Мотылек летит на пламя

— Не знаю, — сказал Джейк, — мне трудно судить об этом.

На самом деле он мог бы сказать, что янки куда более образованны и практичны. Южный джентльмен большую часть времени проводил в седле и редко открывал книгу. Даже знаменитый хлопкоочистительный станок изобрел северянин. Что касается гражданской войны, об этом твердили не первый год. Джейк не знал, можно ли беседовать на такие темы с девушкой, тем более с леди, дочерью его нанимателя, потому предпочел уклониться от разговора.

— Возможно, вы недовольны тем, что вас поселили вместе с надсмотрщиком? Это было решение моего брата, и, если хотите, я поговорю с ним, — сказала Сара.

Несмотря на искушение, в Джейке взыграла гордость бедняка и чувство солидарности с Бартом, который приютил его, хотя ему и пришлось потесниться.

— Как врачу мне удобнее жить рядом с пациентами, и я ничего не имею против того, чтобы делить жилье с надсмотрщиком.

— Он недалеко ушел от негров, которыми командует. Он же метис и, кажется, даже не знает грамоты. Не понимаю, зачем отец его нанял?

— По-моему, он находится на своем месте. Что касается грамоты, не у всех людей в нашей стране есть возможность учиться.

Вскоре Сара сказала, что ей пора возвращаться. Хотя Джейк не решился ее проводить или сказать на прощание что-то особенное, все же он вернулся домой в приподнятом настроении.

Когда он открыл дверь, мимо него прошмыгнула девушка-негритянка. Ничего не заподозрив, он шагнул внутрь. Единственное окошко было зашторено, но сквозь прорехи в ветхих занавесках проникали игривые лучики солнца.

Барт лежал на кровати и глядел в потолок. На его лице было написано удовлетворение. Под тонким покрывалом угадывались очертания обнаженного тела.

— Чего уставился?

— Я не знал, что ты спишь с рабынями.

— Теперь знаешь.

— А хозяева?

— Я им не докладывал, — заявил Барт и добавил: — Послушай, ты кто — проповедник? Я поступаю честно: не трогаю тех, кто считает себя замужними, и не посягаю на девственниц. А остальным даже нравится. Чернокожие не похожи на белых: они не жеманятся, их тела говорят на том языке, каким их наделила природа.

— А если кто-нибудь из них забеременеет?

Барт рассмеялся.

— Знаешь, что такое негритянская семья? Это женщина и ее дети, об отцах которых никто не спрашивает.

Джейк молчал.

— Думаешь, черномазые станут тебя уважать? — небрежно произнес надсмотрщик. — Кто ты для них? И вообще: давай я не буду лезть в твои дела, а ты — совать нос в мои!

Джейк вздохнул.

— Ладно.

Прошло немного времени, и Джейк убедился, что его сосед неправ. Он был начисто лишен того, что носило название white supremacy[5], и рабы потянулись к нему. Не проходило вечера, чтобы в его дверь не постучала черная рука.

Иногда негры приходили за помощью, а порой звали его повеселиться на чьей-то свадьбе или просто послушать игру на банджо. Он лечил укусы насекомых, врачевал нарывы, принимал трудные роды у молоденьких негритянок, которым было в пору играть в куклы. По округе шастали люди, продававшие неграм дрянное виски. Случалось, кто-то из «погонщиков» напивался и не мог выйти на работу: Джейк ни разу не выдал ни одного из них.

Когда кто-то из рабов рискнул сказать ему: «Сэр, вы хороший человек», Джейк ответил: «Я просто врач».

Зачастую радом словно невзначай оказывалась Лила. Эта девушка была куда сообразительнее других рабынь, она живо интересовалась его работой, назначением медицинских инструментов и не раз просила у Джейка позволения помочь, особенно когда он осматривал или лечил детей.

Джейк любовался ее выразительным лицом и грациозным телом, которое, как сказал Барт, «знало язык природы», продолжая недоумевать: что такая красивая и явно неглупая девушка делает на хлопковой плантации? Она должна работать в усадьбе и иметь те привилегии, какими пользовались домашние рабы.

Джейк познакомился с Юджином О’Келли, и тот показался ему жестокосердным и надменным. Что касается Сары, она оставалась для него воплощением тех неясных надежд, в которых он не был готов признаться даже самому себе.

Глава 3

Ужасы пути остались позади, и Айрин было трудно представить, каким образом она сумела их пережить. Увидев, сколько трупов вынесли из трюма, она поняла, почему корабли, на которых эмигранты пересекают океан, называют плавучими гробами.

Корабль бросил якорь севернее форта Касл-Гарден, и несколько дней ирландцы оставались на карантине. Потом прибыл инспектор, проверил список пассажиров и отправил судно в порт. Дальше их доставили в форт на пароме, где таможенники проверили багаж (если так можно было назвать жалкие пожитки эмигрантов), а санитарные врачи провели беглый осмотр. После чего выжившие и относительно здоровые наконец очутились в городе.

Стоя на причале, Айрин смотрела на водную гладь, где покачивались изящные яхты, развернувшие серебристые крылья тонких парусов, и ей не верилось, что она ощущает под ногами твердую землю.

Джон и Салли совещались, куда пойти, попутно отмахиваясь от назойливых носильщиков. Их уже предупредили, что те хватают мешки приезжих, волокут до ближайшего дома, а затем заламывают непомерную плату.

Несколько раз к ним подходили мужчины и женщины и предлагали «удобное и недорогое жилье». В конце концов Джону удалось столковаться с одной из хозяек. О’Лири согласились, чтобы Айрин временно поселилась с ними за треть квартирной платы.

Джон подхватил узлы, и трое взрослых (Томаса Салли несла на руках) побрели по лице. Романтика развеялась — на первый план как всегда выступила суть жизни: забота о пропитании и жилье.

Улицы портового квартала были завалены тюками хлопка, бочками с солониной, мешками с рисом, сложенными высокими штабелями.

Впервые увидев человека с черным лицом, Айрин испуганно шарахнулась в сторону, но потом такие люди стали попадаться все чаще.

— В Нью-Йорке каждый пятый житель — негр, — пояснила хозяйка.

— Проклятые черномазые, отбирают работу у нас, ирландцев, — проворчал Джон.

— Почему?

— Негры стоят дорого, потому их не используют на дешевых работах, как нас, тех, кого можно загонять до смерти и при этом платить гроши!

Айрин удивилась тому, как быстро Джон перенял местные взгляды.

Хозяйка привела их в огромный барак, разделенный на крохотные клетушки, двери которых выходили на общую галерею. Пол в помещении был грязный, в нем зияли дыры, в которых наверняка водились крысы. Хозяйка всячески расхваливала условия, заметив, что жилье наверху это не то, что подвал, у самых окон которого сваливаются отбросы.

Айрин устало опустилась на железную кровать (кроме которой в помещении был сундук, два стула и стол), а Салли спросила хозяйку:

— Как тут с работой?

— Наверняка что-нибудь подыщете. Здесь есть швейные мастерские, а мужчин нанимают на строительство железной дороги.

Когда хозяйка ушла, Салли повернулась к Айрин и сказала:

— Ты будешь спать на полу.

— Почему?

— Потому что вносишь только треть платы.

— Но я же одна!

— Ну так и поселись одна! И плати за комнату полностью, тем более, ты умеешь зарабатывать деньги лучше нас! А пока ты живешь с нами, командовать будем мы.

Айрин поежилась. Стоило ране зажить, как чье-то неосторожное слово сдирало струп, и она ощущала жгучую боль. Если б только сердце было похоже на зеркало и события отражались бы в нем, не оставляя никакой памяти!

— Я уйду отсюда, как только узнаю, как добраться до дяди!

Салли громко хмыкнула, демонстрируя свое презрение. Однако Айрин не собиралась отказываться от своих планов и изгонять из сердца надежду на чудо.

В последующие дни она успела исследовать берега Ист-Ривер и вдоволь побродить по Манхэттену. Но на работу ее нигде не брали. Джону и Салли тоже не везло. Как и другие ирландцы, они то и дело слышали: «Вы, тупые «Пэдди», знаете только картофельное поле да лопату».

Потратив последние деньги на газету, Айрин увидела, что та пестрит объявлениями вроде: «Семье требуется горничная, молодая женщина-протестантка, француженка, немка, англичанка, но не католичка и не ирландка».

Поняв, что им снова придется голодать, она впала в отчаяние. Нищета вновь обрела реальность и взяла их в свои костлявые тиски.

Однако вскоре Салли вернулась домой необычайно оживленная и сказала:

— Кажется, я знаю, чем мы займемся. Мне подсказала соседка.

На следующий день Джон, Салли и Айрин отправились «на работу». Они собирали отбросы на помойках и свалках; в основном это были кости и тряпки. Сваливали добычу во дворе и сортировали, после чего стирали тряпки и вываривали кости, распространявшие ужасную вонь, которой пропитывались комнаты, одежда и волосы. Тряпье и кости продавались за гроши, но все-таки это был заработок. Иногда попадались обрывки пусть и несвежего, но еще пригодного в пищу мяса: в эти «счастливые» дни у них была похлебка.

Иногда, утомившись, Айрин усаживалась среди горы отбросов, вдыхала отравленный зловонием воздух и принималась мечтать. Мечтала она и по вечерам, глядя на вскипающее красками небо и бесчисленные огни фонарей, танцевавшие над темной землей, огни другого, свободного и счастливого мира.

Хотя богатый дядя и его поместье все больше отдалялись, превращаясь в призрачное видение, витающее где-то на задворках сознания, она упорно откладывала деньги, которые, никому не доверяя, прятала на груди.

Айрин не знала, сколько еще усилий и изворотливости ей придется проявить, чтобы добиться своей цели, когда в один прекрасный день, боязливо спросив на пристани о цене билета, она вдруг поняла, что сможет сесть на корабль, который доставит ее в Чарльстон, откуда было рукой подать до Темры.

На следующий же день Айрин без особой сердечности простилась с О’Лири и отправилась в порт. Она давно не следила за временем, потому удивилась бы, если б узнала, что с того памятного момента, как она ступила на землю Америки, прошло полгода.

Айрин лежала в густой траве лицом к небу. Никаких людей, никаких всепроникающих, разрушительных, вгрызавшихся в уши звуков, никакой вони. Запах зелени, тишина, темнота с множеством серебряных точек, дерзко проткнувших небеса.

Она ни разу в жизни не ночевала под открытым небом в незнакомом месте, но не испытывала страха. Айрин почти достигла цели: ей оставалось дождаться утра и пройти несколько миль.

Прежде она пребывала в круговороте, а сейчас неподвижно лежала в мягкой траве, озаренная нежным сиянием луны и овеваемая прохладным ночным ветром. Ей чудилось, будто она улавливает дыхание земли и ее грудь тихо вздымается в такт.

Она не думала, что заснет, но заснула и пробудилась, когда солнце выплыло из-за горизонта и окружающие предметы обрели привычную форму и цвет.

Айрин отряхнула одежду и выбралась на дорогу, жалея о том, что у нее нет возможности привести себя в порядок. Ее платье было похоже на тряпку, голова и тело нестерпимо чесались. Она вспомнила, как на пароходе от нее шарахались люди, и не на шутку встревожилась. Что скажет Уильям О’Келли, увидев такую замарашку?

Айрин стиснула зубы. Неважно, что он скажет. Не для того она приложила столько усилий, чтобы уйти ни с чем!

Послышался легкий звук, и Айрин обернулась. Она решила, что увидит зверя, но это был мужчина. Он выскочил на дорогу из густого кустарника и на мгновение остановился как вкопанный.

У Айрин замерло сердце. Ей показалось, что сейчас должно произойти что-то важное. Мужчина, вернее, юноша, выглядел запыхавшимся, загнанным, будто бежал всю ночь. Айрин поразила кошачья гибкость его движений, а еще — цвет кожи самого красивого смуглого оттенка, какой только можно вообразить. Его темные глаза пылали, как угли, а волосы не были похожи на густое руно, как у негров, они казались мягкими и вились крупными волнами.

Четко очерченные губы юноши шевельнулись, словно он хотел что-то сказать, но потом он стремглав бросился через дорогу и скрылся в зарослях.

Айрин перевела дыхание и продолжила путь. Примерно через четверть часа она увидела двух верховых, быстро скачущих по дороге ей навстречу. Она замедлила шаг и вперилась в их лица, намереваясь спросить про Темру.

Они тоже остановились. Один из мужчин наклонился и произнес:

— Доброе утро, мисс. Вы не видели на дороге мулата? — Заметив непонимающий взгляд Айрин, он пояснил: — Молодого мужчину негритянского происхождения, но с довольно светлой кожей. Этот наглец сбегает от всех хозяев; не проходит недели, чтобы его не пришлось ловить!

— Нет, я никого не видела.

— Мне кажется, вы чем-то напуганы. Кстати, кто вы, откуда и куда идете?

— Я приехала из Ирландии, иду в имение Темра.

— Что вам там надо?

— Я ищу Уильяма О’Келли, это мой дядя.

Мужчины недоверчиво переглянулись.

— О’Келли — ирландская фамилия, — вполголоса произнес один из них. — Кто знает, может они и впрямь родственники?

Айрин покорно ждала, зная, что с представителями власти лучше не спорить. Она двинулась дальше лишь после того, как они сказали:

— Не смеем вас задерживать. Вы на правильном пути, мисс. Около часа ходу, и вы окажетесь в Темре.

Айрин продолжила путь. Она шла, улыбаясь сама не зная чему. Как и в Ирландии, здесь ничто не мешало ей слышать и видеть природу. Небеса были светлы и огромны, по обеим сторонам дороги простирались обширные хлопковые поля. А потом она вступила в пределы усадьбы.

Айрин подошла к подъездной аллее и смотрела на полускрытый деревьями особняк с чувством благоговения и восторга.

В судьбах обитателей этого дома могли случаться свои падения и взлеты, обретения и потери, и все же ему было свойственно главное качество: нерушимость. Менялись времена, происходили какие-то события, рождались и умирали люди — гладкость белых колонн, совершенство пропорций, величавость крыши, красота зеленых лужаек оставались неизменными.

Айрин слышала людские голоса, до нее долетал звон посуды и божественный запах еды. Возле крыльца носились негритята, конюх вел в поводу расседланных лошадей, молодая рабыня в черном платье, белоснежном переднике и накрахмаленном тюрбане несла в дом корзину с фруктами.

Дом манил своей неповторимой, благородной красотой, словно райские врата. В эти минуты Айрин не думала о том, что, возможно, она — грешница, которой запрещен вход в обитель Господа Бога.

Сара О’Келли сидела в своей комнате и читала книгу, когда вошла Касси и сообщила, что какая-то неимоверно грязная девушка препирается в холле с Арчи, чернокожим лакеем.

По непонятным причинам на Сару повеяло тревожным ветром нежелательных перемен. Она громко захлопнула книгу и нервно произнесла:

— Кто она такая, что ей нужно?

— Эта мисс, — не удержавшись, Касси скроила гримаску, — утверждает, что она ваша родственница.

У Сары, всегда такой сдержанной и невозмутимой, задрожали руки.

— Говоришь, она выглядит как нищенка?

— Хуже всякой белой рвани!

Негритянка замолчала и сделала шаг назад, желая полюбоваться произведенным эффектом. Ее ожидания оправдались: Сара вскочила с кресла и сломя голову бросилась на лестничную площадку.