Помоги проекту - поделись книгой:
Своей непонятностью оно страшило больше, чем шум надвигающейся метели. Потом палатку приподняло, и из щелей хлынули на меня и на йети ледяные струи. Не мешкая, я вспорол ножом полотно палатки и вывалился прямо в мутную клокочущую воду. Налетевший вал накрыл меня с головой и отбросил прочь. В лунном свете я увидел, как фантастически медленно обваливаются со стен, окруживших озеро, ледяные искрящиеся козырьки. Они рушились в воду и поднимали перед собой белый вал, а потом вставали из черных пучин, как исполинские левиафаны, опутанные космами водорослей… Напрасно я бросался в воду, пытаясь пробиться к мысу, за который отшвырнуло палатку с запутавшимся в ней йети. Ледяная вода обжигала меня, сбивала с ног, и через несколько минут у меня хватило сил лишь на то, чтобы уйти от следующего вала. Выбравшись на берег, я, в который раз за последние сутки, почувствовал, что проиграл.
Тупое, холодное отчаяние овладело мной. С далекого склона низвергся камнепад, оставив огненную дорожку. Я даже не посмотрел на нее. Куртка обмерзала, я чувствовал, как схватываются коркой перчатки, брюки, ботинки. Если ты хочешь жить, сказал я себе, спускайся в долину. И смирись. С самого начале йети был слишком фантастическим подарком…
Масса Гималаев еще находилась в тени, но самые высокие вершины осветились солнцем и сияли в блистательном одиночестве. Не зря населяли их шерпы мстительными и злобными богами — было что-то угрожающее в их неземной красоте.
Когда солнце стало греть в полную силу, я разложил на камне одежду, дожидаясь, когда она чуть подсохнет… Огнистые капли медленно срывались с длинной, переливающейся радугами сосульки и с тонким звоном падали в снег. Разбиваясь, они вспыхивали оранжевым огнем и разлетались искрами…
Только в горах можно так быстро сменить пустыню на сад. Часа через два я уже шел в зарослях барбариса и рододендронов. Гирлянды ломоноса белыми звездами обвивали кусты. На этом уровне горы казались розоватыми от цветов, прячущихся между камнями и потоками. Ни один садовник не смог бы создать такого — чахлые кустики розовых и лиловых цветов перемежались крошечными холмиками изумрудного льда, кое-где проткнутого высокими стрелками ранних примул, а в неглубоких прогалинах, чистых от снега, поднимались крепкие стебли маков.
Хижина отшельника, как их называют в Непале — най-дана, в которой мы оставили с шерпом вещи, была где-то рядом, но отсутствие троп сбивало меня, и я вышел к ней неожиданно. Сквозь щель в каменной ограде я увидел на крохотном дворе самого найдана, погруженного в созерцание. Его длинные пальцы едва шевелились, перебирая четки. Он был стар и согбен, и, увидев его, я вдруг понял, что шерп не приходил сюда…
Дверь скрипнула. Найдан поднял голову, взглянул на меня и молча отправился в хижину, готовить чай. Я вытащил рюкзак, достал белье, свитер, брюки и переоделся. Потом подошел к низкой ограде, вдоль которой тянулись ящики с цветами, и взглянул на снежную громаду Ама-Даблана. Я думал о шерпе, ушедшем вниз, в селение. Это была не самая горькая мысль, но где-то внутри она подогревалась затаенной обидой. Я понимал, что встреча с йети равносильна для шерпа встрече найдана с хозяином ада Эрликханом. Что думал, увидев след йети, шерп? Действительно ли об Эрликхане, держащем в руках волшебное зеркало — толи, в котором отражаются грехи и добродетели человека? Или он думал об аде, великом аде живых существ, которым запугивает буддизм своих верующих? Об аде сопредельном, об аде холодном, об аде непреходящем… Да, думал я, именно видение адов совокупно разрушающих, громкорыдающих, адов, в которых грешники убивают друг друга и вновь и вновь воскресают для вечных страданий, видение адов, в которых люди, увидевшие йети, кипят в котлах и раздавливаются горами, и могло заставить шерпа уйти, оставив меня наедине с Гималаями… Но еще более горько было думать о потерянном йети, в котором мне хотелось видеть предка всех нас — шерпа, найдана, меня, сэра Ханта и всех других, плавающих по океанам, возносящихся в небо, штурмующих горы… Как грешник, у которого ненасытный желудок, но рот не шире игольного ушка, я жаждал открытия, но открытие не состоялось, ибо как и чем я могу доказать людям то, что несколько часов провел рядом с существом, могущим пролить свет на историю человечества?..
