Помоги проекту - поделись книгой:
Скорее всего, это было неминуемо. Безумный ритм, который выработал Нойс, ставя для себя все новые и новые задачи и ожидая того, что он станет лучшим в каждой из них, не мог поддерживаться вечно – даже Робертом Нойсом.
Первый удар произошел на Среднезападном чемпионате прыжков в воду 1947–1948 годов. Нойс появился на нем как действующий чемпион, и все, включая его родителей, приехавших в город, чтобы поприсутствовать на событии, ожидали, что Боб защитит свой титул. Но Боб проиграл с отрывом в 2 очка. Любой другой посчитал бы это успехом – с трудом заработанное второе место; Боб воспринял это как поражение.
Стало хуже, когда первая трещина пошла распространяться по самым тонким областям безупречной личности Боба Нойса.
Мальчики, ушедшие на войну, теперь вернулись в Гриннелл мужчинами. Увидев ужасы боевых действий в Тихом океане и в Европе, проживая каждый день как последний, они привнесли новую культуру в тихий Гриннелл: шумную, разгульную, не ограничивающуюся лишь правилами, в каждую секунду проявляющуюся в действии, стремительную в своем вторжении во взрослый мир. Раньше Боб был многообещающим Большим Человеком в кампусе, но теперь, когда вокруг были двадцатичетырехлетние титулованные ветераны, заполнившие совсем недавно полупустые аудитории и толпящиеся на каждой вечеринке кампуса, ему пришлось снова искать свое место.
Положение спасало то, что природная харизма Боба позволяла ему заводить друзей среди всех этих возвращающихся ветеранов, но ему также пришлось посвящать значительную часть свободного времени для того, чтобы поддерживать свое честное имя. Так, когда его четырехлетнее общежитие Clark Hall решило устроить весеннее приглашение гостей, Боб взял на себя поиск – и кражу – свиньи для печного вертела. Это было дерзким поступком – и глупой ошибкой.
Затем стало только хуже. Подруга Боба на тот момент сообщила ему, что она беременна. В последующие годы он никогда ничего не будет говорить об этом времени, кроме того, что она сделала аборт. Что чувствовал Боб, когда принимал это решение, неизвестно, но для молодого человека, который, казалось, обладал целым миром всего несколько месяцев назад, это было долгой дорогой на дно. Мечта об идеале превращалась в ночной кошмар.
Но стало еще хуже. Все еще огорченный беременностью и ее прекращением, Боб понял, к своему испугу, что намеченная вечеринка стремительно приближалась, а ему нужно найти свинью. С неким подобием подросткового безразличия, когда ему казалось, что уже нечего терять, Боб напился со своим другом, и вдвоем ночью они вышли, пересекли площадку для игры в гольф за кампусом, подошли к ухоженной ферме, схватили двадцатипятифунтового поросенка и поволокли его обратно в Clark Hall. Мысль о том, что это будет секретной миссией, присутствовавшая в головах двух молодых людей, напрочь пропала, когда их сожители решили зарезать животное в душевой на четвертом этаже. Леденящие кровь вопли были слышны по всему кампусу. И все же вечеринку посчитали весьма успешной, а Боб в один прекрасный – последний – момент был героем.
Возмездие пришло уже утром. Боб и его друг, испытывая чувство вины, вернулись обратно на ферму, чтобы извиниться и предложить плату за животное. Тогда они обнаружили, что сделали страшную ошибку в выборе цели для кражи. Берлин: «Этим фермером был мэр Гриннелла, серьезный мужчина, продвигающий свои законодательные инициативы через мягкое запугивание. Он хотел поддержать обвинение. Декан колледжа, недавно ушедший в отставку полковник, также склонялся к самому строгому наказанию, которое только было возможно; несколько месяцев спустя он отчислит другого подопечного Гейла за ругань в адрес своей воспитательницы. Так как ферма была за пределами города, позвали шерифа».[51]
Годы спустя в Кремниевой долине, когда всплыла история со свиньей, она была объектом шуток и воспринималась как подтверждение существования частицы человечности во все более грозном Роберте Нойсе. В Области залива Сан-Франциско в 1980-е такое событие могло быть улажено, возможно, с необходимым извинительным письмом. Но это не было смешно в 1948-м, особенно в Айове. Как говорилось в письме декана родителям Боба, «в аграрном штате Айова похищение домашнего животного – это особо тяжкое преступление, которое влечет за собой наказание до года тюремного заключения и штрафа в размере тысячи долларов».[52] Первая часть, очевидно, была пережитком дней скотокрадства и самосудов, но штраф был вполне реален и огромен: он был равен большей части годовой зарплаты Ральфа Нойса и трем годам обучения в Гриннелл-колледже. И даже если ему удалось бы избежать наказания судьи, скорее всего, Бобу пришлось бы столкнуться с проблемой отчисления из колледжа. И это черное пятно будет свидетельством того, что он никогда не сможет поступить в аспирантуру и, скорее всего, никогда не найдет работу по своим талантам.
В итоге будущее Нойса было спасено его профессором по физике Грантом Гейлом и ректором Сэмюелем Стивенсом. Ни один из этих двух мужчин не хотел потерять редчайшего студента вроде Боба Нойса, так что хотя мэр-свиновод сначала был непреклонен, Гейл и Стивенс в итоге убедили его принять условия, по которым молодой Нойс покроет стоимость свиньи и больше никакие штрафы взиматься не будут.
Это спасло Боба от проблем с законом, но все еще существовала проблема с колледжем. Хотя он должен быть отчислен, Боб легко отделался: ему позволили закончить учебный год, но затем ему пришлось находиться в подвешенном состоянии весь первый семестр выпускного года. Его не только не допускали в университетский городок, но даже и в город Гриннелл.
Он избежал опасности – хотя его родители так совершенно не думали. После того как Боб, опозоренный и униженный, покинул город и присоединился к своей родне в городе Сэндвич (Иллинойс), он был удивлен, обнаружив, что родители не только не злились на него, а на самом деле были в ярости на колледж. Ральф Нойс даже написал гневное письмо Стивенсу («все мы должны быть готовы принимать покаяние молодежи и стремление к прощению, даже если свиноводы в Айове имеют другие взгляды»), отсылки которого Бобу не удалось предотвратить. Часть этого письма, без сомнений, отражала личную горечь Ральфа по поводу своих упущенных возможностей в Гриннелле, но ректор Стивенс, должно быть, был в ужасе от того, как мало оценили его вклад в благополучие Боба.
Что касается Боба, ему нужно было найти способ занять себя на следующие 6 месяцев продуктивной работой, прежде чем вернуться в Гриннелл, – если у него была бы отвага встретиться с людьми из города и колледжа. К счастью, из жалости его старый преподаватель математики нашел для него работу в страховом департаменте в Equitable Life Insurance в Нью-Йорке. Пока Гейлорд работал над получением докторской степени, Боб быстро получил работу и новое место для жизни на следующие 6 месяцев.
Может показаться, что переезд из Айовы на Манхэттен мог быть пугающим, но для Боба это было уже привычно. Он со своим другом проводил часть прошлых двух летних периодов, работая барменом и официантом в пригородном клубе на север от Нью-Йорка. Это было лучше, чем разбрасывать сено вилами в Гриннелле, оплата была достойной, и два молодых человека иногда могли посещать большой город.
Так что Нойс быстро устроился. Изначально вдохновленный перспективой карьеры страхового статистика, Боб быстро убедился в том, что работа эта невыразимо скучна, зато девушки в офисе милы и многочисленны. По вечерам он бывал на шоу Бродвея, веселился с артистами и драматургами и строил из себя представителя богемы. Как Боб Нойс он делал это превосходно, однако, будучи Бобом Нойсом, быстро перерос и возненавидел это, узнав несколько вещей о силе денег как о причине человеческих поступков: «Некоторые факты вроде тех, как люди бессознательно реагируют на финансовые стимуляторы: если вы заплатите им за смерть, они умрут, если заплатите за жизнь, они будут жить… по крайней мере, среднестатистически».[53] Позже он сказал, что также достаточно понял о том, что нельзя доверять статистике.
Это были долгие, но полезные 9 месяцев: «Я приехал туда с мыслью, что это безопасное и комфортное место для жизни. А уехал с чувством, что это чудовищно скучное место».[54] Он больше никогда не выбирал безопасный путь.
Он вернулся в Гриннелл в январе 1949 года с высоко поднятой головой и быстро влился в ту активную жизнь, которую ненадолго покинул. На первый взгляд все казалось таким же. Боб даже сильно превосходил ожидания того, что сможет присоединиться к однокурсникам на равных с перспективой выпуска в июне. Но все изменилось на более глубоком уровне. Боба Нойса в безумной погоне за идеалом теперь не существовало – теперь ему на замену пришел более серьезный, взрослый Роберт Нойс.
Теперь, как по волшебству, его удача вернулась. По удивительному стечению обстоятельств Грант Гейл перешел в университет Висконсина с Джоном Бардином, а его жена была другом детства ученого. Более того, начальник Бардина, президент Bell Labs (и создатель подводного телефонного кабеля) Оливер Бакли был выпускником Гриннелла – его двое сыновей на тот момент были студентами колледжа, – и он часто высылал факультету физики свое устаревшее оборудование.
В 1948 году, по иронии судьбы как раз тогда, когда Боб Нойс изучал выплаты в Equitable Life, неподалеку от Bell Labs проходила публичная пресс-конференция (а не просто публикация технической статьи), посвященная открытию транзистора Джона Бардина, Уолтера Бреттейна и Уильяма Шокли. Как событие, посвященное PR, это был провал – лишь
Но в Айове ее заметил Грант Гейл. Он не только вырезал статью и повесил ее в коридоре факультета физики, но также в следующем запросе оборудования к Оливеру Бакли попросил его прислать «пару транзисторов».
Не приходится говорить о том, что у Бакли лишних транзисторов не было, просто лежащих рядом с ним, – устройства пока едва прошли стадию прототипов, а предварительные заказы были расписаны уже на несколько месяцев вперед. Но он был достаточно благосклонен, чтобы собрать техническую информацию Bell Labs и монографии о транзисторах и послать их в Гриннелл.
Возвращение Нойса в Айову происходило приблизительно в то же время. В Гриннелле он обнаружил Гейла, погруженного в эти документы, – и погрузился в них вместе с ним. Гейл будет вспоминать: «Было бы преувеличением говорить, что я много учил Боба… Мы узнавали о нем вместе». Нойс же говорил: «У Гранта был заразительный интерес к транзисторам, который он передал своим студентам… Я стал смотреть на транзисторы как на один из величайших феноменов времени».
К слову, предприниматель уже раскрывался. В то время как для Гейла транзистор был новым полем исследований, Нойс видел, что «это будет чем-то, что было бы здорово использовать, – ну, может, «использовать» – неверное слово, но я рассматривал его как нечто, с чем будет интересно работать».[55]
Не имея возможности подержать транзисторы в руках и протестировать включенными в цепь, Нойс и Гейл были сильно отдалены от понимания лежащих в их основе физических свойств. В частности, технологии полупроводников и нанесения изоляционных материалов с атомарными примесями, чтобы функционирование полупроводника можно было контролировать при помощи слабого стороннего тока – то же самое, чем были одержимы Бардин и Бреттейн десяток лет назад.
Новаторские полупроводниковые интегральные схемы в ранних транзисторах, подобные тем, какие изучали Нойс и Гейл, использовались как усилители, чтобы заменить гораздо более громоздкие, горячие и ломкие электронно-лучевые трубки. Десять лет спустя огромный вклад Нойса будет состоять в том, чтобы установить эти схемы на кремниевые переключатели и создать бинарные единицы и нули в сердце всех цифровых схем, – а затем понять, как сделать их плоскими и соединенными в массивы.
Теперь все же самое большее, что могли сделать Нойс и его профессор, – это понять настолько, насколько возможно, принципы работы транзистора. И хотя это было ограниченное понимание устройства, к концу обучения Боба это все же был уровень почти такой же, как у ученых из Bell Labs. Даже тогда Нойс, будучи все еще студентом, способным понять многое из этой технической информации, был чудом сам по себе – хотя Грант Гейл, знавший молодого человека не хуже других, не был удивлен.
Роберт Нойс окончил образование в Гриннелл-колледже в июне 1949 года с ученой степенью по математике и физике, членством в Phi Beta Kappa, а от своих однокурсников заслужил звание «выпускник, получивший лучшие оценки с минимумом работы». Что характерно, последнее он воспринял с юмором и оценкой настоящего бизнесмена, сказав своим родителям, что награда была вручена «человеку, получившему лучшую отдачу за время, проведенное в изучении».
Боба также приняли в программу докторской степени Массачусетского технологического института (МТИ), и он получил частичную стипендию. Он сказал Гейлу, что планирует сконцентрироваться на движении – в частности, прохождении – электронов через твердые тела.
Стипендия МТИ покрывала расходы на обучение, но не на проживание и питание, обходившиеся в 750 долларов в год. Его родители не могли справиться с такими тратами, так что на каникулы Боб присоединился к ним в Сэндвиче, Иллинойс, и провел жаркое и несчастное лето на стройке – обычно работая с едким, разжигающим плоть (и как мы теперь знаем, канцерогенным) антисептиком для дерева – креозотом. Из этого буквально ранящего опыта Нойс сумел вынести другой жизненный урок: он поклялся, что больше никогда не вернется к физическому труду… и в течение нескольких месяцев после прибытия в МТИ он превратил частичную стипендию в полную.
В стереотипной истории о том, как деревенский парень из колледжа переходит в университет в большом городе, молодой человек ошеломлен сложностью городской жизни и образовательным институтом мирового класса. Для двадцатидвухлетнего Боба Нойса все было с точностью до наоборот. В Айове ему рассказывали про самые современные способы применения физики твердого тела. Боб быстро обнаружил, что в могущественном МТИ «вокруг не было профессоров, которые что-то знали о транзисторах». По иронии судьбы, именно в этот момент в Гриннелле Грант Гейл получал свою первую посылку с подарочными транзисторами из Bell Labs.
Это не было счастливым открытием. Нойсу пришлось вынимать по крупице из курсов, в основном физической электроники, которые описывали лишь малую толику того, что ему нужно было знать, чтобы изучить физику полупроводников. «Главной проблемой в физике в то время было излучение электронов из электронных пучков и электронно-лучевых трубок. И все же у них было множество физических особенностей, касающихся в равной степени и транзисторов; нужно было изучать язык, квантовую теорию материи и так далее».[56] Оставшуюся часть своего образования он получил, участвуя в каждой из того малого количества технических конференций по всей стране, посвященных технологии транзисторов. На этих мероприятиях он впервые встретил некоторых нынешних и восходящих звезд физики – людей, которые сыграют важные роли в его будущей карьере, – таких как Уильям Шокли и Лестер Хоган.
Его начинание нельзя назвать гладким. Суперзвезда в Гриннелле, теперь Нойс был одним из сотен лучших студентов со всего мира в программе физики МТИ, которая в тот год включала будущего Нобелевского лауреата Марри Гелл-Мана. Более того, его базовое образование в Гриннелле, хотя и блестящее в некоторых областях, было признано несоответствующим в других – как ни странно, после того как он провалил квалификационный тест, факультет направил его на изучение теоретической физики на два семестра. Гейл настолько интересовался тем, как справляется молодой Боб, что написал письмо на физический факультет МТИ с просьбой о регулярных новостях о новом ученике… и он не был в восторге от первых ответов.
Тем временем у Боба осталось немного денег на жизнь. Плата за общежитие была слишком дорогостоящей, так что Боб разделял с друзьями дешевое жилье в пригороде Кэмбриджа и, по возможности, ел за их счет. К счастью, друзей у него было много – два старых приятеля по Гриннеллу (даже соседей – они помогали ему с его легендарным планером), братья Стронг, жили неподалеку. Брат Гейлорд теперь женился и жил в Нью-Хейвене, Коннектикут. И по мере обучения Боб также быстро завел дружеские отношения с несколькими студентами МТИ. Они были смешанной группой – богатые, бедные, голубых кровей, иммигранты, – но у них была общая причина сплотиться: выживание во время первых семестров в МТИ. Неудивительно, что Боб также быстро завел себе подружку, которую он иногда просил держаться подальше, пока он завален экзаменами.
Это было довольно жалкое существование. Боб пытался выглядеть счастливым для своих родителей и писал: «Моим единственным наблюдением на предмет комфорта является то, что у каждого, с кем я говорил, дела тоже идут неважно» и «Местами жизнь кажется неприятной». Но в итоге он сделал признание о том, почему был расстроен и не чувствовал себя счастливым: «Вся наша с Гейлордом поездка открыла для меня понимание того, насколько я был дезинформирован. У этих людей есть цели, к которым им стоит идти. И мне кажется, что у меня такой нет. Я все еще надеюсь, что погружусь в физику настолько, чтобы об этом забыть». Он также сказал родителям, что ужин у брата, по крайней мере, был временным облегчением: «В любом случае мои материальные интересы вылетели в трубу, когда я вернулся сюда и начал пытаться здесь выжить».[57]
Однако, пока летели недели, а Боба все не исключали, он начал обретать уверенность. Возможно, он мог бы справиться в МТИ. Два предмета в этот период сыграли решающую роль во влиянии на его будущее. Первый, квантовая теория материи, преподавался Джоном Слейтером. Слейтер, который впоследствии напишет классическую книгу в области физики, ужасал большинство своих студентов – он никогда не смотрел на них, а просто заполнял доску уравнениями, выкрикивая вопросы. Но Нойс, способный ответить на большинство этих вопросов, обнаружил, что у него есть особая одаренность в области физики – в фундаментальной науке, стоящей за полупроводниками.
Второй предмет, электроника, был менее важен для человека, который его преподавал, Уэйна Ноттингема. Ноттингем, уже хорошо известный благодаря таланту к созданию новаторского лабораторного вакуумного оборудования, обрел также известную на всю страну репутацию за проведение ежегодного семинара по физической электронике, на который он приглашал самых известных людей в этой новой области. И в то время как курс электроники Ноттингема представлял мало интереса для Нойса – в первый год он даже не касался транзисторов, – семинар был находкой для его образования, не в последнюю очередь благодаря одному выступающему, которым в тот год был не кто иной, как Джон Бардин.
К концу первой четверти Боб не только догнал своих однокурсников и пережил экзамены, но еще и с того момента стал одним из лидеров по обучаемости, зарабатывая высшие оценки по каждому предмету, которые он впоследствии изучал в МТИ. В Гриннелл-колледже он будто появился из ниоткуда: как бы средний студент внезапно обгоняет всех своих однокурсников и уходит далеко вперед. Он также учился и усваивал информацию быстрее всех остальных в программе – что привело к тому, что его приятели стали называть его Стремительный Роберт, в честь другого выходца из Айовы, бейсбольного питчера Боба Феллера.
Однокурсник Бад Уилон, который позже станет техническим руководителем CIA, был настолько впечатлен талантом Нойса – и контрастом с ним его жалкого жилища, – что без ведома Боба лично пошел к профессору Слейтеру и попросил место ассистента кафедры для своего однокурсника. Боб никогда бы не сделал этого из-за своей гордости. Слейтер отослал Уилона куда подальше, сказав, что это не его дело. Однако несколько недель спустя Нойс был поражен тем, что получил дополнительную стипендию в размере 240 долларов, которая помогала ему весь следующий год.
Теперь Боб Нойс снова, как это было в средней школе и колледже, вышел на университетскую авансцену: элегантный, учтивый и остроумный. Его группа обучения, легко узнаваемая благодаря горящей сигарете в учебном помещении, быстро стала центром внимания. Теперь, с новым грантом, он мог переехать в здание университета (вместо того, чтобы каждый день ездить из дома/домой в предрассветные и ночные часы) и стал еще более известен. Скоро он стал ходить на вечеринки и танцы и даже организовал веселую вечеринку (без свиней в Кембридже), которая стала известна благодаря тому, что никто из физиков и химиков не знал, как вскрыть бочонок, так что они его просверлили, а результатом был взрывной фонтан пива.
Достаточно скоро, теперь оснащенный знаниями, Боб стал искать новые задачи. Он прошел пробу и выиграл место баритона в бостонском Chorus Pro Musica, одной из национальных лидирующих хоровых групп. Вскоре он стал по очереди встречаться практически с каждой привлекательной девушкой в хоре. И они с удовольствием отвечали взаимностью. Боб также вернулся к плаванию – и, согласно отзывам девушек того времени, выглядел как бодибилдер. В течение этих лет, пока его товарищи с завистью на это смотрели, он прошел через целое множество подруг, хотя ни одни отношения долго не длились.
К концу первого года аспирантуры Боб снова начал демонстрировать сверхчеловеческую энергичность, которую, казалось, невозможно поддерживать. Но в этот раз он не потерпел неудачу. Напротив, он продолжал этот темп. Он вернулся к игрушечному авиаконструктору, затем стал интересоваться астрономией (или, точнее, созданием зеркальных телескопов); затем попытался заняться живописью, достаточно убедительно склонив молодую девушку побыть для него моделью в нижнем белье. Он попытался добиться поездки по обмену во Францию, добился ее, а затем отказался.
Возможно, самым значительным было то, что при его загруженном графике Нойс умудрялся продолжать играть, исполняя роли в нескольких мюзиклах, – и, будучи Бобом Нойсом, достаточно скоро получил главную роль. Его брат Гейлорд пришел на это выступление и был поражен, смотря на своего младшего брата. И как он впоследствии говорил Берлин, природная уверенность в себе и харизма в большей степени, чем какой-то определенный талант, помогли ему «выдать себя за знающего» исполнителя. «Его голос не был особенным или точным, но он был на сцене и пел главную роль».[58]
Эта уверенность не терялась на кастинге или среди членов команды. И во время одного из этих выступлений в Университете им. Тафтса он поймал взгляд дизайнера по костюмам – робкой хрупкой блондинки по имени Бетти Боттомли, с такой же энергией, как у Боба Нойса, и с еще более невероятным остроумием. Друзья сравнивали ее с Дороти Паркер за это остроумие и мудрствование Восточного берега; большинство приятелей пугал ее ум. Всегда предпочитая мозги красоте и никогда подолгу не интересуясь какой-либо женщиной, если она интеллектуально с ним не конкурирует, Боб Нойс влюбился по уши.
Но сначала ему нужно было получить докторскую степень. В то лето, в конце первого года обучения Боба, профессор Грант Гейл получил новое письмо из МТИ. Оно гласило:
«Мистер Нойс был выдающимся студентом во всех отношениях… Мы настолько впечатлены его потенциалом, что номинировали его на членство в Shell Fellowship в следующем академическом году, и он его получил.
Вас следует поздравить с безупречным обучением, которое он получил, и мы ждем выдающихся достижений от мистера Нойса».[59]
Гейл заботливо хранил это письмо в течение всей своей оставшейся жизни.
Глава 9. Человек действия
Боб был именно там, где желал быть. Деньги с гранта, 1200 долларов, заплаченные за следующий академический год, и вероятная работа научного сотрудника должны помочь с обучением. Он писал своим родителям: «Когда я пришел сюда этой осенью, я надеялся, что что-то подобное может сработать. Кажется, мой оптимизм был оправдан».[60]
В течение всего лета 1950 года Боб работал в Бостоне – в Sylvania, компании, которая однажды будет по соседству в Кремниевой долине. Он прошел устный экзамен в следующем мае. После этого он получил работу консультанта в оптической компании, прослушал в Гарварде курс, которого не было в МТИ, и стал научным сотрудником, изучающим электронно-лучевые трубки в лаборатории физической электроники МТИ. Но в основном его внимание было сфокусировано на поиске наставника и начале работы над докторской диссертацией.
Он выбрал Ноттингема, в основном потому, что хотел естественно-научного ученого-практика, а не теоретика, и занялся работой, которая станет называться «Светоэлектрическое исследование поверхностных состояний изоляторов» – главная проблема физики новых транзисторов Bell Labs, которые теперь вот-вот вырвутся на всеобщее обозрение. Это окажется сложным испытанием, так как тестовые материалы должны были быть нагреты до 1000 градусов по Фаренгейту, что часто приводило к взрывам испытательной аппаратуры. Но Нойс был не из тех, кто терпит поражение; он достигал и сохранял измеримые и воспроизводимые результаты.
Но не все сводилось к работе. Ноттингем, охотник, проводил многие зимы в своем лыжном домике в Нью-Хэмпшире и часто приглашал своих выпускников встретиться скорее там, чем в университете. Нойс, выросший в степи, не упускал возможности научиться кататься на лыжах. Как это было с прыжками в воду, он так быстро приноровился, что никто не мог вспомнить, когда он этому научился, – казалось, он начал кататься на лыжах сразу после того, как надел их впервые. Это быстро стало его страстью – до такой степени, что он вскоре выработал для себя правило: «нет диссертации, нет лыж», чтобы не отвлекаться от своего основного занятия.
Опять же, как это было с планером и плаванием, Боб быстро взлетел и начал учиться прыгать с лыжного трамплина.
На этот раз результат не был таким впечатляющим: он жестко приземлился и получил спиральный перелом правой руки. Этот перелом был так болезнен и опасен – зажатый нерв, потенциальный тромб, – что он стремглав понесся в Дартмутский колледж, где доктора удалили отломок кости и сделали вытяжение руки на две недели. Прошло почти два месяца, прежде чем Боб достаточно восстановился для того, чтобы вернуться к своим экспериментам в МТИ, а рука будет беспокоить его до конца его дней.
Он закончил диссертацию к середине 1953 года. Как он позже скажет, этот эксперимент был если не полным провалом, то, по крайней мере, не приводящим к определенным результатам. Он так и не нашел поверхностных явлений, но неясно, не было их вообще или Боб не обладал достаточными экспериментальными навыками. Он утешал себя тем знанием, что во время работы он сделал значительный вклад в общее понимание оксида магния. Но это не было тем триумфом, на который он надеялся.
Впоследствии Берлин нашла что-то хорошее в непостижимых результатах исследования Нойса: «Самый важный урок, который извлек Нойс из своей диссертации, не может быть изложен на бумаге. Он развил исключительные лабораторные навыки экспериментального физика твердого тела. Его предшествующие неудачные начинания научили его, как подготавливать материалы и как избегать их загрязнения. Он также понял многое о фотоэлектронной эмиссии, электронах, квантовых состояниях и физических свойствах твердых тел».
Все это было правдой, и все это было полезными знаниями для молодого ученого, стремящегося сделать свой вклад в изучение полупроводников. Но реальность такова, что, возможно, самая важная вещь, которая следовала из докторской диссертации Боба Нойса, состоит в том, что даже если это – неудача, то начинание было достаточно большим и амбициозным, чтобы не повредить его репутации одной из восходящих звезд физики. Он повстречал всех знаменитостей из все еще небольшого мира технологии транзисторов, и все без исключения желали видеть его в своей команде. Теперь пришло время для восхождения доктора наук Роберта Нойса.
Но сначала: тем августом он женился на Бетти Боттомли в городе Сэндвич, Иллинойс. Проводил церемонию преподобный Ральф Нойс.
Теперь – к работе. Казалось, что Нойс, один из лучших студентов в прикладной электронике в самом влиятельном учебном заведении электроники в стране, получит работу научного сотрудника в одной из больших электронных компаний – RCA, AT&T или General Electric – и проведет остаток своей карьеры, собирая коллекцию премий и патентов. Но у Боба Нойса были иные планы. В течение всей своей жизни он всегда демонстрировал склонность к тому, чтобы не выбирать предсказуемый путь, а вступать на те, в которых он смог бы управлять своей судьбой и выделиться среди конкурентов.
Так что, к удивлению целой индустрии, он присоединился к Philco, второстепенной потребительской электронной компании, базирующейся в Филадельфии. Philco создавалась как компания по производству батарей, затем перешла в радио, а теперь пробовала себя в телевидении. Понимая, что будущее за полупроводниками, Philco открыла свою собственную лабораторию по исследованию транзисторов, которая пока что не проявила себя.
Почему Philco? Это означало меньшую зарплату, чем в более крупных компаниях. И Philco трудно было назвать компанией передовых технологий, особенно по сравнению с Шокли, Бардином и Бреттейном в Bell Labs. Нойс позже со смехом скажет: «Потому что то, что я вступил в эту компанию, было им действительно необходимо. В других компаниях знали, что происходит и что они делают».[61]
В этом заявлении скрыта уверенность Боба Нойса в том, что уже на своей первой профессиональной работе он знал больше, чем заслуженные ученые в исследовательской лаборатории одной из самых больших электронных компаний страны. На самом деле это могло быть верно еще пару лет назад: во время войны Philco исполняла один гигантский контракт за другим на поставку электронного оборудования (в основном радаров и радио) и компонентов (электронно-лучевых трубок и батарей) для военных США.
В 1950 году, как большинство компаний в индустрии – хотя немного запоздало, – Philco решила войти в бизнес транзисторов, уполномочив одного из начальников исследовательского отдела, Билла Брэдли, основать программу и привлечь молодые таланты. Брэдли уже нанял или перевел из других отделов около 25 ученых и инженеров для проекта, когда взял на работу нового доктора наук из МТИ.
В этот раз удача не улыбнулась Нойсу, потому что еще до того, как он поступил на работу, команда разработки транзисторов Philco уже придумала и запатентовала инновационный тип германиевого транзистора, который назвали поверхностно-барьерным транзистором. Это было одно из первых подобных устройств, приблизившихся к запатентованной Bell Labs точечно-контактной модели от Бардина, Бреттейна и Шокли. Он был даже лучше, он превосходил по быстродействию старую модель, работая на более высоких частотах (что значит быстрее), а энергопотребление было снижено. Военные, одолжившие деньги Philco, чтобы дать компании конкурентное превосходство, были сильно впечатлены и готовились сделать крупные заказы. А так как этот проект не был результатом, строго говоря, контрактом на обслуживание военных учреждений, то Philco могла предложить устройство коммерческому миру. В ожидании этого предложения компания также разработала и улучшила процесс обработки германия. Этот «двойной удар» из улучшенной основы и инновационной модели убедил Philco, что она была близка к тому, чтобы стать доминирующим игроком на рынке транзисторов.
Момент вступления Нойса в Philco был безупречным. Новый транзистор признали безнадежным всего через три месяца после того, как он присоединился к компании. Теперь он мог стать новичком-суперзвездой в фирме, которая переходила от посредственности к новаторам индустрии. К его удаче, его, казалось бы, бесперспективная диссертация по физике поверхности теперь идеально подходила к новому поверхностно-барьерному транзистору. Итак, вместо того чтобы, поступив новичком на работу, пройти через обычную стажировку, Нойс стал ключевой фигурой в самой важной команде Philco.
Нойсу была доверена работа с процессом травления и гальванизации поверхности германия – в частности, ему нужно было знать, когда прекращать первое и начинать второе, определить нужный момент, и все это необходимо было делать достаточно быстро, чтобы перенести транзистор из лаборатории в массовое производство, если Philco вообще собирается показывать его миру. Боб придумал блестящее решение, которое включало в себя луч света, интенсивность которого постепенно падала, а кристалл стравливался до тех пор, пока не будет достигнута нужная степень стравливания. Philco была так впечатлена, что сделала процесс первым патентом Нойса.
Боб вступил в Philco для того, чтобы с самого начала стать ведущей фигурой. Теперь ему это удалось. Даже когда новый транзистор Philco был представлен миру и получил значительную долю внимания в отраслевой прессе, Боб усиленно занимался новой работой: он получил престижное приглашение на соавторство в написании технической статьи, объясняющей физику того, как на самом деле работает поверхностно-барьерный транзистор. Статью писали несколько месяцев. И хотя со временем Philco решила, что это – слишком ценная информация, чтобы ее публиковать, статья укрепила репутацию Нойса в компании и впоследствии во всем мире высоких технологий.
Выражаясь современным языком, Боб Нойс теперь стал исполнителем – и, возможно, не только профессиональным. Имитируя своего непосредственного начальника, яркого бывшего итальянского артиста, Нойс неформально одевался, когда шел на работу, – радикальное действие в то консервативное время бюрократии. Ему также нравилось внимание многочисленных симпатичных девушек, работающих в Philco. Позже он будет шутить, что ему повезло, что многих из них звали Бетти, так что ему не стоило волноваться о том, что он произнесет их имя во сне.
В конечном счете Брэдли, глава отдела, принял на себя роль, не отличающуюся от роли Гранта Гейла в Гриннелле – роль наставника в следующий период жизни Боба Нойса. От Брэдли Нойс перенял способность начальника быть заводилой. Начальник, вдохновляющий своих подчиненных присоединиться к нему в приключении. Начальник – неиссякающий фонтан новых идей (даже несмотря на то, что большинство из них не работает). Начальник, укрепляющий свой авторитет, выступая против него. Как позже скажет один из работников того времени, с Нойсом «было очень легко разговаривать, его слова всегда были полезны, а сам он очень сильно отличался от типичного менеджера». Если у него и были слабости управленца, то одна из них состояла в том, что он не страдал от общения с медлительными и ограниченными людьми, – вполне политический навык, который станет эффективнее спустя многие годы, когда ему придется иметь дело с правительственными представителями, репортерами и акционерами.
Первые полтора года Нойса в Philco были почти всем, на что он мог надеяться, причем не только в области технологий, но еще и в самом по себе бизнесе. Он появился в индустрии полупроводников как молодая восходящая звезда. Его имя было связано с одним из новых (подающих наибольшие надежды) проектов транзистора на рынке (основа первого утилитарного слухового аппарата, среди прочих устройств), и, что лучше всего, он снова обрел внимание к себе как к лидирующей фигуре в своей области.
Но все очень быстро испортилось. Philco была компанией, выполняющей военные заказы, а это значило, что нужно взаимодействовать со всеми раздражающими явлениями государственной бюрократии, участвовать в переговорах о заключении контрактов, заниматься бумажной работой. Более того, отдел транзисторов все еще был небольшой и непроверенной частью крупной шестидесятилетней компании. Так как отдел транзисторов был относительно независимым проектом, относящимся к внутреннему предпринимательству Philco, Нойс был изолирован от всех других дел компании. Но теперь, когда он стал администратором важного продукта и ему пришлось работать со старшим руководством и ключевыми заказчиками, Боб быстро обнаружил, какой опустошающей может быть корпоративная жизнь.
Как на беду, из компании утекали деньги как раз тогда, когда она прекратила все исследования. «Кажется, Philco еще не поняла, что исследования важны на длительных промежутках времени», – писал он своим родителям и братьям. Ему пришлось исполнять неквалифицированную работу, которую он называл «дерьмовой, грязной, трудной работой без какого-либо поощрения».[62] Нойс был настолько подавлен, что даже (несмотря на доказательства обратного) умудрился убедить себя, что он также паршивый босс.
В сравнении с рабочим опытом миллионов других людей, занятых жалкими делами, этот короткий промежуток жизни Боба Нойса не кажется настолько диккенсовским, чтобы возыметь такой основательный эффект на будущее рабочей культуры Кремниевой долины – и, соответственно, во всем мире высоких технологий. В конце концов, он был молод, прославлен в кругу профессионалов и уважаем своими коллегами. И нет сомнений в том, что даже в Philco у его карьеры не было пределов.
И все же Боб Нойс вскоре решил, что он никогда не станет работать в компании, которая не ставит инновации превыше всего остального. Скорее он уйдет с работы и рискнет поставить карьеру под удар, чем пойдет на такой компромисс. Между прочим, серьезные исследования показывают, что плотный контроль своего жизненного пути наиболее важен в личностях предпринимателей, даже если они терпят крах. Вся масса раннего успеха давила на него, Боб Нойс теперь чувствовал себя загнанным в угол, будто он во власти сил, не поддающихся его контролю. Это было то чувство беспомощности, которое сделает для него Philco воплощением всего, что было неправильно в традиционной корпоративной культуре, – на всю оставшуюся жизнь Нойса. Именно эхо этого чувства откликнется в его пылкой реакции на корпоративную деспотичность Fairchild 15 лет спустя.
Ситуация в Philco продолжала ухудшаться. Забастовка остановила работу двух отделений компании, и Нойс присутствовал на заседаниях, пока бастующие кричали снаружи. В то же время федеральное правительство решило подать иск на компанию за нарушение антитрестовского законодательства. Все, что предвидел Боб в неопределенном будущем, – это бесконечные урезания бюджета и временные увольнения, мало шансов на продвижение и, что было хуже всего, все меньше шансов заниматься наукой. Он мог почувствовать, как мир физики твердого тела проходит мимо него.
В своей семье Боб был не единственным несчастным. Бетти, возможно, была в еще более глубоком разочаровании. Она, будучи женой ученого солидной компании, застряла в пригороде Филадельфии, Элкинс-Парке. Новорожденный сын Билли заставлял ее сидеть дома и не давал заняться чем-нибудь интеллектуальным или присоединиться к ее любимым культурно-просветительным учреждениям. Мужа часто не было дома, а когда был, нередко проявлял рассеянность, пел в местном хоре или собирал вещицы в их двухкомнатной квартире. То, что она видела, как маленький Билли плачет всякий раз, когда отец берет портфель, делало ситуацию только еще более отчаянной.
Как раз когда дела в Philco пошли плохо, в доме Нойсов возросло количество конфликтов. Бетти и прежде активно не участвовала в социальной стороне рабочей жизни Боба – вечеринках, ужинах и других собраниях, – но теперь она стала практически невидимкой. Все вокруг Боба заметили, что он никогда не говорит о жене или о том, что они делают вместе. Один из коллег Нойса потом скажет Берлин, что единственный раз, когда он видел Бетти, был тогда, когда он зашел в дом Боба, чтобы помочь ему с кондиционером: «Боб, казалось, держал ее в тени». Сама Бетти признавалась, что ее молчаливость исходит в основном из того, что она «слишком чванливая», как молодая женщина высшего общества, застрявшая в безотрадном мещанстве.
Что не может продолжаться, тому не быть. Боб понимал, что больше всего он хочет уйти из Philco и «начать сначала где-нибудь еще».
Возможность появилась в конце 1955 года. К счастью, технический мир не забыл Роберта Нойса. Westinghouse Electric предложил ему работу в лаборатории транзисторов в Питтсбурге – в городе, бывшем центром электроники по крайней мере с момента создания исторического компьютера ENIAC во время Второй мировой войны. Предложение включало 25-процентную надбавку с гарантированным повышением зарплаты на 10 % в каждый из последующих двух лет. Более того, это был шанс вернуться в игру. Когда в Philco услышали новости, то тут же предложили сделать Нойса из временного руководителя постоянным и перенести работу Боба в Лансдейл, где находился главный офис, что быстро заставило Бетти начать мечтать о «небольшом домике на большом дворе».
Так Боб получил сразу два предложения за одну неделю. Он решил остаться в Philco, как он позже будет вспоминать, мечтая больше о славе, чем о богатстве: «Моим единственным настоящим желанием было иметь возможность купить две пары обуви одновременно, особенно после того, как я вырос из обносков моего брата». Но теперь у него была растущая семья и жена, которая ждала более благородного существования, – и сам он начал наслаждаться дополнительным доходом его профессиональной карьеры. В конце концов, не принимая во внимание тот факт, что он определенно имел бы больше гарантированной работы в расширяющемся Westinghouse, Боб выбрал Philco, в котором он все еще был крупной рыбой в маленьком, проблемном пруду.
Но жернова истории уже начали вращение. Незадолго до того, как он получил эти предложения о работе, Нойсу доставили научное приглашение в Вашингтон, округ Колумбия. Из Нью-Йорка туда на конференцию приехал Уильям Шокли, на тот момент уже планировавший уйти из Bell Labs и создать свою собственную компанию дома, рядом со Стэнфордским университетом. Он, конечно, уже знал о молодом Бобе Нойсе примерно с десяток лет, состоявшаяся на днях презентация Нойса была напоминанием и свидетельством того, насколько сильно вырос Боб как ученый за прошедшие годы. Шокли добавил имя Нойса в свой воображаемый список.
К концу 1955 года короткий промежуток счастья, принесенный новыми предложениями о работе, подошел к концу. Как раз в это время в молодой семье появилась новорожденная девочка, Пенни, но в остальном их жизнь не сильно изменилась. Philco все еще была по уши в проблемах, а перспектива переезда в Лансдейл испарилась. Теперь, в золотых кандалах повышения и новой должности, Боб Нойс был в небывалом отчаянии.
Тогда, 19 января 1956 года, Боб ответил на телефонный звонок. «Шокли на связи», – сказал голос на другом конце линии.
«Это было подобно тому, как если бы вы взяли трубку и заговорили с Богом, – рассказывал Нойс. – Он сказал, что начинает это новое дело на Западном берегу и что он хочет поговорить о том, присоединюсь ли я к нему. Ну, Шокли, конечно, был «отцом» транзистора. Так что это было очень лестно. И у меня было ощущение, что я бы покончил с ограничениями малой лиги, что вот и настало время перейти в высшую».
Шокли покинул Bell Labs за два года до этого – с заметной язвительностью. Он провел один год из двух, преподавая в Калифорнийском технологическом институте, другой лидирующей группы по военному вооружению Вашингтона. Теперь он переехал в Область залива Сан-Франциско с мечтой о том, чтобы основать компанию по производству транзисторов и разбогатеть.
23 февраля Боб и Бетти Нойс вылетели в Сан-Франциско поздним рейсом, приземлившись в 6 утра. На земле Пенсильвании, которую они покинули, был снег; в Области залива, для сравнения, был один из тех потрясающе теплых зимних деньков, которые ежегодно вызывают зависть у всей страны. Боб, по крайней мере, мечтавший о Калифорнии всю свою жизнь, знал, что теперь он – дома. «У меня был брат, преподававший в Беркли, и, знаете, его письма были историями о солнечном свете и чудесной погоде…» Ну а Бетти знала только, что она теперь в 3000 миль от своих друзей и семьи.
Старая дерзкая самоуверенность начала возвращаться. Боб знал, что собирается получить работу у Шокли, что у него нет пути назад – в Philco и на Восточный берег. Встреча с Шокли была назначена на 14 часов. В 9 утра пара встретилась с агентом по недвижимости, а к полудню они выбрали и купили дом в Лос-Альтосе – смахивавшем на деревню, но вполне элегантном небольшом городке по соседству с Пало-Альто – за 19 000 долларов. Боб прибыл на встречу с Шокли вовремя – пару часов спустя уходил с предложением о работе.
Он взобрался на вершину и нашел свой дом. Роберт Нойс теперь был готов стать легендой.
Глава 10. Гордон Мур – доктор точность
Очень долго после того, как все остальные из Кремниевой долины будут забыты – Терман, Хьюлетт и Паккард, Нойс, Цукерберг, Брин, Пейдж и даже Стив Джобс, – Гордона Мура все еще будут помнить. Но не благодаря карьере в сфере высоких технологий, хотя она была несравненной, а благодаря сформулированному им закону. Будущие историки скажут о нем как определяющем величайший период инноваций человечества и обретения богатств в истории. Спустя века после смерти Мура-человека Закон Мура будет жить – либо как поворотная точка к началу новой эры человечества, либо как нетерпеливый метроном стремительного золотого периода, теперь уже обретшего свой конец.
Отношения Мура-человека с Законом Мура сложны. Первое, в чем он признается, когда сядет за написание статьи в журнал Electronics, – это в том, что его амбиции были малы: «Со своей позиции в лаборатории я видел, что полупроводниковые устройства были причиной того, что электроника станет дешевой. Я пытался объяснить это на примере схем и увидел, что их сложность множится на два примерно каждый год…
Вышло так, что это было невероятно точное предсказание – гораздо более точное, чем я мог себе представить. Я просто пытался объяснить идею о том, что эти сложные схемы будут уменьшать стоимость транзисторов и других компонентов».
Но если вы были неаккуратны, неряшливы в технике или невнимательны к математике, были неточны, то появлялся другой Гордон Мур – не злой, а отстраненный, холодный, разочарованный. С этих пор он не будет относиться к вам менее вежливо, но больше никогда не станет воспринимать вас всерьез. Гордон Мур мог быть добряком, но он также всегда был точен.
За годы Гордон научился принимать славу своего закона и уникальную известность, пришедшую вместе с ним. «Я долго стеснялся называть его Законом Мура, но потом как-то привык. Я готов приписать себе честь за него, – посмеивался он. – Но все, что я в действительности сделал, – это предсказал возрастание сложности интегральных схем и связанное с этим уменьшение цены».[63]
Однако кажется, что здесь все не так просто. Гордон Мур стал гордиться своим законом вовсе не
Он был простым человеком с необычным умом, так что по-своему Гордон Мур – гораздо более экзотическое существо в Кремниевой долине, чем любой из равных ему технических магнатов – с их пышностью, заскоками и дорогими игрушками. Он также редкий представитель основателей Долины, потому что он был единственным коренным жителем, родившимся среди холмов прибрежного города Пескадеро и выросшим на севере Долины – в городе Редвуд-Сити полуострова Сан-Франциско.
Закон нитью тянется через историю семьи Муров. Если Гордон был «законодателем», то его отец стоял на страже закона – констебль, затем шериф всего западного берега округа Сан-Матео, полосы суши в несколько миль в ширину (от гор на востоке до Тихого океана на западе) и более 70 миль в длину (от юга Сан-Франциско до севера Санта-Круза).
Сегодня, если не считать городок Халф-Мун-Бэй, эта полоса суши в основном не заселена, на ней раскинулись национальные лесные парки. Гордон шутил, что Пескадеро – «единственный город в Калифорнии из всех, что я знаю, который теперь еще меньше, чем был пятьдесят лет назад».[64]
Но в 1920-х и 1930-х эта полоса береговой линии была больше похожа на южную окраину Чикаго. Первая автомагистраль, проходящая здесь вдоль берега, была испещрена «ресторанами», предлагающими в основном контрабандное виски богатеям, которые спускались из Сан-Франциско или холмов Берлингейма, чтобы промочить свои сухие горла. Выпивка приходила из Центральной Калифорнии или даже Лос-Анджелеса либо доставлялась катерами, которые перегружали ее из кораблей, зацепленных якорем за пределами трехмильной полосы территориальных вод. Пачка контрабандной выпивки легко могла быть доставлена на один из многочисленных закрытых берегов, затем навалена в автомобиль и после этого проехать на двадцать миль на север – и кораблю не приходилось рисковать, вступая в пролив Золотые Ворота.
Поделиться книгой: