Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну, с кем из старших штабов вы работали?
Обстоятельства сложились так, что как раз на финской войне Тимошенко из старших штабов работал с Мерецковым. Он сказал об этом.
— Так как, подходит вам Мерецков начальником Генерального штаба? Как он у вас работал?
Тимошенко сказал, что работал неплохо и что подходит. Так состоялось назначение нового начальника Генерального штаба»{60}.
Тут Василевский кое-где явно смешивает разные события. Ворошилов был снят со своего поста значительно раньше Шапошникова, еще в мае 40-го. А тот разговор Сталина и Тимошенко, который цитирует Василевский, скорее всего произошел не на Главном военном совете, где было оформлено назначение Мерецкова, а раньше, на Политбюро, где из военных присутствовали, вероятно, только Тимошенко и Шапошников. Можно предположить, что об этом разговоре Александру Михайловичу рассказал сам Семен Константинович. Только умолчал, что в действительности сам хотел назначения своего давнего товарища Мерецкова, но, по всем правилам аппаратного искусства, сделал так, будто сам Сталин чуть ли не вынудил его назвать имя Кирилла Афанасьевича. Но Иосиф Виссарионович разгадал игру Тимошенко, только виду не подал. Даже поручил верному Буденному внести кандидатуру Мерецкова на Главном военном совете. В действительности же вождь не слишком хотел, чтобы новый нарком обороны имел преданного человека на таком ключевом посту как начальник Генерального штаба. Возможно, Мерецков знал об оппозиции Сталина своему назначению и разыграл комедию с отказом от высокой должности якобы из-за недостатка опыта. Хотя прежде уже был заместителем начальника Генштаба и командовал войсками не самого слабого в стране Ленинградского военного округа. Думаю, Кирилл Афанасьевич просто готовил себе пути для отступления на будущее, предчувствуя, что Сталин не станет долго держать его во главе Генерального штаба. И как в воду глядел.
Чтобы не давать Тимошенко слишком большой власти, Сталин одновременно с назначением Мерецкова сделал Буденного первым заместителем наркома обороны. Начальник Генштаба отодвинулся на третью ступеньку в военной иерархии, а Буденный обрел больше возможностей для контроля за действиями Тимошенко. Что же касается судьбы Мерецкова, то она сложилась весьма драматически. На второй день Великой Отечественной войны он был арестован по делу Штерна, Рычагова, Локтионова и других военачальников. Кирилла Афанасьевича пытали и заставили признаться в участии в заговоре. Но Сталин Мерецкова пощадил, расстреливать не стал и отправил представителем Ставки на Северо-Западное направление, а потом назначил командующим Волховским фронтом. Жуков говорил писателю Евгению Воробьеву, как Сталин осенью 41-го вспомнил о Мерецкове и решил вернуть его в армию, сказав при этом: «Довольно ему прохлаждаться!» Иосиф Виссарионович забыл уточнить, что несчастный генерал армии прохлаждался в тюремной камере, где над ним очень основательно потрудились костоломы из НКВД. Из-за этого, а также по причине царившей в камере сырости Кирилл Афанасьевич после освобождения с трудом мог ходить. «Кто-то сообщил об этом Сталину, — рассказывал Георгий Константинович. — А может, он и сам заметил. Но только с того дня Мерецкову одному разрешалось сидеть, когда мы все в присутствии Сталина стояли»{61}. Горькая ирония: Мерецкова назначили вместо Шапошникова, в частности, потому, что он обладал отменным здоровьем. А теперь, после двух с половиной месяцев тюрьмы, Кирилу Афанасьевичу даже стоять на ногах было тяжело, и от былого здоровья не осталось и следа.
Перемены, происшедшие в высшем руководстве Красной армии в августе 1940 года, в целом означали укрепление позиций Буденного и Тимошенко, т.е. тех, кто благоволил Жукову. Возможно, теперь Георгий Константинович рассчитывал, что удачный доклад поможет ему продвинуться на следующую карьерную ступеньку — стать заместителем наркома обороны, которому на случай войны было бы поручено руководство войсками на считавшемся главном Юго-Западном направлении.
Доклад удался на славу. На совещании Жуков заявил коллегам по поводу советского наступления на Халхин-Голе: «К этой операции командование готовилось достаточно серьезно, она была продуманной всесторонне как с точки зрения оперативной, так и с точки зрения материального обеспечения, с точки зрения оперативно-тактической внезапности. Этой операции предшествовала упорная борьба за господство в воздухе… По бомбардировочной авиации было достигнуто превосходство в три раза, по истребителям — около двух раз. Замысел операции… заключался в том, чтобы ударом сильных фланговых группировок уничтожить слабые фланги противника, оперативно окружить противника в намеченном районе и не далее государственной границы, ибо удар дальше был запрещен правительством, окружить противника в этом районе и затем его уничтожить… Что необходимо отметить характерного и поучительного в этой операции? Это, прежде всего, вопрос внезапности. Вопрос внезапности, вопрос маскировки был, есть и будет главнейшим элементом в победе как в операции, так и в бою… Командование принимало все меры… чтобы создать у противника впечатление, что мы не готовимся наступать, а готовимся обороняться. Для этого были приняты все меры, включая дезинформацию и применение широковещательной станции, имитирующей по ночам окопные и всякие инженерные работы. Были выпущены различные специальные листовки с целью обеспечения проведения оборонительных мероприятий и т. д. По радио передавались различные сводки, характеризующие настроение командования по подготовке оборонительной операции. И японцы, как потом выяснилось, действительно до часа удара не предполагали и не знали о готовящемся наступлении. Была принята особая осторожность при донесении в Москву в Генеральный штаб плана операции, а срок удара был донесен, по существу, накануне самой операции… Оперативное окружение переросло в тактическое окружение, и противник был действительно уничтожен в намеченном районе. Попытка противника нанести контрудар во фланг… встретила организованное сопротивление, контрудар организованной обороны и танковой бригады. При подготовке этой операции особое внимание было уделено вопросу организации взаимодействия танков, артиллерии, пехоты и авиации. Для этой цели мы усиленно занимались в течение месяца в тылу своих войск в 25–30 километров»{62}.
Эта часть доклада, несомненно, была написана Баграмяном и Ивановым на основе материалов, предоставленных самим Георгием Константиновичем. А вот «общетеоретическая» часть, посвященная опыту Второй мировой войны и его применению в Красной армии, по всей вероятности, представляет собой плод неустанного труда двух бывших преподавателей-генштабистов. Звучит она очень солидно: «Что особо поучительного из действий на Западе?
1. Это смелое и решительное применение танковых дивизий и мехкорпусов в тесном взаимодействии с военно-воздушными силами на всю глубину оперативной обороны противника.
2. Решительные удары механизированных корпусов во встречном сражении и стремление их смело и самостоятельно прорываться в тыл оперативной группировки противника.
3. Массовое применение парашютных десантных частей и воздушных дивизий для захвата важнейших объектов в ближайшем и глубоком тылу противника, при этом частое применение этих войск в форме противника.
4. При прорыве УР (укрепленных районов. —
Жуков — Баграмян — Иванов сделали вывод, что современные технические средства борьбы позволяют наступающей стороне «уничтожить не только полевую оборону, но и, как это показано на деле, прорвать современную укрепленную полосу». При этом с вводом мощной подвижной группы можно «нанести решительное поражение оперативным резервам и развить успех оперативный в успех стратегический». Неприятельскую же авиацию необходимо вывести из строя «мощным и внезапным ударом» на всю глубину планируемого наступления, обеспечив себе господство в воздухе{63}.
Докладчик предложил примерный план будущей наступательной операции в масштабе фронта: «В условиях нашего Западного театра военных действий крупная наступательная операция со стратегической целью, мне кажется, должна проводиться на широком фронте, во всяком случае масштаба 400–450 км. Мощность первого удара должна обеспечить разгром не менее одной трети — одной второй всех сил противника и вывести наши силы в такую оперативную глубину, откуда создавалась бы реальная угроза окружения остальных сил противника, а для этого, если на таком фронте организуется наступательная операция, общая ширина участков главного удара предпринимаемой операции должна быть не менее 100–150 км.
Для такой операции потребуется, конечно, сосредоточение мощных сил, средств, и я думаю, что для такой операции на таком фронте потребуется стрелковых дивизий порядка 85–100 дивизий, 4–5 механизированных корпусов, 2–3 кавалерийских корпуса и 30–35 авиационных дивизий. Само собой разумеется, что такое количество вооруженных сил должно быть всесторонне оснащено соответствующими средствами усиления артиллерии, танками в сопровождении пехоты, инженерно-техническими войсками и соответствующими средствами усиления.
Существенное значение для окружения и разгрома основных сил противника имеют глубина операции и возможные темпы ее проведения. Глубина непрерывно следующих друг за другом ударов и темпы оперативного продвижения наступающего, особенно его подвижных войск, должны обеспечить необходимое пространство и свободу маневров для изоляции и окружения главных сил противника прежде, чем последние успеют уйти из-под занесенных ударов.
Удары авиации должны развернуться на таком пространстве, чтобы подавить в районах аэродромного базирования основную массу авиации противника, нанести ей поражение, нарушить подвоз по железным и грунтовым дорогам, парализовать всю систему быстрого продвижения в оперативную глубину, должны сковать оперативные действия сил противника в тылу и исключить возможность их оперативного маневрирования…. В среднем глубина фронтовой операции, видимо, доходить будет до 200–300 км, а в отдельных случаях значительно глубже»{64}.
И так далее в том же духе. Темпы, сроки, количество войск, расход горючего и боеприпасов для фронтовой и армейской наступательных операций, которые, как надеялись почти все участники совещания, Красной армии придется проделать не на маневрах, а в предстоящей вскоре победоносной войне против Германии. Примеры из Первой мировой войны, из финской войны, из кампании на Западе, заботливо подобранные трудолюбивыми генштабистами. И оптимистический вывод в конце: «Красной армии, где бы ее части в настоящее время ни дислоцировались, нужно быть готовой драться с искусным и технически вооруженным противником. Современное развитие средств борьбы — авиация, танки, моточасти, авиадесанты и прочие — создают широкую базу для ведения наступательной операции, дают возможность проводить ее высокими темпами и с большой дальнобойностью…
При равных силах и средствах победу обеспечит за собой та сторона, которая более искусна в управлении и создании условий внезапности в использовании этих сил и средств. Внезапность современной операции является одним из решающих факторов победы.
Придавая исключительное значение внезапности, все способы маскировки и обмана противника должны быть широко внедрены в Красную армию. Маскировка и обман должны проходить красной нитью в обучении и воспитании войск, командиров и штабов.
Красная армия в будущих сражениях должна показать высокий класс оперативной и тактической внезапности.
Для того, чтобы успешно вести современные наступательные операции, необходимо иметь отлично подготовленные войска, командиров и штабы. Современные операции, развивающиеся быстрыми темпами, требуют исключительной слаженности, маневренности и гибкости. Войска, не обладающие этими способностями, не могут рассчитывать на успех. Особенно высокие требования должны быть предъявлены командирам и штабам высших соединений. Высший комсостав и штабы высших соединений в ближайшее время должны в совершенстве отработать знания и навыки по организации и проведению современной наступательной операции»{65}.
Доклад произвел на слушателей большое и весьма благоприятное для докладчика впечатление. Так, даже будущий непримиримый оппонент Жукова А.И. Еременко, выступая на совещании, назвал сообщение Георгия Константиновича «замечательным»{66}. Мало кто из присутствующих сомневался, что Красная армия действительно способна обеспечить превосходство над противником и в искусстве управления войсками, и в умении напасть внезапно. Главное же, выступление командующего Киевским округом понравилось наркому Тимошенко и присутствовавшим на совещании членам Политбюро: Г.М. Маленкову, A.A. Жданову и др. Они не преминули сообщить о докладе «Характер современной наступательной операции» Сталину.
После совещания высших военных руководителей вызвали к Иосифу Виссарионовичу. Жуков так описал эту встречу: «И.В. Сталин встретил нас довольно сухо, поздоровался еле заметным кивком и предложил сесть за стол. Это уже был не тот Сталин, которого я видел после возвращения с Халхин-Гола. Кроме И.В. Сталина в его кабинете присутствовали члены Политбюро.
Начал Сталин с того, что он не спал всю ночь, читая проект заключительного выступления С.К. Тимошенко на совещании высшего комсостава, чтобы дать ему свои поправки. Но Тимошенко поторопился закрыть совещание.
«— Товарищ Сталин, — попробовал возразить Тимошенко, — я послал вам план совещания и проект своего выступления и полагал, что вы знали, о чем я буду говорить при подведении итогов.
— Я не обязан читать все, что мне посылают, — вспылил Сталин.
Тимошенко замолчал.
— Ну, как мы будем поправлять Тимошенко? — обращаясь к членам Политбюро, спросил Сталин.
— Надо обязать Тимошенко серьезнее разобраться с вашими замечаниями по тезисам и, учтя их, через несколько дней представить в Политбюро проект директивы войскам», — сказал В.М. Молотов. К этому мнению присоединились все присутствовавшие члены Политбюро. Сталин сделал замечание Тимошенко за то, что тот закрыл совещание, не узнав его мнения о заключительном выступлении наркома»{67}.
По диалогу Сталина и Тимошенко чувствуется, что Семен Константинович уже начинает раздражать вождя излишней, на его взгляд, самостоятельностью. Звезда покорителя линии Маннергейма, как кажется, начинает закатываться. А это предпосылка к тому, чтобы вскоре наступил звездный час Жукова. И Георгий Константинович своего шанса не упускает.
Сразу после окончания совещания, в период со 2 по 11 января 1941 года состоялись две оперативно-стратегических игры. В «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков говорит только об одной из них и сильно искажает ее ход: «С утра следующего дня началась большая оперативно-стратегическая военная игра. За основу стратегической обстановки были взяты предполагаемые события, которые в случае нападения Германии на Советский Союз могли развернуться на западной границе.
Руководство игрой осуществлялось наркомом обороны Тимошенко и начальником Генерального штаба Мерецковым; они «подыгрывали» на юго-западном стратегическом направлении. «Синяя» сторона (немцы) условно была нападающей, «красная» (Красная армия) — обороняющейся (за «синих» в первой игре играл Жуков, за «красных» — командующий Западным особым военным округом Д.Г. Павлов. —
Военно-стратегическая игра в основном преследовала цель проверить реальность и целесообразность основных положений плана прикрытия и действия войск в начальном периоде войны.
Надо отдать должное Генеральному штабу: во всех подготовленных для игры материалах были отражены последние действия немецко-фашистских войск в Европе.
На западном стратегическом направлении игра охватывала фронт от Восточной Пруссии до Полесья. Состав фронтов: западная («синяя») сторона — свыше 60 дивизий, восточная («красная») — свыше 50 дивизий. Действия сухопутных войск поддерживались мощными воздушными силами.
Игра изобиловала драматическими моментами для восточной стороны. Они оказались во многом схожими с теми, которые возникли после 22 июня 1941 года, когда на Советский Союз напала фашистская Германия…
По окончании игры нарком обороны приказал Д.Г. Павлову и мне произвести частичный разбор, отметить недостатки и положительные моменты в действиях участников. Общий разбор Сталин предложил провести в Кремле, куда пригласили руководство Наркомата обороны, Генерального штаба, командующих войсками округов и их начальников штабов. Кроме Сталина присутствовали члены Политбюро.
Ход игры докладывал начальник Генерального штаба генерал армии Мерецков. После двух-трех резких реплик Сталина он начал повторяться и сбиваться. Доклад у Мерецкова явно не ладился. В оценках событий и решений сторон у него уже не было логики. Когда он привел данные о соотношении сил сторон и преимуществе «синих» в начале игры, особенно в танках и в авиации, Сталин, будучи раздосадован неудачей «красных», оборвал его, заявив: «Откуда вы берете такое соотношение? Не забывайте, что на войне важно не только арифметическое большинство, но и искусство командиров и войск».
Мерецков ответил, что ему это известно, но количественное и качественное соотношение сил и средств на войне играет тоже не последнюю роль, тем более в современной войне, к которой Германия давно готовится и имеет уже значительный боевой опыт.
Сделав еще несколько резких замечаний, о которых вспоминать не хочется, Сталин спросил: «Кто хочет высказаться?»
Выступил нарком Тимошенко. Он доложил об оперативно-тактическом росте командующих, начальников штабов военных округов, о несомненной пользе прошедшего совещания и военно-стратегической игры.
«В 1941 учебном году, — сказал Тимошенко, — войска будут иметь возможность готовиться более целеустремленно, более организованно, так как к тому времени они должны уже устроиться в новых районах дислокации».
Затем выступил командующий Белорусским особым военным округом генерал-полковник Д.Г. Павлов. Он начал с оценки прошедшего совещания, но И.В. Сталин остановил его. «В чем кроются причины неудачных действий войск «красной» стороны?» — спросил он.
Павлов пытался отделаться шуткой, сказав, что в военных играх так бывает. Эта шутка Сталину явно не понравилась, и он заметил: «Командующий войсками округа должен владеть военным искусством, уметь в любых условиях находить правильные решения, чего у вас в проведенной игре не получилось».
Затем, видимо потеряв интерес к выступлению Д.Г. Павлова, Сталин спросил: «Кто еще хочет высказаться?»
Я попросил слова. Отметив большую ценность подобных игр для роста оперативно-стратегического уровня высшего командования, предложил проводить их чаще, несмотря на всю сложность организации. Для повышения военной подготовки командующих и работников штабов округов и армий считал необходимым начать практику крупных командно-штабных полевых учений со средствами связи под руководством наркома обороны и Генштаба.
Затем коснулся строительства укрепленных районов в Белоруссии: «По-моему, в Белоруссии укрепленные рубежи (УРы) строятся слишком близко к границе, и они имеют крайне невыгодную оперативную конфигурацию, особенно в районе Белостокского выступа. Это позволит противнику ударить из района Бреста и Сувалок в тыл всей нашей Белостокской группировки. Кроме того, из-за небольшой глубины УРы не могут долго продержаться, так как они насквозь простреливаются артиллерийским огнем.
— А что вы конкретно предлагаете? — спросил В.М. Молотов.
— Не знаю, из каких соображений исходили, выбирая именно эти рубежи, но считаю, что нужно было бы строить УРы где-то глубже, дальше от границы, где-то на линии Гродно — Волковыск — Кобрин.
— А на Украине УРы строятся правильно? — спросил Д.Г. Павлов, видимо, недовольный тем, что я критикую его округ.
— Я не выбирал рубежей для строительства УРов на Украине, однако полагаю, что там тоже надо было бы строить их значительно дальше от границы».
Далее Жуков приводит реплику Ворошилова о том, что УРы строятся под руководством маршала Шапошникова и по утвержденным планам, а вслед за ней цитирует большие выступления П.В. Рычагова и Г.И. Кулика. Кулик будто бы ратовал за большие стрелковые дивизии, по 16–18 тысяч человек, артиллерию на конной тяге и использование танков главным образом для непосредственной поддержки пехоты. За это Григория Ивановича якобы критиковали Тимошенко и Сталин, настаивавшие на формировании танковых корпусов. В заключение Сталин сказал: «Беда в том, что мы не имеем настоящего начальника Генерального штаба. Надо заменить Мерецкова. — И добавил: — Военные могут быть свободны». На следующий день Сталин вызвал Жукова и объявил, что он назначен новым начальником Генштаба{68}.
Симонову Георгий Константинович ход игры изложил немного конкретнее: «В этой игре я командовал «синими», играл за немцев. А Павлов, командовавший Западным военным округом, играл за нас, командовал «красными», нашим Западным фронтом. На Юго-Западном фронте ему подыгрывал Штерн.
Взяв реальные исходные данные и силы противника — немцев, я, командуя «синими», развил операции именно на тех направлениях, на которых потом развивали их немцы. Наносил свои главные удары там, где они их потом наносили. Группировки сложились примерно так, как потом они сложились во время войны. Конфигурация наших границ, местность, обстановка — все подсказывало мне именно такие решения, которые они потом подсказали и немцам. Игра длилась около восьми суток. Руководство игрой искусственно замедляло темп продвижения «синих», придерживало его. Но «синие» на восьмые сутки продвинулись до района Барановичей, причем, повторяю, при искусственно замедленном темпе продвижения.
В январе 1941 года состоялся разбор этой стратегической игры на Главном военном совете. Делая порученный мне основной доклад, я решил остановиться на некоторых тревожных для нас вопросах, прежде всего на вопросе о невыгодном размещении системы новых укрепленных районов вдоль новой границы. Конфигурация границ делала это размещение невыгодным. Гораздо выгодней было бы разместить их, отодвинув примерно на 100 километров вглубь. Я понимал, что эта точка зрения вызовет недовольство, потому что критикуемая мною система размещения укрепленных районов была утверждена Советом Труда и Обороны, в конечном счете Сталиным. Тем не менее я решил, что делать нечего. Придется об этом сказать.
Сталин внимательно слушал доклад и задавал ряд вопросов мне и другим выступавшим. В частности, он спросил, почему «синие» были так сильны, почему в исходных данных нашей игры были заложены такие крупные немецкие силы? Ему было отвечено, что эти силы соответствуют возможностям немцев и основаны на реальном подсчете всех тех сил, которые они могут бросить против нас, создав на направлении своего главного удара большие преимущества. Этим и объясняется такое решительное продвижение «синих» во время игры»{69}.
Интересно, а как запомнилась та знаменитая игра Мерецкову? Кирилл Афанасьевич в мемуарах более чем лаконичен: «Оперативная игра прошла чрезвычайно интересно и оказалась очень поучительной. По окончании игры планировался ее разбор, причем для подготовки к нему отводились сутки. Но вдруг небольшую группу участников игры вызвали в Кремль. Заседание состоялось в кабинете Сталина. Мне было предложено охарактеризовать ход декабрьского сбора высшего командного состава и январской оперативной игры. На все отвели 15–20 минут. Когда я дошел до игры, то успел остановиться только на действиях противника, после чего разбор фактически закончился, так как Сталин меня перебил и начал задавать вопросы.
Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом ее операций в Западной и Северной Европе. Однако мои соображения, основанные на данных о своих войсках и сведениях разведки, не произвели впечатления. Тут истекло отпущенное мне время, и разбор был прерван. Слово пытался взять Н.Ф. Ватутин. Но Николаю Федоровичу его не дали. И.В. Сталин обратился к народному комиссару обороны. Тимошенко меня не поддержал.
Более никто из присутствовавших военачальников слова не просил. Сталин прошелся по кабинету, остановился, помолчал и сказал: «Товарищ Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Давайте согласимся!» (Буденный же утверждает, что Сталин предложил кандидатуру Жукова без какой-либо ссылки на наркома обороны. —
Замечу, что мемуары Мерецкова мне вообще кажутся значительно более правдивыми, чем мемуары Жукова и многих других советских военачальников. Достаточно указать, что даже такой скользкий момент, как подготовку к войне с Финляндией, он освещает довольно объективно. Кирилл Афанасьевич, в частности, признает, что Советский Союз готовился к «контрудару» по этой стране еще с июня 1939 года на случай «военной провокации» со стороны финнов (такая провокация по приказу Сталина и была организована у поселка Майнила 26 ноября 1939 года){71}. Мерецков, если не мог писать правды, предпочитал не писать ничего. Например, по цензурным условиям он не мог говорить о своем аресте, последовавшем в самом начале войны. Поэтому в его книге «На службе народу» читаем: «23 июня я был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования» (Мерецков не уточняет, что апартаментами свежеиспеченного советника служил лубянский подвал). А далее сразу следует рассказ о сентябрьском вызове к Сталину. И только диалог между Мерецковым и Сталиным может насторожить внимательного читателя:
«Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?» — «Здравствуйте, товарищ Сталин! Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!»{72}
С чего бы это вдруг Иосиф Виссарионович беспокоился о здоровье генерала? Уж не болезнь ли какая приключилась с Кириллом Афанасьевичем? Но почему тогда Мерецков об этой болезни ничего не пишет? И только осведомленные или очень сообразительные читатели до недавнего времени могли догадаться, что мемуарист с июня по сентябрь 41-го, если использовать одно из любимых выражений Жукова, «пил кофе у Берии».
Тогда, когда Мерецков и Жуков писали свои воспоминания, на всех материалах оперативно-стратегических игр января 1941 года все еще стоял гриф «совершенно секретно». Поэтому Кирилл Афанасьевич вообще не стал приводить никаких данных о задачах сторон, условиях и ходе игр. Георгий Константинович же предпочел дать совершенно фантастические сведения, как в мемуарах, так и, особенно, в беседах с Симоновым. По Жукову получалось, что в январе 41-го он с товарищами чуть ли не план «Барбаросса» за немцев разыгрывали.
Только в 1993 году, когда соответствующие документы были, наконец, рассекречены, в «Военно-историческом журнале» появилась основанная на них статья П.Н. Бобылева «Репетиция катастрофы»{73}. Выяснилось, что в первой игре, продолжавшейся со 2 по 6 января, Северо-Восточным фронтом «западных» («синих») действительно командовал Жуков, а Северо-Западным фронтом «восточных» («красных») — Павлов. Однако соотношение сил и ход игры были прямо противоположны тому, что утверждал позднее Георгий Константинович.
По условиям первой игры «восточные» в составе Северо-Западного фронта располагали 51 стрелковыми, 3 кавалерийскими, 4 механизированными и 9 танковыми дивизиями и 5 механизированными и 15 танковыми бригадами на фронте к северу от Полесья и до Балтийского моря. У противостоявших им «западных» в Северо-Восточном фронте была только 41 пехотная, 1 кавалерийская, 2 механизированных и 3 танковых дивизии, а также 6 танковых бригад. «Восточные» имели 8811 танков, 5652 самолета, 6974 артиллерийских орудия, 3069 противотанковых орудий и 3846 минометов. «Западные» могли противопоставить им лишь 3512 танков, 3336 самолетов, 4850 артиллерийских орудий, 4048 противотанковых орудий и 2214 минометов. Легко убедиться, что по всем параметрам, кроме числа противотанковых орудий, советская сторона («восточные») имела превосходство в полтора раза, а по танкам — даже в два с половиной раза.
При этом считалось, что севернее Припяти «западные» наносят вспомогательный удар из Восточной Пруссии, в то время как генеральное наступление осуществляется ими в юго-восточном направлении. Но даже и это ошибочное предположение не помешало разведывательному управлению Генштаба РККА очень сильно завысить силы и средства немецких («западных») войск на северо-западном направлении. В действительности 22 июня 1941 года германская группа армий «Север» располагала всего лишь 20 пехотными, 3 механизированными и 3 танковыми дивизиями. Таким образом, по числу соединений (если условно считать две бригады за одну дивизию) реальный противник Красной армии в момент нападения на СССР уступал воображаемым «западным» на фронте первой из январских игр почти в два раза. Та же картина была и относительно боевой техники. Вся германская армия вторжения на фронте от Балтийского до Черного моря располагала не более чем 3582 танками и штурмовыми орудиями, включая сюда и танки двух дивизий резерва, вплоть до осени 41-го располагавшихся на территории Франции и Германии на случай высадки англичан{74}. Таким образом, к 22 июня на всем немецком Восточном фронте было не более 3300 танков. Для их поддержки люфтваффе смогли выделить около 1830 боевых самолетов{75}. Следовательно, группы армий «Север» и «Центр» никак не могли иметь в своем распоряжении 3512 танков и 3336 самолетов, как предписывали им задания на январскую игру.
По условиям игры, участники получали следующую вводную информацию. 15 июля 1941 года «западные» перешли в наступление из Восточной Пруссии в направление на Ригу и Двинск (Даугавпилс), а из района Бреста и Сувалок — на Барановичи. К 15 августа они должны были достичь указанного рубежа и разбить белостокско-волковысскую и каунасскую группировку «восточных». 25 июля Северо-Восточный фронт «западных» на линии Осовец — Лида — Каунас — Шяуляй был встречен контрударом до 50 дивизий «восточных» и отошел на оборонительный рубеж вблизи государственной границы. Восточный фронт «западных» также перешел к обороне вблизи советско-польской границы. К 1 августа Западный и Северо-Западный фронты «восточных» вышли на линию государственной границы. С этого момента, собственно, и начиналась игра.
Северо-Западный фронт имел задание разгромить группировку «западных» в Восточной Пруссии и к 3 сентября выйти на линию от города Влоцлавек до устья Вислы. Также и Западный фронт к 20 августа должен был выйти на рубеж Вислы. Задача «западных» заключалась в том, чтобы отразить наступление противника, а с подходом резервов после 10 августа перейти в контрнаступление и к 5 сентября достичь рубежа Минск — Двинск — Рига. В завязавшемся на картах сражении Жуков переиграл Павлова по всем статьям. Располагая меньшими силами и средствами, Георгий Константинович сумел, опираясь на укрепления Восточной Пруссии и сувалкского выступа, отразить наступление «восточных», главный удар наносивших Северо-Западным фронтом с целью отрезать Восточную Пруссию. Пока основные силы Павлова преодолевали долговременные укрепления, Жуков нанес контрудар своим правым крылом, где сосредоточил основные танковые и механизированные соединения. Фронт войск Д.Г. Павлова был прорван, и «западные» развивали успех на Ломжу, стремясь окружить и уничтожить крупную группировку «восточных» — 20 стрелковых дивизий и 4 танковые бригады. Дмитрий Григорьевич с опозданием отреагировал на опасность и перебросил для отражения прорвавшихся соединений «западных» слишком мало сил. Игра была прервана в тот момент, когда Жуков собирался продолжать наступление навстречу наступающей группировке Восточного фронта «западных», а Павлов перебрасывал два стрелковых корпуса и несколько танковых бригад в попытке предотвратить катастрофу на своем левом фланге. По оценке П.Н. Бобылева, в случае продолжения игры все шансы на успех были на стороне «западных». Ослабленные силы «восточных» не смогли бы занять Восточную Пруссию, а их Конно-механизированная армия оказалась в изоляции и не могла больше играть активной роли в операции. Подмога же, посланная Павловым на участок прорыва, опаздывала, поскольку «западные» успевали первыми занять рубежи, указанные для выхода подкреплениям «восточных».
Вторая игра проходила в период с 8 по 11 января 1941 года. На этот раз отрабатывался возможный ход боевых действий на юго-западном направлении, где «западные» при поддержке «юго-западных» (венгров) и «южных» (румын) наносили главный удар. Юго-Западным фронтом «восточных» командовал Жуков, Юго-Восточным фронтом «западных» и «юго-западных» — Павлов, а Южным фронтом «южных» — генерал-лейтенант Ф.И. Кузнецов, тогдашний командующий Прибалтийским особым военным округом. Соотношение сил и средств и на этот раз было в пользу «восточных». Они располагали 81 стрелковой, 6 кавалерийскими, 4 механизированными и 10 танковыми дивизиями, а также 4 механизированными и 12 танковыми бригадами. «Западные», «юго-западные» и «южные» все вместе имели 100 пехотных, 4 кавалерийских, 3 механизированных и 5 танковых дивизий и 6 механизированных бригад. По числу соединений соотношение было 1,06:1 в пользу противостоявшей «восточным» коалиции. Зато по танкам и самолетам «восточные» имели ощутимое превосходство — в 2,7 и 1,3 раза. У них было 8841 танк и 5790 самолетов, у противника соответственно — 3311 и 4456. По артиллерийским орудиям силы сторон были практически равны, а минометов у «восточных» было больше в 1,7 раза. И опять советская разведка очень существенно завысила силы противника. В действительности 22 июня 1941 года германская группа армий «Юг» располагала всего 26 немецкими пехотными, 5 танковыми, 4 легкими пехотными, 2 моторизованными и 1 горной дивизиями. Кроме того, ей непосредственно подчинялись румынские войска в составе 3 пехотных и 1 кавалерийской дивизии и 3 горных бригад. Другие румынские войска в составе двух армий насчитывали 9 пехотных, 1 танковую и 3 кавалерийских дивизии и 2 малобоеспособные крепостные бригады. Венгрия выставила против СССР 2 механизированные и 1 кавалерийскую бригаду, но они прибыли на фронт только в июле. Даже с учетом появившихся в июле и августе словацких (2 пехотных дивизии и 1 моторизованная бригада) и итальянских (3 пехотные дивизии) войск немцы и их союзники располагали на юго-западном направлении всего лишь 64 расчетными дивизиями, а не 115, как думали советские генштабисты. Отмечу, что все три немецкие группы армий в июне 41-го уступали противостоявшим им советским войскам также по числу орудий и минометов{76}.
Как и в первой игре, агрессорами вновь являлись «западные». Согласно вводным данным, 1 августа 1941 года Юго-Восточный фронт перешел в наступление против львовско-тернопольской группировки «восточных», но в районе Львов, Ковель нарвался на мощный контрудар и, потеряв до 20 пехотных дивизий, к исходу 8 августа отошел на заранее подготовленный оборонительный рубеж на границе. При этом войска «восточных» успели уже занять город Люблин на польской территории и продвинуться армиями правого крыла на 90–180 км от границы до рек Висла и Дунаец. 2 августа боевые действия начал Южный фронт, прорвавший оборону «восточных» и к 8 августу достигший Днестра. Собственно игра и началась в тот день, когда на календаре воображаемых боевых действий было 8 августа 1941 года. Задача Юго-Западного фронта «восточных» состояла в том, чтобы, прикрывшись с Запада Вислой, основными силами разгромить силы противника на территории Венгрии и Румынии и к 16 сентября занять города Краков, Будапешт, Тимишоара и Крайова. Командующий Южным фронтом Ф.И. Кузнецов решил продолжать наступление на Кишинев, в направлении Винницы, Проскуров, Хотин, Черновицы, чтобы совместно с Юго-Восточным фронтом окружить группировку «восточных» в районе Проскуров, Львов. Слабым местом принятого решения было отвлечение целой армии для наступления на Кишинев. Успех здесь никак не мог повлиять на выполнение главной задачи на львовско-проскуровском направлении. В свою очередь, Д.Г. Павлов хотел двинуть Юго-Восточный фронт с утра 13 августа в наступление на Стрый, Золочев и Люблин, стремясь разбить львовскую и люблинскую группировки противника и 19 августа выйти к рекам Днестр и Вепш. При этом ему не удалось создать фронтовых резервов и сконцентрировать достаточно сил во фланговых ударных группировках.
Жуков как командующий Юго-Западным фронтом поставил своим войскам задачу по разгрому группировки «южных», наступающей на Проскуров. Одновременно войска фронта должны были овладеть районом Кракова и приступить к сосредоточению сил для нанесения главного удара на Будапешт. В резерве у Жукова оставалась конно-механизированная армия, 1 механизированный и 2 стрелковых корпуса и 1 танковая дивизия. Наступление на Краков, начавшееся за три дня до нанесения главного удара по «южным», отвлекло внимание противника от южного направления, где в результате двух концентрических ударов были окружены основные силы Южного фронта. Их попытки прорваться из окружения не имели успеха. Для отражения жуковского наступления Кузнецов выделил слишком незначительные силы. Павлов же, встревоженный ударом «восточных» на Краков, сократил масштаб своего наступления, ставя теперь задачу на окружение всего двух корпусов противника. Отказ командующего Юго-Восточным фронтом от окружения крупных сил «восточных» во взаимодействии с Южным фронтом позволил Жукову бить противника по частям. Георгий Константинович, не ожидая завершения разгрома проскуровской группировки, начал генеральное наступление на Будапешт. 17 августа в прорыв была введена конно-механизированная армия. Ей удалось выйти в тыл «западным» в районе Мукачево, Ньиредьхаза, Чоп и соединиться там с высаженными ранее 7 тысячами парашютистов, подкрепленных танкетками и легкой артиллерией. Две группировки из состава Юго-Восточного фронта оказались в окружении. Игра закончилась в тот момент, когда перед войсками Жукова был открыт путь на Будапешт.
Успеху Юго-Западного фронта способствовало, среди прочего, и то обстоятельство, что между «западными», «юго-западными» и «южными» отсутствовала практическая координация действий. Что, кстати сказать, было довольно странно. Ведь «западные» и их союзники по условиям игры были агрессорами и, по логике, должны были заранее договориться о едином командовании. Главное же, игры доказали, что как полководец Жуков явно превосходил своих коллег. Отмечу, что оба его противника по игре, Д.Г. Павлов и Ф.И. Кузнецов, очень неудачно командовали своими войсками в первые дни Великой Отечественной войны.
Не вызывает доверия рассказ Георгия Константиновича об обсуждении итогов оперативно-стратегических игр у Сталина. Если генсек столь критически относился к поведению Павлова во время игры, то, спрашивается, почему же он не только оставил Дмитрия Григорьевича командующим Западным особым военным округом, но и в следующем месяце присвоил ему звание генерала армии? Вряд ли бы Сталин допустил, чтобы одним из важнейших округов командовал человек, в чьих военных способностях он сомневался.
И большое выступление Жукова, полное страстных призывов строить укрепрайоны не ближе чем в 100 километрах от границы, — скорее всего, плод его собственной фантазии. Ведь и предыдущие беседы со Сталиным, и существовавшие к тому времени планы стратегического развертывания на Западе, наконец, сам ход только что проведенных игр, доказывали: Красная армия собиралась наступать, а не обороняться. УРы же в глубине собственной территории нужны только той армии, которая не собирается нападать первой, а при нападении противника планирует держать основные силы на линии укрепленных районов на значительном расстоянии от границы. Там с подходом резервов можно остановить неприятеля, а затем контрударом обратить вспять. Но совсем не так собирались действовать Сталин, Тимошенко и сам Жуков. Январские игры отнюдь не были репетицией катастрофы июня 41-го, как думает П.Н. Бобылев. Они представляли собой репетицию будущего советского вторжения в Западную Европу. Но пропагандистский стереотип требовал, чтобы Красная армия всегда наносила удар в ответ на «империалистическую агрессию». Поэтому-то и были даны вводные сведения о нападении на СССР «западных», «юго-западных» и «южных». Чтобы у участвовавших в играх красных командиров не возникало подозрений, будто советская миролюбивая политика — всего лишь ширма для экспансионистских планов. Хотя высшие военачальники, вроде Жукова, не могли не знать правды. На практике в ходе обеих игр отрабатывалось только вторжение советских войск на сопредельные территории. Выступление же по поводу укрепленных районов было сочинено маршалом, чтобы создать у читателей впечатление, будто в проведенных играх «восточные» (Красная армия) оборонялись, а «западные» (вермахт) — наступали.
Советские дивизии («восточные») по своей боеспособности принимались равными немецким дивизиям («западным»), что, как показал опыт Великой Отечественной войны, было большой натяжкой. В действительности в вермахте солдаты и командиры всех уровней были подготовлены гораздо лучше, чем в Красной армии. Все задания командующих во время игр выполнялись в срок, и не возникало трудностей с тыловым обеспечением, а воздушные десанты высаживались в точно назначенных местах (что в войну с советскими десантниками случалось довольно редко). Подобная идеализация в целом играла на руку тому из командующих, кто действовал быстрее и активнее, т.е. Жукову.
В целом же воевать на бумаге было легче, чем в жизни. Вот и в своем докладе о современной наступательной операции Георгий Константинович и его соавторы ничего не говорили о реальных недостатках, свойственных Красной армии в сфере управления, боевой подготовки войск и тылового обеспечения. Но об этом сказали некоторые другие из выступавших на совещании. Так, Штерн поднял «вопрос о самостоятельности и инициативе нашего командира. Этот вопрос имеет особенно большое значение после того, как мы получили большой и полезный опыт в войне с Финляндией и на Халхин-Голе. Этот опыт показывает, что наши люди очень любят действовать компактно (другими словами, сбиваются в кучу, толпу, где можно просто повторять действия соседей, а не думать самому, что именно надо делать в сложившейся обстановке. —
Буденный, в чьем ведении находились все тыловые службы, в своем выступлении на совещании отмечал: «…О немецкой армии пишут, когда она действовала на востоке (очевидно, должно быть: на Западе. —
Мне пришлось в Белоруссии (во время советского вторжения в Польшу в сентябре 1939 года. —
К этому можно добавить, что из-за трудностей в снабжении горючим, неумения ремонтировать технику и нехватки средств связи для управления на марше оба участвовавших в польском походе советских танковых корпуса отстали по темпам движения от кавалерийских дивизий{79}. Все это были те самые «овраги», которые в «бумажных» играх не учитывались и о которых ничего не говорилось и в написанном Баграмяном и Ивановым докладе. Жуков, как кажется, не представлял себе в полной мере недостатков, присущих танковым и механизированным соединениям Красной армии, недооценивал трудности тылового обеспечения войск в боевых условиях. Когда в Великую Отечественную пришлось драться по-настоящему, за все недоработки мирного времени пришлось платить самой дорогой ценой — человеческими жизнями. А Семен Михайлович зря сомневался, что тыл у вермахта работает как часы. Очень скоро Красной армии на собственной шкуре предстояло убедиться в справедливости этой оценки.
Можно предположить, что неудачу «восточных» в первой игре списали на мощь восточнопрусских укреплений и ошибки Мерецкова при планировании игры. Успех же советской стороны во второй игре выглядел вполне закономерным. Его объясняли не просчетами командовавших войсками «западных», «юго-западных» и «южных» Павлова и Кузнецова, а правильностью выбора направления главного удара. Поэтому наиболее близким к истине выглядит то описание разбора игр, которое дает Мерецков — без выступлений Павлова, Жукова, Кулика и прочих, с одной только робкой попыткой начальника управления Генштаба Ватутина заступиться за своего шефа. И о назначении Жукова Сталин объявил сразу же, очевидно, приняв это решение еще до встречи с Мерецковым и другими военачальниками. Основную роль тут сыграло поведение Георгия Константиновича во время оперативно-стратегических игр и его выступление на совещании. Баграмян и Иванов перестарались, написали слишком хороший доклад. Сталин решил, что докладчик вполне подходит для должности начальника Генерального штаба. Никто не вспомнил давнюю аттестацию, подписанную Рокоссовским, где категорически не рекомендовалось привлекать Жукова к штабной работе. На самом деле Георгию Константиновичу лучше всего подошла бы должность, на которую был возвращен Мерецков, — заместителя наркома обороны по вопросам боевой подготовки и военного обучения. Здесь бы Жуков принес куда больше пользы.
Георгий Константинович в мемуарах утверждал, что был не в восторге от нового назначения: «Я ждал всего, но только не такого решения, и, не зная толком, что ответить, растерянно молчал. Потом сказал: «Я никогда не работал в штабах. Всегда был в строю. Начальником Генерального штаба быть не могу». — «Политбюро решило назначить вас», — сказал Сталин, делая ударение на слове «решило».
Понимая, что всякие возражения бесполезны, я поблагодарил за доверие и сказал: «Ну а если не получится из меня хороший начальник Генштаба, буду проситься обратно в строй». — «Ну вот и договорились. Завтра будет постановление ЦК», — сказал Сталин.
Через четверть часа я был у наркома обороны. Улыбаясь, он сказал: «Знаю, как ты отказывался от должности начальника Генштаба. Только что мне звонил товарищ Сталин. Теперь поезжай в округ и скорее возвращайся в Москву. Вместо тебя командующим округом будет назначен генерал-полковник Кирпонос, но ты его не жди, за командующего можно пока оставить начальника штаба округа Пуркаева»»{80}.
В точности повторялась история с Мерецковым. Опять кандидат на высокую должность просил не назначать его, и снова Сталин требовал немедленно принять дела, а в случае если работа не заладится, обещал отпустить с миром на другой пост.
Парадокс, однако, заключался в том, что, согласившись на сталинское предложение, Георгий Константинович, сам того не ведая, возможно, спас себе жизнь. Во всяком случае, если бы Жуков не стал в январе 41-го начальником Генерального штаба РККА, то его карьера вполне могла очень скоро пойти под откос. Ведь тогда герой Халхин-Гола остался бы командовать Киевским округом и имел все шансы повторить судьбу генерала Кирпоноса, погибшего в сентябре 41-го при выходе из киевского окружения, или, в лучшем случае, оказаться в немецком плену. Правда, генерала армии в первые месяцы войны могли назначить и на более высокий пост — главкомом Юго-Западного направления. Такое назначение вряд ли бы предотвратило катастрофу основных сил Юго-Западного фронта на Днепре. Сталин до последнего пытался удержать Киев и запрещал думать об отходе. На Георгия Константиновича могли возложить ответственность за поражение, и не исключено, что в дальнейшем Сталин неохотно назначал бы его командовать фронтами. А на посту начальника Генерального штаба Жуков оказался более защищен от высочайшего гнева. Сталин понимал, что возложить вину за поражения первых месяцев войны на руководство центрального аппарата Наркомата обороны рискованно — в общественном сознании нарком обороны и начальник Генштаба слишком тесно ассоциировались с самим Иосифом Виссарионовичем.
31 января 1941 года Жуков, завершив передачу дел в Киеве, приехал в Москву и на следующий день приступил к исполнению новых обязанностей{81}. Его первоочередной задачей стала подготовка Красной армии к будущей войне. И, к сожалению, далеко не во всем Георгий Константинович здесь преуспел.
Как раз в феврале 41-го началось формирование 20 новых механизированных корпусов, хотя к тому времени еще не было завершено формирование первых 9 мехкорпусов, к созданию которых приступили еще летом 40-го. Жуков, будучи начальником Генштаба, никак не возражал против этого шага. Между тем несложно было понять, что лучше иметь меньшее число полностью укомплектованных корпусов, чем значительно большее число соединений, не оснащенных в должной мере вооружением и техникой. Но гигантомания была свойственна советской военной организации и планированию.
Новые механизированные корпуса имели вдвое больше танков, чем прежние танковые (1031 против 560). Количество же средств связи не увеличилось, а уровень подготовки личного состава оказался еще ниже{82}. Управлять такими корпусами стало практически невозможно. В начале Великой Отечественной войны они превратились в обузу. Сотни неисправных танков, застрявшие на дорогах, только мешали передвижению войск, а потом стали легкой добычей врага. Командир одной из танковых дивизий полковник С.И. Богданов, впоследствии дослужившийся до маршала бронетанковых войск, накануне войны совершенно справедливо утверждал, что его танковая дивизия стала слабее танковой бригады, из которой была развернута: «Бронебойных снарядов очень мало. В экипажах по одному-два бойца из новобранцев. Опытных танкистов при формировании дивизии поставили на должности среднего комсостава: командиры танков стали командирами взводов, механики-водители — помощниками командиров рот по технической части. Штабы полков еще два месяца назад были штабами батальонов… Если бутылку вина разбавить тремя бутылками воды, это будет уже не вино…»{83}Получалась парадоксальная ситуация: чем более интенсивно готовилась Красная армия к войне, тем менее боеспособной она становилась. Количество танков и самолетов постоянно росло, а обеспеченность их опытными экипажами падала. Увеличивался и дефицит горючего, что не позволяло должным образом готовить летчиков и танкистов. Тимошенко и Жуков не могли и не хотели переломить эту опасную тенденцию в развитии советских вооруженных сил.
В феврале 1941 года был также принят мобилизационный план со зловещим названием «Гроза» (окончательная его доработка затянулась до начала войны){84}.[4] Он предусматривал совершенно фантастические сроки приведения в боевую готовность и развертывания по штатам военного времени большинства соединений Красной армии. Так, войска первого эшелона на Западе, включавшие 114 дивизий и укрепрайонов первой линии, а также 85 процентов войск ПВО, все воздушно-десантные войска, более трех четвертей ВВС и 34 артиллерийских полка Резерва Главного Командования должны были завершить отмобилизование в течение 2–6 часов с момента объявления мобилизации. Это следовало сделать за счет призыва приписного состава и использования автотранспорта из близлежащих районов. 58 дивизий второго эшелона завершали отмобилизование на 2–3 сутки. Еще 60 дивизий должны были стать полностью боеготовыми на 4–5 сутки мобилизации, а оставшаяся 71 дивизия — на-6–10 сутки. Авиация полностью отмобилизовывалась на 3–4 сутки, причем все боевые части, непосредственно обслуживающие их тыловые подразделения и первый эшелон войск ПВО, планировалось привести в боевую готовность уже через 2–4 часа после объявления мобилизации{85}. Абсурдность всех этих сроков выявилась лишь с началом войны, когда призывники с недавно присоединенных территорий расходились по домам или переходили на сторону немцев, местный автотранспорт оказался негоден к эксплуатации, а многие самолеты погибли на аэродромах, так и не успев подняться в воздух.
Нельзя сказать, будто о неблагополучном положении с обеспечением мобилизации не поступало в Генштаб никаких сведений. Например, штаб Киевского особого военного округа 2 января 1941 года, когда командующим еще числился Жуков, доносил в Генеральный штаб: «Мобзапас огнеприпасов в КОВО крайне незначительный. Он не обеспечивает войска округа даже на период первой операции… В округе совершенно нет мобзапаса материальной части артиллерии и ручного (стрелкового. —
В «Воспоминаниях и размышлениях» приводится замечательный разговор Жукова со Сталиным, происходивший, судя по всему, в феврале 41-го, еще до начала массовой переброски германских войск на Восток: «Помню, как однажды в ответ на мой доклад о том, что немцы усилили свою воздушную, агентурную и наземную разведку, И.В. Сталин сказал:
— Они боятся нас. По секрету скажу вам, наш посол имел серьезный разговор лично с Гитлером, и тот ему конфиденциально сообщил:
— Не волнуйтесь, пожалуйста, когда будете получать сведения о концентрации наших войск в Польше. Наши войска будут проходить большую переподготовку для особо важных задач на Западе»{88}.
Насчет «переподготовки» или укрытия германских войск от налетов английской авиации (о такой версии со ссылкой на будто бы поступившее к Сталину письмо Гитлера Жуков говорил Симонову){89} Иосифа Виссарионовича обмануть было трудно. В эти объяснения он не верил. Зато не сомневался, что Красная армия сильнее вермахта, у нее гораздо больше танков, самолетов и артиллерии. Поэтому, думал Сталин, Гитлер должен его бояться и принимать оборонительные меры на своих восточных границах против возможного советского нападения. Сам Сталин, вопреки распространенному заблуждению, Гитлера не боялся.
Фюрер и позднее продолжал с генсеком ту же игру. 5 мая 1941 года в Москве встретились германский посол в СССР В. фон Шуленбург и советский посол в Германии В.Г. Деканозов. За неделю до этого Шуленбург виделся с Гитлером и теперь познакомил своего советского коллегу с взглядами фюрера на состояние отношений между Москвой и Берлином. Гитлер, в частности, был недоволен, что СССР пытается распространить свое влияние на Балканы и даже заключил договор с Югославией в самый канун германского нападения на эту страну. Как записал Деканозов в дневнике, «Шуленбург в своей беседе с Гитлером заявил… что слухи о предстоящем военном конфликте Советского Союза с Германией, которые, начиная с января этого года, так усиленно циркулируют в Берлине и в Германии вообще и о которых рассказывают проезжающие через Москву немцы, конечно, затрудняют его, Шуленбурга, работу в Москве… На его заявление Гитлер ему ответил, что он в силу упомянутых действий Советского правительства вынужден был провести мероприятия предосторожности на восточной границе Германии. Его, Гитлера, жизненный опыт научил быть очень осторожным, а события последних лет сделали его еще более осторожным»{90}. После того как концентрация вермахта на Востоке породила слухи о скорой германо-советской войне, Гитлер сделал вид, что, наконец, решился назвать истинную причину своих действий. Никакая эта не переподготовка войск для последующей операции против Англии, а страх перед советскими намерениями силой или демонстрацией силы добиться своих целей. Похоже, что не только Сталин, но и Тимошенко с Жуковым почти до самого 22 июня верили в оборонительный характер германских мероприятий у советских границ и продолжали подготовку наступательной операции. Например, сводка разведывательного отдела штаба Западного особого округа от 5 июня 1941 года отмечала наращивание германских войск у границы. Но в выводах подчеркивалось, что усиление группировки происходит «преимущественно артиллерийскими и авиационными частями», причем одновременно немцы «форсируют подготовку театра путем строительства оборонительных сооружений, установки зенитных и противотанковых орудий непосредственно на линии госграницы, усиления охраны госграницы полевыми частями, ремонта и расширения дорог, мостов, завоза боеприпасов, горючего, организации мер ПВО». Говорилось также, будто «антивоенные настроения в германской армии принимают более широкие размеры»{91}. Подобные донесения, поступавшие в Генштаб, скорее должны были создать у Жукова убеждение, что вермахт готовится к обороне против возможного советского вторжения, но сам на СССР в ближайшее время нападать не собирается. Да и кто рискнет наступать, если солдаты вот-вот могут воткнуть штык в землю! Пропагандистские клише, ничего общего не имевшие с действительным настроением немецких солдат, сослужили плохую службу.
В марте 1941 года был принят новый план стратегического развертывания Красной армии на Западе. В нем были учтены результаты январских игр. Если предыдущий план, одобренный в сентябре 40-го, помимо главного удара советских войск на Юго-Западном направлении, также допускал, в качестве запасного варианта, перенесение основных усилий против восточнопрусской группировки, то теперь было окончательно выбрано юго-западное направление главного удара. В мартовском плане стратегического развертывания подчеркивалось: «Развертывание главных сил Красной армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на Варшавском направлении вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям»{92}. Сталину же нужен был блицкриг. Но и новый план стратегического развертывания, как и предыдущий, недооценивал немецкую группировку на западном направлении. По условиям оперативно-стратегических игр января 1941 года Восточный фронт «западных» (будущая группа армий «Центр») насчитывал всего 20 пехотных дивизий, подкрепленных несколькими танковыми и механизированными соединениями. И в мартовском плане наиболее вероятным считался такой вариант развертывания вермахта, когда к северу от нижнего течения реки Западный Буг и до Балтийского моря (на фронте будущих групп армий «Центр» и «Север») дислоцировалось от 30 до 40 пехотных, от 3 до 5 танковых и от 2 до 4 моторизованных дивизий. В действительности же 22 июня одна только группа армий «Центр» располагала не меньшим числом соединений: 29 пехотных, 9 танковых, 6 механизированных и 1 кавалерийская дивизия и 1 механизированная бригада. Тимошенко и Жуков были уверены, что главные свои силы вермахт сосредоточит к югу от Бреста. Здесь предполагалось появление до 110 пехотных, до 14 танковых и до 10 моторизованных немецких дивизий, подкрепленных 30 румынскими и 20 венгерскими пехотными дивизиями и 2 венгерскими мотобригадами. Как мы уже ранее убедились, по пехоте силы Германии и ее союзников были преувеличены раза в полтора, а по танкам и самолетам — еще больше. Так, мартовский план предусматривал, что для нападения на СССР Германия может сосредоточить около 10 тысяч танков и до 10 тысяч самолетов, что превышало общий парк танков и самолетов вермахта соответственно в 2,5 и в 3 раза. Реально же выделенное для нападения на Советский Союз количество боевой техники было меньше фигурировавших в расчетах Генштаба Красной армии цифр — в 3 раза по танкам и почти в 5,5 раза по самолетам.
В мартовском плане стратегического развертывания Красной армии на Западе утверждалось: «Германия вероятнее всего развернет свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии, с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину». Но на самом деле Жуков и Тимошенко и Сталин в скорое нападение Гитлера на СССР не верили, хотя в том же плане и признавалось: «Документальными данными об оперативных планах вероятных противников, как по Западу, так и по Востоку, Генеральный штаб не располагает». Слова об агрессивных германских планах по захвату Украины понадобились только для того, чтобы замаскировать собственные планы нападения на Германию и связанное с этим создание мощнейшей ударной группировки советских сил на юго-западе. Но этот замысел оставался в тайне лишь от командующих округами и армиями. Сталин, Тимошенко, Жуков, по всей вероятности, и Буденный, а также (это уж наверняка!) некоторые генералы Генерального штаба знали, как на самом деле развернутся события, кто на кого должен напасть и когда именно. Потому что на том же плане стратегического развертывания, датированном 11 марта 1941 года генерал-лейтенант Ватутин в разделе, где ставились задачи будущему Юго-Западному фронту, сделал очень красноречивую пометку: «Наступление начать 12.6»{93}. Это могло означать только одно: в то время нападение на Германию планировалось начать 12 июня 1941 года, нанося главный удар на юго-западном направлении, в полном соответствии с ходом и результатами второй из январских оперативных игр.
Сторонники старой версии о неготовности СССР к войне в 41-м и об отсутствии у Сталина агрессивных намерений в отношении Германии готовы если не приписать подобную пометку личной инициативе Николая Федоровича, то создать целую теорию об особой позиции военного руководства, выступавшего за нанесение превентивного удара по изготовившемуся к броску на Восток вермахту, но не нашедшего поддержки у политического руководства и лично у Сталина. Ну, насчет Ватутина вроде бы все ясно. Конечно же, не его дело было определять срок начала возможного наступления. Отважься Николай Федорович на такое, — его в Генштабе и близко бы не было. Между тем до самой своей гибели в 1944 году Ватутин пользовался доверием Сталина и командовал важнейшими фронтами, что было бы невозможно, прояви он в марте 41-го такое вопиющее самоуправство. Нет, дату 12 июня Ватутин мог поставить только по указанию непосредственного начальника — Жукова, а тот, в свою очередь, не мог определить этот срок без согласования с наркомом Тимошенко. Что же касается версии об особой позиции руководителей Красной армии, то, на первый взгляд, она не столь абсурдна. Ведь в той же Германии генералы и адмиралы неоднократно пытались убедить Гитлера, правда, без особого успеха, принять те или иные политические планы и перенести главные усилия на тот или иной театр войны. Также и в Англии и США военные отстаивали перед политическим руководством собственные планы ведения боевых действий (хотя и в этом случае решающее слово всегда оставалось за политиками). Но и в западных странах военные руководители никогда по собственной инициативе не разрабатывали планов «превентивного удара» или нападения на кого-либо из вероятных противников. В СССР же подобная ситуация была в принципе невозможна.
Поделиться книгой: