Помоги проекту - поделись книгой:
О.В. Романько
КОРИЧНЕВЫЕ ТЕНИ В ПОЛЕСЬЕ.
БЕЛОРУССИЯ 1941-1945
…Я клянусь, что скорее отдам свою жизнь, чем допущу, чтобы моя жена и дети, родители и сестры и весь белорусский народ снова терпели большевистские издевательства и неволю…
ОТ АВТОРА
«Партизанская республика»… Если спросить любого человека, который получил школьное образование в Советском Союзе, о чем идет речь, то он, вне всякого сомнения, ответит, что речь идет о Белоруссии. Да, именно так это, независимое ныне государство, еще недавно определялось во всех работах, посвященных Великой Отечественной войне. В этом названии отразилось все: и прекрасные условия для «малой войны», и количество партизанских отрядов, и героизм «народных мстителей» в их борьбе против немецких оккупантов. Однако, и внимательный читатель не мог этого не понимать, дело было не только в партизанах. Давая Белоруссии такое название, историки и публицисты как бы подразумевали, что всё, без исключения, население этой республики либо было «народными мстителями», либо сочувствовало им. Без сомнения, фактически так оно и было. Но, и это сейчас уже не является секретом, были и те, кто вполне искренне мог произносить слова, взятые эпиграфом данной работы, то есть идти на сотрудничество с врагом во имя каких-то своих целей.
В научной литературе деятельность этих лиц определяется одним словом — коллаборационизм. Надо ли говорить об актуальности этой проблемы? На наш взгляд, она несомненна. И не только с чисто академической точки зрения. Многие общественно-политические «вызовы» современности, на которые вынуждено «отвечать» все наше постсоветское общество, уходят своими корнями именно в годы Второй мировой войны и связаны именно с проблемой коллаборационизма. Более того, эти «вызовы» не просто связаны с ней, а являются прямым следствием тех неоднозначных и трагических событий, когда более миллиона советских граждан разных национальностей встали в ряды германской армии и сражались против своих соотечественников до самых последних залпов войны.
Советская историография трактовала выбор коллаборационистов однозначно отрицательно. Что ж, такая позиция, конечно, не давала возможности даже приблизиться к объективному пониманию этой проблемы. Тем не менее, как это ни парадоксально, на то были свои причины. Как сейчас известно, большинство коллаборационистских проявлений было густо замешано на проявлениях национализма и русофобии. И это другая сторона проблемы сотрудничества советских граждан с военно-политическими структурами Третьего рейха. Кто-то делал это, исходя из социальных и антикоммунистических мотивов, а кто-то — руководствуясь мифами своей националистической идеологии.
Сейчас трудно сказать, что в тех условиях было лучше: замалчивать или всесторонне обсуждать эту болезненную тему? Фактом остается только то, и все мы тому свидетели, что в непростых социально-политических условиях, сложившихся после распада Советского Союза, националистическая подоплека коллаборационизма проявилась полностью. Во многом это было связано с так называемым национальным возрождением в бывших советских республиках. Зачастую этот процесс сводился к пересадке на постсоветскую почву тех идей, которые духовные предшественники нынешнего поколения националистов выработали до Второй мировой войны, а уже развили и попытались реализовать при содействии нацистов. И как бы дико это ни прозвучало, по целому ряду причин, главными из которых были «борьба с коммунизмом и русским империализмом», большинство коллаборационистов были объявлены национальными героями. Так, например, произошло во всех республиках Прибалтики. Кое-где, как, например, на Украине, вопрос об их признании таковыми был поставлен на повестку дня, но благодаря сопротивлению большинства населения так и не сдвинулся с «мертвой точки». Чем все это можно объяснить? Скорее всего, короткой историей государственности этих народов, когда в ее «актив» записывается любое событие, даже самого сомнительного характера. С подобной точкой зрения можно соглашаться или нет, однако и не замечать ее тоже не стоит. И события так называемой «оранжевой революции», которая не так давно произошла на родине автора, яркое тому подтверждение.
В целом все сказанное касается и белорусских коллаборационистов. Нельзя сказать, что эта проблема была «обойдена вниманием» исследователей и не нашла своего отражения в историографии Второй мировой войны. И хотя интерес к ней значительно уступает интересу, например, к украинскому национализму и коллаборационизму, вопросы, связанные с их белорусской разновидностью, затрагивали в своих работах и советские, и зарубежные, и эмигрантские авторы. Однако, пытаясь в меру своих возможностей и взглядов быть объективными, все они не смогли избежать одной и той же, но разнонаправленной тенденции: либо принизить роль белорусских коллаборационистов, низведя их до уровня обычных предателей, либо поднять эту роль до таких высот, какой она не мыслилась даже этим коллаборационистам. Как обычно, истина лежит где-то посередине.
Разумеется, ни автор, ни его исследование не претендуют на эту истину. Как ни парадоксально прозвучит, но, даже опираясь на самые редчайшие и достоверные документы, трудно быть объективистом. «Чем же тогда является эта книга?» — спросит читатель. Скорее, это своего рода приглашение к дальнейшему конструктивному обсуждению поставленных вопросов, к дискуссии, какой бы острой она ни была. Тем не менее автор надеется, что его книга станет еще одним, пусть небольшим, но шагом к пониманию такой болезненной, сложной и многогранной проблемы, какой и по сей день еще является проблема коллаборационизма.
Автор выражает глубокую признательность всем тем, кто любезно согласился предоставить свои материалы и помощь для подготовки данной работы. Прежде всего мне хотелось бы поблагодарить Антонио Муньоса (Нью-Йорк, США), без всесторонней поддержки которого этот проект был бы вряд ли осуществим. Кроме него большая помощь была оказана со стороны следующих лиц: Эдгар Бюттнер (Фрайбург, Германия), Джордж Нэйфзигер (Уэст-Честер, Огайо, США), Самуэль Митчем (Монро, Луизиана, США) и, к сожалению, ныне покойный доктор Иоахим Хоффманн (Эбринген, Германия).
Отдельную большую благодарность автор выражает всем сотрудникам Государственного архива Автономной Республики Крым (Симферополь, Украина), Национального архива Республики Беларусь (Минск, Беларусь), Белорусского Государственного архива кино-, фото- и фонодокументов (Дзержинск, Беларусь) и Федерального военного архива ФРГ (Фрайбург, Германия), которые оказали неоценимую помощь в подборе документов и материалов для этой книги.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ: КОЛЛАБОРАЦИОНИЗМ И ПОЛИТИКА ГЕРМАНСКОГО РУКОВОДСТВА В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Осмысление такого сложного общественно-политического явления Второй мировой войны, как коллаборационизм, невозможно без понимания того, какую роль в своей политике отводило ему германское руководство.
Классик немецкой военной мысли Карл фон Клаузевиц писал: «Война в человеческом обществе… есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами»{1}.
Следовательно, военные события являются производными и зависят от событий политических. Это нельзя не учитывать и при рассмотрении вопроса о создании и использовании белорусских добровольческих формирований в составе германских вооруженных сил.
Процесс создания и использования любых иностранных добровольческих формирований напрямую зависел от внешней и оккупационной политики нацистской Германии. Они же, в свою очередь, находились под непосредственным воздействием тех изменений в германской национальной политике, которые происходили под влиянием на нее тех или иных органов власти нацистского государства. При этом наиболее тесная зависимость прослеживалась по линии «оккупационная политика — национальная политика», то есть изучать первую и все ее аспекты без учета второй попросту не представляется возможным. Внешняя же политика играла подчиненную роль, так как основным контингентом иностранных добровольцев были граждане именно оккупированных территорий и государств. В целом немецкая оккупационная политика зависела от следующих факторов:
• национального состава населения оккупированной территории;
• того, какие немецкие органы осуществляли оккупационную политику на данной территории;
• изменений на фронтах войны.
Как только менялся один из этих факторов, изменялась обычно и вся оккупационная политика, а ее руководители должны были пересматривать свои методы.
Главной задачей проведения любой оккупационной политики является обеспечение лояльности населения оккупированной территории. Этого можно добиться разными методами, одним из которых является привлечение его к сотрудничеству. В исторической литературе[1] эта политика нацистов получила название коллаборационизма, который не был однозначным явлением, а состоял из политической, экономической и военной модификаций[2].
Военный коллаборационизм в данном случае — это и есть участие иностранных граждан в войне на стороне Германии в составе добровольческих формирований. Эта категория коллаборационизма была тесно связана и зависела от развития коллаборационизма политического, который заключался в сотрудничестве с оккупантами посредством участия в работе органов самоуправления при оккупационной администрации или в различных «национальных правительствах», «советах» и «комитетах», как на оккупированной территории, так и в самой Германии.
Исходя из методов и средств, использовавшихся немецкими оккупационными властями, а также согласно степени применения ими различных модификаций коллаборационизма, немецкую оккупационную политику на территории СССР можно разделить на два этапа.
Проводя оккупационную политику на первом этапе (июнь 1941 — декабрь 1942 года) немцы в качестве основного ее метода использовали террор и принуждение: пока вермахт одерживал на фронтах победы, а в тылу еще не развернулось мощное партизанское движение, союзники среди местного населения Гитлеру нужны не были. «Даже если в конкретных обстоятельствах окажется проще обратиться за военной помощью к каким-нибудь завоеванным народам, — заявил он на одном из совещаний, — это будет ошибкой. Рано или поздно они обратят оружие против нас…»{2}.
Поэтому, привлечение населения к сотрудничеству было ограничено в целом следующими моментами: разрешением на очень урезанное самоуправление и культурную деятельность; использованием «хиви» (объяснение этого термина смотри ниже) или набором добровольцев в части вспомогательной полиции и некоторыми послаблениями в сфере торговли и землепользования.
Точка зрения Гитлера была доминирующей и отражала реальные воззрения большинства членов нацистской партии на проведение «восточной» политики[3]. С ней, разумеется, соглашались почти все, во всяком случае внешне. Однако, несмотря на всю тоталитарность немецкой идеологической машины, существовало, как минимум, еще четыре точки зрения, отличных от мнения Гитлера. В целом за основу был взят общий тезис: население оккупированных восточных областей надо активнее привлекать к сотрудничеству. Вся же разница этих точек зрения заключалась только в методах, средствах, масштабах и акцентах предполагаемого сотрудничества.
Первую из них назвать политически или идеологически обоснованной позицией довольно трудно. Скорее, эта точка зрения была вызвана к жизни сиюминутным стечением обстоятельств. Тем не менее не упомянуть ее нельзя, так как на низовом административном уровне роль свою она, безусловно, сыграла. Так, некоторые чиновники и офицеры военной оккупационной зоны полагали, что советские граждане станут лояльнее, если относиться к ним «по-джентльменски». Как правило, это были далекие от политики люди, убеждения которых базировались на опыте Первой мировой войны{3}.
Следующая точка зрения на «восточную» политику получила в историографии наименование «утилитаризма». От первой позиции она отличалась уже тем, что ее носителем была вполне обособленная (хотя и далеко не единая) группа лиц (как убежденных гитлеровцев, так и не принадлежащих к нацистской партии), которая предполагала действовать по определенной программе. Как уже понятно из самого названия этой группы, идеологии и политики в ее действиях было чуть больше, чем у предыдущей. Главной же целью сторонников политики «утилитаризма» была максимальная польза, которую могла извлечь Германия из сотрудничества с местным населением. Интересно, что негласным лидером нацистского крыла «утилитаристов» являлся такой хитрый политик, как министр пропаганды и народного просвещения Третьего рейха доктор Йозеф Геббельс. В частности, он считал, что прежде всего надо усилить пропагандистскую обработку «восточных» народов, изъяв из нее все упоминания об их неполноценности, колониальном характере войны Германии против СССР и т.п. На место этих тезисов должны были быть поставлены туманные обещания свободы и независимости, но только в будущем, после окончания войны. Такие, например, указания содержатся в одном из документов его министерства, озаглавленном «О пропагандистской обработке европейских народов» и разосланном 15 февраля 1943 года всем высшим функционерам нацистской партии и местным руководителям пропаганды. В нем, в частности говорилось: «Нельзя называть восточные народы, ожидающие от нас освобождения, скотами, варварами и т.д. и в этом случае ждать от них заинтересованности в германской победе»{4}.
«Утилитаризм» доктора Геббельса был больше связан с психологической войной и не шел дальше обычных пропагандистских лозунгов. Тем более было неясно, как скоро такая политика принесет желаемые плоды. Однако у этой позиции было еще одно крыло — военное, адепты которого обращали внимание исключительно на практическую сторону сотрудничества с населением оккупированных советских территорий и советскими гражданами вообще. Прежде всего, ими были высшие офицеры германского вермахта, заинтересованные в как можно большей эффективности этого сотрудничества, причем в кратчайшие сроки. Так, наиболее масштабной акцией данной группы лиц стало привлечение советских военнопленных в ряды так называемых «добровольных помощников», или «хиви». Вот в целом и все их достижения. Остается добавить, что наиболее выдающимся выразителем этой точки зрения являлся генерал-квартирмейстер Генштаба сухопутных войск генерал-майор Эдуард Вагнер{5}.
И сторонники отношения к советскому населению «по-джентльменски», и «утилитаристы» сыграли, конечно, свою определенную роль в возникновении и развитии коллаборационизма. Однако их значение не стоит преувеличивать. Во-первых, обе эти позиции были всего лишь модификациями (пусть и несколько неожиданными) гитлеровской политики и поэтому уже
Носителями еще одной точки зрения был ряд офицеров вермахта среднего звена и немецкие политики и дипломаты «старой школы», которые считали, что «восточные» народы надо использовать самым активным образом, привлекая их как к военной, так и политической борьбе против большевизма. Они также считали, что с гражданами оккупированных советских территорий надо обходиться по-человечески, но дать им какую-нибудь реальную перспективу надо уже сейчас. Следует сказать, что многие из этих офицеров оказались замешанными в неудавшемся заговоре против Гитлера 20 июля 1944 года. Одним из проектов этой группы было так называемое власовское движение и Русская освободительная армия (РОА), в которых они видели не только инструменты в войне против СССР, но и будущих союзников ненацистской Германии.
Главным отличием этой группы от двух предыдущих было то, что особое внимание они уделяли национальному вопросу в «восточной» политике. Так, один из ее лидеров граф Клаус фон Штауффенберг считал, что прежде всего надо завоевать симпатии русского народа. Другие же народы СССР он считал полностью подчиненными русскому, а их национальные движения — слабыми и незначительными. По его мнению, они вряд ли могли бы стать серьезными союзниками Германии, а «все заигрывания с ними могли только помешать союзу с русским народом, который очень болезненно относится к территориальной целостности своего государства»{6}.
Во многом благодаря усилиям этой группы, которая пользовалась определенной поддержкой в Верховном командовании вермахта (ОКВ), 6 июня 1941 года был составлен документ «Указания по применению пропаганды по варианту “Барбаросса”». Интересно, что в этом, сугубо специальном документе, наряду с тем, что «противниками Германии являются не народы Советского Союза, а исключительно еврейско-большевистское советское правительство», было подчеркнуто, что «пока не следует вести пропаганды, направленной на расчленение СССР на отдельные государства»{7}.
Главный теоретик нацизма и эксперт по внешнеполитическим вопросам
Как видно, германское военно-политическое руководство не имело единой точки зрения на «восточную» политику вообще и на коллаборационизм, как один из методов ее проведения, в частности. Представители каждой из указанных групп считали себя ее главными творцами и проводниками, а свою точку зрения — единственно верной. Не было у них и какой-либо единой концепции национальной политики. Это соперничество сохранится до конца войны и, естественно, наложит свой отпечаток на процесс создания и использования «восточных» добровольческих формирований. Позднее к ним присоединится еще один человек, претендующий на монополию в этом вопросе, — рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Однако это будет гораздо позже. Пока же, после краха надежд на молниеносную войну, необходимо было предпринять какие-нибудь шаги для выработки общей концепции, хотя бы временной.
18 декабря 1942 года, накануне Сталинградской катастрофы, в Берлине состоялась конференция представителей нацистского военно-политического руководства, отвечавших за проведение «восточной» политики. Основной темой конференции был вопрос о возможности более широкого привлечении советского населения к сотрудничеству с немцами. Целым рядом мер предполагалось обеспечить вермахт пополнением, увеличить отряды по борьбе с партизанами и решить вопрос с нехваткой рабочей силы в самой Германии. Вывод, сделанный на конференции, — пишет английский историк Аллан Буллок, — «был выражен двумя предложениями: сложность создавшегося положения делает настоятельным позитивное сотрудничество населения. Россия может быть сокрушена только русскими»{9}. В данном случае под русскими подразумевались все народы Советского Союза.
Исходя из этих установок, нацисты были вынуждены провести некоторые «реформы» в своей оккупационной политике на территории СССР. В целом они были сведены к следующим моментам:
• населению оккупированных территорий давалась какая-нибудь «политическая цель» (иногда вплоть до обещания независимости) и делались определенные уступки в обращении с ним. Обычно эта цель заключалась в разрешении на ограниченное участие в решении управленческих и административных вопросов{10};
• политическим лидерам того или иного национального движения, которые считали себя союзниками Германии, обещалось создание собственных вооруженных сил. Первое время они должны были находиться под немецким контролем, а со временем, перейти под национальное командование{11};
• в качестве действенного стимула при создании подобных «вооруженных сил» всем, вступившим в них, обещались всяческие льготы и привилегии экономического характера: начиная от денежного вознаграждения и заканчивая наделением земельными участками семей добровольцев{12}.
Обещание создать «национальные вооруженные силы» было одним из ключевых моментов на втором этапе проведения немецкой оккупационной политики. И если немцы преследовали здесь уже чисто военные цели, лишь слегка прикрывая их политическими, то лидеры национальных движений имели иную точку зрения:
•думая, что Германия выйдет ослабленной из войны, они надеялись использовать свои вооруженные силы как инструмент давления на нее и
• если Германия в конце концов уйдет с территории их государств, использовать их как орудие борьбы со своими политическими противниками.
Планируя создание подобных вооруженных сил, немцы обещали лидерам национальных движений включить в них все добровольческие формирования, укомплектованные представителями данного народа. Однако в военно-политической обстановке тех дней это было не так легко сделать.
Следует отметить, что соперничество различных группировок в немецком военно-политическом руководстве за влияние на национальные движения наложило свой отпечаток и на взаимоотношения их лидеров. Например, те, кого поддерживал Розенберг, отказывались сотрудничать с теми, за кем стоял Гиммлер. Наиболее отчетливо это проявилось в истории с созданием Комитета освобождения народов России (КОНР). Националы попросту отказались сотрудничать с его лидером генералом Андреем Власовым[4] на том основании, что это «очередная русская затея». Эта борьба продолжалась вплоть до капитуляции Германии и явилась причиной того, что немцы так и не смогли создать «единый антибольшевистский фронт народов»{13}.
Иностранные добровольческие формирования, несмотря на, своего рода уникальность, не были, как таковые, отдельной категорией германских вооруженных сил. В целом процесс их создания зависел от тех же причин, что и процесс проведения оккупационной политики, и в нем также можно выделить два этапа. Однако такая характеристика иностранных добровольческих формирований является несколько абстрактной и нуждается в дальнейшем разъяснении.
В нормативных документах германского военного командования и полицейского руководства по использованию «местных вспомогательных сил на Востоке» все контингенты добровольцев из числа советских граждан строго различались. В целом выделялись следующие категории:
• «добровольные помощники», или «хиви»
• вспомогательная полиция по поддержанию порядка в тыловых районах
• боевые части добровольческих формирований
Что касается первой категории — «хиви», то это были лица, завербованные командованием немецких частей и соединений, стремившихся таким образом покрыть недостаток в живой силе. Первоначально они использовались в тыловых службах в качестве шоферов, конюхов, рабочих по кухне, разнорабочих, а в боевых подразделениях — в качестве подносчиков патронов и саперов. Со временем их стали использовать и в боевых операциях наравне с немецкими солдатами. Следует сказать, что численность «хиви» постоянно увеличивалась при фактическом уменьшении штатов немецкой пехотной дивизии. Так, штаты пехотной дивизии, установленные со 2 октября 1943 года, предусматривали наличие 2005 добровольцев на 10 708 человек немецкого персонала, что составляло около 15% от ее общей численности. В танковых и моторизованных дивизиях численность «хиви» должна была составлять соответственно 970 и 776 человек, что тоже равнялось 15%. К концу войны эта категория «восточных» добровольцев насчитывала 665–675 тыс. человек и нанялась самой многочисленной{15}.[5]
Появление второй категории добровольческих формирований — попытка оккупационных шіастей решить проблему нехватки охранных частей. То есть подразделения вспомогательной полиции создавались в целях поддержания общественного порядка на оккупированных территориях и борьбы с партизанским движением. Первой начала создаваться вспомогательная полиция в зоне ответственности военной администрации. Главной особенностью этой полиции было то, что ее подразделения были абсолютно не унифицированными во всех смыслах и создавались без всякой системы. И хотя в тыловых районах групп армий «Север», «Центр» и «Юг» ее формирования назывались соответственно «местные боевые соединения»
6 ноября 1941 года рейхсфюрер СС Гиммлер издал приказ, согласно которому все «местные полицейские вспомогательные силы», действовавшие на территории, перешедшей под юрисдикцию гражданской оккупационной администрации, были реорганизованы в части «вспомогательной полиции порядка». Цели и задачи новой полиции ничем не отличались от целей и задач формирований, созданных для охраны тыла армий и групп армий. Единственным отличием в данном случае было то, что они подчинялись не военным, а полицейским властям (зачастую происходило обычное переподчинение частей «милиции», «самообороны» или «ополчения» от местного армейского коменданта местному полицейскому чиновнику — соответствующему фюреру СС и полиции). В зависимости от их назначения принято выделять следующие категории «вспомогательной полиции порядка»:
• полиция индивидуальной службы в городах и сельской местности
• батальоны «вспомогательной полиции порядка»
• вспомогательная пожарная полиция
• вспомогательная охранная полиция
Последней категорией «восточных» добровольческих формирований являлись их боевые части. Это были либо отдельные соединения (дивизии и корпуса, что было крайне редко), либо полки и подразделения (батальоны и роты) в составе вермахта и войск СС. Они создавались с целью их применения на фронте, однако зачастую могли использоваться и как формирования предыдущих категорий, главным образом в качестве охранных частей. Наиболее значительными из них следует признать Вооруженные силы КОНР, 15-й Казачий кавалерийский корпус, 162-ю Тюркскую пехотную дивизию, а также шесть национальных дивизий войск СС. К концу войны в них проходили службу 470–475 тыс. «восточных» добровольцев{19}.
Следует сказать, что кроме этих, основных, категорий добровольческих подразделений, имевших массовый характер, своих добровольцев также имели и немецкие спецслужбы. В вермахте их привлекали в подразделения абвера, тайной полевой полиции и полевой жандармерии, а в полицейских структурах — в части СД.
Таким образом, с уверенностью можно сказать, что в течение второй мировой войны в германских вооруженных силах прошли службу 1,3–1,5 млн. советских граждан — большинство добровольно, остальные же — в результате различной степени призывных компаний{20}.
Процесс создания и использования белорусских добровольческих формирований был в целом похож и имел в своей основе те же политические и военные причины, которые сыграли роль в создании подобных формирований из других народов СССР. Однако он имел и свои отличия, зависевшие от предвоенного развития Белоруссии и особенностей немецкого оккупационного режима в этой республике.
ГЛАВА 1.
БЕЛОРУССИЯ В ГОДЫ НЕМЕЦКОЙ ОККУПАЦИИ (1941–1944): ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА ПРОБЛЕМУ
ГЕРМАНСКИЙ ОККУПАЦИОННЫЙ РЕЖИМ НА ТЕРРИТОРИИ БЕЛОРУССИИ
«Германия в три руки творила свое преступление над русским народом, — писал эмигрантский мемуарист Александр Казанцев, — армия, Восточное министерство и СС. Все три они были подчинены одной воле Гитлера, но каждая имела свои специфические особенности»{21}. Таким образом, в аллегорической форме, подчеркивалось, что проведение оккупационной политики на территории СССР было возложено на соответствующие органы германского государства, вермахта и аппарата СС.
Рассмотрим каждую из указанных форм оккупационной администрации.
Пожалуй, будущее устройство гражданского управления на оккупированных территориях СССР вызвало наибольшее количество споров среди нацистского военно-политического руководства. Дело в том, что, если военное управление могло носить только временный характер, а аппарат СС, в принципе, не имел права вмешиваться в вопросы администрирования, ограничиваясь выполнением исключительно полицейских функций, гражданская администрация, напротив, должна была стать переходной формой на пути к будущему политическому устройству всего «восточного пространства». Каким оно будет после победы Германии? На этот вопрос надо было ответить уже сейчас, и с как можно большей политической ясностью.
Не вызывает сомнения, что устройство будущей гражданской оккупационной администрации напрямую зависело от тех концепций национальной политики, которые имели хождение среди различных группировок немецкого военно-политического руководства. Выше уже было достаточно сказано о них. Здесь же необходимо подчеркнуть, что не все они приняли участие в разработке политической линии будущей оккупационной политики. Фактически, к этому делу был допущен только Альфред Розенберг, который считался признанным экспертом по внешнеполитическим и национальным вопросам. Его же основным оппонентом, как это не покажется странным, стал… сам Гитлер, который также имел свой взгляд на «восточную политику». Ее основные тезисы будущий фюрер германской нации сформулировал еще в 20-х годах прошлого века, когда писал в «Майн кампф»: «Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политики довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке… Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены»{22}. В целом, это была только генеральная линия. Хоть и ясно сформулированная, она тем не менее страдала одним недостатком: не было понятно, как ее проводить.
Взгляды Розенберга на национальный вопрос в Советском Союзе и его будущее политическое устройство хорошо известны. Его идеалом была слабая аграрная Московия, окруженная со всех сторон санитарным кордоном из зависимых от Германии государств — бывших республик СССР. Мнение Гитлера по этому поводу менее известно. Многие исследователи обычно приводят вышеуказанную цитату и пишут, что фюрер был сторонником полного подчинения указанных территорий и противником любой национальной политической администрации на них. Отчасти это справедливо. Но нужно сказать, что это мнение стало таким только перед самым нападением на СССР и продолжало оставаться неизменным на протяжении всей войны[6]. После же написания «Майн кампф» и до самой разработки плана «Барбаросса» взгляды Гитлера на «восточную политику» претерпели значительную эволюцию.
Следует сказать, что, по словам американского исследователя Александра Даллина, «фюрер слабо разбирался в нюансах национальных концепций его окружения». Тем не менее сразу же после прихода нацистов к власти он считал, что целью германской политики на Востоке должен быть «альянс с Украиной, Поволжьем, Грузией и т.п. Но не альянс равных партнеров, а союз вассальных государств без отдельной армии, политики и экономики»{23}.
События 1938–1940 годов показали, что такой ход событий вполне возможен. Именно в эти годы были созданы протекторат Чехии и Моравии, генерал-губернаторство в Польше и марионеточные правительства в Словакии и Норвегии. Поэтому, когда 22 июля 1940 года на совещании в Генштабе сухопутных войск обсуждался вопрос о будущей войне против СССР, Гитлер поставил перед своими генералами следующие политические задачи: «Украинское государство, Федерация Балтийских государств, Белоруссия…»{24}.
Поначалу это заявление можно было понимать как угодно, вплоть до того, что Гитлер планировал создание этих независимых государств. Однако уже неделю спустя он дал более ясно понять, что он подразумевает под «независимостью» для этих регионов. Начальник Генштаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер так передавал слова фюрера: «Окончательно Украина, Белоруссия, Прибалтика — нам…»{25}. То есть подразумевалось, что после победы эти территории будут присоединены к Рейху. В период же войны там вполне допускалась какая-нибудь администрация. Следует сказать, что здесь Гитлер зашел наиболее далеко в своем планировании будущего устройства «восточных территорий». Последующие события показали, что он значительно охладел к идее альянса вассальных государств на территории СССР.
Вопрос о будущем политическом устройстве Советского Союза был вновь поднят только в марте 1941 года, когда приготовления к войне против него были уже на завершающей стадии. В этот период Гитлер был настроен уже более радикально. Он не отказался окончательно от идеи административного деления «восточного пространства». Однако теперь фюрер считал, что это не должны быть, пусть и вассальные Германии, но независимые государства (даже если их независимость будет только фикцией). Вся оккупированная территория СССР должна быть поделана на административные единицы, которые напрямую и полностью будут подчиняться Германии. То есть предполагалось создать, что-то вроде древневосточных сатрапий, но на новый лад. По мнению Александра Даллина, такая эволюция во взглядах Гитлера произошла из-за изменений политической и военной обстановки, имевшей место в течение этого года. Если в 1939 и начале 1940 года он мог вполне искренне говорить о создании независимых Украины, Белоруссии и Прибалтики, чтобы, таким образом, воздействовать на английскую, французскую и советскую дипломатию, а также оказывать контрвоздействие на политику польского эмигрантского правительства, то теперь такие игры Гитлеру нужны не были. Как известно, слета 1940 года нацистская Германия была хозяином всего европейского континента{26}.
Цели в войне против СССР были окончательно определены 30 марта 1941 года на совещании Гитлера и германского военно-политического руководства. С военной точки зрения они должны были заключаться в достижении линии «Архангельск — Астрахань», а с политической — необходимо было сделать так, чтобы «никакая организованная сила не могла противостоять немцам по эту сторону Урала». В заключение своего выступления Гитлер выразился более конкретно: «Наши задачи в отношении России — разгромить ее вооруженные силы, уничтожить государство». Для управления же захваченными советскими территориями фюрер предлагал создать «протектораты»: в Прибалтике, на Украине и в Белоруссии{27}. Слово «протекторат» здесь взято в кавычки намеренно. Конечно, это не должны были быть протектораты как в Чехии и Моравии. Скорее, это была только политическая ширма.
Это мартовское совещание знаменательно еше и тем, что на нем все вопросы будущего административно-политического планирования на «восточных» территориях были переданы в ведомство Розенберга. Теперь только он и его подчиненные могли заниматься этим. Уже 2 апреля 1941 года рейхсляйтер представил первый меморандум, в котором полностью отразил свои политические взгляды и концепцию решения национального вопроса в СССР. В целом Розенберг предлагал разделить его на семь регионов:
• Великороссия с центром в Москве;
• Белоруссия с Минском или Смоленском в качестве столицы;
• «Балтенланд» (Эстония, Латвия и Литва);
• Украина и Крым с центром в Киеве;
• Донская область с Ростовом-на-Дону в качестве столицы;
• Кавказский регион;
• Туркестан (российская Центральная Азия).
Согласно концепции, изложенной в этом документе, Россия (или, вернее, то, что от нее оставалось) должна была быть отрезана от остального мира кольцом нерусских государств. Однако это было еще не все: по замыслу Розенберга она еще и теряла целый ряд территорий с русским населением. Так, Смоленск должен был отойти к Белоруссии, Курск, Воронеж и Крым — к Украине, а Ростов-на-Дону и нижняя Волга — к Донской области. В будущей России «полностью уничтожалась еврейско-большевистская администрация», а сама она «должна была быть подвергнута интенсивной экономической эксплуатации» со стороны Германии. Кроме того, это территориальное образование получало статус гораздо ниже, чем даже у окружавших его «государств», чтобы служить своего рода «приемником» для всех «нежелательных элементов с их территорий»{28}.
Этот план вызвал существенные замечания Гитлера, который считал, что деление будущей оккупированной территории не должно быть таким дробным, а создаваемые административные единицы — искусственными. Например, организация отдельной Донской области не была, на его взгляд, обусловлена ни политически, ни экономически, ни даже с точки зрения национальной политики. Это же касалось и Белоруссии. Фюрер считал, что она должна быть объединена с Прибалтикой — так будет удобно с административной точки зрения. И такие замечания были высказаны практически по всем пунктам меморандума Розенберга. Однако следует признать, что его генеральной линии они почти не затронули. Гитлер ничего не имел против таких пассажей, в которых шла речь о «дальнейшей дифференциации среди населения оккупированных территорий», «украинском народе и его свободе», «освобождении народов Кавказа» и «спасении эстонской, латышской и литовской наций». Что же касается «России или русских территорий, то о каких-либо изменениях в их судьбе не могло быть и речи»{29}.
20 июня 1941 года в Берлине состоялось совещание высшего военно-политического руководства Германии, на котором Розенберг представил Гитлеру новый план будущего административно-политического устройства того, что должно было остаться от СССР. Согласно этому плану предполагалось создать пять административных единиц — рейхскомиссариатов
• «Московия» (центральные области России),
• «Остланд» (Прибалтика и Белоруссия),
• «Украина» (большая часть Украины и Крым),
• «Кавказ» (Северный Кавказ, Закавказье и Калмыкия) и
• «Туркестан» (Средняя Азия, Казахстан, Поволжье и Башкирия).
Поделиться книгой: