Конвейер смерти

– Но я только на два года в армию попал, мне его придется на склад по увольнению сдавать!

– Сдашь. Был бы китель, а на эмблему и не посмотрят. Сейчас вкрутим покрепче, иголочками петлицы пришпилим. Готово. Хорош! Ох как хорош! – Закончив подготовку формы, Семенов принялся суетиться, бегая от штатива ко мне. – Очень даже неплохо! Садись на стул, руки на колени. Выпрями спину да расслабься, не лом же проглотил! Не хмурься. Теперь убери эту дурацкую улыбку! И не делай страшную рожу! Уф-ф-ф. Устал я с тобой, Ростовцев.

– Это я устал от маскарада. Лучше бы у дувала лежал и мух от себя отгонял, жуя виноград, чем терпеть подобное издевательство надо мной!

– А где виноград? – встрепенулся Балалаечник. – Привез?

– Нет. Я пешком до штаба добрался, через кишлаки. Машины застряли у поста.

– Ну ладно, будь другом, ящичек набери для меня. Я после рейда заскочу к вам в полк, тебе фото на память завезу! – пообещал капитан.

– А мне виноград будет за эксплуатацию кителя? – оживился медик.

– Тебе? – задумчиво произнес я. – Тебе сколько угодно. Сейчас быстро переобуваешься в кроссовки, получаешь автомат, набираешь патронов, гранат и айда со мной. А там в зеленке жри сколько угодно, пока не лопнешь! – засмеялся я, хлопая по плечу лейтенанта.

Откуда ни возьмись в аппаратную ворвался взмокший Артюхин.

– То-о-о-в-а-арищ капитан! Здравия желаю! Вы откуда? Наверное, в зеленку вместе поедем? – ухмыльнулся я.

– Иди к черту! – огрызнулся замполит батальона. – Я за тобой. Бегом к начальнику политотдела, скорее!

– Так к черту или к начальнику политотдела? – спросил я, рассмеявшись. – Или он и есть черт?

– Хватит юмор разводить и шуточки шутить! Дело серьезное! За мной! – Григорий сильно потянул меня за руку.

– Стой! Стой! – взмолился я. – Дай переодеться! Чего я буду туда-сюда пугалом по полку ходить? Китель не по росту, с длиннющими рукавами, вместо брюк – масксетка! Целый день сегодня бегом и бегом!

– Ладно, быстрее! Севастьянов больше часа нас ждет! Еле-еле тебя нашел! – пожаловался Артюхин.

– Повезло, что нашел. Через пять минут я бы взял ноги в руки и убежал отсюда к батальону. Интересно, зачем меня вызывает высокое руководство?

– Скоро все узнаешь! – загадочно произнес Григорий.

Я быстро переоделся, и мы поспешили в политотдел.

Начальник политотдела сидел за длинным столом, уставленным телефонами и сувенирами. На стенах кабинета висели графики, таблицы, лозунги и плакаты. Настоящий центр политграмотности и эпицентр перестройки.

– А-а-а! Ростовцев! Заходи, дорогой, заходи! – встретил меня полковник протяжным восклицанием.

Потом вскочил, поздоровался, пожав руку, и усадил нас с Артюхиным на стулья. Сам он начал энергично ходить по кабинету из угла в угол, быстро при этом разговаривая. Вскоре Аркадий Михайлович стал носиться по кабинету, словно сгусток энергии, только не понятно какой: отрицательной или положительной!

– Товарищ старший лейтенант! У командования о вас за год сложилось хорошее мнение, вы это, наверное, заметили.

– Так точно, товарищ полковник! – ответил я, смущаясь. (То, что они знают о моем существовании, я понял всего месяц назад.)

– У нас возникла сложная и неприятная ситуация. Сменщик капитана Артюхина куда-то пропал. Точнее, Артюхин полгода назад занимал должность секретаря комитета комсомола полка, а кадровая машина неповоротлива. Нам прислали молодого лейтенанта. Мы решили вас, Никифор Никифорович, выдвинуть на вышестоящую должность. Было три варианта с разными батальонами. Но возникла блестящая идея – убить двух зайцев разом. Мы назначаем вас, Ростовцев, заместителем командира родного батальона, а Григорий Николаевич благополучно и своевременно, без дальнейших проволочек, едет домой. В результате – все довольны. Я и командир дивизии уверены, что вы справитесь!

– Ох! – охнул я. – Прямо огорошили меня этой новостью. Даже не знаю, что и сказать. Справлюсь ли… Вчера с лейтенантами-взводными из одного котелка ел, вместе с ними шутил, анекдоты травил, а завтра командовать… Как-то мне не по себе.

– Все будет хорошо. Вы, товарищ старший лейтенант, знаете батальон, его проблемы, быт. Досконально изучили людей. Батальон рейдовый, сложный, я бы даже сказал, тяжелый. Тут не только политические вопросы решать надо, но и постоянно участвовать в боевых действиях. Нужны молодость и здоровье, задор и удаль! Значит, так и порешим! Принимайте дела, и в процессе службы будем вас учить, поправлять. Так что перестраивайтесь! Вся страна перестраивается! – Начпо пожал нам обоим руки, похлопывая по спинам, довел до дверей кабинета и еще раз попрощался.

– Черт! Черт! Черт! – завопил я за порогом политотдела.

– Что ты так возмущаешься? – удивился Артюхин.

– Что-что… Как я буду с Подорожником каждый день общаться? Он меня на дух не переносит, целый год третировал, как последнего человека. Издевался каждый день. Я было обрадовался, что в новом батальоне начну службу с новыми подчиненными, с теми, кого не знаю, с кем не пил! Тяжело это: вчера – друзья, а сегодня – подчиненные.

– Учись. Хочешь дальше расти, нужно учиться быть жестким, даже жестоким, – вздохнул Гриша и, пожав мне руку, отправился восвояси.

Он ушел куда-то по своим делам, а я, захватив на КПП дремавших бойцов, поспешил к саперам за тягачом.

Саперы машину не дали. Вся исправная техника крушила развалины. Удалось достать артиллерийский тягач из батареи «Ураганов». Радость переполняла мое сердце, что не нужно будет вызывать помощь из зеленки, не придется падать в глазах комбата и ротного. Застрять на двух машинах! Увиденная на дороге картина озадачила. Сидевшие в песке БМП теперь стояли в твердой накатанной колее.

– Кречетов! Как вы выбрались? – изумился я.

– Сами откопались. Набежали дикари с лопатами, человек пятнадцать, притащили бревна, сучья, раз-два – и готово. Не захотели, чтоб мы им кузькину мать устроили. Побоялись, что на чей-нибудь случайный выстрел ответим шквалом огня. Пушки, направленные на кишлак, – самый лучший аргумент, – объяснил механик.

– Ребята, нам повезло, хорошая банда попалась, душевная, – рассмеялся я.

Пришлось извиняться перед капитаном-артиллеристом за доставленные хлопоты. Водитель тягача получил пачку «Охотничьих» и, удовлетворенный отсутствием работы, уехал в Баграм. В обратный путь тронулись и мы.

Подорвав сотню домов, сровняв с землей развалины и дувалы между виноградниками, полки вернулись на базы. Хватит. Хорошего понемногу. Отвели душу за гибель наших ребят. Авиация два последующих дня обрабатывала эту территорию бомбами повышенной мощности, глушила духов в подземельях, обрушивала кяризы.

Афганская госбезопасность вскоре получила информацию о более шестидесяти захороненных мятежников в результате нашей работы.

Да и сам Керим погиб чуть позже. Без базы, без банды, без складов ему стало очень тяжко воевать. Однажды «курбаши» куда-то поехал с двумя телохранителями на лошадях. На его беду всадников заметили вертолетчики. Пара «крокодилов» зашла на штурмовку и накрыла их залпом из неуправляемых ракет. Таким оказался бесславный конец хозяина Баграмской зеленки. Ну, да свято место пусто не бывает. На место убитого главаря пришел другой, не менее кровожадный и жестокий.

Усилия армии оказались тщетны. То, что мы разрушили, афганцы через месяц восстановили. Это ведь не дворцы и не современные многоэтажные здания. Конструкция простейшая: глина, песок, кизяк, солома и вода. Размешал и лепи, лепи, лепи. А виноградники и кустарники весной следующего года вновь будут стоять зеленой стеной, как будто их и не ломали, и не рубили. Джунгли! Создать в этих местах безопасную зону – сизифов труд! Бессмысленный и чрезвычайно опасный.

Глава 4. Большая трагедия и маленькие драмы

– Ростовцев? Мой заместитель?!! Какому идиоту пришла в голову подобная бредовая мысль? Это что, продолжение эксперимента по проверке прочности моих нервов и терпимости? – заорал Подорожник на весь полковой плац, когда Артюхин сообщил комбату решение командования.

Его усищи, топорщившиеся в разные стороны, гневно дрожали, и лоб покрылся испариной. Я скромно потупил глаза к асфальту и ответил, хитро улыбаясь:

– Могу подсказать и фамилии, и должности этих идиотов.

– Василий Иванович! Все решалось на высоком уровне. Я тут ни при чем. Хотя мое мнение: хуже других он не будет, – вступился за меня Артюхин. – Людей знает, с обстановкой знаком, боевого опыта немерено. А руководить людьми научится.

– Юра, и ты туда же, заступаешься за него? – возмутился Подорожник.

Артюхин молча развел руками, скорчил скорбную гримасу и произнес сакраментальное:

– Замена в опасности, а где она? Один не доехал из Союза, двое увильнули от моей должности в штабе армии. Сколько еще можно ждать?

– А я и не навязываюсь. Не нравлюсь – напишите рапорт комдиву. Меня и первая рота вполне устраивает. Между прочим, Севостьянов другие, более спокойные батальоны предлагал, – подал я голос, окончательно обидевшись на реакцию комбата.

Подорожник гневно сузил глаза и прошипел:

– Опять батальоном разбрасываешься? Мы тебя сделали за год человеком! Почти Героем!

– Я не разбрасываюсь, но реакция ваша не нравится. Конечно, лучше меня люди есть. Мелещенко, к примеру, спит и видит, как бы большим начальником стать.

– Но-но! Только не надо ерничать. Сами с усами, разберемся! Без сопливых! – рявкнул Подорожник, постепенно сменив гнев на милость.

Чувствовалось, что внутренне он с каждой минутой смирялся с таким поворотом и готовился сделать шаг к примирению. Я же захотел ужалить в отместку будущего шефа и сыронизировал:

– С усами, да еще с какими! Зависть всей афганской армии…

– Вот что верно, то верно. Но это уже не усы, а так, пародия! Были когда-то… – не понял шутки комбат и искренне загрустил: – Никифор, ты помнишь, какие у меня они были прошлым летом и осенью? – Я подумал и кивнул. – Так вот, мою красоту и гордость, каждый ус по семнадцать сантиметров, при вступлении в должность комбата заставили обрезать!

– А вы их что, измеряли линейкой? – улыбнулся я ехидно.

– Тьфу ты! – сплюнул комбат презрительно. – Я ему о серьезном деле, о своей беде и печали! А он шуточки шутит! Да, измерял! Представь себе! Хотел до двадцати вырастить. Сорвали мой эксперимент. Афганцы-то как уважительно всегда разговаривали, восхищались! И что? Начпо твой любимый, Севостьянов, на заседании аттестационной комиссии заявляет: «Подорожник – хороший начальник штаба и неплохо исполняет обязанности комбата. Но доверить батальон офицеру с такими шутовскими усами мы не можем!» Шутовскими! Это же надо было так сказать! Я ваше политплемя после такого окончательно перестал уважать. Подводя итоги собеседования, командир дивизии нахмурился и промолвил, что собственных возражений у него против моих усов нет, но мнения Севостьянова не учесть он не может. Дали мне времени два дня на обдумывание. Выпил я два стакана водки и сказал «стюардессе»: «Режь!» Половины усов как будто и не бывало. Остались жалкие обрезки былой гордости! Пожертвовал ради должности! – Подорожник тяжело вздохнул и, расстроившись, закурил.

Мы с Артюхиным переглянулись, но промолчали. Василий Иванович, нервно притоптывая носком туфли по асфальту, выкурил сигарету и произнес, примиряясь с неизбежным:

– Так тому и быть! Ладно, Ростовцев, тебя я знаю как облупленного, со всех сторон. А кого еще пришлют – неизвестно. Одно условие: сбрей свою гадкую растительность под носом. Не даны природой усы и не пытайся вырастить. Борода у тебя бывает неплохая, подходящая. Но эти волосенки – просто гадость, пародия! Удали и приступай к обязанностям. Принимай дела и должность!

Что ж, действительно, раз мои попытки взрастить более или менее приличное над верхней губой не удались, значит, я без малейшего сожаления могу сбрить свои усы. Вопрос далеко не принципиальный. Принципиально другое: как вести себя с друзьями-приятелями?

Разглядывая себя в зеркале, я намылил помазок, провел им по щекам, подбородку и начал мужественно снимать растительность с лица.

В душевую, напевая украинскую песню, вошел погрузневший в последние месяцы Мелещенко. Жирок несколькими складками свисал по бокам, а животик слегка оттопыривался, будто на пятом месяце беременности.

– О! Никифор! Избавляешься от мужской гордости? – ухмыльнулся он, намекая на предстоящую потерю усов.

– Чего не сделаешь ради должности замкомбата! Выполняю главное условие для продвижения по служебной лестнице.

– Хм! Я бы не только усы сбрил, но и что-нибудь кому-нибудь лизнул, – вздохнул Микола.

– Лизни мне, и я уступлю должность замполита нашего батальона, – хохотнул я.

– Как! Что я слышу? Ты уже замполит батальона? – вытаращил глаза Мелещенко и шумно выдохнул воздух.

– Расслабься, я тебя еще не имею. Пока… Но впредь веди себя хорошо. – И я похлопал успокаивающе его по широкой спине, довольный произведенным эффектом. – Приседать и гнуть спину при моем появлении не обязательно.

Новость сразила Николая наповал.

– Ну почему такая несправедливость? Ты самый отъявленный оппортунист и антисоветчик, который мне встречался в Советской армии! Тебе чужды идеалы социализма, постоянно насмехаешься над руководителями партии, над государственным устройством!

– Почему не доложил, не донес, раз так возмущен? – удивился я. – Если тебя мое поведение так задевает и раздражает, что удерживает от возмущения вслух начальству? И в конце концов, если ты хотел ускорить свой должностной рост, то не надо жрать водку и самогон каждый день!

– Не знаю, почему не сообщил куда следует? Определенно надо было настучать особистам. Тогда никому не взбрело бы в голову лепить из тебя Героя Советского Союза! Но я думаю, ты себе шею еще свернешь, – произнес Микола и ушел, громко хлопнув входной дверью. Ну вот, мнение одного из сослуживцев стало известно. Жаль, что произошел такой нехороший разговор. Вместе с Коляном с первого дня войну хлебаю. Парень он малограмотный, туповатый, но неподлый и вполне компанейский.

Реакция Сбитнева была вовсе удивительна. Володя ругался минут пять. Крыл матом начальников вплоть до министра обороны.

– Роту разодрали! Забрали Мандресова, Грымов сбежал в горы на пост, замполита на повышение выдвигают, Бодунова в Союзе могут в тюрягу упечь! С кем в рейд идти?

– Володя, не гони волну. Приказа о назначении еще нет, и на мое место кто-то придет. Мандресову вот-вот будет замена. Да и я еще никуда не ушел. Вдруг начальство в последний момент передумает?

– А раз приказа нет, то заступаешь сегодня со мной в наряд по полку помощником дежурного.

– Спасибо за доброту, – с напускным смирением сказал я.

– Пожалуйста. Не подавись, – буркнул Володя и вышел из канцелярии.

– Никифор, ты, наверное, в последний раз помдежем заступаешь перед повышением. Поэтому напоследок я над тобой поиздеваюсь, – произнес Володя, попивая нарзан. Он сидел за пультом дежурного и нахально скалил позолоченные зубы.

– Вова, вряд ли у тебя это получится, могу и послать подальше, – ответил я, глотая прохладный боржоми.

В дежурку ворвался начальник штаба полка и с порога дико заорал:

– Сбитнев! Тебя из Генерального штаба разыскивают! Сними трубку и ответь!

Ошуев стоял в дверном проеме и пытался вникнуть в смысл разговора с Москвой.

– Здравствуйте, дядя Вася! – поздоровался в трубку смущенный Сбитнев. – У меня все в порядке. Не болит. Нет. Нет. Нет! Не беспокойтесь. Да как-то неудобно просить. Хорошо. Тете Кате привет. Маме скажите, чтоб не переживала. Да. Да. Ну, конечно, берегу себя. Никуда я не лезу, на боевые не хожу, берегу зубы и голову. До свидания!

Начальник штаба, осознав, что это обычный частный разговор, по личным вопросам, молча вышел и закрыл за собой дверь.

– Ну ты, Вован, даешь! Переполошил штаб полка! Генштаб на проводе! Складывается такое впечатление, что из столицы советуются со старшим лейтенантом Сбитневым по тактике и стратегии ведения войны в Афгане, – произнес я иронично.

– Хм… Могли бы и посоветоваться, я плохого не подскажу. Объясню, как войну закончить и домой убраться целехонькими! – ответил очень серьезно Володя.

– Тебя за этакие речи маршалы сразу разжалуют в рядовые и со службы попрут. Ты только подумай, сколько народа вокруг воюющей армии кормится! Сколько на нашей крови, на солдатском поту карьер выстроено, высоких должностей получено, званий, орденов. Не покидая кабинеты и не выезжая за пределы Кабула, штабные куют свое светлое будущее. Министр обороны, начальник Генштаба, Главком стали Героями Советского Союза, а помимо них еще десяток генералов. А сколько украдено материальных ценностей? Многие себе и детям будущее обеспечили. Армия в мирное время (по мнению гражданских «шпаков») – балласт общества. Но вот организовали маленькую войну, напомнили о себе, доказали свою необходимость – и, пожалуйста, расходы на Вооруженные силы возрастают на порядок. Штатная численность увеличивается, генеральские и маршальские звания штампуются, заводы гудят от напряжения, загруженные заказами на вооружение, технику и боеприпасы. А гибель одного солдата или даже нескольких тысяч – малозначительный эпизод. В нашей стране руководители всегда говорят: бабы новых солдат еще нарожают. Главное – политическая или идеологическая целесообразность! И она заключается в расширении лагеря социализма любыми путями и по всему миру.

– Никифор! А ты действительно, как любит балакать Мелещенко, диссидент и оппортунист, – улыбнулся ротный.

– Нет, я просто здраво мыслю. Боюсь, что страна надорвется и лопнет. Не выдержим мы гонки вооружений, не осилим поддержку мирового национально-освободительного движения в Азии, Африке и Латинской Америке. Мы считаем своим долгом каждого, кто вчера слез с пальмы, а назавтра объявил о построении социализма, поддерживать изо всех сил. Однажды наша военная мощь может рухнуть.

– Если силы и мощь страны иссякнут, главное – успеть отсюда выбраться. Не то духи захватят Саланг или взорвут мост у Хайратона – и абздец! Придется остаток жизни или овец пасти в горах, или каналы рыть, или восстанавливать виноградники. Тебе особенно! Я приму ислам и непременно расскажу афганцам, сколько Ростовцев сжег сараев и хибарок сломал! – рассмеялся Сбитнев.

– Не успеешь! Они тебе обрезание начнут делать с «конца», а закончат в районе горла. Как-никак командир рейдовой роты! Каратель! – улыбнулся я, а затем, помолчав, осторожно спросил: – Ты с кем болтал-то по телефону?