Найдан принес чай и стакан крепчайшей, дурно пахнущей водки-рашки. Он был очень стар, но его волосы не поседели, он связывал черные пряди тугим узлом. Он слишком давно жил в горах, думая о жизни и смерти, чтобы отнестись ко мне и к моим проблемам с должным вниманием. Его страх перед потерями не имел ничего общего с моим. В этом мире для него все находилось в вечной смене форм, которым сопутствовали свои волнения и страдания. Колесо жизни… Он хотел уйти от этого колеса, и потому и жил тут один, отрешенный от всех наших мелких забот… Жалобы и тревоги бессмысленны, читал я на лице найдана, прими жизнь, какой она есть… И я пил чай и с тоской думал о том, что никогда не смогу повторить путь в горы.
Мне хотелось поделиться с отшельником этими мыслями, но пол под нами качнулся, посуда задребезжала, и старик, воздев руки к небу, запричитал: «Гиббозех! Гиббозех! Перестань!», умоляя подводного гиганта, который, по его понятиям, держал на плечах Землю, обращаться осторожнее с хрупкой священной ношей.
Когда все успокоилось, найдан посмотрел на меня… Нет, я напрасно думал, что он равнодушен. Он понимал мои чувства и тихо заговорил на невнятном непали.
— Рай, — говорил он. — Только попав туда, странник, ты приобрел бы блаженную способность явиться в мир всего один раз, как великие мудрецы, и тем достигнуть нирваны… Почва рая, запомни, из рассыпанных кораллов, лазурита, хрусталя, и она плодородна. Пыль не пылит там, а предметов неприятных на вид нет вообще. Там все прекрасно и ничего не найдешь неприятного, такого, что не было бы поучительно для ума и радостно для сердца. Там нет мрака, ибо там постоянно блистает свет будды Абиды.
Над водой летают разные птицы, которые только по цвету и голосу похожи на наших… Там нет грубиянов, лжецов, умножающих зло и вред. Там называют друг друга словами «милый» и «друг»…. Все обитатели там обладают свойством помнить прежние деяния и знать мысли других, благодаря чему они знают все дела и мысли существ всех миров…
Я слушал его и думал — нет, найдан, меня нельзя обратить в эту веру. Я видел войны и видел радость, я видел нищих людей и колоссальные богатства. Я всегда хотел рая на земле, я не хочу в рай, где птицы только голосами и цветом напоминают наших… Глаза слипались. Я чувствовал страшную усталость, и найдан произнес:
— Теперь время спать. Но перед сном давай преклоним колени и возблагодарим всемогущего за его благодеяния.
Я жалел старика, но теперь притворился, что не понимаю его непали, и когда найдан разочарованно удалился, бросил на пол мешок…
Глубокой ночью меня разбудил крик кукушки. Совсем рядом, невидимая; она выкрикивала странные сочетания, похожие на английское «брейн-фивер» — воспаление мозга.
«Брейн-фивер! — орала она. — Брейн-фивер!»
Я со страхом ждал в лунной ночи следующего крика, боясь, что легкие у птицы не выдержат: с таким надрывом она кричала свою безумную фразу. Спать я уже не мог и, тихо встав, вытащил ледоруб, пистолет и запас галет и кофе.
Проходя мимо каменной кельи, я заглянул в окно и увидел найдана. Он сидел на соломенной подстилке, перебирая четки, а на божнице перед ним стояли крошечные фигурки будд. Там был Шакья-муни, со своей нищенской чашей в руках, грядущий будда Майдари, весь красный, как цветок мака, будда Арьябало, одиннадцатиголовый и многорукий, Бодхисаттва Манжушри с книгой и лотосом, и много других будд, мне неизвестных. Все они были раздеты до пояса и сидели с поджатыми под себя ногами, потупив глаза, не желая вслушиваться в молитвы и плачи. И осторожно, ничем не нарушив тишину, я двинулся снова в горы.
Шагах в ста от меня появились два больших тибетских волка и скачками бросились вверх по склону. Я видел, как они добрались до вершины гребня и долго бежали на фоне утреннего неба, упорно перепрыгивая с камня на камень… Я шел, открывая чудеса — то крошечную долинку странных скал, с которых, как коричневые грибы, свешивались осиные гнезда, то изящную аметистово-голубую примулу с желтым пятнышком посредине, уместившуюся в сыром мху, как в гнезде…
Грозная панорама горных цепей и пиков окружала меня, а совсем близко — казалось, я могу добросить до нее камнем — возвышалась стена льдов, наверху которой может и была родина йети… Стена походила на пилу, подножье усеяно фирном, и ноги завязали в нем, как в трясине. Я карабкался по обросшим густым инеем камням, соскальзывал с неустойчивых валунов и все-таки не останавливался.
Наконец, я вышел на ледник, на черное озеро, берега которого запорошило снегом, легло предо мной. Я ожидал, что скалы после шквалов будут голы, но они уже обросли козырьками снежных наддувов. Было холодно, и воду у берегов схватило корочкой льда. Я обошел берег и нашел смерзшуюся покоробленную палатку. Она была пуста, но я нигде не мог отыскать следов йети, того, крупного, который мог вернуться и забрать погибшего соплеменника…
Шероховатая поверхность скал обжигала пальцы, крошки льда алмазно поблескивали, и я медленно полз по скалам, думая о последней возможности — убить йети.
Эта мысль пахла предательством. Разве мог я взять на себя ответственность за уничтожение редчайшего существа, может быть, родственного человеку?
Но я шел и думал об убийстве, и страна льдов открывала передо мной все новые и новые пространства, безжизненные, холодные и пустые… Это существо, кем бы оно ни было, говорил я себе, должно быть изучено на месте и, по возможности, на свободе… Я думал так, а сам прикасался к карману, в котором лежал пистолет…
Не было ни следа вокруг. Судьба оберегала меня от убийства. Я вглядывался в цирки и кулуары, в гребни ледяных и каменных стен, умоляя промерзлую белую природу дать мне возможность хотя бы еще раз увидеть согбенный силуэт йети, так преданно ходившего по следам умирающего товарища.
Но ледяной мир молчал.
Через несколько дней я был в Катманду. Я добился своей цели, но меня это не радовало. Шерпа я разыскал внизу, в селении, и полностью расплатился за весь сезон. Но и это не служило мне утешением.
Узкое окно отеля выходило на сумеречную свалку. Темные стены комнаты были оклеены библейскими текстами и олеографиями на ту же тему. Отвратительные искусственные цветы торчали повсюду.
Все три окна выходили на западную сторону, отчего в комнате всегда было сумрачно. Город, лишенный европейских шумов, был тих, «Сноувью» — «Отель с видом на снега» — вот как называлась эта часть моей мечты… Я усмехнулся.
Сорок лет назад я был назначен в гуркхский полк и уже тогда мечтал о закрытой стране Непале, въезд в которую стал возможен для иностранцев лишь после падения тирании Ран в 1959 году…
Усевшись в единственное кресло, я попытался сосредоточиться. Что я могу рассказать о виденном?..
Я думал: самые близкие наши родственники — шимпанзе, горилла и орангутанг. Несколько дальше стоит гиббон. Этот вывод, к которому пришли естествоиспытатели прошлого столетия во главе с Дарвином, неоднократно пытались пересмотреть и опровергнуть. Но эти попытки потерпели крах. Анатомические, палеонтологические, физиологические и биохимические исследования привели к почти всеобщему признанию правоты взглядов Дарвина. Но столь же несомненно, что ни шимпанзе, ни гориллу, ни орангутанга, ни тем более гиббона нельзя рассматривать как прямых наших предков. У всех у них предок был только близким к нашему и, видимо, родствен ему.
На Южных склонах Гималайского хребта, думал я, найдены были в свое время обломки челюстей и зубы третичных человекообразных обезьян — рамопитеков. Некоторые признаки позволяют считать, что рамопитеки были ближе к человеку, чем ныне живущие человекообразные обезьяны. В частности, клыки рамопитеков выдавались не так сильно, как у шимпанзе или у гориллы. Но зубы и обломки челюстей все же представляют слишком незначительные остатки, чтобы с уверенностью предположить, что именно рамопитеки и были непосредственными предками человека, хотя эта возможность и не исключена… В Восточной Африке в слоях примерно того же возраста также были найдены останки человекообразных обезьян, и особенное внимание привлек к себе так называемый «проконсул», о котором мы можем судить не только по зубам, но и по относительно целому черепу… Но ближе всего к человеку стоят так называемые австралопитековые обезьяны Южной Африки. Большое количество сравнительно хорошо сохранившихся останков позволило хорошо изучить их строение. Хотя австралопитеки и не были, видимо, непосредственными предками человека, они все же были близки к нам. И самым существенным оказалось то, что австралопитеки были двуногими, то есть не ходили на четвереньках. Живя вне области тропических лесов, они охотились на павианов, убивая их с помощью трубчатых костей и нижних челюстей копытных животных…
Но это Африка… — думал я. А в течение последних десятилетий европейские и китайские ученые обнаружили в пещерах Южного Китая остатки еще одной ископаемой обезьяны, получившей название гигантопитека. Он тоже не был нашим непосредственным предком и все-таки по многим признакам ближе к нам, чем те же шимпанзе и орангутанг. А разве не важно, что гигантопитек жил в горной местности и в эпоху, когда уже существовал первобытный человек — синантроп? И разве не могли какие-то предлюди, отрезанные горными цепями, сохраниться и до наших дней? То, что до последнего времени они не были известтны ученым, ничего не значит. Не знали же европейцы до 1898 года о существовании гризли, не знали же они до 1901 года о существовании белого носорога, не знали же до 1912 года о существовании дракона с острова Комодо, не знали же до 1937 года о существовании одного из самых крупных диких быков — коупрея… И этот список можно продолжать и продолжать… Что странного, думал я, что в горной стране, в которой не происходило никаких катастрофических изменений климата, могли сохраниться такие предлюди, как йети…
Ты рассуждаешь так, сказал я себе, будто пытаешься оправдаться…
Да, я оправдываюсь… В отчаянии я подошел к окну. Да, я оправдываюсь… Ведь все, что я могу7 сказать об йети, сводится к чисто внешнему — он сгорблен, длиннорук, волосат, робок, низколоб… Но что я отвечу, когда мне начнут задавать вопросы: а какое соотношение между длиной рук и ростом йети? Такое, как у нас, или нет? Подвергался ли он сезонной линьке? Менялся ли цвет его шерсти в зависимости от времени года и возраста?
Были ли его ладони волосатыми? Имелись ли у него когти, которыми он мог разрывать землю? Были ли у него волосы на голове гуще, чем на теле? Ходили ли йети наклонившись вперед или совершенно прямо?
Какого цвета были у них глаза? Как они переносили дождь, снег, холода, ветер? Впадали ли они в зимнюю спячку? Спали ли они лежа, как современный человек, или сидя, как самцы гориллы? Болели ли они ревматизмом? Сколько раз в день они ели?
И много-много других вопросов… И разве будет ответом клочок рыжей шерсти, который я могу извлечь из бумажника?
Я вздохнул…
Я не мог ответить на эти вопросы. И никто другой пока не может ответить на них. Но мир велик. И мир еще далеко не изучен… И разве тем, молодым, штурмующим горные цепи, не может повезти больше, чем мне?..
Это меня утешило, и я вдруг подумал, что, несмотря ни на что, я все-таки оказался первым, кто мог сказать:
— Я видел снежного человека!
Фредерик Браун
УЖАС ГИМАЛАЕВ{7}
Сэр Чанси Атертон помахал на прощание рукой проводникам-шерпам, которые остались внизу, и продолжил свой путь один — дальше шерпы отказались идти, ибо тут, в Гималаях, за несколько сот миль от Эвереста, начиналась страна ужасного снежного человека. Время от времени его видели в горах Тибета и Непала, но пик Облимова, у подножья которого он оставил местных проводников, прямо-таки кишел этими существами, и шерпы не осмеливались подниматься выше. И в этот раз они благоразумно предпочли остаться внизу, дожидаясь его возвращения, впрочем, не особо веря в это. Для того, чтобы идти дальше, требовалась храбрость. Сэру Чанси нельзя было отказать в ней.
Ему также нельзя было отказать в умении ценить женскую красоту. Именно поэтому он оказался здесь и теперь в одиночку намеревался совершить не просто опасное восхождение, а спасти Лолу Габральди. Если она до сих пор жива, то, несомненно, находится в плену у снежного человека. Задача, что и говорить, посложнее и опаснее штурма любой горной вершины.
Сэр Чанси никогда прежде не видел Лолу Габральди. Он вообще узнал о ней месяц назад, когда попал на фильм с ее участием, в котором она играла главную роль и благодаря которому вдруг стала живой легендой, самой красивой в мире женщиной, самой миловидной из кинозвезд, когда-либо рождавшихся в Италии. Сэр Чанси никак не мог понять, как такая женщина могла родиться на Земле, пусть даже и в Италии. В одной-единственной картине она затмила красотой Бардо, Лоллобриджиду и Экберг, вместе взятых, и стала идеалом женской красоты в сердцах ценителей во всех уголках планеты. Едва она появилась на экране, он понял, что должен увидеть ее наяву — иначе умрет.
Но вскоре Лола Габральди пропала без вести. После того, как закончились съемки первого фильма, она поехала отдыхать в Индию, где присоединилась к группе альпинистов, собравшихся штурмовать пик Облимова. Все участники экспедиции вернулись, кроме нее. Один из вернувшихся утверждал, что видел (правда, на слишком большом расстоянии, чтобы прийти на выручку), как ее унесло человекообразное волосатое существо ростом в девять футов — ужасный снежный человек. Несколько дней группа искала ее, потом прекратила поиски и вернулась в цивилизованный мир. Все были уверены, что ее нет в живых. Все, но не сэр Чанси, который немедленно вылетел из Англии в Индию.
И вот он с трудом пробивался сквозь вечные снега. Кроме альпинистского снаряжения, он нес тяжелое ружье, с которым год назад охотился на тигров в Бенгалии. «Что годится для тигров, — рассудил англичанин, — сойдет и для снежного человека».
Снег вихрем кружил вокруг него, когда он достиг облаков. Внезапно в нескольких шагах от себя (дальше ничего было нельзя разобрать) выросла огромная тень, отдаленно похожая на человека. Он поднял ружье и выстрелил. Тень, стоявшая на самом краю пропасти, покачнулась и полетела в тысячефутовую бездну.
Не успело стихнуть эхо, как чьи-то руки схватили его сзади. Этот кто-то, держа одной рукой сэра Чанси, другой взял ружье, согнул его словно зубочистку пополам и швырнул в сторону.
Откуда-то, высоко над головой, прозвучало: — «Тише. Все будет хорошо». Сэр Чанси был неробкого десятка, но только выдавил из себя что-то нечленораздельное, несмотря на успокоительный тон чудовища. Существо так крепко прижало его к себе, что невозможно было повернуть голову и взглянуть на него.
— К твоему сведению, — продолжал таинственный голос, — мы те, которых вы называете ужасными снежными людьми, трансмутанты. Когда-то, много веков тому назад мы были таким же племенем, как шерпы, но нам удалось открыть средство, которое позволило изменять наше телосложение и приспособиться, увеличив размеры тела и изменив физиологию, к чрезвычайно холодному и разреженному воздуху, и теперь мы живем высоко в горах, где другим не выжить, — лишь изредка сюда могут подниматься люди. Тебе понятно?
— Д-д-д-да, — стуча зубами, произнес сэр Чанси, у которого вдруг затеплилась надежда. С чего бы этому существу пускаться в объяснения, если оно задумало убить его?
— Тогда слушай дальше. Нас мало, и все время становится меньше. По этой причине мы время от времени отлавливаем, как сейчас, какого-нибудь альпиниста. Мы вводим средство — и он наш. Это позволяет поддерживать нашу численность на довольно высоком уровне.
— Н-но, — запинаясь, пробормотал сэр Чанси, — неужели эта участь постигла женщину, которую я разыскиваю, — Лолу Габральди? Значит, в ней сейчас… восемь футов, она вся в волосах и…
— Была. Только что ты убил ее. Один из моих соплеменников взял ее в жены. Мы не привыкли мстить, но кто-то должен занять ее место — так у нас принято.
— Занять ее место? Ведь… я — мужчина.
— Слава богу, — послышалось откуда-то сверху. Он почувствовал, как его повернули лицом к огромному заросшему телу, так что голова оказалась между огромными волосатыми грудями. — Слава богу, что это так, поскольку я — отвратительная снежная женщина.
Теряющего сознание сэра Чанси подхватила его новая подруга и легко, словно щенка, понесла в глубину пещеры.
Кэрол Эмшвиллер
ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ{8}
Мы продвигаемся в глубь неведомой земли нарочито беззаботной походочкой. Локти выставлены, руки в боки. Картинно опираемся ногой на любой подходящий камень. Слева все время река, как нам и говорили. Справа все время холмы. У каждой телефонной будки останавливаемся и звоним. Связи часто нет из-за ураганных ветров и льда. Командор говорит, что мы уже в зоне контакта. Пора, сказал он нам по телефону, искать те странные двойные следы — маленькие, почти мальчишеские, и необычайно изящные. «Залезайте на деревья», — говорит Командор, — «или на телефонные столбы, в общем, куда получится, и выкрикивайте имена, которые заучили на базе». Вот мы и забираемся на столбы. Кричим: Алис, Бетти, Джоан, Жанна, Мэри, Мэрилин, Элейн… и так далее, и снова, в алфавитном порядке. И ничего не происходит.
Нас семеро — мужественных мужиков в форме морских пехотинцев. Мы (за исключением одного из нас) вовсе не морпехи. Но считается, что эта форма их привлекает. Мы — семеро вальяжных и расслабленных на вид (воротнички расстегнуты в любую погоду) экспертов, каждый — лучший в своей области, мы — исследовательская группа Комитета по неопознанным объектам. Короче, Тех-Что-Свистя-Улетают-Вдаль-За-Своей-Призрачной-Идентичностью.
Наши стволы стреляют искрами и звездами и вишнями в шоколаде и громко делают «бух». На дворе век полной наготы, вид спереди; времена «Почему бы нет?» вместо «Может быть». На дворе век устройств, способных почувствовать теплое, трепещущее, живое тело на расстоянии семидесяти пяти ярдов и навестись на него. У нас с собой есть одно такое. (Я и сам, не исключено, смогу когда-нибудь так любить.) С другой стороны, у нас в бумажниках только несколько мутных фотографий, в основном добытых несколько месяцев назад во время случайных наблюдений. На одной, вроде бы, жена Командора. Снимок был сделан с большого расстояния и черты лица не различить, она была в шубке. Ему показалось, что он ее узнал. Говорит, с ней в общем-то все было в порядке.
До сих пор ничего, кроме снега. Что только не приходится терпеть ради этих существ!
Представьте себе их тела, когда вы держите в руке это крошечное напоминание… эту толстую, четырехдюймовую Венеру их возможностей… Главных деталей не разглядеть, глаза — просто точки (характерные прически почти закрывают лица), ноги; голова не имеет значения. Представьте себе возможность победы, только без ухмылок. Примите вызов грудей, округлых бедер, а затем… (самый серьезный вызов). Если мы столкнемся с ними, сможем ли победить? Или выйти из положения с честью, или, по крайней мере, сумеем ли избежать того, что они станут разбирать наши ошибки?
Вот какие следы их присутствия мы успели обнаружить (иногда даже кажется, что эти предметы были нарочно оставлены у нас на пути, но мы знаем, какими они бывают неаккуратными, особенно когда беспокоятся или торопятся; а так как создания они нервные и легко впадают в возбуждение, они
Теперь Командор приказывает нам свернуть от реки в горы, где нам грозит предательский весенний подтаявший снег и лавины. Компас указывает вверх. Бывает, мы целыми днями скользим по льду и каменистым осыпям. Мы хорошо понимаем, что они могли давно уйти на юг — целые племена, чувствующие себя никудышными, уродливыми, лишенными любви. Варианты бесконечны, всякое направление может оказаться неверным, но при первом признаке верхоглядства мы поймем, что находимся на правильном пути.
Один из нас — психоаналитик с большим опытом, специалист по истерии и мазохизму. (Даже не располагая медицинскими картами, он поглощен исследованиями этих созданий). Он говорит, что если мы с ними встретимся, то услышим, вероятно, странные сдавленные звуки; они не имеют никакого значения и их часто принимают за смех, поэтому лучше всего так к этим звукам и относиться. Если, с другой стороны, они станут улыбаться — это простой рефлекс с целью нас обезоружить. (Установлено, что они улыбаются в два с половиной раза чаще нас.) Время от времени, замечает он, случается и своего рода нервное хихиканье: оно имеет преимущественно сексуальную подоплеку, и если они начнут издавать такое хихиканье, завидев нас — это хороший признак. В любом случае, говорит он, нам следует называть только свои имена и звания, а если они рассердятся, нужно следить, чтобы их ярость не обратилась против них самих.
Ту, что на снимке, зовут Грейс. Сейчас ей, должно быть, уже пятьдесят пять. Однажды лунной ночью сбежала во время ужина, когда Командор забыл посмотреть в ее сторону. И что ему оставалось делать, как не продолжать исполнять свой долг, командуя тем, что нуждалось в командовании? Мы с этим согласны. Он говорит, что до тех пор, насколько может судить, принимал как данность ее ограниченность и пределы ее действий. Он решил, что виной всему недостаточная аккультурация или неспособность разглядеть очевидное, и лишь несколько лет спустя начал задумываться.
Хотел бы я сейчас повстречать какую-нибудь похожую на нее. Спросить, откуда она, почему они совсем другие. Как случилось, что у нас и у них развились совершенно противоположные аффектации? Живут ли они глубоко под землей в громадных кухнях, в святилищах с анфиладами залов, разогретых духовками, пропахших имбирными пряниками, где особи детородного возраста вечно беременны благодаря замороженной сперме какого-нибудь высокого, рыжеволосого и давно умершего комедианта или рок-звезды? По крайней мере, такова одна из теорий.
И вдруг — внезапная тишина первого зрительного контакта. Нашего собственного. Есть!.. Высоко над нами, огромная (или кажущаяся огромной), со всеми регалиями (как на фотографии у Командора): норковый мех, чудовищная шляпа, в ушах что-то поблескивает, стоит неподвижно (целых пять минут) на одной ноге. А может, просто выпрямившись (солнце светило нам в глаза). Когда мы через полчаса добрались до места, ее уже не было. Психоаналитик ждал у следов всю ночь, приготовив свои сладкие речи, но безуспешно.
О встрече доложено по телефону Командору («Передайте ей, что я ее люблю», сказал он). Было решено, что мы сами наденем должную атрибутику… туфли по размеру следов, норка, лиса, леопард (искусственный) поверх нескольких слоев обычного белья. Мы также решили выложить в снегу круг из бананов в семидесяти пяти ярдах от лагеря и задействовать сенсор телесного тепла. Стоит им прийти за бананами, и мы последуем за ними в их логовища, спустимся в их священные чертоги; съемочная группа готова запечатлеть для телевидения их первую реакцию на нас. Им понравится, что мы идем за ними. Как всегда.
Надеюсь, они хотя бы смутно осознают, какой репутацией в своей области пользуется каждый из нас.
Поделиться книгой: