый готов вести религиозный спор. Для нас дико звучит вопрос: «В какую церковь ты ходил?» Да я что, помню? В какую захотел, в ту и зашел. Вот кто духовник – может, и ответят. И то большинство крепко задумаются.
Американский подход, несмотря на то что президенты этой страны клянутся на Библии, по своей природе абсолютно разрушителен для веры. Любая религия борется с греховными проявлениями в человеке – и она хотя бы понимает, что это грех, а не наслаждается им и не возводит его чуть ли не в культ. Я понимаю, что поступки, которые выглядят как грех для одних, могут не считаться грехом для других. Но в этом и заключена суть конфликта между религиозным мировоззрением и тем, которое сейчас крайне активно наступает.
Так что в XXI веке мы рискуем увидеть сначала столкновение церковных радикалов, а потом может дойти и до уровня религиозных войн. На фоне откровенного антиклерикализма американской идеологии растет фанатичная увлеченность ряда неофитов идеями радикального ислама.
ИГИЛ предлагает простые ответы на сложные вопросы. Не только морально-этические, не только религиозные. Головы они отрезают с легкостью в том числе и мусульманам – по крайней мере, американскому заложнику, который принял ислам, голову отрезали не задумываясь. Да и в экономике дают ответы. Вам не нравится доллар? Мы выпускаем свою валюту! И ИГИЛ начинает печатать золотые, серебряные и медные монеты. Нравится нам это или нет, но на наших глазах рождается реальное государство, которое только формирует свои границы, но прекрасно понимает, что и как хочет делать. И как эту чуму остановить? Думаю, что непросто.
Для этого надо в первую очередь обладать моральным авторитетом. Но каким и в чьих глазах? Пока количество людей, которых ИГИЛ перетащил на свою сторону, больше, чем количество сторонников ИГИЛ, которых на свою сторону перетянуло цивилизованное сообщество. Да и каковы теперь критерии цивилизованности? Цивилизация – что это? Снова речь пойдет об уровне ниже пояса – это теперь определяет цивилизованность? То есть те страны, которые не признают однополые браки и не хотят, чтобы их детей усыновляли однополые семьи, – они что, нецивилизованные? Согласитесь, довольно странный критерий.
Все острее проявляется цивилизационный конфликт, конфликт базовых моральных принципов и ценностей. Конфликт, который невозможно разрешить, потому что никакого диалога нет, потому что любая попытка диалога упирается в непонимание – о чем каждая из сторон говорит? Исторически выходом из подобного состояния всегда было заявление: «Если вы будете пытаться нам навязывать вашу точку зрения, то мы будем воевать». И мы сейчас не допускаем войн только на том основании, что у кого-то есть ядерное оружие и мы можем уничтожить друг друга.
Россия оказалась в этой ситуации между молотом и наковальней. Запад обвиняет нас во всех грехах и страшно боится. Почему? Причин несколько.
Во-первых, потому что Россия неожиданно оказалась страной, показывающей иной путь. Это не путь ИГИЛ, но это и не путь либертарианства. Это последовательный путь христианской Европы. Пока что не формулируя таким образом, может быть, даже не осознавая этого, Россия все больше сдвигается в сторону консервативных позиций, занимая ту самую нишу, которая в течение долгого времени была мейнстримом европейской политики. И это заставляет часть политических элит как Европы, так и Америки очень сильно волноваться.
Давайте посмотрим, что сейчас собой представляют, к примеру, воззрения Владимира Путина. Он, пожалуй, наиболее близок к христианским демократам, хотя пока это впрямую не постулируется. Действительно, морально-этический аспект, который на Западе де-факто сводится к мысли, что все желания человека по сути являются его свободами, которые он имеет право реализовывать, если только это не связано с насилием в отношении другого человека, для нас звучит по-другому. Когда мы говорим о ценностях, мы всегда выходим не на уровень отношений человек – человек, как демократы, а на уровень отношений человека и Бога.
Это уже не красный проект, а проект абсолютно европейский, пугающий своей европейскостью и, как следствие, собирающий очень большое количество голосов в свою поддержку, несмотря на попытки либеральных СМИ это замолчать, не увидеть. Если обратить внимание, кто приезжает в Россию, какие политики с нами встречаются и впрямую продвигают интересы не России и Путина, а консервативных европейцев, то станет ясно, что Россия на Западе воспринимается, если угодно, наследницей европейских традиций, гораздо более европейской страной, чем это пытается показать американская администрация, говорящая, что мы не на той стороне мирового прогресса.
Да, конечно, не может не беспокоить то, что политики, которые нас поддерживают, в массе своей относятся к правому спектру, как Марин Ле Пен. Понимаю. Меня это тоже несколько напрягает. В то же время нельзя не отметить то, что сегодня происходит смыкание противоположных сторон общественно-политического спектра по ряду принципиальных позиций, в частности в том, что касается соблюдения базовых христианских ценностей. А ведь именно на них была построена Европа. Резкое поправение европейской политики является равновесным ответом на усиление давления США и резкое полевение навязываемого американцами мейнстрима (который от просто демократических воззрений скатился уже в категорию ультралибертарианства).
Нас, если угодно, затаскивают в идеологические дебаты. Хотя мы как страна на протяжении 20 с лишним лет пытались этого избегать. Но сейчас стало понятно, что дальше отсиживаться в стороне не удастся. Нам наступили сразу на две болезненные мозоли. Первая – это пересмотр итогов Второй мировой войны и возрождение на Украине нацизма, которое уже ни у кого не вызывает сомнений. Вторая – наступление на традиционные ценности.
Если угодно, это те два столпа, на которых базируется ментальность современного россиянина. Народ-победитель, с одной стороны, и наследник великой христианской традиции – с другой.
Так получилось, что Россия сейчас вынуждена отвечать сразу на множество вызовов. Но это те вызовы, противодействие которым напоминает процесс закалки: из огня да в полымя, то в жар, то в холод, – и сталь-то получается отличная. Бьют нас сильно, жестко, с разных сторон. С одной стороны, нас заставляют выковать себе идеологию. При этом, что очень важно, в российском политическом бомонде пока существует четкое понимание, что нельзя совершать базовых ошибок, то есть нельзя смотреть в прошлое и искать там ответы на вопросы будущего.
Это вообще очень частое заблуждение российской политической мысли. Мы так долго себя «под Лениным чистили, чтобы плыть в революцию дальше», что дочистились уже до абсолютной глупости. Мы практически во всем пытаемся видеть исключительно намек на возвращение в прошлое. «А давайте возьмем за образец НЭП!» И не понимаем, что экономический рывок нам, конечно, необходим, и освобождение бизнеса необходимо, но НЭП все-таки был совсем о другом.
Мы находимся в совершенно ином историческом моменте. Поэтому все попытки дословно воспроизвести опыт прошлого так же наивны, как поиски ответа на современные экономические вызовы в произведениях Пушкина. Да, можно в сотый раз цитировать «Евгения Онегина»:
Попытки найти в нашем прошлом ответы на вызовы будущего в виде готовых указаний не только наивны, но и порочны и могут привести только к негативным последствиям. Опираться на историю и не забывать о подвиге нашей страны в Великой Отечественной войне – необходимо. Но это чувство моральной правоты не должно приводить к ограниченности мышления и воззрения.
Сейчас не только наша страна, но и весь мир очевидно находится в идеологическом тупике. С одной стороны – достаточно бездуховное либертарианство, где порок воспринимается как свобода и право личности. С другой – ужасающий своей средневековой психологией воинствующий исламизм. А с третьей – тонкая прослойка, формирующаяся на мощной платформе традиционной западной, европейской, христианской философии, но с невыраженным представлением о том, как это должно отразиться на экономической модели.
В чем здесь проблема? Непонятно, на какой опыт опираться. Российская экономика как таковая практически никогда не была свободной. Смешно на полном серьезе говорить о нескольких столыпинских годах или о времени колоссального скачка в развитии в конце XIX века. Все-таки необходимо понимать, что в России всегда был царь и никогда не было священного права частной собственности – это понятие вообще не сформировано у русского человека. Именно поэтому экономические воззрения, свойственные, как правило, россиянам, опирающимся на историческую память, по большому счету сводятся к тому, что завтра никогда не наступит, поэтому нет никакого смысла ни зарабатывать, ни откладывать, а надо грабить награбленное и тратить заработанное. И отношение к бизнесу поэтому крайне негативное – он воспринимается как не вполне достойное, суетливое и глупое занятие.
На эту психологию очень удачно легла предложенная Западом модель развития нашей страны со времен ее победы над здравым смыслом – то есть с 1991 года. О чем нам тогда говорили? О том, что все, что было в советское время, по сути, бессмысленно. Экономика такая никому не нужна. Не нужна ни наша электроника, ни наши машины – ничего наше не нужно. Вот есть сырье и материалы – их и поставляйте. Ну, может быть, еще что-то из военных технологий.
И дальше начинаются традиционные русские причитания и самоуничижение. Да вы только подумайте, да кто мы такие, чтобы с ними тягаться?.. И совершенно неожиданно вдруг выяснилось, что в то время, пока другие страны пытались сохранить какое-никакое, но свое производство, нам оказалось гораздо выгоднее продавать наши ресурсы и на вырученные деньги покупать все. Абсолютно все. То есть мы превратились из страны с пусть несовершенной, но реальной экономикой в страну-торгаша, совершив крайне унизительную трансформацию. Под экономикой стала подразумеваться тупая внешнеторговая деятельность: ты перегоняешь за границу сырье, при этом даже не заморачиваясь его переработкой (потому что тебе сказали, что это лишнее), а оттуда получаешь доллары, на которые закупаешь все, что тебе нужно.
Таким образом происходило подсаживание экономики как на нефтяную, так и на валютную иглу. При этом напомню, что основными экономическими советниками были американцы. А те люди в российском правительстве, которые провоцировали нас уйти от советской доктрины хозяйствования, от государственного плана и тому подобного, все-таки достаточно плохо представляли себе реальную экономику, существуя скорее в мире абстрактных теорий.
Жизнь оказалась крайне жестока. При резком падении цены на нефть вдруг стало понятно, что все, конечно, здорово, но почему-то мы ничего своего не производим. Притом до смешного – в какой-то момент пришлось буквально днем с огнем бегать и кричать: «Ау, ау, где же вы, российские продукты?» А когда они все-таки появились, то были настолько ужасающего качества, что было непонятно, зачем за это платить. Конечно, есть исключения, рассказы о которых доставляют искреннюю радость. Но сейчас речь не о позитивных примерах, а о понимании общей тенденции.
Сейчас возникла прямая необходимость только в одном – в восстановлении реальной экономики. Готовы мы к этому? Нет. Ни наши финансовые институты, ни наша психология, ни наши управленцы, которые в принципе не понимают, что значит брать и работать. «Как – не торговля? А что еще? Что, оказывается, земля может быть в реальном экономическом обороте? Это с какой радости? Чушь какая!»
Даже наши банки заточены под финансирование и кредитование именно торговых операций, а отнюдь не промышленных. «Длинные» деньги? Забудьте, это невозможно. По многим причинам, и все они достаточно очевидны. А главное, все вдруг начали говорить: «Государство! А что ты сделало, чтобы мы слезли с нефтяной иглы?»
Возникает встречный вопрос: «А что государство может сделать?»
Сейчас же не советское время, когда все заводы и фермы принадлежали государству. Государство, по большому счету, может лишь частично влиять на те компании, где ему принадлежит заметная доля, либо создавать атмосферу, писать законы. При этом, что характерно, не в интересах того или иного чиновничьего клана, а в интересах развития экономики в целом. И тут выясняется, что даже люди, которые этим занимаются, не очень хорошо вообще представляют себе, как живет российский бизнес и что происходит с российской экономикой. Они скорее живут в мире своих иллюзий, что многое говорит как об уровне их профессионализма, так и о реальном желании разобраться с проблемой (такое желание, на мой взгляд, практически отсутствует). Самый страшный вопрос на засыпку для любого министра – это поинтересоваться у него, какова суммарная налоговая нагрузка на бизнес. Возникает неловкая пауза.
Ряд экономистов традиционно ругает Алексея Леонидовича Кудрина, много лет проработавшего министром финансов. Замечу, правда, что именно его идея создания резервных фондов помогла пережить все голодные годы. Но вот в чем проблема: вот собрал ты деньги, пережил. А если «тощие» годы не кончились? Если деньги кончились первыми? Что будем делать – экономики-то нет! То есть, по большому счету, вся психология Кудрина сводится к принципу «выплыл на поверхность – дыши полной грудью, набери побольше кислорода; а когда стало тяжело и ты ушел под воду – жди, вдруг вода схлынет». А если не дождался? Что – тонуть?
Завывания, которые все чаще звучат с правой стороны российского политического спектра, мне кажутся крайне опасными. Почему? Они подсовывают простые ответы, говоря: «Найди внутреннего врага и уничтожь его».
Вот есть Украина. Там все устроено очень удобно: «Все, кто не поддерживает нас, – наши враги. Мы должны их уничтожить». Видишь, Украина? Вот где настоящие патриоты и герои! Вот где твой кадровый резерв!
Но это кадровый резерв чего? Экономики – нет. Финансов – нет. Тогда чего? Ура-патриотизма, ненависти, гордости, доблести, всего того, что хорошо на войне? Ну наверняка. Но какое отношение это имеет к строительству жизни внутри страны? «Ах, вы не с нами, значит, вы против нас!» – и дискуссия встает на привычные рельсы.
До чего такие деятели доведут экономику у нас? Ну ясно, что не выведут в светлое будущее.
Смотрите, как интересно сейчас все происходит. Вот ввели против нас санкции. Мы уже говорили о их пользе и вреде. Но обратите внимание на такой момент: все эти санкции приняли страны, в которых есть базы НАТО или стоят американские войска. То есть это страны, которые по факту уступили часть своего суверенитета. Страны действительно независимые санкции не поддержали. Почему?
Вот и ответ на вопрос, зачем нужны базы. Поэтому России неплохо было бы рассмотреть возможность отвечать асимметрично. Нам говорят: «Ну что за глупости, посмотрите, Россия – это всего лишь 2 % мирового ВВП, о чем вы говорите, такой экономики нет!» Конечно. Но это не мешает России иметь одну из самых многочисленных и хорошо подготовленных армий в мире. Хотя, конечно, статистика иногда подкидывает нам удивительные цифры. Недавно подсчитали, что средняя зарплата российского футболиста – чуть ли не 65 млн. рублей в год, исходя из чего получилось, что мы вошли в пятерку стран с самым высоким уровнем зарплаты футболистов. А интересно было бы провести сравнение: как насчет зарплаты учителей? Врачей? Инженеров? Ну так, по широкому спектру. Мы тоже входим в пятерку? Или только футболистам так повезло?
Новороссия в этом плане – очень опасный проект. Она может пробудить у народа ложное ощущение, что автоматом можно все решить. Но автомат – это начало разговора, а отнюдь не его окончание. Привлекательность зависит не от автомата, а от того, какую экономическую модель ты выстраиваешь. И нам пора уже отойти от завываний, причитаний и поиска внутренних врагов и заняться построением такой экономической модели, которая дала бы возможность развиваться независимо от внешних факторов, то есть уйти от торгашества к реальной экономике. Конечно, это довольно сложно сделать с учетом удивительной политики нашего правительства. Когда объявили наши контрмеры в виде санкций на ряд продовольственных товаров, казалось – ну что, здорово, сейчас мы эту группу заместим. Но оказалось, что параллельно с этим было сказано: «Мы сейчас съездим поищем других поставщиков, и да, кстати, санкции мы, скорее всего, вводим на год, а потом их отменим». Ну и кто на таких условиях будет вкладываться? Риски-то ради чего?
То есть что получается: мы говорим, что поддержим отечественного производителя, и тут же себя перебиваем: «Да, может, мы и не будем его поддерживать», – даже не понимая смысла собственных слов.
Есть ли альтернативный путь? Ответ очень сложный. Он подразумевает не простые заклинания, а тяжелую, кропотливую микроэкономическую работу. Нужно искать, что может заинтересовать людей, сделать их счастливыми. Есть ли у нас кто-то, способный генерировать идеи? Конечно, есть. Важно другое – есть ли у нас власть, способная эти идеи воспринять.
Путин, как известно, встречается с такими людьми и внимательно их слушает. Но Путин – это еще не вся власть, хотя и очень важная ее часть. И мы видим, что работа властного механизма тоже должна измениться, чтобы распоряжение, данное первым лицом, выполнялось неукоснительно. Чего не показывает статистика исполнения «майских указов» президента, которая на середину ноября 2014 года была просто ужасающей.
Итак, нам бросают вызовы. Идеологический, который понятен; экономический, который мы только начали осмысливать и еще не очень четко понимаем, что делать; и военный – ну, в армии у нас после Осетии произошли базовые изменения, и она стала существенно лучше. Но ведь это не отвечает на главный вопрос: как нам консолидировать общество? Как пройти эту стадию чечевичной похлебки, когда большое количество сограждан искренне возмущается только одним – что курс доллара изменился. «Ах, зачем же нам надо было брать Крым, если нас сейчас так мучают?! А что ж такое евро дорогое? А как же дальше жить?» При этом они нам объясняют, что надо моментально сдаться, потому что экономически мы конкурировать не можем.
Кстати, когда я говорил, что наша доля в мировой экономике только 2 %, но зато какая мощная армия, – интересно было бы посчитать, а какой процент от мировой экономики составляла экономика России в 1812 году? Или, например, в 1941-м? Не уверен, что цифры окажутся особо впечатляющими.
Каким путем идти и как идти?
Здесь тоже возникает большая проблема. Она связана с тем, что раньше казалось: если собрать, допустим, лидеров стран в одной комнате и не дать им выходить, они обязательно между собой договорятся. Ну вот в Австралии собрались. И выяснилось, что не только не договорились – утеряна сама культура политического диалога. А это означает, что мы приходим к состоянию, когда ни речи, ни дипломатические обязательства не имеют смысла.
А когда речи не имеют смысла, когда украинский президент Порошенко может в один день сказать, что Украина примет закон об особом статусе Донбасса, а через несколько недель его отменить (такой хозяин слова, захотел – дал, захотел – взял обратно), то как тогда разговаривать с людьми? Как договариваться, если у человека даже нет определенной позиции?
Дипломатический язык всегда был интересен тем, что по большому счету намертво прибивал политика к его позиции. Яркий пример – это когда Россия, понимая, что признание ДНР и ЛНР не только вызовет истерику, но и будет означать подписание договора о военно-техническом сотрудничестве и вползание в конфликт по полной программе, выбрала формулировку: «Мы уважаем их выбор». Что не означает, что мы признали республики, – но означает, что мы услышали этих людей. Вот это яркий пример дипломатии. Другой яркий пример дипломатии – победа во время обострения сирийского конфликта, когда договорились об уничтожении химического оружия.
А что не является дипломатией? Тому тоже есть масса примеров в мире, и они совершенно очевидны. Не дипломатия – это когда, скажем, руководитель Канады впрямую грубит руководителю России. А главное – зачем? Для того чтобы перед своими газетами хорошо выглядеть? Ну тебе же потом с этим человеком работать, переговоры вести, компромиссы искать. Так зачем ты сейчас это делаешь? Тем более надо понимать: когда они все находятся там, на заседаниях «восьмерок» и «двадцаток», это не лично Владимир Путин встречается лично со Стивеном Харпером или Тони Эбботтом. Это представители своих стран прилетели на форум, на котором должны обсуждаться экономические проблемы. При том что экономические проблемы, как стало понятно, особо и не обсуждались.
Напомню, что этот форум возник изначально как ответ на кризис 2008 года, вызванный работой с таким финансовым инструментом, как деривативы. Сейчас этих деривативов стало еще больше и риск финансовой катастрофы только возрос. На существующем фоне введение санкций и ограничение торговли всего лишь подталкивают мир к тяжелейшему кризису. Не думаю, что это входит в наши с вами планы.
Однако кризис – это как болезнь. Ты понимаешь, каким он был, в зависимости от того, как ты из него вышел. Если вышел сильнее, значит, кризис пошел на пользу. А если развалился – то вряд ли тебе и раньше было хорошо.
В Брисбене Путин дал понять своим обидчикам, что они нарушают международные нормы, превращая экономический форум в закулисное обсуждение политических проблем, связанных с Украиной, – а он тогда улетит досрочно. При этом как интересно – про Украину писали все. А основную фразу, которую сказал после этого Кэмерон – что сейчас перед миром стоит угроза обрушения финансового рынка и эта угроза может приблизиться, – постарались не заметить. А ведь это очень важный момент, и именно его нужно было бы обсуждать в Австралии.
Но – не обсуждали. Не обсуждали также, хотя этого требовали развивающиеся страны, ни структуру МВФ, ни его работу. Невыгодно. Говорите о чем хотите, но только не о деньгах. Деньги – для взрослых мальчиков, а все остальные страны, не имеющие к этому отношения, пусть нервно курят в сторонке и смотрят, как делаются дела. Но это звучит чересчур уж откровенно. Лучше говорить об Украине, чем об изменениях в структуре МВФ. Безопаснее. К тому же есть заранее заготовленные спикеры, которые будут объяснять России, как она ужасна.
Поделиться книгой: