Берегись ястреба. На острие меча

Сокол… что видел он, летая над этими опустошёнными высотами? Должно быть, он потомок тех птиц, что когда–то составляли славу Гнезда. Может быть, у таких птиц есть свои легенды об ушедшем времени: когда они были спутниками людей и гордо ехали на луке седла. Легенды, которые побудили крылатого разведчика передать предупреждение.

Тирта подумала, а не хотел ли фальконер привязать к себе вольную птицу. Или только раз в жизни соединяются человек и птица, и когда один из них умирает, второй уже никогда не вступает в новый союз? Многое хотела бы узнать Тирта, но не смела спросить. Она была уверена, её спутник сочтёт это вторжением в его личный мир и может даже разорвать свою клятву меча. Его тайны принадлежат ему, как её — ей.

Глава шестая

Если зло и выходило в эту ночь на охоту, к их лагерю оно не приближалось. И лошади не проявляли беспокойства. Однако Тирта ни на минуту не подумала, что предупреждение её спутника было преувеличенным или ложным. Утром, проснувшись после тревожного сна, она увидела, как воин проверяет своё ружьё–игольник, просматривает небольшой запас стрел в петлях пояса, как будто желая удостовериться, что в нужный момент они будут под рукой. Стрел было совсем немного, и Тирта понимала, что ими нужно будет пользоваться только наверняка и со всем мастерством.

Она села, отбросила складки плаща и мысленно прислушалась. Уловила жизненные сущности мужчины, пони, торгианца. Больше никого поблизости не находилось. Осторожность заставила девушку не посылать мысль очень далеко, но даже её лёгкое прикосновение насторожило фальконера, он пристально взглянул на неё глазами с жёлтыми огоньками и чуть повернул голову в шлеме.

— Глупо, — говорил он холодно и отчётливо. Если за последние дни отношения их чуть смягчились — чуть–чуть, теперь всё изменилось. Возможно, вид развалин пробудил в нём прежние привычки и мысли. Она не из его народа, ей нельзя доверять, её нужно презирать — она женщина.

Тирта решила, что не будет раздражаться из–за такой перемены настроения. Все знают, что фальконеры живут по–своему, чего ещё могла она ожидать?

— Ничего не случилось во время твоей второй вахты? — она полуспрашивала–полуутверждала, хорошо понимая, что если бы кто–то попытался напасть на лагерь во время её сна, он разбудил бы свою подопечную, как в ту ночь.

Он закончил осматривать свои стрелы. Извлёк меч и стал разглядывать острие. Казалось, он не обращает на Тирту никакого внимания.

— Они там, следят за нами, шпионят.

— Это сообщил тебе сокол?

Снова он устремил на неё холодный взгляд.

— У меня нет сокола, — слова, словно ледяные пули, преодолели расстояние между ними. — Вольные птицы его породы разведали горы вокруг. Тут на высотах началось передвижение. Не нужно посылать мысли, чтобы знать это.

Она не должна раздражать его. Тирта кивнула.

— Хорошо, — согласилась она и пошла умываться в холодной воде бассейна. Вода обожгла кожу и окончательно разбудила её.

Они позволили лошадям ещё немного попастись, пока завтракали сами — ели очень экономно. Наполнив фляжки водой, напоив лошадей и оседлав их, двинулись дальше. Фальконер опять ехал впереди, Тирта за ним.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы миновать ручей и зелень за ним. Они снова пересекали каменистое нагорье, где дорогу приходилось выбирать очень осторожно. Насколько могла определить Тирта, теперь они направлялись на юг. Она не могла определить, много ли ещё времени займёт дорога в горах. Все известные дороги и тропы были уничтожены, когда передвинулись горы, — уничтожены вместе с преодолевавшей их армией.

Они брели извилистой тропой и часто возвращались, чтобы сделать объезд, потому что здесь последствия Поворота были гораздо заметнее для глаза и ехать было куда труднее. Утро уже прошло, когда они встретили первые следы уничтожения захватчиков, которое произошло больше поколения назад.

Об открытии возвестил резкий крик. Тирта привыкла слышать такие от спутника, но этот крик издал не он. Крик послышался откуда–то впереди. Дорога тут расходилась, и фальконер без колебаний повернул в ту сторону, откуда послышался крик.

Пройдя извилистой тропой, они увидели перед собой такую же груду камней, как та, что обозначала развалины Гнезда. На громадном камне, который возвышался даже над ехавшей верхом Тиртой, сидела птица — точно такая, как та, что ответила на крик фальконера накануне.

Среди потрескавшихся рухнувших камней поблескивал на солнце старый металл. Оружие, изогнутое, помятое, со следами ржавчины. Лежало здесь и другое, странно нетронутое за все эти годы, как будто околдованное после катастрофы. Лошадь коснулась круглого жёлтого камня, тот откатился. Тирта разглядела череп.

Сокол снова крикнул, и человек, которого он, по–видимому, вызывал, спешился, бросив повод свободно висеть. И стал подниматься по осыпавшемуся склону к ждущей птице. Тирта внимательно наблюдала за ними. Не видно было никакой дороги через это поле битвы между людьми и ничем не сдержанной Силой. Зачем они пришли сюда?

Когда фальконер поравнялся с ожидавшим его хищником, воин, протянув руку, взялся за какую–то непроржавевшую полоску металла, торчавшую из земли. Он встретил сопротивление, но всё–таки преодолел его с помощью своей силы. И вытащил лезвие с рукоятью — короче меча, но длиннее кинжала, что–то среднее между этими двумя видами оружия.

Птица пристально смотрела на него, вытянув голову вперёд. И когда человек извлёк это оружие из камней, снова крикнула — в её крике прозвучало свирепое торжество. Ударив крыльями, сокол поднялся в воздух. Фальконер протянул руку вверх и неподвижно держал её на весу. И вот пернатый охотник опустился к нему на запястье. Сел так, словно выбрал наконец для себя удобное место. И долго так сидел. Глаза человека в шлеме–маске и глаза птицы встретились, и Тирта поняла, что сейчас идёт обмен мыслями, неведомый её племени.

Снова птица поднялась d воздух, и на этот раз опустилась к пони, на котором ехал фальконер. Лошадь дёрнула было головой, но птица спланировала на пустое седло, сложила крылья и издала мягкий–мягкий клекот. Тирта не поверила бы, что этот свирепый охотник и небесный боец может издать такой звук.

Фальконер быстро спустился с осыпи, остаток пути он преодолел одним прыжком, потому что камни пришли в движение. Найденный меч он держал в руке, вторую, с когтем, отставил в сторону, чтобы сохранить равновесие. И посмотрел, но не на птицу, а на девушку.

Произошло что–то очень значительное. Тирта была в этом уверена так, словно ощутила жизнь, как иногда ей удаётся. В фальконере что–то переменилось — не внешне, но внутри. Он посмотрел на меч, потом снова на неё, и протянул ей находку, к которой привлёк его сокол.

— Эта вещь обладает Силой… — медленно проговорил он.

Тирта даже не попыталась коснуться оружия, но наклонилась вперёд, чтобы получше рассмотреть. Лезвие было не гладкое, как ей показалось на расстоянии. Его украшал глубоко выгравированный рисунок — символы древних знаний, знакомые ей с детства, а то место, где у рукояти лезвие расширялось, занимал зверь, инкрустированный другим материалом, голубым, как символы на скале. Такого животного она никогда не видела. Может быть, это и вовсе было изображение не живого существа, а видение какого–то посвященного, избранное им в качестве герба своего рода и Дома.

Рукоять, просвечивавшая сквозь широко расставленные пальцы её спутника, была выкована из такого же голубого металла и заканчивалась шарообразным утолщением, похожим на тусклую жемчужину, гладкую, но необработанную. Действительно, вещь, обладающая Силой. Возможно, это вообще было не оружие, предназначенное для убийства, а скорее жезл, через который устремляется Сила. Но кто в Карстене мог решиться иметь дело с Силой?

Те, кто преследовал и убивал её соплеменников, провозглашали, что любой такой контакт — зло, что он отнимает жизнь. И сделали всё, что могли, чтобы таких контактов больше не было. Все обладавшие даром были убиты — или, если речь шла о волшебницах, насильно лишались Дара. Волшебницы не ложатся с мужчинами, а если взять их силой, они лишаются своих способностей.

Тирта отдёрнула пальцы.

— Он живой, в нём Сила, — подтвердила она. — Но из Карстена?

Невозможно было отрицать, что это оружие помогало уничтожить силы захватчиков. Но кто посмел воспользоваться этим оружием, принести его в страну, которой правит Сила?

— Из Карстена… — воин говорил задумчиво, глядя на камни, под которыми нашли вечный покой множество мертвецов. — Да… кто и зачем?

— И откуда о нём узнал сокол? — осмелилась спросить Тирта.

— У пернатых братьев есть свои способы поиска, — с отсутствующим видом ответил он. — Такое оружие легко может их привлечь.

Он снял с пояса длинный охотничий нож и сунул его в петлю за голенищем. А на его место вложил свою находку. Кинжал легко вошёл в ножны, хотя часть рукояти высовывалась наружу.

— Вещь, обладающая Силой… — повторила Тирта его слова. Ей не хотелось касаться меча. Даже не притронувшись, она ощутила поток энергии как предупреждение. Но фальконер наверняка должен был испытать то же самое, однако это не отвратило его от вещи, от которой любой его соплеменник в страхе отшатнулся бы, как и все другие жители Карстена, которые не принадлежат к Древней расе.

— Он пришёл ко мне, — фальконер произнёс это спокойно, и Тирта вспомнила другое сказание — историю топора Вольта, который пришёл в руки Кориса из Горма из гробницы самого Вольта, давно умершего и похороненного. Топор Вольта выбрал хозяина сам. Может, и это оружие, наделённое неведомой силой, само выбрало себе нового владельца?

— Топор Вольта, — пробормотала Тирта, поражённая тем, что такое может повториться. Но у этого меча нет такой древней истории, нет имени, а тот, кто овладел им, не обладает Даром.

Голова в крылатом шлеме дёрнулась, словно от удара.

— Он пришёл ко мне, — медленно повторил он. — У этого есть причина, и она откроется со временем.

Воин повернул своего пони и потянул за узду. И они направились назад, подальше от этого места, полного развалин и смерти. Тирта обнаружила, что постоянно поглядывает на голубой шар, который виднелся на поясе фальконера. Время от времени он чуть–чуть вздрагивал, потому что не вошёл в ножны. Девушка не верила, что эта находка случайна. Она уже начала тревожиться и испытывала желание оглянуться или посмотреть на гребни окружающих тропу скал. Но её спутник не проявлял никакого беспокойства, и сокол ехал у него на седле. Как будто принял всё происшедшее как неотъемлимую часть того, что ещё только случится.

К вечеру они выбрались в более открытые места; вдали, в том направлении, где, по мнению Тирты, находился проход, мягко уходили вверх крутые склоны. По обе стороны перевала торчали неровные вершины. Казалось, землю тут искромсали удары огромного меча и невероятные куски скал были перевёрнуты острыми концами к небу. Какая–то жестокая свирепость нагорья говорила о том, что двигаться дальше нужно будет ещё осторожней. Тирта решительно отогнала такие мысли. Может быть, именно иссечённая дикая местность заставляла её чувствовать, что за ними постоянно наблюдают.

Дважды за день встречали они следы бойни, в которой погибла армия Пагара и которая отбросила южные земли в варварство. Ржавый металл, однажды древко знамени, торчащее между камнями, а от самого знамени осталось только несколько обрывков. И побелевшие кости. Эти места давнего пира стервятников путники огибали стороной.

Однако в сам проход вступить до утра они не смогут, так что пришлось разбивать лагерь на высоте, где постоянно воет и свистит ветер и в конце концов начинает казаться, что это кричат мертвецы. Запас воды у путников был ограничен, поэтому они протёрли влажной тряпкой пасти лошадей и дали каждой по одной чашке воды; чашки нашлись в сумке Тирты. Себе они взяли ещё меньше, и поэтому есть сухой хлеб было очень трудно: он комом застревал в горле.

Как только они остановились, сокол поднялся в воздух и, должно быть, нашёл где–то добычу. Он вернулся, только когда наступила ночь, и долго общался с человеком теми же звуками, что и при их первой встрече.

Когда птица села на седло, фальконер заговорил.

— Нам примерно день пути до подножия гор. Я прослужил больше четверти назначенного времени. Что ты захочешь от меня, когда мы спустимся с гор?

Справедливый вопрос. Она назначила двадцать дней службы просто потому, что хотела быть уверенной, что успеет с его помощью пройти через горы. Хочет ли она, чтобы воин сопровождал её и дальше? Тирте предстояло принять решение и потом действовать в соответствии с ним.

Дом Ястреба лежал где–то на востоке. У неё имелась… она порылась под одеждой и нащупала сумку с монетами. В одном отделении хранилась ещё и карта, её единственная карта, хотя вряд ли она достаточно точна. Тирта сама составила план из тех отрывочных сведений, которые ей удалось собрать.

В её намерения входило пройти вдоль основания хребтов, не углубляясь в открытую равнину, которая была ей известна только по слухам, пока она не сможет двинуться прямо к крепости или тому, что от неё осталось. Конечно, план, в котором много неясного. Девушка долго молчала.

Ну что ж, решила она наконец, терять ей нечего. Может быть, она, сама того не сознавая, уже ответила на этот вопрос за дни их совместного пути. Фальконера ждёт в Карстене не более приветливый приём, чем её саму.

Кому он сможет её предать? И что именно предать? То, что представительница народа Древних хочет вернуться на место, которое когда–то принадлежало её роду? Она сама не может точно сказать ему, что ищет там. Её только влечёт в этот поиск. Она расскажет ему правду, а он пусть решает, свободен от клятвы или нет.

В долине стемнело, но путники не разжигали костёр. Фальконер казался чёрной тенью на фоне скалы, у которой сидел. Впрочем, неважно: даже днём она не могла прочесть выражение его лица. Пусть вслух ответит ей, да или нет.

— Я ищу Дом Ястреба, — начала она. — Это земля, издревле принадлежавшая моему роду, и я давно хотела вернуться туда. Я думала повернуть на восток вдоль подножия гор, а потом пройти открытой равниной.

— Ты знаешь дорогу, по которой должна идти? — спросил он, когда она замолчала.

Тирта закрыла глаза. Да, по–своему она её знала — вернее, чувствовала, что узнает, когда придёт время. Сон — или то, что его посылает, — проведёт её. Но можно ли говорить о сне с фальконером? Она задумалась. С того времени, как он нашёл и взял себе странный меч–нож, её представление о фальконере изменилось. Если действительно его народ так ненавидит и презирает то, что ценит её народ, почему же тогда он повесил это оружие себе на пояс? Ему следовало бы отбросить его прочь, как только он его коснулся!

— Знаю, — твёрдо ответила она. Не было смысла объяснять, насколько непрочны основания такого утверждения. — Но длины пути я не знаю. Он может продлиться дольше, чем твоя клятва меча. Я просила провести меня через горы. Когда мы достигнем предгорий, ты свою часть договора выполнил. Если даже срок не закончится, цель достигнута.

Когда он ничего не ответил в темноте, девушка облизала губы. Почему она так волнуется? Она ведь никогда не рассчитывала, что он будет сопровождать её до самого конца поиска. Чего же она теперь ждёт — ждёт с напряжением, которого сама не ожидала?

— Я дал клятву меча на двадцать дней, — голос его, как всегда, звучал холодно и ровно. — И буду с тобой двадцать дней — в горах, в предгорьях, в Карстене.

Тирта не понимала, почему испытывает такое чувство облегчения. Что у неё общего с этим человеком? Они чужие друг другу. Но если бы он решил по–другому, она знала, что была бы разочарована. Странное и неожиданное ощущение для человека, всю жизнь проведшего в одиночестве и молчании. Она пыталась отогнать эти мысли, говоря себе, что в предгорьях её может ждать опасность, что два бойца лучше одного. Да и сокол, казалось, теперь служит её спутнику, а способности этих птиц–разведчиков легендарны.

— Да будет так, — ответила она и подумала, что голос её прозвучал излишне резко. Но она не позволит ему понять, что надеялась на такой ответ.

Утром они поднялись на перевал. Путь вверх оказался длиннее, чем казалось снизу, тропа была неровной, и им несколько раз приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. Сокол сразу поднялся в небо, периодически он возвращался и сидел на дереве или скале, поджидая их, а потом всегда обменивался речами с мужчиной.

Уже миновал полдень, когда сверху из прохода они увидели равнину за горами. Теперь это была не одна страна, а множество враждующих владений. Война шла здесь уже много лет.

Основания гор скрывались в густых зарослях. Казалось, ярость Силы сюда не дошла, лес не пострадал. Тирта обрадованно глядела на деревья, ей казалось, что в такой местности легче укрыться. Она повернулась и посмотрела на восток. Там тоже виднелись тёмные полосы — скорее всего, лес.

В старину равнины Карстена считались самыми плодородными и открытыми на западе. Здесь с удовольствием устраивали фермы и хозяйства молодые, сноровистые поселенцы, которые уходили подальше от моря. Ими основаны были города и крепости.

Её народ, Древние, постепенно отступал от этих пришельцев, которые явились из–за моря в дни, ставшие теперь легендарными. Древние устраивали свои жилища дальше на востоке. В отдельных случаях вновь прибывшие проявляли враждебность, и в таких местах новые и прежние жители равнин не смешивались. Но в других воцарялась дружба и обмен знаниями, соседи жили рядом. И эти соседи тоже бывали убиты в дни, когда герцог Ивьян провозгласил её народ вне закона.

Именно на равнинах, где плодородная земля и расположены города, и происходит сейчас основная борьба. Дальше к югу раскинулись другие провинции (из одной из них пришёл в своё время Пагар), где новые поселенцы укрепились еще основательней и заняли все пространство от моря до гор.

Но вот в предгорьях, как и по их сторону гор, могут скрываться разбойники и солдаты без хозяев, ставшие грабителями и убийцами. Такие места их привлекают.

Тирта сказала об этом, и фальконер кивнул. Он махнул своим когтем. Солнце блеснуло на металле.

— Да, здесь прячется кое–кто.

Девушка увидела, на что он показывает, — столб дыма поднимался меж двух холмов. Слишком большой столб, чтобы означать костёр. Там горит что–то большое, может, ферма или дом. Но какой фермер решился бы поселиться здесь, в холмах? Или это был лагерь разбойников, разбитый теми, кто здесь представляет закон и порядок? Так люди маршала стремятся очистить от этих стервятников землю на севере.

Во всяком случае этот дым предупреждал, что нужно двигаться осторожно и скрытно. Не было смысла потерять всё, что она накопила за прошлые годы, из–за безрассудной храбрости.

К полудню они спустились в лес. Передний пони фыркнул и пошёл быстрее, торгианец тоже порысил вперёд, кобыла сразу последовала за ним. Было ясно, что животные почуяли воду. Действительно, впереди показался чистый прозрачный ручей, текущий с севера, откуда–то с гор. Уходил он на юго–запад, вероятно, впадая в реку, на которой стоит Карс.

Вблизи нашлось хорошее укрытие — сосновая роща. Горные сосны хорошо растут в этих местах. Дважды к ним возвращался сокол и каждый раз приносил в когтях молодого зайца. Тирта использовала способ, с которым познакомилась во время своих странствий: обложила костёр камнями под ветвями дерева, которое скроет дым. Она возилась под деревом, а фальконер тем временем бродил по берегу ручья и собирал сухие ветки. Развели огонь, достаточный, чтобы поджарить мясо, и с удовольствием поели. Потом костёр погасили.

Подумав, Тирта отправилась к ручью в заросли. Ещё было достаточно светло. Она разделась, решительно вошла в чистую воду, ахнув от холода, и вымылась, потом надела свежую одежду из своего скромного запаса, а снятую выстирала и, вернувшись, повесила недалеко от нагревшихся от огня камней. Фальконер наблюдал за ней, потом взял собственные седельные сумки и исчез за поворотом. Несомненно, занялся тем же.

Приятно было почувствовать себя чистой, свободной от пота и пыли; к тому же она растёрлась ароматными листьями. Тирта редко позволяла себе такую роскошь, но сейчас решила отпраздновать своё достижение: ведь она сделала то, что почти всеми считалось невозможным, — благополучно миновала эти проклятые горы.

Завернувшись в плащ, она снова прислушалась. Здесь царили шумы, каких не услышишь в изуродованных вершинах, через которые они прошли. Тирта вслушивалась в шорохи мелких зверьков, занятых своими ночными делами. Пошевелился на своём насесте сокол, взглянул на неё яростными хищными глазами, похожими на глаза хозяина. Она не пыталась прикоснуться к нему мысленно.

Птица полностью принадлежит фальконеру, этого Тирте с ним никогда не разделить. Они могут есть одну и ту же пищу, испытывать одни и те же неудобства (хотя не признаются друг другу), возможно, разделять общие страхи и неприязнь, если для этого есть причина. Но между ними существует и всегда будет существовать преграда.

Тирта наклонилась и в каком–то порыве бросила в угольки перед собой щепотку сухих трав из пакета. Вначале дымок, потом запах. Она глубоко вдохнула, пытаясь заполнить лёгкие. Сегодня она должна увидеть сон!

Но не старый сон. Теперь ей нужен проводник, нужно узнать дорогу.

Ещё в детстве она узнала кое–что от одной Мудрой Женщины, хотя сама этим никогда не пользовалась, так как ей говорили, что средство это очень эффективное. Тирта всегда стремилась владеть собой и потому опасалась таких предвидений, которые можно вызвать по своей воле. К тому же тогда она была одна и не знала, сколько продлится видение и как подействует на неё. Сегодня она путешествует не одна, и этой ночью она узнает, что сможет. Она вдохнула вторично, чувствуя, как её охватывает странная лёгкость. Это не Сила, нет. Она только понадеялась, что к ней придёт видение, видение из другого источника.

Глава седьмая

Тирта завернулась в плащ, отказавшись от еды: то, чего она хотела, лучше всего достигается на пустой желудок. Если бы она последовала полному ритуалу, то постилась бы целый день и постаралась очистить поверхность сознания от всех мыслей. Ей придётся довериться фальконеру: то, чем она собиралась заняться, с его точки зрения представляло собой колдовство, которому он не доверяет, но ей оно было необходимо. Тирта постаралась в ясных и решительных словах обрисовать положение. В конце концов он ведь дал клятву; поэтому то, что она делает, он не может отвергать, конечно, если это не угрожает им обоим.

Сознание Тирты уже поплыло, какое–то время она ещё понимала, что находится в лагере, но перед глазами всё затянуло серой пустотой. И вот она полностью погружается в эту серость, как перо или лист, унесённый ветром, в пустоту без сущности и без управления, она плывёт в ней, твёрдо помня о своей цели.

Но вот она выныривает из пустоты и видит всё кругом очень чётко, и на этот раз перед ней не Дом Ястреба. Перед ней с обработанного, но вытоптанного участка поднимается едкий дым. Некоторые растения она узнает: из них получают лечебные мази. Тот, кто здесь жил, выращивал эти дары земли.

Едкий запах пожара перекрывает запах пролитой крови. И ещё один запах, совершенно отвратительный. На какое–то мгновение Тирте кажется, что это всё–таки Дом Ястреба, что она видит его после нападения Ивь–яна.

Но хоть она никогда не видела весь Дом Ястреба, этот кажется ей гораздо меньше. Нет, это не останки Большого Зала владения лорда, скорее небольшая ферма.

Среди вытоптанных трав лежит собака. На боку её рваная рана, сквозь неё видны белые рёбра грудной клетки. За мёртвым животным лежит ещё одно тельце, маленькое, съёжившееся, словно презрительно отброшенное в сторону. Тирта понимает, что всё это ей показывают по важной причине, и потому заставляет себя приблизиться к мертвецу.

Ребёнок, девочка, лежит лицом вниз, и лицо милосердно прикрывают распущенные волосы. Невозможно не увидеть, какому зверскому обращению подверглось это хрупкое изломанное тело, выброшенное после смерти, как мусор. В Тирте вспыхивает пламя смертельного гнева. Она многое повидала за годы боли, смерти и трудностей; она считала себя недоступной для легко возбуждаемого сочувствия. Но теперь часть её, давно спрятанная и погребённая, снова ожила.

Этот мёртвый ребёнок — она знает это несомненно, может быть, благодаря тому, что снадобье усилило её дар, довело его до предела, — не единственный погибший. В горящем здании лежат другие, с ними обращались так же жестоко, использовали, убили и выбросили. Нападавшие наслаждались беспомощностью своих жертв, выплеснули на них всю свою жестокость. Они могут называть себя людьми, но на самом деле ничем не отличаются от твари, которую они с фальконером убили в горах. Только, может быть, сильнее и опаснее.

Тирта не может сказать, почему видение привело её сюда. Она пытается справиться со своим гневом, освободиться от него, чтобы понять значение увиденного. Потому что она не верит, что единственная цель видения — предупредить её. Есть другая и гораздо более важная причина призвать её, чтобы она стала свидетельницей убийства и насилия.

Она движется, не по своей воле, а так, словно едет верхом на лошади, которой не может править. Принуждение несёт её мимо горящего дома в ограждённое каменной стеной поле, где растёт молодая пшеница. Всходы вытоптаны всадниками, много раз проезжавшими по полю. Всадниками? Нет, охотниками!

На неё обрушивается впечатление смертельной охоты. Она видит следы и представляет себе, что здесь происходило. Какую добычу они преследовали?

Некая сила ведёт её, привлекает к груде камней в углу поля. Рядом пролом в стене: должно быть, камни навалили, чтобы закрыть этот пролом. За ними узкая щель. Такая узкая, что Тирте кажется: никакое тело туда не втиснется. И в этой щели другой ребёнок. Мёртвый?

Нет! Этот жив, и сознание его полно страха. Это ребёнок, за которым гнались, сейчас почти полностью отключился от мира, он отказался от жизни, но в нём ещё остаётся слабая искорка личности.

Тирта просила проводника для собственных целей. Казалось, знание, которое она искала, не имеет значения для Силы, которую она так торопливо вызвала. Но на самом деле имеет. Её призвали, её используют, и на это требование невозможно ответить отказом.

Она открыла глаза и увидела ночь, небольшой костёр, сидящего перед ним фальконера. В руках у него меч–кинжал, и рукоять его светится ярким требовательным светом; склонив голову, он смотрит на этот свет.