Дети Афродиты

– Вить… Зачем тебе это все, а? – не удержавшись, обернулась она к стоящему за спиной сыну. – Может, надо ее родственников отыскать, пока… Пока не поздно? И вообще – ответственность… Она, вон, даже в консультацию женскую не ходит… А, Вить?

– Нет у нее родственников, мам, она детдомовская. И вообще, как бы тебе это объяснить… Ну… Она сейчас в полной безнадеге. Даже из дому выйти боится, какая там консультация.

– Боится?

– Ну да. Ты же видишь, она за три месяца со двора ни разу не высунулась. Машина по улице проедет – вскакивает и трясется вся, и в какую-нибудь щель залезть норовит. И во сне вскрикивает, и прикрывается ладошкой вот так… Перед лицом… Будто на нее замахиваются.

– Да? Странно… А она тебе рассказывала что-нибудь о себе?

– Нет. Да я и не спрашивал. А зачем? Все равно я не смогу ей помочь, я и сам… Нет, мам, у нас с ней другая гармония сложилась, молчаливо-понимающая. Ей плохо, и мне плохо. Она пропадающая, я умирающий. Нам легче быть вдвоем, рядом друг с другом, только и всего. Понимаешь?

Она тогда ничего ему не ответила. Развернулась, ушла. Не хотела, чтобы он ее слезы видел. Зачем ему ее слезы? Легче ему рядом с Анной, и за это спасибо. Хотя какое там спасибо… Кому – спасибо? Кому и за что?

Вите стало хуже аккурат через неделю после того разговора. То есть совсем плохо. Лежал на своей раскладушке, огрызался сквозь зубы – уйди, мам… Анна сидела перед ним на полу, гладила по голове, мурлыкала что-то. Может, плакала так. Он ловил ее ладошку, прижимал к щеке, растягивал губы болезненным оскалом. Улыбался, стало быть.

Она понимала, что сын умирает. И не могла быть рядом. Вместо нее была эта… Эта напасть по имени Анна. Беременная порочная Афродита, которой, конечно же, рожать приспичило. К вечеру схватки начались.

Витя смог встать. Вместе с Женькой повезли ее в роддом на «Москвиче», «Скорую» ждать не стали. Она видела, что Витя расходует последние силы. Видела. Но ничего сделать не могла. Сидела у окна, ждала сына. Женька привез его домой за полночь.

Витя повалился на кровать, вроде заснул сразу… А утром уже не проснулся. Умер во сне. Говорят, во сне самая легкая смерть. Душа покидает тело, не обремененная страхом плоти.

На похороны собрался весь поселок, даже в школе в тот день занятия отменили. На кладбище, на поминках сказали о сыне много теплых слов… Да что слова. Словами сына любимого не вернешь. И материнского горя словами не уменьшишь.

Про Анну она даже не вспомнила. А через две недели после похорон раздался телефонный звонок, она сняла трубку. Очень плохо было слышно, будто сквозь шум дождя…

– Елизавета Максимовна, здравствуйте! Извините, что я вас беспокою. Это главный врач роддома Крюкова. Я, собственно, звоню вам по поводу вашей внучки.

– Какой внучки?

Спросила, не думая, еще не отдавая себе отчета. Но в следующую секунду вдруг вспыхнуло молнией в голове – значит, Анна девочку родила… Значит, и телефон этот Анна продиктовала, когда документы в приемном покое оформляли. Наверное, еще и Витю узнали, когда он сдавал Анну с рук на руки акушеркам. Потому и звонят… Только голос Ирины Николаевны Крюковой почему-то показался незнакомым. Изменился, наверное, с годами. Давно не виделись, с тех пор, как дочка Ирины Николаевны Наташа школу закончила. Еще и в телефонной трубке помехи…

– Елизавета Максимовна, вы будете внучку из роддома забирать? Дело в том, что ее мать вчера сбежала…

– Как это – сбежала? А впрочем… Этого следовало ожидать.

– Заберите, Елизавета Максимовна. Девочка очень хорошая, крепенькая, здоровенькая. Что ж вы одна будете… А тут живая душа все-таки…

Странный, странный был голос у Ирины Николаевны. Будто издалека звучал. И нотки такие – будто она с трудом от слез удерживается. Да, странный, только она тогда значения этому факту не придала. Потому что в голове звучало, билось болью-рефреном: «…что ж вы будете одна… живая душа все-таки…» И еще вдруг подумалось – а Витя бы девочку обязательно забрал, наверное. Да, забрал бы. Если б не умер. И ее бы не спросил. Просто привез бы ребенка в дом, и все. Как давеча привел Анну. Так же, ни о чем не думая и не рассуждая привез бы, следуя той самой не объяснимой здоровому человеку гармонии – она, мол, пропащая, а я умирающий. А про Аннину дочку так же, пожалуй, можно сказать – пропащая. Потому что какая у нее впереди жизнь? Да никакая…

– Я заберу ребенка, Ирина Николаевна, – проговорила в трубку, не думая более ни секунды. – Завтра же заберу. В котором часу у вас выписка?

– А… Вы приезжайте утром. И сразу ко мне в кабинет, все документы оформим. Вы же бабушка, вы имеете право.

– Хорошо. До завтра!

Положила трубку, глянула прямо перед собой, даже слегка головой потрясла, слегка изумляясь принятому в порыве решению. Надо же, еще пять минут назад никакой внучки в ее жизни не было и быть не могло. Все-таки многие добрые дела решаются вот так, на порыве. Или в состоянии горестного отчаяния… Глазом не успеешь моргнуть, и ты уже бабушка. А какое слово теплое, какое замечательное – бабушка! Что ж, так тому и быть. В память о Вите…

Утром ни свет ни заря она была уже в роддоме, летела по коридору, развевая полами белого халата. Торопливо стукнув костяшками пальцев в дверь, вошла в кабинет главврача.

– Здравствуйте, Ирина Николаевна! Вот и я!

– Здравствуйте, Елизавета Максимовна… – удивленно подняла на нее глаза Ирина Николаевна. – А… Каким ветром, собственно… А впрочем, проходите, садитесь. Примите мои соболезнования, я знаю, что Витеньку вашего похоронили. Мне очень жаль…

– Да, благодарю вас… Мне бы внучку забрать, Ирина Николаевна. Можно как-то быстрее документы оформить?

– Внучку? Какую внучку?

– Но ведь… Вы сами мне вчера звонили…

– Я вам не звонила, Елизавета Максимовна. Вы… Что-то перепутали, наверное. Да, я понимаю ваше состояние… Давайте я вам успокоительного дам…

– Как – не звонили? А кто звонил?

– Не знаю.

– Но… Дело в том, что… Мой сын две недели назад привез вам роженицу…

– Ах, вот оно что! – откинулась на спинку стула Ирина Николаевна, с изумлением глядя на странную собеседницу. – Да, действительно, мне же говорили, что ее Витя Стрелков привез… А я как-то не связала, знаете ли… Значит, она ваша внучка? А вы в курсе, что мать девочки сбежала? И что мы уже начали оформлять документы в опеку? Мы же не можем долго держать у себя здорового ребенка, сами понимаете. Тем более, нам и в голову прийти не могло… Значит, это ваша внучка, Елизавета Максимовна? Вы в этом уверены?

– Да, это моя внучка. Я знаю.

– Но… Как же, постойте… Витя же был в армии, его комиссовали, насколько я знаю, три месяца назад…

– Так он с Анной там, в армии, и познакомился. Когда в увольнительную ходил, – врала на голубом глазу Елизавета Максимовна. – А она потом к нам домой и заявилась! С пузом уже! А что было делать? Не выгонять же ее из дома, беременную.

– Хм… Ну да. Конечно. Стало быть, вы осведомлены о месте ее постоянного места жительства, да?

– Нет. Я не осведомлена. Она в том городе, где Витя служил, на студенческой практике была. Она в кулинарном училище училась. А потом домой уехала. Нет, я не знаю куда. Как-то мы с ней не говорили на эту тему… Сами понимаете, не до того мне было. Но Витя ребенка признал… Если б он не умер, то…

Губы у нее вдруг затряслись, и рука Ирины Николаевны торопливо потянулась к графину с водой. Елизавета Максимовна остановила ее жестом:

– Не надо, со мной все в порядке. В общем, я уверена – да, это Витин ребенок. То есть моя родная внучка. Оформляйте документы, Ирина Николаевна.

– Да, да, конечно, если так. Интересно, а кто ж вам тогда звонил? Может, сбежавшая мать и звонила?

– Нет, голос не ее был… А впрочем, я не поняла, очень плохо слышно было. Скорее, голос был ваш, Ирина Николаевна. Тем более, звонившая женщина представилась вашим именем.

– Но я не звонила! А голос… Что – голос! Его можно и подделать! Я все-таки склоняюсь к мысли, что это была она, ваша несостоявшаяся невестка… А вдруг она вернется, Елизавета Максимовна? За ребенком?

– Что ж… Когда вернется, тогда и посмотрим. Сама с ней разберусь. Оформляйте.

– Хорошо, хорошо. Малышка, я вам доложу, замечательная! Крепенькая такая, сердитая! Уже сейчас характер чувствуется! Как назовете-то, решили уже?

– Я думаю, Ольгой, Ирина Николаевна. Оленькой. Оля Стрелкова… Хорошо звучит, правда?

– Да, хорошо. Сейчас все оформим, и можете забирать свою Оленьку домой. Кстати, от вас недалеко живет женщина, которая вашу внучку последнюю неделю кормила, мы ее вчера выписали. У нее молока много, она вам в помощи не откажет. Я вам и телефон ее дам, и адрес…

– Спасибо! Спасибо, Ирина Николаевна, добрая вы душа!

– Ну, с богом, Елизавета Максимовна, с богом.

* * *

Бабушка замолчала, подняла ладони, потерла виски. Ольга увидела, как пальцы подрагивают слегка. Бедная, бедная бабушка. Видно, тяжело ей дался этот рассказ.

Опустилась перед ней на корточки, глянула в глаза снизу вверх. Обнять не решилась – не принято было у них. Просто положила ладони на сухие бабушкины колени, произнесла виновато:

– Прости меня, пожалуйста.

– Да за что, Ольга?

– За то, что заставила тебя снова все это пережить.

– Ну, я думаю, тебе тоже было нелегко это услышать… Ведь так? Или еще не осознала до конца, не переварила информацию? Я боюсь, послевкусие тебя потом настигнет, позже. Но ты не поддавайся, держись. Понимаю, как это ужасно.

– Да ничего, бабушка. Все нормально. Правда, какая бы ни была, все равно лучше, чем любая недоговоренность. А я девушка крепкая, ты же знаешь. Переварю без всякого послевкусия.

– А кстати… Хочешь посмотреть на свою мать? Я ведь сохранила тот портрет, который Витя с нее писал.

– Хочу, конечно! Где он?

– На чердаке, за шкафом. Обернут в несколько слоев упаковочной бумаги. Достань, если сумеешь шкаф отодвинуть. Он тяжелый… Не знаю, может, и краски на портрете не сохранились, Витя же непрофессиональным художником был. Тем более, столько лет прошло.

– А вот мы посмотрим сейчас… – решительно распрямилась Ольга. – Достанем и посмотрим…

Пока тащила тяжелый сверток с чердака в гостиную, пока разматывала огрубевшую от пыли и времени бумагу, почему-то вспоминала глаза Геннадия. Как он на нее смотрел грустно, когда из кафе уходила. А ведь наверняка он какие-нибудь фотографии с собой захватил, чтобы ей показать. Он же с этой… с матерью Афродитой до пяти лет жил, должны были фотографии остаться. Надо было ей самой спросить. Сейчас бы сравнила с портретом. Так, из чистого любопытства, не более.

Наконец, последний лист бумаги упал на пол, они с бабушкой молча уставились на Витин «шедевр». Художник из него был, конечно… Лучше не комментировать, чтобы бабушку не обидеть. Но выражение лица своей натурщицы хорошо схватил. Бабушка права – смесь детского испуга и порока вызывает непонятное чувство. То ли неприятие, то ли жалость. Или еще хуже – брезгливость…

– А волосы у тебя такие же красивые, как у нее… – тихо проговорила бабушка. – Если б ты их не стригла… Зачем ты их стрижешь, Оль?

– Да ну… Чего я буду бараном ходить, как тупая блондинка. У меня характер не тот. Я на заклание не отдаюсь. А кто… Кто мой отец, бабушка? Не знаешь случайно?

– Нет, не знаю…

Ольга глянула на нее задумчиво – слишком уж неуверенно бабушка произнесла это «не знаю». Сидит, молчит, голову вниз опустила, губы сжала, будто боится, что она сейчас пытать ее начнет. А потом вдруг вздохнула, подняла глаза, махнула сухой ладошкой:

– Хотя – чего уж… Ладно, расскажу все до конца. Ты ведь и впрямь девушка крепкая, надеюсь, выдержишь. Она ведь приходила потом ко мне, Оля…

– Кто? Анна?

– Ну да. Тебе аккурат полтора годика исполнилось, она и заявилась в дом. А я ее выгнала… Даже посмотреть на тебя не дала. Вот тут, на этом месте, где ты сидишь, и она тогда сидела. Ты спала наверху, а она, значит, передо мной исповедовалась… Про судьбу свою горемычную рассказывала, про отца твоего, прости меня, господи. Какой уж там отец… Даже рассказывать не хочется, ей-богу. Не лежит душа.

– А ты все-таки расскажи, бабушка.

– Да, конечно, если обещала. Хотя я мало что из ее исповеди запомнила… Так, обрывки всякие. Ужас во языцех. Помню, слушала ее, и очень хотелось, чтобы она поскорее ушла.

– А она что-то жалостливое про себя рассказывала, да?

– Жалостливое? Ну, как сказать… Наверное, да, жалостливо звучало. Якобы ее сожитель, ну, этот… От которого она тебя понесла, был чистой воды бандит. Еще и с дурными наклонностями. Как сейчас говорят – педофил… Раньше-то и слов таких не знали – педофилия. Не было ничего подобного у нас в стране, равно как проституции и секса. А этот бандит, как она рассказывала, был в солидном возрасте дядька. То есть в относительно солидном, конечно, – для нее, для пятнадцатилетней детдомовской соплюхи. Я думаю, ему лет сорок было. Сманил ее из детдома бежать, наплел, что он якобы родной отец, дочку любимую отыскал… Она, дурочка, и поверила. А он ее изнасиловал в первый же вечер. Потом никуда не выпускал, в страхе держал. Бил часто. Издевался. Сейчас про таких детей говорят – жертва сексуального насилия.

– О, господи… Ужас какой. Неужели это правда, бабушка?

– Не знаю. Я повторяю лишь то, что от нее услышала.

– А как же она от него сбежала, беременная?

– Да не сбежала, говорит, а просто ушла, случай такой представился. Якобы среди бандитов заварушка случилась, они деньги меж собой не поделили, что ли… Этот, который ее насильник, был у них вроде кассира, что ли… Она говорила слово, я не запомнила. Красивое такое, серьезное…

– Казначей?

– Да, да! Точно, казначей! Так вот, это самый казначей то ли проворовался, то ли не туда растратился, то ли деньги для себя утаил… И его должны были за это убить. И ему уж не до Анны было, свою бы шкуру спасти. Вот она и сбежала, улучила момент… Жила, как беспризорница. Боялась, что ее кто-нибудь найдет, или тот самый педофил-казначей, или другие бандиты. А Витя ее пожалел так просто, от души, от сердца… У него ж на лбу было написано, что он порядочный и честный парень. Они тогда с другом в город поехали, зашли в кафе перекусить, а там Анна… Ходит меж столиков, смотрит на всех голодными глазами. Ну, Витя ее к себе подозвал, накормил, разговорил как-то… А потом сюда привез. Да я тебе рассказывала, как она жила у нас в доме до родов! А как в роддоме узнала, что Витя умер, и оттуда сбежала. Испугалась, что с ребенком на руках она будет для тех бандитов как открытая мишень…

– Значит, это она тебе звонила, когда главврачом представилась?

– Да. Она. Не хотела, говорит, чтобы дочку, тебя то есть, в детдом отправили. И ведь все правильно рассчитала, знала, на что надавить.

– А ты… Жалела когда-нибудь о своем поступке?

– Да что ты говоришь такое, Ольга! Как у тебя язык повернулся такое спрашивать!

– Прости, бабушка! Прости. Значит, она объявилась потом, за мной пришла…

– Да. Полтора года прошло, и объявилась. Вот она я, красавица, за дочкой пришла. Я потом только, уже из ее рассказа, поняла, отчего она так осмелела. Оказывается, этого бандита в тюрьму посадили, большой срок дали… А она узнала и вроде как из подполья вышла. И за дочкой явилась. Партизанка… Помню, даже на колени передо мной бухнулась – отдайте дитя! Цирк с клоунами! Представляешь?

– Нет… – покачала головой Ольга, растерянно улыбнувшись.

– То-то и оно! Я ее спрашиваю – куда, мол, с ребенком пойдешь? Есть у тебя жилье, работа? Ведь нет ничего? А она смотрит и молчит, и носом хлюпает… Некуда ей идти-то было. Я так поняла, она в общежитии при обувной фабрике уборщицей устроилась, ей там каморку дали. Не знаю, может, врала… Да если бы даже и не врала! Я что, должна была тебя в какую-то каморку отдать? Этой… Этой… Неизвестно кому? Правильно я говорю, Ольга?

– Да, бабушка… Конечно, все так. Да…

– В общем, прогнала я ее тогда. Сказала – радуйся, глупая, что твой ребенок в тепле и любви растет. Подниму, воспитаю, образование дам, в люди выведу. Что я и сделала в конечном итоге… Разве не так?

– Так, бабушка, так. И что после этого? Она развернулась и ушла?

– Ну, не сразу… Поревела еще, конечно. Просила, чтоб разрешила ей на тебя взглянуть, да я не дала.

– Почему? – спросила Ольга глухо.

– Не знаю… Не знаю, Оль. Будто испугалась я чего-то. Может, и не права была… Может, ее пожалеть надо было. А с другой стороны – меня кто пожалел? Сына отняли, даже никто прощения попросить не удосужился. У каждого своя судьба, свой путь… И только от тебя зависит, как ты по этому пути идешь, прямо или криво. Никто эту Анну не заставлял по своему пути петлять, как заяц. Если уж поплыла по течению, как щепка, плыви дальше. Нет, а что, в самом деле, если правде в глаза посмотреть? Ведь жила же она с этим бандитом? В милицию жаловаться на него не пошла? И обратно в детдом, когда сбежала от него, почему не вернулась? Значит, это был ее выбор, сама так захотела! Вот и пусть! Да и Витю я не могла ей простить… Как думаешь, права я или не права? Столько лет этот вопрос сама себе задаю… А вдруг я ее погубила тем, что оттолкнула тогда, грех на душу взяла?

– Не переживай, бабушка, никого ты не погубила. Она ж потом, как выяснилось, замуж выскочила, успела даже брательника мне родить. Недавно я его видела, нормальный парень. На три года меня моложе.

– Да. Я знаю. Он ко мне приходил на днях. Ничего, симпатичный молодой человек.

– Ты его выгнала, да?

– Выгнала. Стара я стала, пуглива. Ты уж извини меня.