Если уж он преспокойно сел рядом с теми, кто собирался отправить Хрущева в отставку, это означало, что Никита Сергеевич ни на чью поддержку рассчитывать не мог.
Что обсуждали на заседании президиума?
Под каким предлогом пригласить Хрущева в Москву, чтобы он ни о чем не догадался и не предпринял контрмер. Это первое. А второе — прикидывали, как повести разговор, кто в какой последовательности будет выступать и что именно скажет.
Высказывались в основном Брежнев, а также другие влиятельные в партийном руководстве фигуры — секретари ЦК Николай Викторович Подгорный, Андрей Павлович Кириленко и Александр Николаевич Шелепин.
Шелепин не был еще членом президиума ЦК, но его положение в иерархии власти и роль в подготовке свержения Хрущева были таковы, что к этому сравнительно молодому человеку прислушивались с особым вниманием.
Решили, что почти сразу же надо предоставить слово первому секретарю ЦК компартии Украины Петру Ефимовичу Шелесту, что станет важным сигналом: Киев критикует Хрущева. А ведь именно Украинская парторганизация считалась главной опорой Никиты Сергеевича. Среди киевских руководителей было много людей, им самим назначенных. Да и Шелест считался хрущевским человеком. Он даже внешне — приземистой фигурой, округлым грубоватым лицом и совершенно лысым черепом — напоминал Никиту Сергеевича…
Вызвать Хрущева в Москву решили под тем предлогом, что накопилось много вопросов по его последней записке о реорганизации сельского хозяйства, разосланной не только всем членам президиума ЦК, но руководителям краев и областей.
Тут же возник вопрос: а кому звонить в Пицунду? Тоже испытание не из простых. Разговаривать с Хрущевым было страшновато. Никита Сергеевич с членами президиума не церемонился, запросто мог послать по матушке.
Во время поездки Брежнева в Берлин на партийном хозяйстве оставался Подгорный, напористый и бесцеремонный человек, выдвиженец Хрущева, недавний руководитель Украины. Но Николай Викторович наотрез отказался — он только что подробно докладывал о текущих делах первому секретарю, и Никита Сергеевич удивится: почему накануне не сказал, что у вас еще какие-то вопросы ко мне возникли? Не дай бог, что-то заподозрит…
Сошлись, что звонить придется Брежневу. А кому еще? Он же остался за старшего. Около девяти вечера телефонистка коммутатора междугородней правительственной ВЧ-связи соединила его с государственной дачей в Пицунде. Хрущев взял трубку. Леонид Ильич, по описанию Шелеста, сильно волновался. Побледнел, губы посинели, говорил с дрожью в голосе.
Выслушав его, Хрущев раздраженно сказал:
— Что у вас случилось? Не можете и дня обойтись без меня. Хорошо, я подумаю. Здесь Микоян, с ним посоветуюсь. Позвоните позже.
Этот час члены президиума ЦК, и без того взвинченные до предела, провели в подвешенном состоянии. От Хрущева, который на протяжении десяти лет умело расставался со всеми соперниками и конкурентами, всего можно было ожидать.
Через час Брежнев снял трубку телефона и вновь распорядился соединить его с Хрущевым. Никита Сергеевич ответил с нескрываемым недовольством:
— Хорошо, я завтра в одиннадцать утра вылетаю в Москву вместе с Анастасом Ивановичем.
В тот день члены президиума, обсудив план операции, составили для порядка постановление, которое кажется невнятным и неясным. На самом деле оно имело вполне определенный и грозный для Хрущева смысл:
«1. В связи с поступающими в ЦК КПСС запросами о возникших неясностях принципиального характера по вопросам, намеченным к обсуждению на пленуме ЦК КПСС в ноябре с. г., и в разработках нового пятилетнего плана признать неотложным и необходимым обсудить их на ближайшем заседании президиума ЦК КПСС с участием т. Хрущева.
Поручить тт. Брежневу, Косыгину, Суслову и Подгорному связаться с т. Хрущевым по телефону и передать ему настоящее решение с тем, чтобы заседание президиума ЦК провести 13 октября 1964 г.
2. Ввиду многих неясностей, возникающих на местах по записке т. Хрущева от 18 июля 1964 г. (№ П 1130) «О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации», разосланной в партийные организации, и содержащихся в ней пу́таных установок отозвать указанную записку из парторганизаций.
3. Учитывая важное значение характера возникших вопросов и предстоящего их обсуждения, считать целесообразным вызвать в Москву членов ЦК КПСС, кандидатов в члены ЦК КПСС и членов Центральной ревизионной комиссии КПСС для доклада пленуму итогов обсуждения вопросов на президиуме ЦК КПСС.
Вопрос о времени проведения пленума ЦК КПСС решить в присутствии т. Хрущева».
Записку первого секретаря ЦК, к которой в аппарате должны были относиться благоговейно, как к Библии, назвали «пу́таной»! Отозвав записку, президиум ЦК демонстрировал партийному аппарату на местах, что Хрущев больше не хозяин.
Тремя месяцами ранее, 11 июля, на пленуме ЦК Хрущев изложил новую идею, которую потом представил в форме развернутой записки. Он предложил коренным образом реорганизовать управление прозябающим сельским хозяйством — под каждую отдельную отрасль создать собственное ведомство. Один главк занимался бы зерном, другой — мясом, третий — пушниной.
Хрущев вслед за Сталиным полагал, что экономические проблемы решаются организационно-кадровыми методами: есть задача — создай ведомство. Но членов президиума ЦК напугало другое.
В последние месяцы Хрущев, похоже, сознавал, что придется менять политические механизмы. Чтобы колхозами перестали командовать, ликвидировал сельские райкомы, низвел партийный аппарат на селе до второразрядной роли парткомов производственных управлений. В предложенной им в 1964 году новой системе руководства аграрным комплексом партийным органам вообще не оставалось места.
Николай Митрофанович Луньков, который был послом в Норвегии, вспоминает визит Хрущева в Осло. Во время прогулки Хрущев, его зять, главный редактор «Известий» Аджубей, и главный редактор «Правды» Сатюков ушли вперед. Министр иностранных дел Громыко посоветовал послу:
— Вы поравняйтесь с Никитой Сергеевичем и побудьте рядом на случай, если возникнут какие-либо чисто норвежские вопросы.
В тот момент, когда Луньков приблизился, Хрущев оживленно говорил входившим в его ближний круг Аджубею и Сатюкову:
— Слушайте, как вы думаете, что, если у нас создать две партии — рабочую и крестьянскую?
При этом он оглянулся и выразительно посмотрел на Лунькова. Посол понял, что надо отойти. Присоединился к министру иностранных дел и на ухо пересказал Громыко услышанное. Министр осторожно заметил:
— Да, это интересно. Но об этом никому не говори.
Как могли профессиональные партсекретари допустить слом системы?
О том, что членов ЦК вызывают в Москву, Никиту Сергеевича, разумеется, не оповестили. Иначе бы он сразу понял, что происходит. Летом 1957 года, когда его пыталась снять «старая гвардия» — Молотов, Маленков, Булганин, — он сам распорядился собрать членов ЦК. Когда они прилетали в Москву, доверенные люди Хрущева вводили их в курс дела, объясняли, какова расстановка сил и кого надо поддержать. Никита Сергеевич часто и с видимым удовольствием рассказывал, как он выиграл ту битву. Теперь его опытом воспользовались другие.
Перечисление четырех фамилий — Брежнев, Косыгин, Суслов, Подгорный — в постановлении свидетельствовало о том, кто именно управляет событиями. Фамилия Брежнева стояла первой, следовательно, ему и отводилась главная роль.
Это постановление отрезало мятежным членам президиума дорогу назад. Теперь уже никто из них не мог покаяться перед Хрущевым и, оправдываясь, объяснить, что в его отсутствие они на заседании президиума «просто поговорили». Они должны были идти до конца. Или они, или Хрущев. Но почему они решили избавиться от Никиты Сергеевича?
История о том, как Хрущев, который пришел к руководству страной под аплодисменты секретарского корпуса, утратил поддержку и расположение партийно-государственной элиты страны, долгая и запутанная.
Секретный доклад
Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев произнес свой знаменитый доклад о сталинских преступлениях на закрытом заседании ХХ съезда партии 25 февраля 1956 года. Но еще три с лишним десятилетия доклад оставался секретным. Его запрещалось цитировать, на него нельзя было ссылаться. Тридцать с лишним лет делали вид, будто хрущевского выступления не существовало.
Мой отец (формально отчим, но он так много сделал для меня, что это слово не подходит) Виталий Александрович Сырокомский в перестроечные годы был заместителем главного редактора «Известий» и одновременно главным редактором еженедельника «Неделя».
В 1989 году (через тридцать три года после ХХ съезда!) он решил полностью перепечатать в «Неделе» доклад Хрущева. На другой день после выхода номера пригласили в ЦК на совещание главных редакторов. Встретил помощника Горбачева по идеологии академика Ивана Тимофеевича Фролова. Тот был мрачнее тучи:
— Кто тебе разрешил печатать доклад Хрущева? Разве было решение политбюро?
Через день Сырокомского вызвал главный редактор «Известий» Иван Дмитриевич Лаптев.
— Кто вам разрешил дать доклад Хрущева? — грозно спросил он.
Что же это за странная история с выступлением Хрущева?
После ХХ съезда его доклад был опубликован только за границей.
О том, как секретный доклад попал на Запад, ходят легенды. Историки уверены, что это дело рук иностранных разведок. Руководитель Федеральной разведывательной службы (ФРГ) бывший генерал Рейнхард Гелен, который занимался шпионажем против Советского Союза еще в годы службы в вермахте, уверял, что это его люди вывезли из Москвы секретный доклад.
Другие считают, что копию доклада раздобыл руководитель израильской политической разведки МОССАД знаменитый Иссер Харел. У него в Москве будто бы был глубоко законспирированный агент, которого и берегли на крайний случай.
«Как агенту Моссад, — восхищенно пишут историки, — удалось выполнить это задание, опередив своих коллег из других разведок, до сих пор остается тайной. Причем строго хранимой. После того как была установлена подлинность доклада Хрущева, директор Моссад вылетел в Вашингтон. Цену за документ он запросил немалую: официальное соглашение об обмене информацией с американской разведкой. Директор ЦРУ Ален Даллес согласился без возражений. И с этого дня все агенты ЦРУ на Ближнем Востоке стали работать еще и на Моссад».
Все это байки. Западногерманская и израильская разведка не имели в Москве ни агентуры, ни доступа к секретным документам. Полный текст секретного доклада ушел на Запад через социалистическую Польшу.
Сразу после ХХ съезда в ЦК КПСС составили список находившихся в Москве руководителей братских компартий, которых ознакомили с докладом Хрущева. Узнав о его секретном выступлении, руководители других компартий тоже попросили поставить их в известность, и через советские посольства они все получили копии доклада.
Бывший сотрудник Польского агентства печати Виктор Граевский уверен, что это он передал на Запад хрущевский доклад. Его подруга в Варшаве работала в аппарате первого секретаря ЦК Польской объединенной рабочей партии Эдварда Охаба. У нее на столе он увидел текст доклада и попросил почитать. Перевернув последнюю страницу, он ощутил потрясение от прочитанного. Отнес доклад в израильское посольство в Варшаве — знакомому дипломату. Виктор Граевский считал, что мир должен узнать сказанное Хрущевым, поскольку его слова полностью меняют представление о том, что происходит в Советском Союзе.
Сотрудник посольства, к которому обратился Граевский, был представителем не разведки, а службы безопасности Шин-Бет. Он снял копию с доклада и переслал ее своему начальству. А вот премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион распорядился передать текст американцам. Они же должны понимать, какие перемены идут в Москве… Вот так доклад Хрущева попал в руки директора ЦРУ Алена Даллеса. Ему и достались лавры суперразведчика, раздобывшего такой важный документ. И мало кто знал, что его заслуга невелика.
Текст перевели на английский язык. С ним познакомился брат Алена Даллеса — Государственный секретарь Соединенных Штатов Джон Фостер Даллес и принял решение предать секретный доклад Хрущева гласности. 4 июня 1956 года он был опубликован. Возникла нелепая ситуация. Соединенные Штаты обнародовали выступление руководителя Советского Союза, а тот всячески от него открещивался.
С английского текста сделали обратный перевод для русской эмиграции. 13 ноября 1956 года заместитель председателя Комитета госбезопасности генерал Петр Иванович Ивашутин доложил в ЦК: «Действующая в ФРГ антисоветская эмигрантская организация, так называемый «Союз борьбы за освобождение народов России», издала и распространяет среди перемещенных советских граждан брошюру под названием «Речь Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда КПСС». Брошюра представляет собой перевод с английского на русский язык документа, опубликованного Госдепартаментом США. При сличении доклада товарища Хрущева Н. С. с этой брошюрой установлено, что тексты их тождественны».
Иначе говоря, сомнений в точности текста не существовало. Но советские руководители делали вид, что это фальшивка.
«Официально мы существование доклада не подтверждали, — вспоминал Никита Хрущев. — Помню, как меня спросили тогда журналисты, что, мол, вы можете сказать по этому поводу? Я ответил им, что такого документа не знаю и пусть на этот вопрос отвечает разведка Соединенных Штатов, господин Ален Даллес».
На самом деле иностранные дипломаты, работавшие в Москве, познакомились с содержанием секретного хрущевского доклада раньше, чем директор ЦРУ Ален Даллес!
Первыми, разумеется, все узнали корреспонденты коммунистических газет. Они поделились новостью с дипломатами. Но точную информацию получили и другие иностранные корреспонденты в Москве. Причем они не приложили для этого никаких усилий. О докладе Хрущева им по собственной инициативе рассказывали люди, очевидно связанные с советской госбезопасностью, — домашняя прислуга и водители.
Корреспонденту агентства Рейтер основные положения доклада пересказал человек, который называл себя Костей Орловым. Британский журналист не сомневался, что мнимый Костя — агент КГБ. Кто еще в те времена мог беспрепятственно встречаться с иностранным журналистом и свободно рассуждать на опасные политические темы?
Первой о докладе рассказала «Нью-Йорк таймс». Статью написал известный журналист Гаррисон Солсбери, который работал в Москве в сталинские времена и понимал советскую жизнь. Он, правда, сообщил лишь о самом факте антисталинской речи Хрущева. А на следующий день агентство Рейтер распространило достаточно точный пересказ доклада первого секретаря ЦК КПСС. Для отвода глаз в Рейтер сослались на неких западногерманских коммунистов. В Лондоне не понимали, что меры предосторожности излишни. Утечка информации была сознательной.
Советское руководство хотело, чтобы Запад имел представление о том, что именно обсуждалось на закрытом заседании ХХ съезда. Даже во время холодной войны определенное партнерство было необходимо. Тем более что в Москве взяли курс на улучшение отношений с внешним миром.
Сотрудники госбезопасности вели игру с корреспондентом агентства Рейтер с дальним прицелом. После публикации секретного доклада к нему зачастили люди, которых он считал агентами КГБ. Надо понимать, с ним хотели работать на постоянной основе. Превратить корреспондента агентства Рейтер в канал влияния, транслировать через него ту информацию, с которой Москва желала знакомить Запад. В таком случае журналист превратился бы в самого осведомленного в кремлевских секретах человека.
Но британский журналист не польстился на заманчивое предложение. Через несколько месяцев попросил свое начальство от греха подальше забрать его домой.
В Советском Союзе секретным хрущевский доклад оставался только в том смысле, что его текст не публиковался в открытой печати. А с его содержанием в стране познакомили многие миллионы людей. Через неделю после съезда, 5 марта 1956 года, было принято постановление президиума ЦК КПСС:
«1. Предложить обкомам, крайкомам и ЦК компартий союзных республик ознакомить с докладом тов. Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде КПСС всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников.
2. Доклад тов. Хрущева разослать партийным организациям с грифом «не для печати», сняв с брошюры гриф «строго секретно».
Доклад отпечатали в десятках тысяч экземпляров. Его зачитывали в партийных организациях и на собраниях трудовых коллективов по всей стране. Но сам текст берегли как государственную тайну.
31 марта 1956 года председатель КГБ Иван Александрович Серов информировал ЦК: «Докладываю, что, по сообщению Управления КГБ Пензенской области, 23 марта сего года в Пачелмском райкоме КПСС утерян экземпляр № 34322 доклада товарища Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях».
Принятые меры розыска положительных результатов пока не дали».
Расследование по указанию Москвы проводили работник Пензенского обкома партии и два сотрудника госбезопасности. Выяснилось, что заместитель председателя райисполкома Фролов поехал информировать коммунистов Шеинского сельсовета и там потерял свой экземпляр. Как это произошло, вспомнить он так и не смог. Видимо, районного начальника встречали как положено, он расслабился и где-то оставил драгоценную книжицу. Фролова исключили из партии и сняли с работы.
Этот эпизод показывает: не только узнать, что именно говорил Хрущев на закрытом заседании съезда, но и подержать в руках сам доклад было не так уж сложно. Но зачем было сохранять всю эту нелепую таинственность вокруг доклада? Она породила множество мифов, пошла во вред и стране, и самому Хрущеву. Стали говорить, что Хрущев выступил против Сталина неожиданно для других руководителей страны и только лишь потому, что желал отомстить мертвому вождю.
Правда, Никите Сергеевичу как раз не за что было мстить вождю. Сталин посадил жену Молотова и говорил, что сам «Вячеслав Михайлович ведет себя недостойно». Довел до самоубийства старшего брата Кагановича. Называл Ворошилова английским шпионом, прилюдно унижал Микояна. А Хрущев-то как раз ходил у Сталина в любимчиках.
Время от времени рассказывают, будто сын Хрущева, Леонид, военный летчик, не то попал в плен к немцам, не то убил человека и Никита Сергеевич чуть ли не ползал на коленях, вымаливая у вождя прощение.
Ничего этого не было. Историки и сослуживцы подтверждают: Леонид Хрущев в 1943 году был сбит в воздушном бою и погиб, хотя тело его тогда не удалось найти, как и останки многих солдат и офицеров Красной армии, которые числились без вести пропавшими.
Командующий 1-й воздушной армией генерал-лейтенант Сергей Александрович Худяков написал Никите Сергеевичу: «С глубоким прискорбием сообщаю Вам печальную весть. Ваш сын, летчик 18-го гвардейского истребительного авиационного полка гвардии старший лейтенант Леонид Никитович Хрущев, 11 марта 1943 г. не возвратился с боевого задания».
Два десятилетия спустя Хрущева приглашали в часть, где служил его сын, — это 18-й гвардейский истребительный авиационный Витебский дважды Краснознаменный ордена Суворова полк. В составе полка сражалась в военные годы эскадрилья французских летчиков «Нормандия — Неман».
Теперь, когда рассекречены многие документы, становится понятной драматическая история подготовки секретного антисталинского доклада на ХХ съезде. Он не был ни импровизацией, ни случайностью.
«Хватит ли нам мужества?»
Первые документы о механизме репрессий в стране были представлены сразу после смерти Сталина — правда, весьма узкому кругу людей, высшему слою номенклатуры. Это сделал, задолго до ХХ съезда, Лаврентий Павлович Берия.
Заняв пост министра внутренних дел, он принялся прекращать заведомо фальсифицированные дела и освобождать арестованных. В его аппарате подготовили объемистый документ в несколько десятков страниц. В нем цитировались показания следователей МГБ о том, как они сажали невиновных и получали нужные показания, воспроизводились резолюции Сталина, который требовал нещадно бить арестованных.
«Членов и кандидатов в члены ЦК, — вспоминал писатель Константин Михайлович Симонов, — знакомили в Кремле, в двух или трех отведенных для этого комнатах, с документами, свидетельствующими о непосредственном участии Сталина во всей истории с «врачами-убийцами», а также с показаниями арестованного начальника следственной части министерства государственной безопасности о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы — и так далее, и тому подобное. Были там показания и других лиц, всякий раз связанные непосредственно с ролью Сталина в этом деле. Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему…
Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали о болезненном психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом… Поэтому к тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на ХХ съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди».
Необходимость перемен и расчета со сталинским прошлым понимали и другие члены партийного руководства, только они медлили, трусили, боялись. Маленков, новый глава советского правительства, уже в апреле 1953 года предложил собрать пленум ЦК, чтобы осудить культ личности Сталина. Пленум не состоялся. Маленков не решился первым назвать имя Сталина. Однако разговор о наследстве вождя становился неизбежным.
В конце пятьдесят третьего был устроен суд над самим Берией и его подельниками. Но процесс закрыли. Лаврентия Павловича обвиняли главным образом в антипартийной деятельности и работе на британскую разведку. Всплыли и чудовищные преступления ведомства госбезопасности. Текст обвинительного заключения по делу Берии отпечатали в виде брошюры и разослали по всей стране, с ними знакомили районные партийные активы, то есть достаточно широкий круг людей.
В конце 1953 года Хрущеву и Маленкову доложили следующие цифры: в 1921–1929 годах арестовали больше миллиона человек, в 1930–1936 годах — больше двух миллионов, в 1936–1938 годах — более полутора миллионов (расстреляли около семисот тысяч), в 1939–1953-м — еще миллион сто тысяч.
В 1954 году Хрущев делился с товарищами по партии:
— В последние годы товарищ Сталин страдал тяжелым заболеванием — гипертонией. Повышенное давление вызывает у людей сильную раздражительность, мнительность… Болезнь и годы не могли не сказаться на его способностях. В последние годы и ум у него уже стал не тот: как ленинградское солнце — блеснет, а потом опять в тумане. Это зависело от состояния его здоровья. Он иногда впадал в крайности: мог и похвалить, мог и арестовать человека.
5 ноября 1955 года на президиуме ЦК зашла речь о том, как отмечать день рождения Сталина. Вспыхнул спор. Руководство страны разделилось на две группы. Одна считала, что настало время рассказать правду о преступлениях. Другая всячески этому противилась.
Но после ареста Берии освобождение заключенных продолжалось. И не только по соображениям гуманности и справедливости. Советское общество находилось накануне социального взрыва. Смерть обожествляемого вождя ослабила страх и породила надежды на улучшение жизни. Начались мятежи в лагерях.
В мае 1953 года в Заполярье, в Норильском лагере особого режима восстало более двадцати тысяч узников. Там действовали подпольные организации, несмотря на опер-чекистский аппарат. Заключенные протестовали против условий содержания и расстрелов заключенных, требовали приезда из Москвы правительственной комиссии. Мятеж продолжался два месяца. В начале августа его подавили силой. Но в Москве осознали, что придется ликвидировать лагеря особого режима.
«Эхом норильских событий стали восстание в Кенгире и другие лагерные волнения, — вспоминал участник восстания Лев Александрович Нетто. — Судьба нашей страны не была игрушкой в руках вождей, медленное освобождение от крайностей тоталитаризма не было даром великодушных правителей. Наша забастовка, другие лагерные выступления подорвали основу коммунистического режима — гигантскую империю ГУЛАГа. Народ начал сам свое освобождение, толкая в спину партийных реформаторов» (см.: Новая газета. 2013. 1 декабря).
В 1953 году восстания заключенных вспыхнули в Воркуте и Норильске, в 1954 году — в поселке Кенгир (Казахстан).
Для подавления восстаний требовалась тяжелая военная техника, танки, артиллерия. А рядом с лагерями жили вчерашние зэки, недавно освобожденные, тоже не большие поклонники советской власти. Возникала критическая масса, опасная для власти.
Негласный процесс реабилитации невинно осужденных был неминуем. Начали с тех, кого руководители страны хорошо знали, — с родственников, друзей, знакомых, бывших сослуживцев. Живых возвращали из лагерей, с убитых снимали нелепые обвинения. Оправдание одного невинного влекло за собой оправдание и его мнимых «подельников». Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко чуть ли не каждую неделю отправлял в ЦК записку с просьбой разрешить реабилитацию того или иного крупного советского руководителя. Из информации КГБ, МВД, Комитета партийного контроля, прокуратуры складывалась чудовищная картина уничтожения невинных людей самыми мерзкими способами. Выяснялось, что заведенные госбезопасностью дела были фальсифицированы.
Создали комиссию, которая должна была представить предложения о трудовом и бытовом устройстве так называемых спецпоселенцев — в основном речь шла о целых народах, которые Сталин выселил в Сибирь и Казахстан. В спецпоселениях держали два с лишним миллиона человек, из них полтора миллиона — депортированные в годы войны чеченцы, ингуши, балкарцы, калмыки, крымские татары, немцы.
В комиссию вошли секретари ЦК Михаил Андреевич Суслов и Петр Николаевич Поспелов, министр юстиции Константин Петрович Горшенин и заместитель секретаря президиума Верховного Совета СССР (была тогда такая должность) Александр Федорович Горкин.
Комиссия сделала первый шаг в реабилитации народов, изгнанных из родных мест:
«Многие партийные и советские органы допускают пренебрежительное отношение к работе среди спецпоселенцев, проходят мимо многочисленных фактов произвола в отношении этой части населения, ущемления законных прав спецпоселенцев, огульного политического недоверия к ним…
Считали бы необходимым поручить группе работников изучить вопрос и доложить ЦК предложения о целесообразности дальнейшего сохранения во всей полноте тех правовых ограничений в отношении спецпоселенцев — немцев, карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков и крымских татар, которые были установлены в свое время постановлением Совета народных комиссаров от 8 января 1945 года и постановлением Совета министров от 24 ноября 1948 года.
Например, отлучка спецпоселенца без соответствующего разрешения за пределы района, обслуживаемого спецкомендатурой (иногда ограничиваемая территорией нескольких улиц в городе и сельсовета в сельских районах), рассматривается как побег и влечет за собой ответственность в уголовном порядке. Полагаем, что в настоящее время уже нет необходимости сохранять эти серьезные ограничения».