Помоги проекту - поделись книгой:
Кичигин неодобрительно зыркнул на Липченко, которой тащиться на завод не было никакой надобности, и толку в мужском разговоре от нее тоже ожидать не приходилось. Но выхода не было, и Кичигин довольно складно выразил удовлетворение, что такая интересная женщина согласилась составить им компанию.
В любезность директора Нателла не поверила ни на грош, и ехать на завод ей тоже не хотелось, но женское самолюбие не могло допустить, чтобы сначала Золотухин, а потом Кичигин лишили ее общества шефа в вечернее внеслужебное время. Глупо было упускать не столь уж частую возможность личного контакта с молодым начальником, который был симпатичен Нателле с первого же дня появления в ОКБ. Не только одной ей. Это уточнение Нателла тоже никогда не забывала. К намеченной цели она умела идти, и чем больше на пути вставляли палки в колеса, тем больше ей хотелось достигнуть желаемого.
Расклешив модную польскую юбку, Нателла столь грациозно впорхнула в директорскую «Волгу», что Кичигин с невольной грустью подумал о быстротекущем времени, которое с крокодильской жадностью поглощали заводские заботы, не оставляя и единого часа на то, что в обыденности зовется туманно и просто — личной жизнью.
Ночной завод удивил малолюдностью и размеренной машинной жизнью. В зеленовато-холодном свете ламп станки казались незнакомыми существами, монотонно выполняющими назначенную им работу. Едва различимые в тусклом свете решетчатые переплеты крыши, казалось, сливались с облачным, без единой звездочки небом, и цех представлялся странным механическим табором, расположившимся посреди земного пространства.
Кичигин задержал гостей на старом пролете, где стояли видавшие виды агрегатные станки.
Готовцев обошел ближний станок и прочитал металлическую товарную марку.
— На четвертый десяток прялочка потянула. Как говорят, в обед сто лет.
— Потому и наваливаемся на обновление оборудования… Крепко ты с «особым мнением» размахнулся, Андрей Алексеевич. Как же нам выбираться из тесного уголка на новом участке, раз мы акт подписали и повесили на свой баланс такой камешек?
— Попытайтесь модернизировать, оснастить автоматическим управлением. Теперь станкам нужны добрые электронные мозги. То, что всучили вам волжане, — это, извини, сейчас каменный век. Станки теряют почти половину мощности.
— Можем и над электронными мозгами подумать, — сказал Кичигин.
— А вы представляете, Виктор Валентинович, что такое электронные мозги?
— В общем и целом.
— Общего и целого тут будет мало, — откликнулась Нателла, не очень понимавшая, для какой надобности Кичигину потребовалось тащить их чуть не в полночь на завод и ради чего они бродят сейчас между станками, здороваются с незнакомыми людьми и ненужными разговорами отвлекают их от работы.
— Да, тут требуется большая конкретность, — поддержал реплику Готовцев и с откровенным намеком посмотрел на часы.
Кичигин то ли не заметил взгляда начальника ОКБ, то ли сознательно игнорировал намек, продолжая вести гостей по узким, между станками, проходам. Самое главное он сказал, когда добрались до расточного участка.
— Возьмитесь, Андрей Алексеевич, приспособить к ним электронные мозги. По гроб буду обязан. Самое узкое место этот участок… Деньги у нас есть, все остальное я из-под земли добуду. По-человечески прошу — помогите…
Готовцев удивился искренности и горячности просьбы и решительно отказал.
— Рад, но не имею никакой возможности. Наши, конструкторские мощности расписаны на пять лет вперед.
— А если за счет мобилизации внутренних резервов… Не обидели бы мы ваших товарищей. И условия бы создали, и насчет остального подумали.
— Не могу, Виктор Валентинович, не могу.
Андрей Алексеевич говорил правду: конструкторские мощности действительно были расписаны вперед, если не на пять лет, то на три года наверняка. Внутренние ресурсы у начальника ОКБ, как и у всякого предусмотрительного руководителя, естественно, имелись, но расходовать их на помощь заборчанам тоже было нельзя. Ресурсы Готовцев бережливо собирал для своего главного дела, которое он вынашивал с того самого дня, как расписался в приказе о назначении на должность начальника ОКБ и подумал, что новое положение обеспечит ему творческий простор. Два года он исподволь готовил свой главный шаг, дотошно анализировал пути подхода к решению, скрупулезно разрабатывал свою стратегию, тая ее от окружающих с той расчетливой хитростью, с какой птица оберегает сеголеток, пока они не «встанут на крыло». Андрея Алексеевича, наверное, можно было упрекнуть в излишней скрытности и таинственности, но, если разобраться, следовало признать, что поступал он в данном случае осмотрительно, с той житейской мудростью, которая всегда помогает добиться результатов.
Необдуманная поспешность вредна. Неписаная человеческая история знает факт, когда довелось пострадать простодушному и скромному человеку, возмечтавшему вырастить в городской квартире с совмещенным санузлом, редкий кактус цефалоцереус. Скромный и застенчивый вдовец, рядовой счетный работник снабженческой конторы, решил выпестовать экзотическое растение дальних стран, чтобы однажды полюбоваться дивным и скоротечным цветком, который, как некое солнце, осветит его жизнь и сделает ее красивее. Скромная затея обернулась для мечтателя многими неприятностями лишь потому, что он доверчиво и преждевременно рассказал о ней окружающим. Это посеяло зависть в души тех, кто не догадался выносить мечту о цветке кактуса цефалоцереуса. Они стали посматривать на скромного счетного работника, как на выскочку. Человек рассказал о своей мечте начальникам снабженческой конторы, и те начали сомневаться, может ли он, как требуют задачи текущего момента, отдавать все силы выполнению ответственной счетной работы? Вдруг этот кактус так ему заморочит голову, что в месячной отчетности о движении фондов обнаружатся ошибки или, хуже того, она будет представляться с опозданиями. Человек рассказал о своей мечте соседям, те кинулись к энциклопедии и там прочитали, что кактусы могут достигать громадных размеров и некоторые из них опыляются летучими мышами. А вдруг этот цефалоцереус относится именно к таким видам, что может проткнуть потолок верхнего соседа или для его опыления придется развести в общественном подъезде колонию летучих мышей.
Скромный мечтатель еще не раздобыл черенка, чтобы посадить кактус, а местком уже отказал ему в выдаче соцстраховской путевки. Кто же, в самом деле, будет давать путевку со скидкой человеку, который так обеспечен, что ему не хватает лишь какого-то кактуса? Уж лучше дать скидку делопроизводителю Телятниковой, финансы которой подорвала покупка новой шубы. Начальство лишило мечтателя квартальной премии, поскольку он явно отвлекался от прямых служебных обязанностей, а соседи по подъезду обратились к общественности с заявлением о невозможности проживания рядом с человеком, намеревающимся развести в подъезде колонию антисанитарных грызунов.
Остался неизвестным конец этой житейской истории, но, заключая, можно с большой достоверностью предположить, что в квартире мечтателя так и не расцвел дивный цветок цефалоцереуса.
Всему должно быть свое время, и глубоко мудра пословица, что поспешишь — людей насмешишь.
Поглядев на часы, Нателла Константиновна невежливо прервала разговор с любопытной и словоохотливой приятельницей и томно потянулась на леопардовой синтетике, пристроив телефонный аппарат возле крутого, полного бедра.
Минут через пять телефон зазвонил, и это был тот самый звонок, ради которого Нателла пасла переговорный аппарат рядом с собой, ради которого она сегодня, возвратившись с работы, переоделась не в обычный домашний халат, а добыла из стенного шкафа нарядное платье и полчаса колдовала перед зеркалом, умело совершенствуя собственный фасад. Ради этого звонка она категорически отказала в личном свидании приятельнице, которой хотелось выложить свои «нетелефонные» новости, а еще больше разузнать чужие.
— Да… Слушаю, — напевно откликнулась в трубку Нателла. — Ну конечно, жду… Через полчаса? Хорошо, Андрюша.
Давно известно, что о некоторых вещах матери узнают последними. Трудно представить, как выдержала бы Екатерина Ивановна вдобавок к работе, домашним хлопотам и общественной деятельности все подробности попыток поймать младшим сыном «синюю птицу». Сколько бы пришлось волноваться, сколько бы пришлось по-пустому растратить нервных клеток, если бы ей были известны все увлечения Николая и все разочарования в них, потому что при более подробном знакомстве они не выдерживали его требований по внешним данным, умственным способностям, характеру и прочему. Как дорого бы стоили Екатерине Ивановне общения с отвергнутыми «синими птицами», которые категорически не хотели улетать от охотника, и ему приходилось выдерживать настоящие психологические сражения, посильные лишь нерасшатанным нервам двадцатитрехлетнего мужчины, закалившего к тому же здоровье футболом, легкой атлетикой и бегом на дальние дистанции.
В полном неведении находилась мать и в отношении матримониальных настроений старшего сына, считала его чуть ли не женоненавистником и глубоко расстраивалась по поводу его мужской неустроенности.
Никто порой так глубоко не заблуждается, как матери. Андрей не был женоненавистником, и ему были присущи все естественные мужские устремления. Более того, последнее время он даже понимал, что ему нужно жениться, хотя и никак не мог объяснить себе, почему непременно ему это следует сделать.
Затянувшаяся отсрочка здесь объяснялась прозаически: у Андрея Готовцева просто никогда не хватало времени на устройство личных дел. Еще в старших классах он увлекся занятиями машиностроительного кружка в районном Доме пионеров и решил непременно поступать в станкостроительный институт. Но случилось так, что на конкурсных экзаменах он не добрал половину балла, и вместо института отец отвел его на станкозавод, где работал старшим мастером, и в институте Андрею пришлось заниматься по вечерам. Затем он увлекся идеей автоматических станочных линий, стал работать в научно-исследовательском институте и заочно «вытягивать» кандидатскую диссертацию по этим линиям. Так он пропускал одну за другой цветущие молодые весны, пропускал возможность найти свою «синюю птицу» и свить уютное семейное гнездышко. После защиты диссертации подкатило руководство ОКБ, депутатство, заседания в бесчисленных комиссиях, всепожирающая текучка, командировки. Все это оплело такой паутиной, в которой Андрей Готовцев едва барахтался, отодвинув на задворки все прочие вопросы.
Теперь же ему предоставилась полная возможность устроить личные дела без особых хлопот и ненужных трат времени. Влюбляться по уши, бегать с цветами на свидания и совершать прочие нелепые действия Андрей Готовцев не собирался. В век электронных машин, космических скоростей и могучего шествия научно-технической революции ему казалась ненужной, старомодной, а главное — нерациональной бытовавшая форма проявления чувств и слишком затяжной процесс подбора спутницы жизни. Андрей читал в книгах и не раз был очевидцем, что самый тщательный выбор и самое длительное знакомство тоже не гарантируют положительный результат и порой приводят к жесточайшим ошибкам.
По убеждениям Андрея, в тонких душевных делах властвовала лишь случайность, совершенно независимая от метода и длительности времени, затраченного на индивидуальный подбор. Раз так, то и не следовало попусту транжирить время и расходовать собственную энергию. Рационально мыслящие люди начинают уже передавать решение подобных вопросов электронным автоматам, бесстрастно анализирующим разносторонние вводные и на уровне высших достижений кибернетической науки, дополненной углубленной психологической и социальной информацией, выдающим неопровержимые данные, что к твоему росту в сто восемьдесят пять сантиметров, служебному положению, получаемой зарплате, квартирным условиям, интеллектуальному уровню, увлеченности видами искусства лучше всего подходит женщина ростом сто шестьдесят восемь сантиметров, с глазами орехового цвета, таким-то объемом талии, уровнем образования, такими-то интересами в области изобразительного искусства и монументальной скульптуры, такой-то склонностью к общественной жизни и опытом ведения домашнего хозяйства.
Безусловно, автоматика тоже может ошибаться. Но вероятность ошибок здесь ничуть не меньше, чем при индивидуальном отборе. Так что конечные результаты в целом уравниваются, а выигрыш во времени получается значительный. Остается только пожалеть, что электронный метод решения проблем личной жизни так и не может выйти из стадии теоретических разработок и полемических статей в популярных изданиях. Критикуя традиционные и устаревшие способы, оставляющие, как свидетельствуют статистические выкладки, в одиночестве очень много прекрасных женщин и почти такое же количество столь же прекрасных тоскующих о спутнице жизни мужчин, которым лень оторваться от телевизионного хоккея или футбола для устройства личных дел, мы так и не можем поставить на оживленных перекрестках электронных машинных свах. Не можем установить так нужных автоматов, которые при наборе соответствующего номера выдавали бы решения по личным проблемам без лишних хлопот, беготни, волнений и пустых трат быстро текущего времени.
Когда традиции отходят, а новое запаздывает, вакуум всегда начинает заполняться самодеятельностью и партизанщиной.
Так случилось и у Андрея Готовцева. Сам того не предполагая, он предрешил личные проблемы в те ночные часы, когда директор Кичигин, убедившись в бесполезности попыток уговорить москвичей, отвез их к гостинице, деревянной, с резными наличниками на окнах, уютно поскрипывающими половицами, потрясающей чистотой в местах общественного пользования, толстыми и добродушными дежурными, охотно рассказывающими заборские новости, с индивидуально испеченными пирожками с капустной начинкой в крохотном буфете.
Северная ночь была тревожна и прозрачна. По вечерам небо протяжно горело закатным светом, в котором сочнее видятся краски, отчетливее контуры и рельефнее предметы. Леса на спинах дальних горбатых сопок медленно и неохотно погружались в подступающую ночь. Лишь к полуночи, словно устав, съеживалась на небе брусничная полоса невидимого уже солнца и неприметно гасла, родив зыбкий, дымчатый свет. Тогда трудно было понять — то ли это ночь, смешавшаяся с отошедшим днем, то ли новый, нарождающийся день, еще затуманенный ночью. Светлая, не набирающая силы, она непривычно будоражила, мешала спать, навевала непонятные желания и томила странными предчувствиями.
Хуже того — толкала людей на необдуманные поступки.
Миновав полутемный холл, где на диване безмятежным сном спала очередная тугощекая дежурная, Андрей и Нателла поднялись по лестничке на второй этаж. Здесь были прямоугольники гостиничных дверей, за которыми отдыхали утомившиеся в дневных делах временные постояльцы. Скрип половиц в пустынном коридоре был так отчетлив, что Андрей и Нателла, не сговариваясь, замедлили шаги и пошли мягкой, словно крадущейся походкой. Когда Андрей хотел что-то сказать, Нателла предостерегающе приложила палец к полуоткрытому рту.
Так они добрались до комнаты со счастливым номером «двенадцать», в которой проживал начальник ОКБ. Расшатанный дверной замок был с причудами, и Андрею иной раз приходилось по нескольку минут возиться, чтобы истертый ключ нашел в металлическом нутре единственное место и отвел язык защелки.
На сей раз дверь открылась с полуоборота. Нателла хотела попрощаться, но Андрей приглашающе отступил на полшага. Нателла ощутила внезапный озноб, словно по коридору вдруг потянуло сквознячком, почувствовала, что сердце ее замерло, а потом забилось где-то под самым горлом и невидимо в полутьме запламенели уши. Вздохнув глубоко, как купальщик, ныряющий в глубину незнакомого омута, она шагнула в номер.
— Огорошил ты Кичигина отказом, — скрывая растерянность и нахлынувшее волнение, сказала она за дверью. — Он ведь надеялся нас уговорить… Таких, как Кичигин, надо остерегаться. Они сразу могут сделать тебя мучеником идеи.
— А ты не хочешь за идеи мучиться?
— Я хочу просто нормально жить.
Это были последние слова, сказанные на тему, относящуюся к производственной деятельности. Готовцев зло дернул вдруг заклинившийся в замке ключ, подошел к Нателле и положил на ее плечи сильные руки с тонкими запястьями.
Возвратившись в Москву, она три немыслимо долгих вечера неотлучно держала рядом с собой телефонный аппарат, дожидаясь звонка. Расстраивалась и злилась, что Готовцев опять с головой ушел в рабочие дела. Готова была плакать от сознания, что он, наверное, так и не найдет для нее нужных слов, не сообразит сказать, как она ему дорога, что от такого сухаря она никогда не услышит пустячных, но нужных и дорогих слов, какие обычно говорят женщинам. Иной раз искренне, иной раз, находясь под мимолетно нахлынувшими чувствами, иногда расчетливо и лживо. Но их слушают, им верят.
Нателла расстраивалась, огорчалась, но не казнила себя укорами за стремительность случившегося в заборской гостинице. Втайне ведь она хотела, чтобы такое произошло. Была убеждена, что ему требуется именно такая вот женщина, умеющая не задавать лишних вопросов, не копаться в душе, ни в своей собственной, ни тем более мужской. Знала, наверное, что если и не дорога Андрею, то нужна ему. И Андрей был ей нужен. Это был ее долгожданный шанс, и упустить его было непростительной глупостью.
— Мне хочется иной раз быть на месте твоего кульмана.
— Чудачка…
— Нет, Андрюша, я самая обыкновенная женщина. И замуж мне, дурехе, надо было выйти в двадцать лет… С возрастом такое делать труднее.
— Почему?
— Повышаются запросы.
— Какие же?
— Хочется, чтобы тебя хоть немножечко, хоть самую капельку любили, — тихим голосом призналась Нателла и подумала, почему-то наваливается вдруг на нее щемящая сентиментальность, наваливаются те благоглупости, без которых, она считала, может обойтись, а они полезли наружу, и не было сил их остановить.
— Спасибо, дорогой мой, за предложение руки и сердца… Ты порядочный мужик, Андрюша. Но мне надо подумать.
«Боже мой, что я несу?» — ужаснулась Нателла собственным словам.
— Над чем же теперь думать?
— Хотя бы над тем, не превратилась ли я из женщины просто в руководителя конструкторской группы. Последние пять лет я только и делаю, что сочиняю протоколы согласования и пишу акты проверки… Да и с тобой мы чаще разговариваем так, словно уточняем чертежи… А мне так хочется родить сына, Андрюша… Розового и слюнявого мальчишку.
Андрей обнял Нателлу и поцеловал ее в припухлые сочные губы, погладил обнаженное плечо.
— У нас будет не один сын, Ната… И рассуждений я твоих не понимаю. Ты ведь мне жена.
— Любовница, Андрюша… Любовница, и это много лучше. И точнее. А жена тебе — твоя работа. Вот кто моя самая главная соперница… Планы, сроки, графики, выдачи… Неужели никто не может сообразить, что из-за всего этого бабы у нас теперь меньше рожают детей. Это же страшнее, чем бомбы и рак… В детстве я видела много красивых снов, а в жизни почему-то ни один из них не сбывается… Поцелуй меня еще раз, дорогой… А все-таки вы, мужики, большие недоумки.
— Интересный вывод.
— Ничего в нем нет интересного. Просто нам иной раз хочется чертовинки… Чтобы костюм в ломбард заложили и притащили к Новому году букет роз. Чтобы на одну ночь прилетели из Якутска… А недоумки потому, что не можете сообразить, как вам заплатили бы за эти розы и за такую ночь… Извини, я хочу быть благоразумной и рациональной, но у меня почему-то сейчас никак это не получается.
Не просто было найти четкую формулу, определяющую отношения партнеров по сотрудничеству в сложной конструкторской работе ОКБ и станкостроительного завода, на котором конструкторские идеи должны обретать осязаемое выражение в виде опытных и экспериментальных узлов будущей станочной линии, проходить проверку в эксплуатации и доводку для окончательного совершенствования конструкции перед выдачей рабочих чертежей.
Чаще других в таких случаях вспоминают изречение насчет союза коня и всадника. Но при подробном рассмотрении оно требует внесения существенных корректив. Союз, конечно, имеется бесспорный: общее дело, общие цели, нерасторжимые связи, определенные обычно приказом министерства, устанавливающим для сторон узы столь же прочные, как брак по католическому обряду. ОКБ сочинял за кульманами разные технические новинки, а станкозавод должен воплощать эти новинки в металл. При первом взгляде в таком союзе всадником вроде бы выступало ОКБ, усевшееся на спину завода и управляющее в такой паре внедрением в практику станкостроения технических новшеств и понукавшего производственников к скорейшему усвоению передовых идей.
Однако конь в данном союзе был обычно настроен критически. По его твердому убеждению, понукания конструкторов были ненужными и бестолковыми, занимали пустяковыми делами дефицитные производственные мощности, вынуждали расходовать ценные материалы ради придумок, которые, случалось, оказывались элементарным пшиком. То, что конструкторам складно рисовалось на ватманах, воплотившись в металл, вдруг начинало скрежетать, завывать, крошить зубья шестерен, свертывать валы по причине ошибочно рассчитанных динамических нагрузок и неудачных сочленений.
Директор станкозавода Максим Максимович Агапов считал, что экспериментальный участок, который его обязали организовать по приказу вышестоящих инстанций в механическом цехе, нужен был славному коллективу станкостроителей так, как раку гоночный велосипед. Что приказ в данном случае пришил к добротному и ладно скроенному станкостроительному пиджаку третий рукав, хозяину не нужный, мешающий при каждом движении и портивший гармонию. Агапов горел тайным желанием отмахнуть к чертям собачьим этот рукав, мешавший главному делу. Завод добрых четыре десятка лет выпускал токарные станки. Начинал с простеньких отечественных дипов, гордое название которых «Догнать и перегнать» теперь уже никто и не расшифровывает, а сейчас выпускал их современные модификации и в том видел свое основное назначение. Выпуском станков завод отчитывался о выполнении и перевыполнении плана, получал премии, возможность образовывать заводские фонды, строить и совершенствовать заводскую базу отдыха и выдавать передовикам производства и другим заслуженным членам коллектива путевки со скидкой и единовременную помощь.
От экспериментальных и опытных работ станкостроители получали пользы столько же, сколько шерсти от крокодила. Более того, из-за склочной натуры ОКБ и их систематических кляуз на технических и производственных совещаниях в адрес Агапова то и дело записывались в протоколы оскорбительные формулировки вроде: «…отметить отставание», «…обратить внимание на задержку», «…предупредить о необходимости скорейшего завершения…».
Максим Максимович обижался на такие записи, искренне расстраивался по поводу нескончаемых конструкторских жалоб, но считал, что до инфаркта или гипертонической болезни эти подковырки не доведут. Указующим протокольным бумагам он тоже не придавал особого значения, понимая, что спрос с него будет за станки, а не за экспериментальные работы. Если он на космическом уровне выполнит все капризы конструкторов, воплотит в металл не только их настоящие идеи, но и будущие, а производственную программу завалит, никто не оценит благородного устремления активно помочь внедрению новейших достижений в области автоматизированных станочных линий. Будет здесь уже не протокольная запись, а приказ с самым натуральным выговором за срыв плана, а любимый коллектив станкостроителей оставят без премии и отчислений в заводские фонды. Это, в свою очередь, вызовет здоровую критику снизу, от которой Агапову тоже придется не сладко.
Если же он выполнит план по станкам и сорвет задание по экспериментальным и опытным работам, прибавится всего лишь бумага с записью о необходимости обратить внимание директора завода на отставание работ и так далее. Бумаг таких у него накопилось столько, что, случись дефицит в обойной промышленности, ими запросто можно оклеить кабинет.
Всякий раз, оказываясь в механическом цехе, Максим Максимович с душевной болью глядел на участок экспериментальных и опытных работ, отхвативший от здорового производственного каравая увесистую горбушку. Механический задыхался от немыслимой тесноты, а тут гуляло под несто́ящим делом несколько сотен квадратных метров.
Как и многим заводам, имеющим солидный возрастной стаж, станкостроительному была мала одежка, скроенная в давние годы. Заводские ноги теперь вылезали из спроектированных в тридцатые годы штанов, узкоплечий производственный пиджак жал и трещал по всем швам. Последнее время Агапов бился смертным боем, чтобы увеличить производственные мощности, построить два, а еще бы лучше пять новых цеховых корпусов, оборудовать их на самом современном уровне, перейти на выпуск станков новейшей конструкции и еще выше поднять славу станкостроителей и собственный авторитет. Перестать ходить в министерских «середнячках», а перейти в руководители такого ранга, которые со спокойной душой обходят главковскую и прочую мелюзгу и решают вопросы при личных встречах с заместителем министра, а то и напрямую с министром.
Настойчивость и энергия Агапова наконец-то сдвинули с места тяжеленный камень строительства. В самой ближней перспективе станкостроители должны получить соответствующие ассигнования, лимиты по труду, материальные ресурсы и все остальное, что нужно для капитальных вложений.
Но прежде всего требовалось решить вопрос об отводе необходимого земельного участка. Дело это было непростое. Во-первых, потому, что строительство промышленных объектов в городской черте запрещалось, во-вторых, потому, что развивающееся жилищное строительство окружило бывший когда-то на окраине станкостроительный завод многоэтажными громадинами, помогающими решать проблему обеспечения каждой семьи отдельной благоустроенной квартирой.
Однако Агапов верил в успех задуманного. Участок был нужен не для нового строительства, а для расширения существующих производственных мощностей, что далеко неоднозначно и, строго говоря, не подпадало под существующий запрет нового строительства. И земельный участок он просит отвести не для собственной дачи или индивидуального гаража, а для увеличения выпуска станков, в которых нуждается народное хозяйство и которые год назад на специализированной выставке получили диплом второй степени.
Несмотря на критическое отношение к поползновениям неуемных конструкторских деятелей, Максима Максимовича нельзя было упрекнуть в пренебрежительном отношении к современным достижениям науки и техники. На станкозаводе внедрялись и механизация трудоемких работ, и резцы с твердосплавами, и шлифовка с повышенными точностями. Техническая библиотека насчитывала почти десять тысяч названий, функционировало научно-техническое общество, и сам Агапов, несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, регулярно просматривал журналы по станкостроению.
Вместе с тем директор завода был убежденным сторонником рационального разделения общественного труда. Дело завода было производить станки, а задача ОКБ — конструировать станочные линии, выдавать рабочие чертежи без ляпов и огрехов, преподносить собственные идеи в таком виде, чтобы можно было работать с листа, с ватмана или кальки, а не сочинять подозрительные творения и не тащить их для проверки в экспериментальном и опытном порядке. Надо же беречь человеческий труд. Если делать так, как хотят конструкторы, то портной до пошивки настоящего костюма должен сначала сварганить тебе опытный, и ты ему за тот костюм должен отсчитать денежки из своего кармана, а потом еще за окончательный вариант выложить.
Агапов полагал, что каждый на своем месте так должен выполнять свою работу, чтобы она получалась с первого раза. Если ты так работать не способен, то уступи, как вежливо говорится, место другому. Потому придумки конструкторов насчет изготовления экспериментальных и опытных образцов он считал ненужными и поощрять такие прихоти не собирался.
Максим Максимович совершал ежедневный утренний обход производства. Обход этот был традиционным. Хоть и мечтал Агапов вывести завод в число станкостроительных гигантов, пока его легко можно было окинуть директорским глазом — полдесятка цехов да столько же подсобных подразделений.
Но сложностей и неувязок здесь тоже хватало. Сегодня в механическом при обработке станины вдруг вылезла внутренняя литейная раковина. Когда директор добрался до цеха, там уже табунилась возле фрезерного станка встревоженная группа людей, в которой издали выделялся долговязой и нескладной фигурой старший мастер Готовцев.
— Что у вас туг? В брак запахали?
— Литейная раковина, Максим Максимович, — сердито ответил Готовцев, ткнув пальцем в округлую чугунную оспину, глубоко уходящую в металл. — Не заваришь ведь такую бандуру… Собственную литейку надо заводить, а мы кота в мешке всякий раз покупаем, а потом вот маемся с такими подарочками… Сколько было говорено о литье… На языке уже мозоль набилась.
Готовцев говорил сердито и не в лад словам размахивал длинными руками с крупными мослатыми ладонями.
— Заготовка же для двести восемнадцатого заказа, Максим Максимович. Полетел теперь заказик, и план по цеху тоже полетел из-за распроклятой раковины. Последняя неделя идет, а тут выскочил прыщ на заднем месте.
— Поставьте другую заготовку.
— Нет другой, Максим Максимович. Все, что были, уже давно пошли в работу, а новую партию отгрузят литейщики только в следующем месяце. Вы же знаете, что этих деятелей не прошибешь. У них, видите ли, строгая ритмичность производства, и они ее никак не могут нарушать. Мы разве не желаем работать ритмично? Рады бы, да вон у нас какие ухабины выскакивают на дороге. Не по нашей же вине… Не дадут новую заготовку.
— Не дадут, — согласился Агапов.
Природа не наградила Максима Максимовича высоким ростом, но справедливо отмерила ему объем, полагающийся нормальному человеку. Недостаток роста у директора компенсировался за счет толщины. Внешне Максим Максимович чем-то смахивал на банковский сейф, к которому прилепили округлую, выбритую до синевы лысину головы, поставили на короткие подпорки, а дверцу сделали такой выпуклой, что каждый, обозревая Максима Максимовича, невольно опасался за целостность пуговиц на своем пиджаке.
— Ничего ведь теперь не поправишь… Полетит план по цеху.
В словах старшего мастера сквозили огорчение, просьба о помощи и бесхитростная вера в могущество руководителя, который на две, а может, и на три головы выше рядового старшего мастера, у которого есть власть, опыт решения и не таких вопросов, как литейная раковина, выскочившая на заготовке.
Агапов оправдал надежды подчиненного. Зоркие, все примечающие директорские глаза скользнули окрест и увидели выход. Рядом, на экспериментальном участке, в штабеле заготовок, с завидным терпением ожидающих очереди на механическую обработку, они высмотрели точь-в-точь такую же по конфигурации заготовку, на какой вскрылась злополучная раковина.
Заложив руки за спину и энергично наклонив голову, что сразу Агапова сделало похожим на бодливого быка, директор прошел на экспериментальный участок, спросил мастера.
— Эту хреновину ты для чего бережешь, Васильев?
Поделиться книгой: