Вол и осел при яслях

Но Младенец снова рассмеялся, и смех был таким светлым, таким детским, как и полагалось ребёнку, что вол понял – он вправе остаться.

Дева и её Сын часто поглядывали друг на друга, как бы пытаясь понять, кто кем больше гордится.

«Мне кажется, всё так и должно сиять радостью, – думал вол. – Никто ещё на свете не видел столь чистой матери, столь прекрасного ребёнка. Но временами у обоих такой печальный вид!»

Вол и осёл собрались возвращаться в хлев. Внимательно оглядевшись вокруг и боясь обмануться, вол сказал:

– Посмотри на эту звезду, которая перемещается по небу. Она так прекрасна, что согревает мне сердце.

– Оставь своё сердце в покое. Как можно глазеть на что-то, когда происходят великие события, в которых мы с тобой с некоторых пор участвуем.

– Можешь говорить что угодно, но, по мне, звезда движется в нашу сторону. Посмотри, как низко она плывёт в небе. Можно даже сказать, что она направляется к нашему хлеву. А под нею движутся три фигуры, украшенные драгоценными камнями.

Животные остановились перед хлевом.

– Как считаешь, вол, что сейчас произойдёт?

– Ты, осёл, слишком многого от меня хочешь. Я просто наблюдаю за происходящим. Этого более чем достаточно. – У меня свои соображения на сей счет.

– Проходите, проходите, – обратился к ним Иосиф, распахивая дверь. – Разве не видите, что загораживаете вход и мешаете этим особам войти?

Животные посторонились, чтобы пропустить царственных магов. Их было трое, а один, совсем чёрный, очевидно, прибыл из Африки. С самого начала вол стал тайком наблюдать за гостями. Он хотел убедиться, что негр питает к новорождённому только добрые чувства.

Когда Чёрный, который был, видимо, немного подслеповат, склонился над яслями, чтобы лучше разглядеть Иисуса, – в его лице, казавшемся отполированным и блестящим как зеркало, отразился образ Младенца. И столько почтения, столько самозабвенного смирения было в этом лице, что к сердцу вола прихлынула волна нежности.

«Это кто-то очень хороший, – подумал вол. – Те двое ни за что не сделают то же самое».

А несколько мгновений спустя снова подумал: «Да, этот лучший из троих».

Вол бросил взгляд в сторону белых магов в тот самый миг, когда они бережно укладывали в свой дорожный багаж соломинку, тайком вытащенную из яслей. Чёрный маг не захотел брать ничего.

Потом цари уснули, улёгшись бок о бок на одолженной соседями подстилке.

«Как странно, – размышлял вол, – они спят, не сняв корон. А такая твёрдая штука должна мешать куда больше, чем рога. И потом, когда у тебя на голове целое созвездие сверкающих камней, наверное, очень трудно заснуть».

Они спали сном мудрецов и казались надгробными изваяниями. А их звезда сияла над яслями.

Ещё не наступил рассвет, как все трое одновременно встали, делая одни и те же движения. Во сне им явился ангел и посоветовал тотчас же отправиться в путь, но ни в коем случае не возвращаться к мнительному и ревнивому царю Ироду, не говорить ему, что они видели Младенца Иисуса.

Маги ушли, оставив звезду светить над яслями, – чтобы каждый знал, где находится Он.

Молитва Вола:

«Небесное дитя, не суди обо мне по моему вечно изумлённому виду, по моей непонятливости. Неужели мне навсегда придётся остаться в глазах людей шагающей скалой?

Что до рогов, ты же хорошо знаешь, это скорее украшение, чем нечто иное. Признаюсь даже – они мне ни разу в жизни не пригодились.

Иисус, пролей хоть немного света на убожество и бестолковость, таящиеся во мне. Передай мне хоть малую толику твоего изящества, ведь твои ножки и ручки так складно приделаны к твоему тельцу. Объясни мне, мой маленький Господин, почему раньше мне достаточно было лишь повернуть голову и я сразу мог охватить взглядом тебя целиком? Как же я благодарен тебе, прекрасное дитя, что мог преклонить перед тобой колени и запросто общаться с ангелами и звёздами! Временами я спрашиваю себя, может, твои наставники не всё тебе рассказали, может, на моём месте должен был оказаться кто-то другой; ты, наверное, не заметил, что у меня на спине большой рубец, а на боку проплешина – это выглядит отвратительно. Даже если выбирать только среди моей семьи, можно было послать сюда моего брата или кого-то из кузенов – они куда лучше меня. А разве не уместнее было направить сюда льва или орла?»

– Замолчи! – прикрикнул на вола осёл. – Что ты там все время вздыхаешь? Разве не видишь, что мешаешь ему спать своими вздохами и бесконечной жвачкой?

«Он прав, – подумал вол. – Следует научиться молчать, когда надо, даже если испытываешь такое большое счастье, что не знаешь, куда его поместить».

Осёл тоже молился:

«Мудрые ослы, вьючные ослы, мы идём вперёд, и жизнь станет прекрасной на тучных пастбищах, где ослят будут ждать одни только радости. Благодаря тебе, маленький человечек, камни останутся на своих местах по обочинам дорог, и никто больше не увидит, как они падают на наши спины. И ещё. Почему на нашем пути то и дело встречаются холмы и даже горы? Разве равнина не устроила бы всех на этом свете? И почему вол, который куда сильнее меня, никогда никого не носит на своей спине? И почему у меня такие длинные уши, и хвост не метёлкой, и копыта такие маленькие, и грудь такая узкая, и голос как завывание ветра в ненастье? Впрочем, может быть, это ещё не окончательное решение?»

По ночам звёзды сменяли друг друга, охраняя Младенца. А иногда на стражу приходили целые созвездия. Чтобы сохранить небесные тайны, туда, где должны были находиться отсутствующие звёзды, всегда приплывало какое-нибудь облако. И диво дивное – её величество Небесная Бесконечность словно сокращалась, созвездия становились маленькими, дабы уместиться прямо над яслями и, вобрав в себя излишние тепло и свет, умерив беспредельность, оставить только необходимое – чтобы обогревать и освещать хлев, но не пугать Младенца.

Первые ночи христианства… Дева, Иосиф, Младенец, вол и осёл были тогда совершенно необыкновенными существами. Их внутреннее сходство, которое при свете дня немного рассеивалось, а в присутствии многочисленных посетителей исчезало вовсе, после захода солнца чудодейственным образом проявлялось с новой силой и служило надёжной защитой семейства.

Через вола и осла многие животные передавали просьбы познакомиться с Младенцем Иисусом. И в один прекрасный день вол, с согласия Иосифа, велел одной лошади, славившейся гибким станом и резвостью, оповестить всех желающих, что начиная с завтрашнего утра они могут приходить.

Осёл и вол спрашивали себя, следует ли впускать хищников, а также одногорбых и двугорбых верблюдов, слонов и вообще всех подозрительных животных, обладающих горбами, хоботами и прочими излишками мяса и костей.

Тот же вопрос возникал по поводу всяких ужасных насекомых и ещё скорпионов, тарантулов, больших подземных пауков, гадов – словом, всех, чьи железы денно и нощно, даже на заре, когда кругом такая чистота, вырабатывают яд.

Дева не колебалась.

– Вы можете позволить войти всем, – сказала она. – Мой ребёнок в такой же безопасности в яслях, как в высоте небесной.

– Но впускать только по одному! – добавил Иосиф приказным тоном. – Я не хочу, чтобы два зверя сталкивались в дверях, так мы своё жилище потом вовсе не узнаем.

Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена некая несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали её на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.

Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не понять, здесь они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведён атомам, чтобы дать им возможность представиться и покружиться над яслями. Наконец их срок истёк, и хотя Иосиф ощущал по лёгкому покалыванию кожи, что прошли ещё не все гости, он приказал животным продолжить шествие.

Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить в хлеву, как волу и ослу. Хозяева, вместо ответа, ласково погладили их, и собаки удалились, исполненные признательности.

И всё-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва, вол и осёл забеспокоились. Запах становился всё ощутимее и привлёк общее внимание, потому что заглушил ладан и мирру и другие ароматы, которые оставили в хлеву щедрые царственные маги.

Вол понимал благородные причины доверия, которое проявляли Дева и Иосиф. Но оставлять Младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно дыхание которого могло погасить свет…

Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до последнего предела, ибо они хорошо понимали, что предо львом окажутся просто парализованными. Они и помыслить не могли наброситься на льва – ведь это всё равно что сразиться с громом или молнией. К тому же вол, ослабленный многодневным постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.

Вошёл лев. Гриву его если кто и расчёсывал, то лишь ветер пустыни, а меланхолические глаза говорили: «Да, я лев, ничего не поделаешь, я всего лишь царь зверей».

Видно было, что заботило его больше всего: занять как можно меньше места в хлеву, что само по себе было нелёгким делом, дышать при этом так, чтобы никому не причинить вреда, постараться убрать когти и забыть про челюсти, приводимые в движение могучими мышцами. Он продвинулся дальше, прикрыв глаза веками и спрятав свои великолепные зубы, как прячут постыдную болезнь. Лев шёл с величайшей скромностью – сразу было видно, что он принадлежит к тому племени львов, которые впоследствии, много позже, откажутся сожрать святого Бландина.

Дева исполнилась жалости и подбодрила льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для Младенца. Лев смотрел прямо перед собой, его отчаяние возрастало с каждой минутой, он словно хотел сказать: «Ну зачем, зачем я вырос таким большим и сильным? Вы же прекрасно знаете, что я никогда не ел просто так, – меня толкали на это голод да вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, всё очень непросто. Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава – не для нас. Из этого ничего не вышло».

Воцарилось молчание, и каждому передалось горе зверя, а лев склонил свою огромную голову, при этом грива взметнулась взрывом, уткнулся в пол, и даже кисточка на кончике хвоста выражала великое уныние.

Когда настала очередь тигра, он распластался на земле, выражая полное смирение и строгую покорность, и превратился в меховой коврик подле яслей. Через несколько секунд он вернул себе прежнее обличье, вновь стал невероятно суровым и гибким зверем и вышел, не произнеся ни звука.

Жирафа довольно долго демонстрировала в дверях свои ноги, и все единодушно решили: «Сойдёт», – она как бы заочно совершила свой обход вокруг яслей. Так же и слон – он смог лишь преклонить колени у порога и выразить хоботом особое восхищение, и все весьма высоко это оценили.

Заросший шерстью баран потребовал, чтобы его немедленно остригли. Поблагодарив, семейство великодушно оставило руно нетронутым.

Мама-кенгуру очень хотела подарить Иисусу одного из своих малышей, она говорила, что делает это от всего сердца, что она не лишится потомства, что дома у неё полно кенгурят. Но Иосиф и слышать не хотел об этом, и маме пришлось унести малютку с собой.

Страусихе повезло больше: она улучила минутку, когда на гостью никто не обращал внимания, снесла в углу яйцо и бесшумно удалилась. Подарок обнаружили лишь на следующее утро. Яйцо нашёл осёл. Он никогда в жизни не видел такого большого и прочного яйца и подумал, что случилось чудо.

Иосиф вывел осла из заблуждения наилучшим способом: приготовил омлет.

Рыбы не смогли явиться, поскольку вне воды имели очень жалкий вид, и в качестве своего представителя прислали чайку.

Птицы улетали, оставляя свои песни (голуби – свои любовные игры, а горлицы – нежность своего горлышка), обезьяны убегали, оставляя свои весёлые ужимки, кошки – свой томный взгляд…

А ещё хотели прийти и представиться совсем уж неведомые твари, которые лишь ждали в недрах земли и пучинах морей, что их откроют и как-то назовут, они ждали в глубинах, где царит вечная ночь и нет ни звёзд, ни луны, ни времён года.

Чувствовалось, что в воздухе трепещут души существ, которые не смогли прийти или опаздывали на эту встречу, и других существ, обитавших на краю света, но они всё-таки пускались в дорогу, а лапки насекомых были такими маленькими, что за час не пройдешь и метра, а жизнь столь коротка, что ее хватит лишь на пятьдесят сантиметров пути – и то, если очень повезёт.

Случались и чудеса: черепаха просто примчалась, игуана сбавила свою обычную скорость, бегемот очень грациозно преклонил колени, а попугаи сумели сохранить молчание…

Незадолго до восхода солнца произошло событие, повергшее всех в глубокую печаль. Иосиф, который совершенно выбился из сил, целый день дирижируя нескончаемой процессией и не съев при этом ни крошки, нечаянно раздавил большого, грозно выглядевшего паука, который пришёл, чтобы отдать дань уважения Младенцу. Потрясённое лицо святого надолго погрузило всех в состояние глубокой подавленности.

Некоторые звери ждали своей очереди с величайшей выдержкой, но потом подолгу задерживались в хлеве, и волу пришлось попросить удалиться каменную куницу, белку, барсука, – те никак не хотели уходить.

Несколько ночных бабочек воспользовались тем, что их расцветка совпадала с цветом стропил, и остались на ночь. Однако первые же лучи солнца разоблачили полуночниц, и Иосиф, который никому не хотел покровительствовать, немедленно их прогнал.

Мух тоже пригласили удалиться, те, в силу природной недоброжелательности, остались, мотивируя это тем, что всегда были здесь. Иосиф просто не знал, как их уговорить.

От сверхъестественных явлений и событий, происходивших вокруг вола, у него то и дело перехватывало горло. Научившись задерживать дыхание, как это делают аскеты в Азии, вол стал мечтателем, и, хотя радость от величия происходящего смешивалась с покорностью и смирением, он познал мгновения настоящего экстаза. Тем не менее вол был животным невероятно совестливым, именно совесть руководила всеми его поступками, и это почему-то мешало ему представлять в своих мечтаниях ангелов и святых. Он видел их лишь тогда, когда они и в самом деле появлялись поблизости.

«Бедный я, бедный, – думал вол, напуганный этими появлениями, – ведь я всего лишь вьючное животное. Или всё-таки демон? Почему у меня такие же рога, как у него, – у меня, который никогда не творил зла? А может, я всего лишь колдун?»

Иосиф не мог не заметить, каким беспокойным стал вол, худевший прямо на глазах.

– Иди на луга и поешь там! – повышал он голос. – Ты целыми днями путаешься под ногами. Скоро от тебя останутся кожа да кости.

И вол с ослом ушли.

– Верно, ты очень худ, – заметил осёл. – Твои кости так заострились, что скоро по всему телу вырастут рога.

– Хватит о рогах!

И вол сказал тогда себе:

«Он прав. Да, надо жить дальше. Возьмём, например, эту роскошную охапку зелени. Или эту. Что, неужели это отрава? Нет, я просто не чувствую голода. Как же прекрасен Младенец! А эти большие создания, которые влетают и вылетают, овевая нас непрестанно машущими крыльями? Весь этот небесный мир, который с такой лёгкостью проникает, не пачкаясь, в наш простой хлев. Ладно, вол, жуй свою жвачку и не думай больше об этом. А ещё не позволяй себе просыпаться от счастья, которое вытаскивает тебя за уши из сна прямо посреди ночи. И не стой подолгу возле яслей, преклонив одно колено, пока оно не заболит. У тебя шкура стёрлась до костей, ещё немного, и твои раны облепят мухи».

Однажды наступил черёд созвездия Тельца дежурить на тёмном полотнище ночного неба над яслями. Огненно-красный глаз Альдебарана величественно сиял совсем близко. Казалось, воловьи рога и бока украшены огромными драгоценными камнями. Вол гордился тем, как хорошо охраняют ребёнка.

Все мирно спали. Уши осла доверчиво поникли. Но вол, хотя его и подбадривало сверхъестественное присутствие родственного и дружественного созвездия, чувствовал необыкновенную слабость. Он размышлял о жертвах, которые принёс ради Младенца, о бесполезных бдениях возле яслей, о своих слабых попытках обезопасить Иисуса.