Помоги проекту - поделись книгой:
– Кто говорит о том, чтобы бросить Сикиса? – возразил Цицерон. – Сейчас мы ведем с ним переговоры. Как только разработаем такую формулировку соглашения, которая позволит доверять ему, мы его освободим. Пусть возвращается в свой дворец. Но он займет место среди нас как среди равных, а не как король или диктатор. Уверен, что вы, американец, не станете возражать против такой постановки вопроса.
– В общем, нет, конечно, – согласился Редмонд. – Как бы то ни было, это не мои проблемы. Я ученый и не намерен участвовать в мышиной возне. Тем не менее я передам ваши слова душеприказчикам Сикиса.
– Именно поэтому я хотел прежде всего поговорить с вами, – сказал Цицерон, – как ученый с ученым.
– Ладно, пусть сами разбираются. Вы упоминали еще о каком-то требовании, которое собираетесь предъявить Сикису.
– Я кое-что обещал Клеопатре, и Сикис согласился выполнить ее желание.
– Что же это?
Цицерон объяснил.
– Вы, должно быть, шутите!
– Передайте инженерам, чтобы они сделали это, если не хотят влезть в судебное разбирательство в соответствии с условиями завещания.
– Передам, конечно, – ответил Редмонд, – хотя не знаю, как они к этому отнесутся.
– Зато я знаю, – сказал Цицерон.
Они не сочли нужным сообщить Клеопатре, где произойдет рождение, и сейчас она торопливо шагала по коридорам огромного дворца, построенного по указанию Сикиса. Эхо пустых помещений напоминало о том, какой скоротечной оказалась его слава. Она растаяла как дым в тот момент, когда Бакунин, Цицерон и другие столкнули Сикиса в спиральный коридор, ведущий к старой камере Бакунина в Петропавловской крепости. Клеопатра обыскала все комнаты, одну за другой. Пусто…
Внезапно ее осенило. Они наверняка предпочли, чтобы это выдающееся событие произошло не здесь, а в хорошо известной им, обжитой части Мира Двойников. Клеопатра бросилась к Бакунину и уговорила отвести ее на виллу Цицерона одним из тех коротких путей, которые были известны ему одному.
Бакунин держался с женщинами не слишком уверенно – все еще не мог забыть свою жену Антонию, останки которой (а следовательно, и информация о ней) затерялись где-то в безымянной могиле неподалеку от безвестной сибирской деревушки. Он помог Клеопатре быстро добраться до дома Цицерона, но по дороге ни разу не взглянул на попутчицу. При других обстоятельствах она обиделась бы на него, однако сейчас у нее была неотложная забота.
Цицерон, конечно, находился в саду, под неизменно голубым итальянским небом. Он улыбнулся гостье хорошо знакомой улыбкой и сказал:
– Заходите в дом. Ваше желание исполнено, как я и обещал.
Она нашла Антония в маленькой спальне в глубине виллы, вдалеке от атриума. Комната была полна ярких цветов. Антоний выглядел точно так же, каким запомнился ей в последние годы. Кудрявая темная борода обрамляла красивое лицо истинного воина, осунувшееся и несущее на себе печать слишком роскошной жизни и необузданных страстей.
– Так это ты, Клеопатра! – произнес Марк Антоний. – Я догадывался, что здесь не обошлось без твоего участия. Похоже, я снова живу? И не Цицерона ли я видел недавно?
– Мы все обрели вторую жизнь в этом странном мире, – ответила Клеопатра.
– Странном, вот уж точно, – сказал Антоний. – И здесь мы снова вместе, не так ли, Клеопатра?
– Ты как будто немного… разочарован, – ответила она, заставив себя улыбнуться.
– Что ж, не стану отпираться. Позволь мне сказать тебе все как есть, начистоту.
– Звучит зловеще, – одними губами вымолвила Клеопатра.
– Воспринимай как хочешь. Были времена, когда весь Рим лежал у моих ног. Но чары, которыми ты опутала меня, заставив позабыть обо всем на свете, до того помрачили мой разум, что я пошел на смерть ради тебя, вероломной блудницы. Так вот, я хочу, чтобы ты знала: с этим покончено. Смерть унесла все прочь. Уходи, Клеопатра. С меня хватит одной жизни, прожитой с тобой.
Она поднялась и молча вышла, трепеща от ярости. Как он посмел? Потом Клеопатра напомнила себе: ведь это Антоний, человек, который всему отдавался со страстью: и любви, и ненависти, – но чувства его преходящи. Без сомнения, это настроение пройдет, как бывало всегда. Когда Клеопатра вышла в сад к Цицерону, ее уже занимало другое. А именно: можно ли, несмотря ни на что, рассматривать Джона Сикиса как подходящего супруга для женщины, которой, что бы она ни говорила или делала, самой судьбой предназначено править миром? Может быть, еще не упущено время, чтобы договориться с ним?
Прежде чем согласиться на условие Клеопатры, Цицерон впал в глубокое раздумье. На первый взгляд – слишком горька была для него эта пилюля. Он воспринимал Антония как своего заклятого врага. Именно Антоний был в ответе за его убийство. Цицерон помнил все очень отчетливо: темный морской берег, яростный ветер, дующий с моря и отрезающий возможность побега в Грецию. Два головореза, посланные Антонием. Его собственные последние слова, которые он произнес, повернувшись спиной к океану и далекой Греции, а лицом к оказавшейся столь роковой для него Италии: «Я готов встретить смерть в стране, которую столько раз спасал». А потом разящие удары коротких мечей, мгновенная опаляющая боль, горькая мысль о том, что жизнь кончена, и… забвение – до тех пор, пока он не пробудился здесь, в этом месте.
Он был убит по приказу Антония, а теперь Клеопатра просила его снова вызвать Антония к жизни. Однако, подойдя к ситуации с философской точки зрения, Цицерон согласился. То, что сделал Антоний, объяснялось не жестокостью его нрава; это была просто политика. И появление Антония наверняка внесет заметное оживление в спокойную атмосферу Мира Двойников.
Кроме того, Цицерон подозревал, что если у Антония и возникнут проблемы, то никак не с ним, а кое с кем еще. Вот почему, поразмыслив хорошенько, он передал просьбу Клеопатры Редмонду.
Клеопатра рассказала, как прошла встреча с Антонием. Она уже явно сожалела о том, что вызвала его из небытия, и спросила у Цицерона, нет ли какого-нибудь способа исправить содеянное. Он обещал подумать об этом. Однако внезапно его размышления были прерваны появлением незнакомца, ворвавшегося на виллу и явно не обученного правилам приличий.
Это был огромный человек, облаченный в светло-голубую одежду варвара. На отталкивающем лице, почти целиком заросшем неопрятной рыжей бородой, горели безумным огнем синие глаза.
– Кто вы? – спросил Цицерон.
– Владимир, посланец.
– Чей?
– Мне велено отвести вас к одному человеку.
– Что за человек? Как его зовут?
– Не знаю.
Цицерон отметил про себя, что он оказался прав: с появлением Марка Антония спокойная жизнь закончилась.
Рыжебородый скиф долго вел Цицерона по бесчисленным коридорам, и в конце концов они оказались в той части компьютерного мира, которую Цицерон уже не раз видел. Новый Рим, совсем недавно созданная Сикисом и почти сразу же покинутая им столица Мира Двойников. Город, который двойники называли Фантом-Сити. Цицерон сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Кругом было пусто, все остальные покинули это место, вернувшись в более привычную обстановку.
Вслед за Владимиром он вошел в здание, представляющее собой прекрасную копию прежнего римского сената. В огромном зале стоял человек. Цицерон сощурился, чтобы получше разглядеть, кто это.
– Приветствую тебя, Марк Туллий! – прогремел мощный голос.
Цицерон почти бегом бросился по проходу, все еще не веря своим глазам.
– Цезарь! Ты здесь!
– Но этим я обязан не тебе, Марк.
– Цезарь, клянусь, я все время думал… – Цицерон резко оборвал себя. Старая привычка раболепствовать перед Цезарем не желала умирать, ей удалось пережить их обоих. Однако, напомнил он себе, наступила совсем другая эпоха, и здесь Цезарь не властен над его судьбой. Или все же?.. – В прежние времена, – закончил Цицерон, – мы были союзниками.
– Прости меня, Марк, – ответил Цезарь. – Я просто пошутил. Мне и в голову не приходило, что кто-то, пусть даже великий Цицерон, сможет вернуть меня к жизни.
– Тебе известны обстоятельства нашего нового рождения, Цезарь?
– Кое-что, Марк, кое-что. Не успел я открыть глаза, как человек, назвавшийся техническим директором, заявил, что если я хочу жить, то должен выполнить несколько условий. Одно из них состояло в том, что мне следует как можно скорее войти в курс дела. Этот человек прямо тут же принялся знакомить меня с политической ситуацией.
– Нам предстоит во многом разобраться, Цезарь, – сказал Цицерон. – Мы действительно оказались в очень необычных обстоятельствах. Не мертвые, но и далеко не живые, в обычном понимании этого слова.
Цезарь отмахнулся от его слов.
– Все это, конечно, небезынтересно, однако сейчас меня больше занимают политические реалии. Именно они приоткрывают завесу над тем, что для нас в данный момент важнее всего. Я снова живу, Марк, но только потому, что, как я уже говорил, согласился выполнить определенные условия.
– И кто же поставил эти условия?
– Технический директор ответил мне на этот вопрос совершенно ясно. Он говорил от имени Джона Сикиса, с которым, я уверен, ты знаком.
– Сикис попытался стать здесь единовластным правителем, – сказал Цицерон. – С какой стати позволять выскочке то, чего мы не допустили даже при нашей жизни в Риме? Мы низвергли его и упрятали подальше, чтобы инженеры не смогли нас уничтожить. Мы сделали все, чтобы здесь не было ни казней, ни репрессий. Ну и конечно, чтобы с нами не расправились за то, как мы обошлись с Сикисом.
– Вы обезопасили себя от сил разрушения, – ответил Цезарь, – но не от сил созидания. Сикис вернул меня к жизни при одном условии – что я помогу ему. И я дал слово оказать ему поддержку.
– Цезарь, ты поступил опрометчиво.
– Я тоже поставил ему определенные условия.
Цицерон улыбнулся:
– Узнаю моего Юлия.
– Я обратил его внимание на то, что положение короля или диктатора не слишком достойно и чересчур неустойчиво даже для Мира Двойников, поскольку они также наделены свободной волей. И дал понять, что с политической точки зрения несравненно лучше выглядит идея триумвирата.
– И он согласился? Это было весьма смело с твоей стороны – едва, так сказать, появившись на свет, испытывать его терпение.
– Что толку быть Цезарем, если не действовать смело? Сикис пришел в восторг от этой идеи. Он просто напичкан классическими предрассудками. В частности, убежден, что в прежние времена все было лучше.
– Значит, теперь нами правите вы с Сикисом? – спросил Цицерон. – Ну, это по крайней мере будет интересно. Могу я полюбопытствовать, кто должен стать третьим? Марк Антоний, по-моему, очень подходит для этой роли, ведь он исполнял ее еще в старые добрые времена. Или Клеопатра уговорила вас взять ее? Из нашей общей знакомой получился бы интересный триумвир.
– Как много слов! – промолвил Цезарь, улыбаясь. – Я разговаривал с Марком, и он произвел на меня впечатление человека, у которого с головой не в порядке. Им всецело овладела ненависть к Клеопатре. Не может простить ей, что она позволила ему покончить с собой, когда он думал, что она уже мертва. Отказывается понимать, что за этим стояла всего лишь политика.
– Марк слишком страстен, чтобы быть хорошим политиком, – сказал Цицерон. – И все же – кого вы выбрали третьим? До меня дошли слухи, что Фридрих Великий тоже тут вместе с нами. Вы, наверное, еще не знаете, Цезарь, но мне рассказывали, что он был величайшим правителем в свое время.
Цезарь покачал головой:
– Не знаю и знать не хочу. Зачем нам чужаки в триумвирате? Третьим, Марк, будешь ты.
– Я? Править призрачной империей вместе с вами? Цезарь, я польщен. Правда, моих скудных способностей едва ли хватит…
– Перестань, Марк. Ты прекрасный теоретик и знаешь это. Мне нужны твой ум и твоя утонченность. Ты поможешь мне удерживать Сикиса в рамках. Здесь таятся огромные возможности, Марк, и я уже вижу многие из них.
– Тогда быть посему, – подвел итог обсуждению Цицерон.
Они заключили друг друга в теплые дружеские объятия. И Цицерон подумал, что здесь и впрямь наступает интересная эпоха. Порывистый Антоний, негодующая Клеопатра…
– Да, – сказал он, – совсем как в старые добрые времена.
Представления Дягилева
Не стану задерживаться, сеньоры, на том, с чего или как все это для меня началось, ибо начало было одним и тем же для каждого, кто обнаружил, что возродился в этом месте, называемом Мир Реки. Все мы очнулись нагими и безволосыми, лежащими на короткой траве у берега бесконечной Реки. Близ каждого, присоединенный к запястью коротким ремешком, обнаружился предмет утвари, получивший название грааля: металлический цилиндр с несколькими отделениями внутри. Это чудесный источник пищи. Когда его вставляют в одно из углублений большого серого камня – из тех, что именуют здесь грейлстоунами, в периоды, сопровождаемые дьявольскими синими электрическими разрядами и низким воем, напоминающим шум внезапной бури высоко в горах, – грааль наполняется пищей и питьем, появляется и наркотик, называемый жвачкой грез, а также спирт, а порой и вино и почти всегда – табак.
Когда я возвратился к жизни, первое, о чем я подумал, была моя смерть серым утром 1587 года, когда я сидел в своей келье в Саламанке и усталость нахлынула на меня, а в жилах развилась внезапная слабость, которая подсказала мне, что конец близок. У меня было мало надежды вручить мою душу Господу. Я не много об этом думал, по правде говоря, ибо тому, кто прожил свою жизнь как конквистадор и спутник братьев Писарро в Новом Свете, в Индиях, нет большой пользы думать, была его жизнь хороша или дурна. Мы, испанские конквистадоры, вызвались совершить известное деяние и не особенно заботились о том, как осуществляем свою миссию. Жизнь дешево ценилась в те дни и в тех краях, и наша стоила не больше любой другой. Мы жили за счет меча, и от него же умирали, и я был достаточно изумлен уже тем, что уцелел в те жаркие дни и в дальнейшем прожил достаточно долго, чтобы волосы мои поседели, а смерть пришла ко мне в постели в университетском городке Саламанке, том самом, где я получил степень столь много лет тому назад. Помню, как я подумал, когда священник склонился надо мной и боль и апатия охватили меня: «Ну что же, вот и конец всему». Но я и догадываться не мог, что за порогом смерти лежит здешний Мир Реки.
В те первые дни на берегах Великой Реки я усвоил, вместе с прочими, недавно возрожденными, как пользуются граалями и кое-что об условиях жизни в этом месте. Позднее я обнаружил, что был исключительно удачлив в том, насколько постепенно происходило мое знакомство с Миром Реки, ибо возродился на спокойном выступе Речного берега, где никто не хозяйничал, равный среди других, недавно возродившихся и вспомнивших себя, и равно невежественный.
Моими товарищами в те первые дни по воскрешении были наемники из Свободных Отрядов, которые вершили славные дела в Италии своего времени. То были умелые солдаты из Англии и Германии, и среди них – ни одного испанца. Мы общались на смеси испанского, французского, итальянского и немного – каталонского. Было не слишком трудно обмениваться мыслями, весьма примитивными. Как обычно в таких местах, имелись те, кто возродился на день или на неделю прежде других. И они показывали нам, как нужно обращаться с граалями. И вот мы беседовали и размышляли о нашем жребии в Мире Реки и пытались решить, что нам делать с собой.
И вскоре решение само к нам явилось. Немного прошло после моего воскрешения, когда отряд примерно в пятьдесят человек приблизился к нам строевым шагом по берегу Реки. Мы сразу увидели, что они вооружены, а мы все слишком ясно осознавали, что безоружны. У нас под рукой не оказалось ничего пригодного для боя в этом жутком месте, даже палок и камней. Тогда мы сгрудились поплотнее и постарались придать себе грозный вид, невзирая на нашу наготу, и стали ожидать, что предпримут вновь пришедшие.
Они шагали в строгом порядке – сорок или пятьдесят сурового вида мужчин, вооруженных деревянными палками и необычного вида мечами, которые, как мы позднее узнали, изготовлялись из рыбьих костей. Они были в броне, сделанной из крепкой сушеной кожи некоторых видов больших рыб, таившихся в глубинах Реки. Их предводитель имел более роскошное облачение, нежели его спутники, и его шлем из рыбьей чешуи украшали знаки различия. Он пожелал поговорить со старшим над нами.
До сих пор мы как-то не позаботились решить, кто из нас старший. Новое окружение полностью поглотило наше внимание. Поскольку я оказался лучше других знаком с языком вновь явившихся, а именно с латынью, которую изучал в свое время в университете в Саламанке, мне и выпало быть нашим представителем.
– Что вы за народ? – спросил я, решив держаться потверже.
– Мы римские солдаты из легиона Фламиния, – ответил предводитель. – Я Руф Север, и меня избрали трибуном, дабы я представлял этих людей. А вы кто?
– Мы новички в этом месте, – поведал я ему, – все мы умелые бойцы, и предводителя у нас нет, за отсутствием такового я, Родриго Исасага, буду нас представлять, ибо лучше, чем другие, знаю ваш язык. Мы ожидаем сведений касательно того, каковы наши возможности.
– Вы должны радоваться, что повстречали меня, – сказал Руф. – Вы смотритесь как довольно неплохой отряд. Но вас ждет несколько нелегких препятствий. Во-первых, вы не говорите на языке этих мест, который называется северным, хотя, как я понимаю, это его искаженная и упрощенная версия. Я советую вам выучить его как можно быстрее. Во-вторых, вы – ничьи люди в том месте, где сильный быстро порабощает слабого. Здесь, в поселениях вдоль Реки, немало таких, кто счастлив был бы захватить вас и заставить себе служить. Они станут забирать большую часть пищи и все питье из ваших граалей, а вам оставлять лишь столько, чтобы вы жили полуголодными. Я предлагаю вам вступить в мой легион до того времени, когда вы сможете сами о себе позаботиться.
– Вас около пятидесяти, – заметил я. – Это не очень мощная армия.
– Это верно, – согласился Руф. – Но мы дисциплинированны, и у нас имеется то преимущество, что мы знали друг друга в прежней жизни. Это редкое везение в здешних местах.
Я поблагодарил его за сведения и попросил разрешения обсудить услышанное с моими товарищами. Затем сообщил им то, что узнал. Они все до одного решили присоединиться к Руфу. Я тоже. Не то чтобы меня сильно восхитил этот римлянин. Но показалось, что лучше к кому-нибудь примкнуть, пока я не получу каких-то представлений о здешних условиях.
Так что мы встали в строй и зашагали следом за Руфом с его легионерами. Нас была дюжина. У римлян отыскалось несколько лишних дубинок, которые они предоставили в наше распоряжение. И мы двинулись в поход вверх по Реке.
Я провел несколько дней в этой римской армии и понял, что у них лишь чуть больше представления о том, что они делают, чем у нас. Благоприятный каприз судьбы был причиной тому, что все они воскресли вместе. Руф был прежде центурионом. Оглядевшись вокруг, он быстро организовал их и отыскал для них оружие, какое мог. Вскоре они увидели, что в этом месте каждый каждому волк. Они решили выйти в поход, и неважно, в каком направлении. Они надеялись отыскать других легионеров, а возможно, и целый римский город или в крайнем случае галльский городишко, ибо некоторые из этих римлян были выходцами из Галлии.
Так проходили наши первые дни во время похода по плоскому Речному берегу, и нам встречались люди множества различных цивилизаций.
То была приятная прогулка, сеньоры, несмотря на то что римляне двигались хорошим шагом. Наш путь лежал по левому берегу Великой Реки, средоточия этого мира. Она напомнила мне Амазонку, где я имел честь служить под началом дона Франсиско де Орельяна, общества которого мне так отчаянно не хватало ныне. Но не было подлинного сходства меж этими двумя реками. Амазонка течет по миру буйных и густых джунглей. Когда туда попадешь, быстро начинает казаться, что это скорее море, нежели река. Трудно было продвигаться по любому из ее берегов, настолько они заросли. Наша река, по контрасту, была похожа на нечто искусственное и текла между плоскими и пустынными берегами. Примерно в миле от воды вздымались холмы, которые вскоре переходили в башнеобразные скалы, высочайшие, какие я когда-либо видел, а мне довелось видеть французские Альпы.
Как я сказал, то была сперва почти прогулка, а не военный поход, поскольку мы не были отягощены пожитками. Продовольствие можно было получать каждый вечер, и вода всегда была под рукой. Наши граали были легкими. Мы также несли с собой полотенца, появившиеся близ нас при воскрешении. Они служили одеждой и постелями. Римляне даже соединили кое-какие из них вместе магнитными ремешками, дабы соорудить для себя подобие привычной римской одежды. Из полотенец делались также вещевые мешки, а если оторвать от них полосы (это очень трудно, ибо ткань исключительно крепка), можно было привязывать разные предметы к телу – обычай, который мы переняли.
Вдоль берега Реки были рассеяны большие серые грейлстоуны, где мы были в состоянии останавливаться и получать продовольствие. Людей мы сперва видели очень немного. То был ненаселенный отрезок Реки. Мы были в походе почти неделю, прежде чем наткнулись на сколько-нибудь крупные скопления народа. И тут нас ждала полная неожиданность. Ибо то были не европейцы, а китайцы.
Впервые мы увидели детей Востока на заре восемнадцатого дня нашего похода. Они носили на своих темных волосах тканые повязки. Они были вооружены примерно так же, как римляне. Лица у них были плоские, желтоватого оттенка, почти такие, какие описывал мессер Марко Поло в отчете о своих странствиях.
Мы остановились и попытались с ними заговорить. Несколько из них до некоторой степени знали итальянский, и мы услышали, что они служат Хубилаю-хану, который выстроил укрепленный город неподалеку. Нам сказали, что великий хан неизменно рад пришельцам, ибо ему всегда охота послушать о нравах и обычаях людей из дальних краев. Римляне ничего не слышали о нем, ибо он родился много спустя после их времени. Но я был способен сообщить им, что Хубилай возглавлял империю большую, чем Римская.
Поделиться книгой: