Юлий Цезарь. Жрец Юпитера

Более того, сенат, кажется, позволил себе акт недружелюбия по отношению к Цезарю. В то время консулы после окончания срока их службы назначались правителями провинций, причём это были более важные назначения, чем те, которые получали преторы. Обычно провинции, куда предстояло отправиться будущим консулам, были известны ещё до баллотировки. Но в данном случае сенат, предчувствуя, что Цезарь будет избран, решил ослабить его позицию, и для консулов 59 года до н. э. была выделена провинция, которую назвали «местом, где много лесов и зверья». Возможно, это была область на юго-востоке Италии, обычно контролируемая одним из квесторов, то есть должностных лиц, занимающих более скромное положение. В любом случае для консула такое назначение было достаточно нелепым. Говорили, что оно было вызвано неспокойной обстановкой в Италии или, напротив, что провинции распределялись чисто символически. Провинции, представляющие интерес, якобы будут распределяться позднее, в зависимости от обстановки на границах. Но всё-таки распределение в эту забытую богом лесную провинцию очень походило на преднамеренное оскорбление со стороны консерваторов.

Тем временем Цезарь, выбирая между триумфом и постом консула, остановился на последнем и был избран консулом на 59 год до н. э. Получить и то и другое оказалось невозможно. Одновременно с Цезарем консулом стал несгибаемый реакционер Бибул, который уже тянул вместе с ним, и весьма неохотно, ярмо эдила, а затем и претора. Чтобы стать консулом, Бибул отступился от своих принципов и предложил Цезарю деньги в обмен за поддержку на выборах. Но Цезарь отказался. Он уже наполовину разорил Бибула, когда помогал ему стать эдилом, да и не был уверен, что тот имел достаточно средств. Кроме того, Цезарь прекрасно понимал, что Бибул ненавидит его. Да и у самого Цезаря было недостаточно средств, чтобы стать консулом. Ещё недавно он обратился бы к Крассу за помощью, но на сей раз, насколько мы знаем, он этого не сделал. Причина, вероятно, заключалась в расхождении во мнениях относительно Помпея. Для ревностно стремящегося к славе Красса громкие победы Помпея на Востоке, очевидно, были как нож острый, и он не мог отнестись к ним с хладнокровием. Цезарь реагировал на них гораздо спокойней и всё ещё считал себя обязанным оказать поддержку завоевателю. Естественно, финансовая помощь на сей раз поступила не от Красса, а от третьего кандидата на должность консула, богача Луция. Однако сам Луций не сумел получить пост консула, поскольку против него объединились все консерваторы, включая Катона, которые при помощи организованных ими крупных взяток протащили Бибула на второе место.

Перспектива работы с таким коллегой отнюдь не радовала Цезаря, но произошедшее послужило дополнительным стимулом для приведения в жизнь важного плана, который он в то время составлял. Это был ни больше ни меньше план объединения двух наиболее важных в Риме персон, а также самого Цезаря. Объединившись, они втроём смогли бы подавить традиционалистскую республиканскую фракцию, которая упорно препятствовала их амбициям. Время оказалось подходящим, потому что консерваторы пренебрежительно обходились не только с Цезарем, но также, что было намного более серьёзно, с Помпеем и, ещё в большой степени, с Крассом. Отчуждение Помпея от знати уже предвещало её враждебное отношение к его военным успехам, а его развод с Муцией только ускорил этот процесс. Дело заключалось в том, что единокровные братья Муции со стороны матери, Метелл Селер и Метелл Непот, принадлежали к могущественному римскому роду. Муция помогла своему мужу Помпею и, как предполагали, любовнику Цезарю добиться поддержки Селера в деле Рабирия в 63 году до н. э. Без сомнения, отчасти благодаря ей Непот, работавший с Цезарем, поддержал интересы Помпея, когда тот уже был на пути домой. Но после развода Селер, негодовавший по поводу того, что никак не мог получить должность консула, отказал ему в поддержке. Так же поступил и Непот. Союз Помпея с великим Цецилием Метеллом, который продолжался с переменным успехом в течение 15 лет, был разорван.

В это время Помпей, который обожал заключать браки и за свою жизнь успел жениться пять раз, причём каждый раз по политическим соображениям, искал себе новую жену. Его первая идея состояла в том, чтобы восстановить своё положение среди консерваторов, и он устремил свой взгляд на племянниц Катона, сделал предложение одной из них, а второй предложил выйти замуж за своего младшего брата. Катон, однако, отверг это предложение, не желая быть связанным с ним через женщин. По слухам, дамы сначала горько сетовали на его решение, но потом, когда стало очевидным, что Помпей просто ищет себе союзников, поняли правоту Катона. Но самое тяжёлое поражение Помпей, всегда действовавший совершенно независимо на Востоке, понёс в сенате. Ему не удалось убедить сенаторов ратифицировать свои действия и провести аграрный закон, который позволил бы обеспечить землёй его победоносных воинов. Селер теперь был против него, Катон, естественно, тоже, и к лету года до н. э. Помпей прекратил попытки протолкнуть свой земельный проект. Консерваторы отвернулись от него, опасаясь его диктаторских устремлений, которых тот, по существу, не имел.

Возвратившись из Италии, Помпей покорно расформировал свою армию, ясно демонстрируя своё желание остаться в рамках закона. Помпей был человеком изворотливым, неблагодарным, эгоистичным и неискренним. Восемь раз в течение своей жизни он переходил из одной партии в другую. Но он был искренне заинтересован в том, чтобы римляне получили достойное правление, для себя же хотел не высшей власти, а аплодисментов. Помпей был не тем человеком, который мог бы нанести удар республиканцам, повторив поход Суллы на Рим. В действительности он желал только одного — чтобы каждый благородный римлянин восхищался им и восхвалял его. И теперь, в 46 лет, когда его созидательная жизнь закончилась, когда его способность разрешать сложные проблемы ухудшалась, а неумение вникать в тонкости политических процедур оказалось непреодолимым препятствием, он был безжалостно выброшен теми самыми реакционными силами, которые хотел возглавить.

Красс, чья давнишняя неприязнь была только усилена победами Помпея, рьяно участвовал в блокировании аграрного закона, предложенного Помпеем. И всё же у Красса было кое-что общее с этим полководцем: его, так же как и Помпея, оскорбляло отношение твёрдолобых сенаторов. Вопрос, по существу, был чисто финансовым. Всадники, находившиеся под особым покровительством Красса, являлись патронами крупных компаний, которые скупили у правительства право собирать налоги в богатейшей провинции Рима, Азии. К тому времени они поняли, что переплатили, — другими словами, они ошиблись при расчётах в своей сделке с правительством и теперь просили о кардинальном изменении существующего контракта и о заключении нового, в котором была бы значительно снижена их ответственность по долговым обязательствам. Красс поддержал их. Цицерон считал это предложение возмутительным, но, придавая большое значение сотрудничеству между сенатом и всадниками, так же оказал им поддержку. Катон, однако, добился отклонения этого предложения, обвинив этих финансистов, которые обычно были на ножах с его приятелями-аристократами в провинциях, в серьёзных злоупотреблениях. Консерваторы были, очевидно, готовы пойти как угодно далеко и заплатить любую цену, лишь бы обезвредить того, кто представлял опасность для их клики. Но на сей раз они сами себя перехитрили. Действительно, следующая инициатива Катона, не проявившего достаточной гибкости, привела к краху всего того, что они больше всего хотели сохранить.

В этом же году, важность которого для дальнейшего развития событий несомненна, Помпей и Красс отбросили свои разногласия и, объединившись с Цезарем, который также был отторгнут лагерем традиционалистов, заключили частный, но всесильный и диктаторский по устремлениям союз, известный как первый триумвират. Из троих триумвиров Цезарь был всё ещё намного менее влиятелен, но он гораздо лучше умел вести переговоры, кроме того, он принадлежал к лагерю Мария, что привлекало к нему новых сторонников, опасавшихся Помпея — командующего у Суллы и Красса, занимавшегося для него же финансовыми махинациями. К тому же именно Цезарь взялся за сложнейшую задачу объединения этих двоих. Вероятно, Цезарь и Помпей уже достигли ограниченного соглашения перед выборами (в июле 60 года до н. э.), благодаря которому Цезарь сохранил за собой должность консула в течение следующего года. Привлечь Красса к их союзу удалось позднее. Это не вызывает сомнения, поскольку если бы соглашение было достигнуто ещё до выборов, то Цезарь едва ли искал бы финансирование проведения своей кампании в другом месте. Во всяком случае, к концу года трёхсторонний союз был заключён, хотя в то время это всё ещё оставалось секретом.

Цицерон узнал о планах Цезаря урегулировать отношения Помпея и Красса от Луция Корнелия Бальба, который сыграл важную роль как в этом соглашении, так и в большинстве основных событий в течение ряда следующих лет. Бальб был одним из наиболее важных, одарённых и колоритных сотрудников Цезаря. Он родился в Гадесе, и среди его предков, без сомнения, были семиты (финикийцы), основавшие этот город. Бальб начал свою политическую карьеру как клиент Помпея во время его испанских кампаний против Сертория в 70-х годах. Услуги Бальба имели настолько большую ценность, что позволили ему получить римское гражданство. В то время Бальб был исключительно привлекательным юношей, одарённым литературным и философским талантами. Ему покровительствовал историк и богач Теофилан из Метилена, доверенное лицо Помпея в Греции. Он усыновил Бальба во время заключения первого триумвирата, а позже оставил ему всё своё состояние. Но наиболее ценной для Бальба оказалась дружба с Цезарем. За время двух своих сроков службы в Испании тот сблизился с наиболее значительными людьми Гадеса, там же познакомился и с Бальбом, неоценимым организатором, вдохновителем новых предприятий и посредником.

Весьма полезным в этом свете оказалось и то, что Бальб был близок как к Помпею, так и к Цезарю, который и поручил Бальбу привлечь в триумвират четвёртого участника, Цицерона. Это должно было придать союзу более представительный вид. Общественное положение и несравненное красноречие Цицерона были бы значительным вкладом в общее дело, несмотря на суетность и нерешительность оратора. Итак, приблизительно в декабре 60 года до н. э. Бальб посетил Цицерона, и его дипломатические усилия едва не увенчались успехом. Цицерон был погружен в горестные размышления. Его возмущало то, что консерваторы столь бескомпромиссно оттолкнули Помпея, Красса и Цезаря и тем самым разрушили национальное единство, установившееся, по его «оптимистичному» утверждению, в период эпопеи с Каталиной. Но эти трое раздражали его ещё больше. Красс, по общему признанию, похвально отзывался о выполнении Цицероном своих консульских обязанностей, но Красса небезосновательно подозревали в соучастии в заговоре Катилины, кроме того, он помешал Цицерону преследовать Клодия по суду за осквернение святынь. В отношении Помпея Цицерон вёл себя достаточно бестактно, направив ему объёмистый документ, в котором его достижения на Востоке сравнивал со своим участием в деле Катилины. Помпей, разумеется, холодно встретил предложенный труд, а это привело к тому, что обычного восхищения, которое Помпей вызывал у Цицерона, поубавилось, а «идеальный Помпей» на время перестал для него существовать.

Что касается Цезаря, то заключительные версии речей Цицерона, посвящённых Каталине, были вежливыми, а колкости тщательно обдуманными. Впрочем, следует учесть, что они готовились к изданию в то время, когда Цезарь должен был стать консулом. Но Цицерон никогда не мог преодолеть своего глубокого отвращения к этому человеку. Он утверждал, что первым понял, что в действительности представляет собой Цезарь, и страшился его, как можно страшиться спокойного в штиль, но устрашающего во время шторма моря. Язвительные суждения оратора относительно людей и ситуаций непрерывно менялись, но в одном он сохранял постоянство: Цицерон всегда поддерживал республиканскую форму правления и в самые критические, поворотные моменты своей жизни, а это как раз был один из них, он сопротивлялся давлению извне и жил ради своего идеала. Цицерон отказался присоединиться к вызывающему у него отвращение союзу, независимо от того, во что мог обойтись его отказ, а расплата оказалась тяжёлой.

В течение последующих десяти лет триумвират оставался доминирующим фактором управления в римской политике. Это не было поражением демократии, хотя иногда именно так и оценивалось. Борьба шла не между сенаторским правительством и демократией, которой в Риме, по существу, никогда и не существовало, а между надменной, реакционной, коррумпированной олигархией и не менее безжалостной тиранией, проводимой в жизнь триумвирами. Победила тирания. Позже Катон и его последователи рассматривали этот момент как критический, который привёл консервативную партию к краху. Вовсе не вражда между Помпеем и Цезарем, возникшая много позже, а их зловещий союз разрушил основу, на которой базировались учреждения Республики.

Когда несовместимая пара, Цезарь и Бибул, приняла консульские полномочия в канун нового года, Цезарь первым делом представил на рассмотрение закон о перераспределении сельскохозяйственных земель в Италии. В число бенефициариев, то есть лиц, которые получали бесплатную землю, должны были войти представители столичных люмпенов, обременённых долговыми обязательствами. Но в основном бенефиции предназначались для отставных солдат, в первую очередь для ветеранов Помпея, чьё предложение было блокировано в предыдущем году. На первом этапе предполагалось использовать для распределения то небольшое количество общественных земель, которые ещё оставались в Италии, за исключением Кампании, области к юго-востоку от Рима, где такие земли были особенно обширны и представляли большой интерес. В проекте также предполагалась возможность дополнительной закупки частных имений и их раздел на небольшие участки при условии согласия владельцев. При этом гарантировалось, что цены закупки будут не ниже рыночных. Планировалось создать специальную земельную комиссию, состоящую из двадцати членов и возглавляемую внутренним исполнительным комитетом из пяти человек.

Хотя предложенный закон под влиянием внешних обстоятельств оказался достаточно противоречивым, полномочия комиссии были гораздо более ограниченными, чем в отклонённом четырьмя годами ранее законопроекте Красса и Цезаря, да и вообще предложения были достаточно умеренны и вполне разумны. Таким же был и способ представления законопроекта. На этот раз Цезарь не пытался обойти сенат, напротив, перед тем как подать проект на рассмотрение, он направил его сенаторам для комментариев. Цезарь, без сомнения, предвидел яростное сопротивление своих противников во главе с Катоном, рассматривавшим эту инициативу как опасный заговор, в котором одинаково активно участвовали и революционеры, и их исконные враги финансисты. Катон также был уверен в том, что консул, выдвинувший такое провокационное предложение, которое традиционно выдвигали народные трибуны, злоупотребил своими полномочиями. Цезарь обычно сохранял внешне непроницаемое спокойствие, но Катону иногда удавалось проникать за эту завесу. В данном случае Цезарь допустил редкую для него ошибку — он потерял самообладание и отправил Катона в тюрьму, положив таким образом конец его попыткам заблокировать закон. Он вскоре отменил своё решение, но дело было сделано, и этот шаг отозвался в будущем самым зловещим образом. Сенат потерял последний в его истории шанс действовать разумно и конструктивно.

Вслед за этим Цезарь должен был вынести свой законопроект на рассмотрение народного собрания, другого пути у него не оставалось. Там оно встретило отпор со стороны трибунов, трое из них наложили на него вето, однако вмешательство трибунов было проигнорировано в обход закона, а трое непокорных жестоко наказаны. Консул Бибул также попытался блокировать законопроект, но безуспешно. Внезапно мощь триумвирата стала для всех очевидной. К общему изумлению, не только Помпей, но и Красс выступил в защиту предложения. Кроме того, Цезарь позаимствовал у Помпея солдат, и те ворвались на собрание. Цезарь не желал сам применять силу и сделал это руками своего союзника. Кто-то из солдат опрокинул корзину экскрементов на голову консула Бибула, и символы его консульской власти были безнадёжно испорчены. Таким образом, часть оппозиции была выведена из строя, а другая просто парализована фактом существования нового, неожиданного союза, и в результате закон был принят. Но нарушение законов и традиций было слишком явным, и римляне не забыли об этом, ведь, как ни парадоксально, они по-прежнему оставались сторонниками закона, хотя им и приходилось нарушать его в отдельных случаях. Так что память об этом событии стала для Цезаря чем-то вроде камня на шее на все последующие годы.

Цезарь принял все возможные предосторожности, добавив к проекту новое положение, принуждающее сенаторов и кандидатов на официальные посты приносить клятву в том, что они будут соблюдать принятый закон. Сенат к тому времени был настолько запуган, что уступил принуждению: даже Катон, по просьбе Цицерона, пошёл на компромисс с собственной совестью, чтобы спасти свою жизнь. Итак, земельная комиссия приступила к работе. В неё вошли эксперты по сельскому хозяйству, такие, как энциклопедист Варрон, и даже один специалист по свиньям, а кроме того, сам Помпей и шурин Цезаря.

Бибул взял на вооружение тактику, не имеющую аналога в современной политике. Она была основана на вере в сверхъестественные силы и базировалась на исторических и даже доисторических римских конституционных и религиозных традициях. Существовало старинное священное право так называемого доброго предзнаменования, которое было основано на следующей теории. Согласно поверьям, боги располагали средствами, чтобы оповестить людей о том, соответствуют ли их действия божественной воле. Цезарь, разумеется, не верил ни в какие чудеса, так же как и большинство его образованных современников. Но такая практика опоры на небесное знамение считалась уважаемой и патриотичной, к тому же, как заметил Цицерон, иногда она оказывалась удобным средством для того, чтобы положить конец опасным предприятиям. На практике ни одно официальное мероприятие не начиналось до тех пор, пока председательствующий консул или претор не обращал взор на небо, чтобы посмотреть, не появилась ли там вспышка молнии или какой-то иной неблагоприятный знак. Если же какое-то знамение было замечено, все запланированные мероприятия отменялись. Более того, любые действия или собрания могли быть приостановлены после того, как одно из должностных лиц, или авгуров (жрецы, чьей обязанностью было наблюдать за этими явлениями природы), сообщал о том, что заметил неблагоприятное знамение.

Бибул открыто объявил, что он воспользуется этим. Он заявил, что в его намерения входит предотвратить саму возможность проведения законодательных собраний с тем, чтобы процесс принятия новых законов стал невозможным. Цезарь полностью игнорировал всё сказанное его коллегой, продолжая созывать законодательные собрания и собрания сената, поскольку это соответствовало его планам. Понятно, что у него были для этого чисто формальные, юридические основания: даже для самых опытных и высокопоставленных специалистов по религиозному юридическому праву того времени оценка правомочности действий Бибула представляла собой сложную головоломку. Тем не менее в разгар своей неконституционной деятельности по проведению в жизнь нового аграрного закона Цезарь потерял репутацию одного из наиболее стойких приверженцев традиционных римских религиозных обрядов. Бибул в ответ устроил Цезарю обструкцию, приложив все возможные усилия, чтобы помешать ему созывать сенат. Существовало правило, согласно которому консул не мог созвать сенат без согласия своего коллеги — второго консула.

И Бибул ни разу не дал своего согласия. В течение всех последующих восьми месяцев своего консульского правления Бибул не покидал стен своего собственного дома. Оттуда он распространял «эдикты», содержавшие грубые и ядовитые выпады против Цезаря, его политики и морального, а вернее, аморального облика. Эти листовки, отличавшиеся грубым остроумием, привлекали такое внимание, что на улицах, в тех местах, где их раздавали, возникали самые настоящие заторы. Критики триумвиров, поощряемые ростом их непопулярности, называли Помпея царём, а Цезаря — царицей. Бибул не преминул вернуться к стародавнему, но по-прежнему не забытому скандалу, написав в одной из брошюр, что царица Вифинии, которая раньше охотно ложилась под царя, теперь вознамерилась стать царём сама.

Тем временем Цезарь, игнорируя обвинения в незаконности своих действий, продолжал осуществлять мероприятия в интересах всех троих триумвиров. Финансисты Красса в Азии освобождались от части договорных обязательств и теперь должны были выплачивать не более 33 процентов, чего они и добивались. Эту уступку Цезарь сопроводил предупреждением о том, что впредь такое не должно повторяться. Сам он был непосредственно заинтересован в операциях откупщиков, нажив на этом деле большие суммы. Восточное поселение Помпея также было ратифицировано.

И вот теперь и Помпей, и Цезарь сочли, что пришла пора укрепить их союз более прочными узами, нежели случайное и временное совпадение интересов. Они решили зацементировать его родственными узами. Помпею нужно было жениться, поскольку с Муцией он развёлся, а племянницы Катона заполучить не смог. И если ранее Цезарь помог Помпею разрушить брак, то теперь был готов помочь ему заключить новый, предложив в качестве невесты свою собственную дочь Юлию. Правда, она уже была обещана родственнику любовницы Цезаря Сервилии. Цезарь нарушил своё обещание, чему Сервилия отнюдь не обрадовалась, поскольку Помпей убил её первого мужа.

Возможно чтобы смягчить удар, Цезарь подарил своей даме сердца потрясающие жемчуга, стоящие целого состояния. Так или иначе, в апреле 47-летний Помпей женился на 17-летней Юлии. Любопытно, что брак оказался весьма удачным. Помпей, который, по отзывам некоей гетеры Флоры, был совершенно неутомим в любви, не раз возил свою юную супругу на отдых к морю. Цицерон полагал, что предложение об этом брачном союзе исходило от Помпея, который нуждался в политическом таланте Цезаря. Цезаря, в свою очередь, этот брак также устраивал, поскольку те противозаконные или, по крайней мере, сомнительные операции, которые он осуществил как во имя собственных интересов, так и ради интересов двух других триумвиров, сделали его весьма уязвимым, и, страшась будущего возмездия, он искал поддержки Помпея.

Новая ситуация отразилась в изменении протокола. Согласно традиции на заседании сената консул предоставлял слово должностным лицам в одном и том же порядке в течение всего года, и до настоящего времени Цезарь начинал с Красса. Но теперь, независимо от того, как отнёсся к этому Красс, он начинал с Помпея.

В то же самое время и Цезарь, не состоящий в браке после небезызвестного скандала с Доброй богиней, вновь женился. Его выбор пал на Кальпурнию. Её отец, литератор Луций Пизон, был необходим Цезарю как послушный кандидат на должность консула на следующий год, чтобы сбалансировать ставленника Помпея, Габиния. Тесть Цезаря был смугл, бородат, сутул, а также имел гнилые зубы — вот и всё, что о нём известно. Катон с возмущением писал о том, что для народа Рима невыносимо находиться под управлением «брачной конторы»[8]. Ещё больший гнев Катона вызвало вторжение Цезаря в его собственную семью. Болтливый тесть Катона Луций Марций Филипп взял в жены племянницу Цезаря и занял благодаря этому нейтральную позицию, а следовательно, стал для Катона совершенно бесполезен.

Укрепив своё положение при помощи супружеских уз, Цезарь предпринял более энергичные действия по продвижению своего второго аграрного закона. Первый закон, по-видимому, не привёл к желаемым результатам. Вероятно, спекулянты захватили все земли, предназначенные для распределения, и установили чрезмерно высокие цены. Теперь приходилось пускать в оборот для перераспределения принадлежащие государству территории в Центральной и Северной Кампании, которые прежде не использовались. Это была последняя подлежащая обработке земля, всё ещё остающаяся государственной собственностью. Большая её часть была отдана в аренду состоятельным людям и приносила в казну регулярный доход, составлявший основу национального бюджета. И вот в мае эти земли были перераспределены между двадцатью тысячами ветеранов Помпея и неимущими гражданами, причём предпочтение отдавалось, во всяком случае на словах, большим семействам. На этот раз компенсационные методы оказались намного более суровыми, чем те, что применялись ранее. Многие мелкие хозяева остались без земли либо как субарендаторы оказались вынуждены платить огромную ренту. Катон использовал все свои возможности, чтобы не допустить принятия закона, но вновь потерпел поражение. Он неоднократно был избит, и однажды его даже столкнули с трибуны.

В обширную программу Цезаря также входил превосходный закон, целью которого было пресечь произвол провинциальных правителей, которые обирали подведомственных им сограждан. Сам закон был, безусловно, хорош, но его выполнение сталкивалось с трудностями, кроме того, согласно этому закону санкции были направлены только против правителей и не касались финансистов, которые в этом отношении ничем от них не отличались. Специальный указ Цезаря предусматривал публикацию всех законодательных актов народного собрания и декретов сената. Ранее их публиковали только в особых случаях, и данная мера была направлена на формирование просвещённого общественного мнения, хотя, возможно, и была несколько запоздалой. К тому же обнародование всех этих документов явилось эффективным оружием, направленным против знати, поскольку народу Рима наглядно демонстрировалось, кто выступает против популярных законов.

В течение исторического 59 года до н. э., когда Цезарь занимал должность консула, он сделал больше для своих товарищей-триумвиров, чем для себя. Безусловно, он извлёк выгоду как из снижения процентов по азиатским контрактам, так и из раздачи земель в Кампании и в других местах. Но он хотел намного большего, чем просто получить прибыль. Ходили слухи, будто Цезарь позаимствовал в казначействе три тысячи фунтов золота и подменил их позолоченной бронзой, но, скорее всего, эта информация не соответствовала действительности, поскольку такая операция наделала бы слишком много шуму. Тем не менее Цезарь и Помпей неплохо нагрели руки на другой золотой жиле. Речь идёт о Египетском царстве, которое в то время почти полностью потеряло прежнюю независимость, но по-прежнему оставалось богатейшим государством. Ресурсы Египта, намного превосходившие азиатские или сирийские, оказали серьёзное влияние на финансовое состояние Римского государства. В 80 году до н. э. царь Египта в своём завещании, подлинность которого, правда, подвергалась сомнению, выразил желание присоединить свою страну к Риму. Красс проявил крайний интерес к этому внушительному наследству, но его усилия пока оставались напрасными. И вот теперь Цезарь и Помпей решили подвигнуть римский сенат и народное собрание на следующий шаг: предложить официальное признание находившемуся тогда на престоле египетскому царю Птолемею XII, прозванному Авлетом[9], за невероятно высокую плату. Даже у царя возникли трудности с выплатой этой огромной суммы, и ему пришлось занять деньги у римского ростовщика Рабирия Постума.

А для Рима это был настоящий золотой дождь. Однако решимость Цезаря получить в управление первоклассную провинцию, где можно добыть и славу, и богатство, оставалась неизменной. Каждый римский консул стремился к этой цели. Цезаря вовсе не устраивала территория, покрытая лесами, по которым бегали дикие звери, — именно такую область он получил в управление перед тем, как был создан триумвират. Для этой цели Цезарь призвал одного из своих наиболее ценных агентов, Публия Ватиния, весёлого, всеми любимого, бесстрашного выскочку совершенно ужасного вида: всё его лицо и шея были покрыты омерзительными наростами. Цезарь добился назначения Ватиния трибуном, и впоследствии именно Ватиний обеспечил утверждение указов Помпея и решения о снижении налогов, необходимого Крассу. Ватиний был щедро вознаграждён Цезарем. Правда, когда этот чрезмерно ретивый трибун попробовал ворваться в дом Бибула и отправить того в темницу, Цезарь удержал его. Зато два месяца спустя, в мае, Ватиний сделал именно то, что от него требовалось: он без согласия сената провёл через народное собрание указ о назначении Цезаря правителем Цизальпинской Галлии (север Италии) и Иллирии (Иллирик), и не на год или два, как это было принято, а на пять лет, причём в течение этого периода он имел право сам назначать командующих войсками, находившимися в его подчинении.

Противники Цезаря объявили указ незаконным, потому что Бибул именно в это время наблюдал знамение, о которых говорилось выше. Но Цезарь, потеряв на мгновение выдержку и утратив никогда ему не изменявшую учтивость, опустился до уровня Бибула и прокричал, что оседлает сенат и овладеет им, несмотря на вопли и стенания. Кто-то из сенаторов ответил грубостью на грубость. «Женщине, — крикнул он, — трудновато будет это сделать».

Но Цезарь уже взял себя в руки и возразил вполне в духе этой басни двадцатилетней давности[10]: «Амазонкам и Семирамиде, царице Сирии, неплохо это удавалось, несмотря на их пол».

Из 14 легионов, которые составляли постоянную армию, предназначенную для 8 римских провинций, 3 отдали Цезарю; они были размещены в Аквилее на Адриатике. Большая часть оставшегося войска благодаря усилиям триумвиров оказалась под управлением сторонников Помпея. Цизальпинская Галлия, преуспевающая, густонаселённая территория, представляла для Цезаря огромную ценность, поскольку была прекрасным и не слишком удалённым регионом, где можно было вербовать солдат. Помпея, в свою очередь, вполне устраивало то, что его союзник получил эту провинцию, поскольку ему самому могли бы понадобиться войска для того, чтобы держать в страхе столицу. Помпей мог доверять цизальпинским коммунам, ведь именно его отец добился предоставления им избирательных прав. Благодаря дополнительному указу Ватиния Цезарь получил возможность усилить новыми поселенцами один из городов на этой территории, Ком (Комо), и он организовал переселение туда 5 тысяч колонистов. Строго говоря, этот город, подобно большинству других городов по ту сторону реки По, обладал только половинным статусом латинских городов, согласно которому лишь должностные лица и члены совета были полноправными римскими гражданами. Однако Цезарь, несмотря на сомнительность своих действий с точки зрения закона, рассматривал всех свободных жителей как этих граждан, а Ком — как полноправное объединение римских граждан. Действительно, он без лишних слов присвоил такой же статус всем другим поселениям Трансальпийской Галлии.

Враги Цезаря, которые объявили его новые указы незаконными, поскольку Бибул заметил неодобрение богов, отказались выполнять их. Однако Цезарю это давало возможность сохранить группу благодарных иждивенцев, которых можно было время от времени доставлять в Рим, чтобы помочь своим ставленникам победить на выборах. Кроме того, только римских граждан можно было вербовать в легионеры, и Цезарь теперь мог с полным основанием утверждать, что два новых легиона, которые он начал формировать, состояли из мужчин, имеющих статус граждан. Это ободряло новобранцев: они были уверены, что Цезарь обеспечит им полноправное гражданство и надел земли после ухода в отставку. Помимо Цизальпинской Галлии Цезарь получил в управление Иллирию, район на восточном побережье Адриатики, который также был расположен достаточно близко от Италии. Управление этой областью давало Цезарю возможность поставить победную точку в длинном списке незавершённых военных походов его предшественников против варварских племён, селившихся вдоль границы. Это было нетрудно сделать, имея в распоряжении гарнизон Аквилеи. Кроме того, к северу и к востоку от границы этой провинции назревал конфликт с мощной империей варваров, которой правил король Буребистас из Дакии. Возможно, Цезарь считал весьма перспективным с точки зрения укрепления границ, получения доходов и повышения собственного престижа расширить границы Римского государства вплоть до Карникских Альп и реки Савы или даже до Дуная, куда фактически граница была перенесена только при жизни следующего поколения.

При этом начальном распределении провинций Цезарь не получил Нарбонской Галлии, богатой провинции, расположенной на западе, за Альпами, в южной части Франции, между Севеннами и Средиземноморским побережьем. Эта территория была аннексирована у местных племён в 121 году до н. э. по просьбе союзника Рима, греческого порта Массилии (Марсель), и в течение последующих лет стала одной из наиболее доходных римских провинций. Волнения вблизи северных границ открывали значительные возможности для честолюбивого римского военачальника. Они заставили сенат передать управление этими двумя областями, Нарбонской и Цизальпинской Галлией, консулам 60 года до н. э. Такой шаг свидетельствовал о том, что эти территории считались в то время наиболее проблемными областями империи. Один из этих консулов, ставленник Помпея Афраний, уступил Цезарю правление Цизальпинской Галлией, но его коллега, Метелл Селер, конфликтовал с Помпеем и, стремясь завоевать в Нарбонской Галлии собственные лавры, не собирался сдавать позиции. Однако отъезд Селера в провинцию был отложен, и он вскоре умер, так и не успев покинуть Рим.

Это была большая удача для Цезаря — он получил управление этой провинцией, что оказало огромное влияние на последующий ход мировой истории. Триумвир не терял ни минуты. Сразу после смерти Селера (или, возможно, ещё во время его болезни) он поручил своему тестю Пизону и зятю Помпею добиться в сенате и в народном собрании передачи этой провинции ему. Тогда же Цезарь выступил против оказания почестей одному из военачальников за победы в Нарбонской Галлии. Цель была очевидной — показать, что военные действия далеко не закончены. Ватиний и другие сторонники Цезаря в день празднований в честь этого военачальника демонстративно воздержались от участия в церемонии и вместо этого отправились на похороны какого-то частного лица. При этом они были чрезвычайно скромно одеты, демонстрируя, что время для празднований и торжеств совершенно неподходящее. Однако к моменту выхода указа Ватиния подготовка общественного мнения относительно Нарбонской Галлии ещё не была завершена, и эту провинцию не включили в указ. Позже, вероятно в июне, Помпей предложил сенату присоединить Нарбонскую Галлию вместе с расположенным там легионом к провинциям Цезаря. Но если другие области были переданы на пятилетний срок, то Нарбонская Галлия только на один год. Хотя объединение двух Галлий под одним правлением не было чем-то совершенно новым, Катон заявил, что «сенат сам устраивает тирана в своей цитадели». Однако сенаторы вынуждены были согласиться с предложением Помпея, так как в противном случае рассмотрение вопроса было бы вынесено на народное собрание и там наверняка получило бы поддержку. Некоторые сенаторы, возможно, также утешали себя мыслью, что отъезд в провинции, по крайней мере, предотвратит вмешательство Цезаря в дела в столице. Возможно, у них также теплилась надежда на то, что при возникновении военных действий (а варвары действительно угрожали границам Галлии) триумвир сложит там голову.

Попытка избавиться от Цезаря уже была сделана — какой-то раб, действовавший, несомненно, по чьему-то наущению, пытался убить Цезаря в 59 году до н. э. В июле того же года был организован ещё один таинственный заговор, центральной фигурой которого был информатор Веттий, тремя годами ранее пытавшийся инкриминировать Цезарю участие в заговоре Катилины. На сей раз Веттий на допросе заявил, что группа консерваторов готовилась убить Помпея. В угоду Цезарю Веттий тогда же изменил список участников заговора, убрав оттуда имя молодого Брута, сына любовницы триумвира Сервилии. Этот случай прокомментировал Цицерон с обычной для него язвительностью: «Ночь отделяла второе свидетельство от первого, а ночью поступила особая, ночная апелляция». Веттий скоропостижно умер в темнице, и, возможно, именно Ватиний помог ему отправиться в мир иной, что, без сомнения, не вызвало никаких возражений Цезаря. Поначалу возникший скандал даже порадовал Цезаря, ведь это был отличный способ дискредитации консерваторов, но затем кто-то убедил Веттия включить в списки имя сына Сервилии. После этого отношение Цезаря к происходящему резко переменилось, и Веттия убрали. Инцидент никак не способствовал улучшению настроения Помпея, который был чрезвычайно расстроен сложившейся тяжёлой критической обстановкой и публично выразил своё беспокойство по поводу необходимости применения насильственных методов. Но Цезарь разумно держался в тени, и, когда Цицерон язвительно назвал римских правителей восточной властью, его ирония была отнесена на счёт Помпея. Тем временем Бибул своими заявлениями пытался посеять подозрения в искренности Цезаря. Он уверял, что, пока Помпей будет на Востоке, Цезарь сумеет обойти его. Кампания оппозиционеров шла неплохо. Даже если триумвиры и не были столь непопулярны, как уверял своих соратников Цицерон, против них были организованы демонстрации в театре, и Бибулу пришлось отложить консульские выборы до осени. Тем не менее, когда они наконец состоялись, триумвирату удалось получить должности консулов для своих ставленников Пизона и Габиния.

Итак, слишком богатый событиями год консульства Цезаря подошёл к концу. Ему удалось многого добиться, но главное — он сумел завязать множество связей, которые оказались ему весьма полезными в будущем. Такой путь Цезарь использовал всегда. Катон сетовал на то, что Цезарь, будучи консулом, а не простым трибуном, использовал революционные методы популяров Гракхов: игнорируя сенат, он проводил большинство своих законов через народное собрание. Не вызывает сомнения, что сенаторы были непримиримы. Но и Цезарь, со своей стороны, с готовностью переходил к насильственным методам. Его самые первые указы были незаконны, поскольку они игнорировали вето, наложенное трибунами. Законность последующих указов была сомнительной, потому что они были приняты, несмотря на дурные предзнаменования. С другой стороны, можно сказать, что ни вето трибунов, ни предзнаменования никогда не использовались для такой полной обструкции. Кроме того, сенаторы с самого начала подорвали свою собственную позицию, когда согласились присягнуть аграрному закону, хотя, по общему признанию, это было сделано по принуждению, а затем — когда почти добровольно подтвердили право Цезаря на Нарбонскую Галлию. Однако нарушения законности, которые Цезарь допустил в течение года, как фактические, так и предполагаемые, привели к тому, что он оказался под угрозой преследования по обвинению в государственной измене, начиная с того момента, когда он лишится иммунитета должностного лица.

Эта ситуация стала очевидной сразу по окончании срока консульских полномочий. В первые же дни нового, 58 года до н. э. двое вновь назначенных преторов выступили в сенате с предложением объявить все акты Цезаря не имеющими законной силы. Одним из них был Луций Домиций Агенобарб. Враги отзывались о нём как о крайне реакционном консерваторе, ненадёжном, кровожадном и трусливом человеке. Говорили, что «каждый элемент его тела отмечен каким-нибудь дефектом или связан с преступлением». Его записки демонстрируют нам человека, выделявшегося глупостью и необычным высокомерием даже среди римских твёрдолобых аристократов. Однако этот человек (кстати, прапрадед императора Нерона) управлял огромным наследственным состоянием, на него работали целые армии земледельцев и столичных клиентов. У него не было никаких оснований любить Помпея, который в молодости убил его брата. Кроме того, он испытывал непреодолимое отвращение к Цезарю, отчасти из-за его противоречивой политики, но главным образом потому, что его отец имел собственные интересы в Нарбонской Галлии и с нетерпением ждал поста правителя этой провинции. Вторым претором, осудившим Цезаря в сенате, был Гай Меммий. Это ему Лукреций посвятил свою изумительную поэму «О природе вещей», что, безусловно, свидетельствует о признании значимости великим поэтом литературного таланта Меммия. Но поэзия самого Меммия была эротической настолько, насколько это приличествовало человеку, чьей богиней-патронессой была, как и у Цезаря, Венера. Подобно Цезарю, он знал толк в адюльтере и однажды даже направил к дочери самого Цезаря, в то время уже ставшей женой Помпея, посыльного с непристойными предложениями. Меммий также был склонен к гомосексуальным связям — если верить фактам, приводимым поэтом Катуллом. Но Катулл вряд ли был объективен, так как он служил у Меммия и ровно ничего не смог из этого извлечь. Все доходы шли непосредственно Меммию, у которого позже возникли серьёзные неприятности из-за злоупотреблений и морального разложения, чрезмерных даже для тех нравов.

Эта любопытная пара должностных лиц инициировала трёхдневные дебаты, во время которых, несмотря на то что сам Меммий был далеко не безгрешен, они вытащили на свет божий все давние прегрешения Цезаря. Сюда же они добавили и новые, связанные с его пребыванием на должности консула, особенно всё относящееся к аграрным законам. К сожалению, ни одна из трёх речей, которые Цезарь произнёс в ответ, а затем издал, не дошли до нас. Дебаты не кончились ничем. И, не дожидаясь приговора, Цезарь решил, что самое разумное — покинуть Рим, поскольку, оказавшись вне столицы, он приобретал иммунитет против судебного преследования в качестве правителя Галлии. В течение этих трёх месяцев, которые Цезарь провёл в окрестностях города, один из его подчинённых подвергся судебному преследованию в Риме, и Цезарь не смог его спасти. Но когда один из трибунов потребовал доставить самого Цезаря в Рим, чтобы тот предстал перед судом, Цезарю удалось блокировать это предложение. Он также справился с угрозой отмены закона, согласно которому лица, отсутствующие в связи с выполнением служебных обязанностей, не могли быть преданы суду. Отмены этого закона пытались добиться несколько трибунов, но под угрозой нападения солдат Цезаря отступили от своего намерения.

Всё происходящее недвусмысленно свидетельствовало о том, что на то время, пока Цезарь будет править в Галлии, в Риме ему необходимо огромное число сторонников, которым за поддержку придётся платить, и немало. Кроме того, следовало убрать из Рима его наиболее влиятельных противников и критиков. Именно с этой целью он и выбрал себе представителя в Риме на время своего отсутствия. Это был не кто иной, как Клодий, тот самый Клодий, из-за которого была скомпрометирована жена Цезаря и рядом с которым Ватиний казался просто робкой овечкой. Несмотря ни на что, Цезарь всегда терпимо относился к Клодию. Клодий, красавец и наглец, любимец женщин и гроза их влиятельных мужей, был именно тем человеком, который был ему нужен. Клодий безбожно эксплуатировал и разорял мужей своих сестёр. Одна из них, Клодия, та самая, в которую был безнадёжно и страстно влюблён Катулл, слыла одной из наиболее известных нимфоманок Рима. Конечно, можно предположить, что такой человек посвятил себя борьбе за интересы непривилегированных граждан. Ему доставляло истинное наслаждение подрывать основы власти и третировать власть имущих. Однако Цезарь полагал, что сможет управлять этим своенравным и непредсказуемым человеком, вероятно, у него были для этого серьёзные основания — финансовая поддержка остальных триумвиров. Они решили использовать Клодия для того, чтобы отвлечь внимание консерваторов от себя. Цезарь знал, что его новый ставленник обладает необыкновенной способностью обращать любое конституционное установление в свою пользу. Кроме того, Клодий мог в нужный момент организовать вспышку гнева и негодования народных масс. Головорезов Клодия можно было встретить по всему городу. Обычно они слегка маскировались под мастеров какой-нибудь гильдии, но не очень усердствовали в этом. В Риме отсутствовали регулярные силы правопорядка, и противостоять им было некому.

Триумвиры решили поддерживать Клодия на выборах трибунов в 58 году до н. э. Правда, существовало одно серьёзное затруднение: трибуном мог стать только плебей. Это правило должно было гарантировать защиту прав народа.

Клодий плебеем отнюдь не был. Он принадлежал к старинному патрицианскому роду. Но это препятствие можно было легко преодолеть, поскольку существовала так называемая процедура усыновления: усыновлённый плебеем патриций становился по закону плебеем. Обычно усыновление было фиктивным, и процедура использовалась с политическими целями. Многие мужчины имели по два отца — настоящего и приёмного, причём ни возраст приёмного отца, ни возраст приёмного сына не принимались в расчёт. Тем не менее усыновление Клодия многих шокировало. Его приёмному отцу было 19 лет — ровно столько же, сколько и родному сыну самого Клодия! Стандартная процедура усыновления была сложной и запутанной. Но в случае с Клодием приходилось спешить — до начала выборов оставалось совсем немного времени. Цезарь участвовал в обряде в качестве великого понтифика, а Помпей был авгуром и, вглядываясь в небеса, напрасно искал там какой-либо знак недовольства богов. Клодий тоже достаточно вольно обошёлся с традиционным обрядом. Он и не подумал взять родовое имя своего приёмного отца, вместо этого просто изменил окончание своего имени — теперь он назывался «Клодион», что свидетельствовало о его переходе в класс плебеев.

Свою деятельность в качестве трибуна Клодий начал весьма эффектно. Сначала он положил конец прощальной речи Бибула простым и незатейливым способом — он в самом прямом смысле заткнул консулу рот. Затем, вместо продажи зерна народу Рима по низким ценам, как это следовало делать согласно закону Катона, он добился бесплатной раздачи зерна. Это сенсационное и весьма популярное предложение обошлось в огромную сумму. На его реализацию ушло более половины дохода от восточной кампании Помпея и одна пятая годового государственного дохода. Затем Клодий выполнил свой долг перед триумвиратом. Он убрал с пути триумвиров Цицерона и Катона. Клодий потребовал изгнать Цицерона из Рима, ссылаясь на противозаконную казнь участников заговора Катилины четырьмя годами ранее, во время пребывания Цицерона на посту консула. Не последнюю роль в этом обвинении сыграло и желание Клодия отомстить Цицерону за то, что тот свидетельствовал против него в деле Доброй богини. В те времена желание отомстить считалось естественным и правомочным.

В этом деле триумвиры повели себя уклончиво. Помпей и Цезарь утверждали, что они якобы убеждали Клодия не выступать против оратора. Но, даже если это и соответствовало истине, они сделали это только для формы. Ещё недавно Цицерон публично критиковал Цезаря, который, конечно, не хотел оставить оратора в Риме во избежание повторения прошлогодних событий. Однако он попытался смягчить удар, последовательно предлагая Цицерону ряд постов за границей: сначала дипломатическую службу в Египте, затем должность в его собственном штате в Галлии и, наконец, должность в комиссии по перераспределению земли. Но от всех этих выгодных предложений Цицерон отказался. Помпей ввёл оратора в заблуждение, уверив его в том, что Клодий не причинит ему вреда, а затем коварно посоветовал ему остаться в Риме, уверяя, что все предложения Цезаря навеяны отнюдь не благородными мотивами. Но когда Цицерон попросил о следующей встрече с полководцем, его просто не пустили на порог. Красс также больше не собирался помогать Цицерону, и в марте 58 года до н. э. ему пришлось отправиться в изгнание на Балканы и провести там 16 месяцев, самых мрачных и тяжких за всю его жизнь.

Как ни странно, убрать с дороги Катона Младшего оказалось намного проще. Ему поручили возглавить захват Кипра, и он предпочёл борьбу с братом царя Египта, который тогда правил островом, схватке с хулиганами Клодия в Риме. Цезарь был доволен уже тем, что Катона длительное время не будет в Риме, а Клодий воспользовался случаем, чтобы отомстить кипрскому монарху, который в своё время не удосужился послать за Клодия достаточного выкупа, когда того захватили пираты. Царь Кипра предпочёл покончить с собой, нежели вступать в борьбу с Катоном. Говорили, что условия договора о присоединении острова были достаточно жёсткими, хотя текст договора не дошёл до наших дней. Он был утерян через два года после подписания, на обратном пути Катона в Рим.

Глава 4

ЗЛОДЕЯНИЯ ПРОТИВ ГАЛЛОВ И ГЕРМАНЦЕВ

Пребывая в полной уверенности, что любые действия консервативной оппозиции будут полностью парализованы головорезами Клодия, Цезарь отправился на север, где ему пришлось провести последующие 8 лет — ровно столько, сколько длилась Галльская война. Об этой войне мы располагаем гораздо более полными сведениями, нежели о какой-либо другой военной операции античных времён, поскольку до наших времён дошли все семь книг о Галльской войне, написанные самим Цезарем. Это «Комментарии к Галльской войне», по-латыни «De Bella Gallico»[11]. Таким образом, у нас есть подробное описание самой важной войны из тех, что вёл Рим, причём составленное очевидцем и главным действующим лицом изложенных событий. Величайший специалист по истории Рима Теодор Моммзен утверждал, что «невозможно даже представить, какие огромные различия существуют между этими «Комментариями» и всеми остальными работами, которые можно назвать историей Рима».

Неудивительно, что все великие полководцы, от Тюренна до Наполеона и Веллингтона, рекомендовали изучать «Комментарии» тем, кто хочет побеждать на войне. «Комментарии» выдержаны в мастерском аттическом стиле, написаны чистым, простым и точным языком, хотя было бы странным ожидать, что это смогут оценить школьники, которым приходится изучать их на уроках латыни и истории. Латинское слово commentary (комментарий) означает «памятная записка», или «записная книжка», или даже нечто среднее между официальными хрониками и «историческим комментарием» — донесения командиров, дополненные содержанием бесед и кратким экскурсом в прошлое. Такова модель, которой мог пользоваться Цезарь и которую впервые мы находим у греческого политика Арата из Сициона (271—213 годы до н. э.), чьи мемуары дошли до наших дней.

И всё же книгу Цезаря можно считать в значительной степени новым по жанру произведением, поскольку он сознательно создавал и новый литературный жанр, и новый стиль, не опасаясь нежелательных сравнений с самыми великими литераторами прошлого. Он, как и многие римские авторы, а до них и афиняне, принял участие и активно отстаивал свою позицию в борьбе двух исторических направлений, зародившихся ещё четыре или пять веков тому назад в Афинах. Сам Цезарь провозглашал себя сторонником практичного метода Фукидида, основанного на использовании проверенных фактов, полученных из первых рук. Фукидид и сам был человеком действия, и в этом он походил на Цезаря. Он выступал против витиеватого риторического дидактизма историков, находившихся под влиянием учёного Исократа, чей подход как раз начинал входить в моду в Риме. Позже это цветистое направление возглавил Ливий. Цицерон также склонялся к его мелодраматичности и неопределённости, и, возможно, именно приверженностью этому направлению и объясняется его не слишком благоприятный отзыв о «Комментариях» Цезаря. Цицерон называл их не законченной работой, а всего лишь сырым материалом, хотя, правда, и добавлял, что ясность, краткость и чёткость «Комментариев» будет трудно превзойти.

Гирций, друг и полководец Цезаря, на долю которого выпал нелёгкий труд — завершить работу своего патрона и составить восьмую, заключительную книгу, отмечал не только совершенство стиля Цезаря, но также лёгкость и быстроту, с которыми он писал. Эти качества передались и всему произведеннию, поэтому читать «Комментарии» лучше всего с такой же быстротой, вполне соответствующей нашему веку, когда многословные повествования больше не в цене. Деяния Цезаря, в равной степени вдохновляющие и чудовищные, сами говорят за себя, так же чётко и живо, как и тогда, когда они были описаны им самим. Повествование сжато и сведено к минимуму, кроме тех случаев, когда автор хотел сделать акцент на каком-нибудь определённом моменте. Похвалы и обвинения также сведены к минимуму, дана минимальная информация о конкретных людях. Но иногда приземлённый и грубый рассказ неожиданно прерывается, повествование возносится до потрясающих литературных высот, и перед нами предстаёт портрет человека, талантливо выполненный несколькими точными и резкими мазками.

Приближенный Цезаря Поллий, автор не дошедшего до наших дней труда по истории того времени, считал, что «Комментарии» содержат сознательные искажения, а это ставит под сомнение достоверность всей изложенной в них информации. Мы живём уже в другом, постфрейдистском и постгитлеровском мире, и прекрасно осознаем, что ни одно произведение по истории не может быть свободным от целенаправленных или невольных искажений. Опасность таких искажений только возрастает, когда автор является одним из главных действующих лиц описываемых событий, и нам не следует обольщаться кажущейся объективностью, с которой Цезарь описывает себя самого в третьем лице.

Книга, конечно, была написана и для грядущих поколений, но в основном автор обращался к своим современникам, к правящему классу Рима, к политикам, которых он в течение всего длительного пребывания в Галлии всегда держал в поле своего зрения. Цезарь отправлялся на войну под шквалом критики и негодования, и в его отсутствие враждебность только нарастала. Поэтому главной задачей «Комментариев» был ответный удар. Конечно, было бы чересчур оптимистично ожидать, что этот труд заставит замолчать наиболее яростных оппонентов Цезаря, но существовала вполне реальная возможность привлечь на свою сторону колеблющихся избирателей. Именно ради этого Цезарь использовал один из своих многочисленных талантов — выдающийся талант писателя. Поставив противников в сложное положение, он неопровержимо доказал свой патриотизм, насущную необходимость всех предпринятых им действий и их абсолютную совместимость с мандатом, выданным ему Римом. Для этих целей ложь не годилась. Случайное искажение фактов или преувеличение могло пройти незамеченным, но откровенная ложь с лёгкостью была бы разоблачена. Цезарь был отнюдь не единственным римлянином, который писал письма домой, кроме того, солдаты время от времени возвращались с полей сражений Галльской войны в столицу и многое могли порассказать.

Тексты речей, вставленные в «Комментарии», вовсе не являются дословным изложением того, что говорилось перед широкой аудиторией, обычно состоящей из солдат. Тем не менее такой метод подачи материала вовсе не был попыткой вешать читателям, что называется, «лапшу на уши». Это была просто условность, которая позволяла сделать экскурс в прошлое, объяснить мотивы своих поступков и которую, кстати, прекрасно понимали современники Цезаря. Более того, иногда Цезарь вкладывает эти речи в уста своих наиболее яростных противников. Этот классический приём одобрил бы любой адвокат, ведь без показаний другой стороны невозможно составить полную картину происходящего. Что касается самокритики, то её в «Комментариях» очень мало, что вовсе не кажется противоестественным. Самокритика отнюдь не является характерной чертой любых военных мемуаров, странно было бы ожидать её от Цезаря в работе, специально предназначенной для оправдания своих действий перед оставшимися дома римлянами, чьё мнение было очень важно для него. Хорошая пропаганда, отвечающая такой цели, — это тщательно подобранная и умело представленная информация. И «Комментарии» можно, безусловно, отнести к одному из наиболее совершенных образцов пропагандистской литературы. Пропагандистский, побудительный мотив кажется особенно сильным в первых разделах, относящихся к тому времени, когда формирование общественного мнения было особенно необходимо Цезарю. Создаётся впечатление, что эта часть работы и каждый из ежегодных отчётов, следующих за ней, были закончены к концу описываемого года. Другой вопрос — когда эти части «Комментариев» были изданы. Возможно, они публиковались поочерёдно из года в год, поскольку были написаны Цезарем именно для того, чтобы получить поддержку на очередных выборах или во время кризисных ситуаций. Впоследствии, когда война была завершена или уже близилась к концу, «Комментарии» были опубликованы как одна книжка.

Все военные действия происходили на территориях, находящихся к северу от Нарбонской Галлии. Иными словами, война велась вне пределов Римской державы, как это и было установлено до настоящего времени. Целая область между реками Гаронной и Сеной (то есть современная Франция без её приграничных юго-западных и северо-восточных областей) была населена приблизительно двумя сотнями разрозненных племён кельтских галлов. Это были потомки тех, кто переселился за Рейн приблизительно за 700 или 800 лет до описываемых событий и подчинил себе менее развитые племена, жившие там ранее. Общая численность населения на этой территории составляла от 10 до 15 миллионов человек. Чрезвычайная слабость системы управления не только мешала племенам объединиться, но и сделала крайне неустойчивой централизацию каждого отдельного племени. Обычно власть в племени находилась в руках двух избранных должностных лиц, чьи полномочия были сходны с полномочиями римских консулов, хотя известны примеры более ранней системы передачи власти по наследству. Эти племена представляли собой более или менее компактные скопления мелких сообществ, связанных друг с другом кровным родством или географической близостью. Наиболее перспективным признаком возможности объединения являлась существующая среди этих племён хорошо развитая клиентская система, подобная той, которая существовала в Риме, объединявшая богатых патронов с их несостоятельными иждивенцами или более слабые государства с их более сильными соседями.

Если не принимать во внимание чрезвычайную слабость системы управления, благодаря которой Галлия становилась лакомым куском для захватчиков, галльскую цивилизацию можно считать высокоразвитой. Галлия славилась процветающим сельским хозяйством, скотоводством. Галлы вывезли из-за границы породистых лошадей и свиней и занимались их разведением. Больших высот галлы достигли в металлургии. Их мечи славились повсюду и уступали разве что испанским. На галльских равнинах было разбросано множество деревень, а на холмах стояли маленькие, но хорошо укреплённые города. Полноводные реки Галлии способствовали развитию торговли, о чём свидетельствует большое количество монет, отчеканенных галльскими племенами и дошедших до наших дней. Галлы не только успешно копировали греческие и римские монеты, они чеканили собственные, представляющие собой прекрасные образцы живого кельтского стиля. Они изготавливали цветную керамическую посуду, зеркала и конскую сбрую. Галлы любили баллады и высоко ценили умение вести умную беседу, важнее этого для них было, пожалуй, только воинское мастерство.

Правда, на войне их воины были скорее эффектными, нежели действительно опасными противниками. Репутация прекрасных воинов закрепилась за ними ещё с древних времён, когда они вторглись в Италию. Действительно, атака галльских пехотинцев, одетых в штаны[12] и рубахи из клетчатой ткани, вооружённых острыми длинными мечами и деревянными или плетёными щитами, производила пугающее впечатление. Но стоило им получить достойный отпор, как они тут же превращались в неуправляемую толпу: «В первой яростной атаке они опаснее мужчин, при первом отпоре — слабее женщин». Галльские воины не были ни столь свирепы, как варвары, ни столь организованны, как римляне. Кроме того, галлы никогда не считали службу в пехоте достаточно престижной, поэтому пехотинцами становились представители завоёванных ими ранее отсталых племён. Сами галлы предпочитали кавалерию. Их воины, сверкающие золотыми браслетами и кольцами, блестящими шлемами и кольчугами, на лошадях в золочёной сбруе представляли внушительное зрелище, но вряд ли могли эффективно противостоять хорошо организованному противнику.

Из всех галльских племён римляне более всего были заинтересованы в союзе с секванами из Франш-Конте и эдуями из Бургундии. Эти племена населяли территории, соответственно, на северо-восток и на север от принадлежавшей Риму Нарбонской Галлии. Своим существованием эта провинция была обязана угрозе, которую представляли арверны (Овернь) во II веке до н. э. для союзника Рима, населённой греками Массилии. В то время арверны распространились далеко за пределы своей столицы — крепости Герговии, они добрались до Пиренеев и вышли к Атлантике. Римляне не допустили их выхода к Средиземноморью и добились того, что власть империи арвернов распространялась только на небольшие племена, обитавшие в непосредственной близости от её границ. Одновременно с Массилией за помощью к Риму обратились и эдуи; в будущем эти два государства и стали главными союзниками Рима в Галлии. Излюбленной политикой Рима во все времена была организация вдоль своих границ так называемого «санитарного кордона» из зависимых государств, которые фактически являлись клиентами Рима. Между странами создавались такие же отношения «патрон — клиент», которые играли столь важную роль в социальной и политической жизни Рима и Галлии. Столица эдуев, Бибракт (Мон-Бевре), была расположена на холме над Огустодуном (позже Отуном). Бибракт славился высокоразвитой городской инфраструктурой и промышленностью. Как показали раскопки, в столице строили прямоугольные каменные дома, каменная кладка скреплялась глиной, здания были оборудованы внутренними двориками и внутренними лестницами, существовала даже система центрального отопления.

Существование двух сильных галльских государств, государства секванов и государства эдуев, каждое из которых, в свою очередь, было окружено кольцом малых вассальных государств, увековечивая раздробленность Галлии, создавало при этом некоторое, правда не очень устойчивое, равновесие. Однако этому равновесию с востока угрожало одно из кельтских племён, племя гельветов. Вытесняемые германцами, гельветы постепенно перемещались с юга Германии в Швейцарию. Но и на новых землях они по-прежнему находились под постоянным давлением со стороны германцев, и в 61 году до н. э. они решили двинуться на запад через Галлию, чтобы основать новые поселения на Атлантическом побережье. Гельветы были давними врагами Рима — прапрадед жены Цезаря погиб в сражении с гельветами. Тем не менее предполагаемая миграция этого племени из Швейцарии была невыгодна Риму, так как гельветы служили барьером между Италией и дикими германскими племенами. Кроме того, наиболее удобный маршрут гельветов проходил через северные регионы Нарбонской провинции, и населявшие эти территории племена, недовольные репрессивным правлением Рима, могли при их поддержке поднять восстание. Римляне также были обеспокоены необычной для кельтских племён мощью пехоты гельветов.

В течение ряда лет, непосредственно предшествовавших правлению Цезаря, несколько раз возникала опасность миграции гельветов. Именно поэтому Цезарь хотел получить в управление эту область. Теперь, в марте 58 года до н. э., он спешил в направлении Геновы (Женева). Весь путь ему удалось преодолеть за восемь дней, при этом его войско проходило по девяносто миль в день. Сразу же по прибытии он разрушил мост через Рону и заблокировал все возможные выходы на запад. Обнаружив, что проход через Нарбонскую Галлию закрыт, гельветы решили двинуться в сторону Атлантики северным путём, который не пролегал через зависимые от Рима области. Казалось бы, это лишало Цезаря предлога воспрепятствовать гельветам. Но он не желал терять возможность сникать лавры победителя и заявил, что передвижение гельветов по этому маршруту также угрожает римским провинциям. Кроме того, согласно принятой в то время политической доктрине, Рим брал на себя обязательства в случае необходимости применять силу в квазинезависимых приграничных государствах. Затем, после молниеносного перемещения своих отрядов с севера Италии, Цезарь получил более основательное оправдание своей агрессии против гельветов: проримски настроенные эдуи официально обратились к нему с просьбой о помощи против угрозы со стороны гельветов.

Прикрываясь этим оправданием, Цезарь напал на гельветов при переправе через Саону и перерезал почти четвертую их часть. После неудачной попытки провести переговоры гельветы, которым, в отличие от менее удачливых соплеменников, удалось переправиться через реку, продолжили путь на север. В течение двух недель преследовавшая их конница римлян отставала от них не менее чем на пять миль. Атака четырёхтысячной конницы Цезаря, в которую вошли и всадники-эдуи, захлебнулась. Кроме того, прекратились поставки зерна, которые должны были обеспечивать галлы. Это, очевидно, явилось результатом предательства антиримской партии, существовавшей среди эдуев, и теперь Цезарю пришлось повернуть назад и проделать лишних 17 миль, чтобы получить продовольствие в Бибракте, столице эдуев.

Гельветы приняли передвижение войск Цезаря за отступление и, вдохновлённые мнимой победой, напали на его арьергард. В последовавшем жестоком сражении гельветы были разбиты, их обозы захвачены, а оставшиеся в живых вынуждены были сдаться и вернуться в свои покинутые дома.

По оценкам Цезаря, назад возвратилось около 110 тысяч гельветов, а число погибших составило приблизительно 258 тысяч человек. Трудно сказать, насколько точна эта цифра; возможно, в целях саморекламы Цезарь преувеличил число погибших. Если это действительно имело место, то, видимо, он полагал, что римское общество хотело бы услышать о гибели как можно большего числа варваров. Но хуже всего, холодно констатирует Цезарь, не пытаясь скрыть правду, то, что большинство погибших составляли старики, женщины и дети. Эта «деталь», очевидно, являлась для него только ещё одним живописным мазком на картине его растущей воинской славы, который должен был заставить замолкнуть его врагов. Прочие галльские племена, обеспокоенные массовым перемещением гельветов через их территории, также были удовлетворены.

Вторая победа в 58 году до н. э. была одержана уже не над галлами, а над германцами. В Риме ещё не забыли страшное вторжение, обрушившееся на Италию полстолетия назад, когда несметные орды германцев проникли в Южную Францию и даже спустились вниз в Италию, разбив наголову несколько римских армий, прежде чем Марий смог наконец уничтожить их самих. Возможно, Цезарь сгустил краски, противопоставляя дикую свирепость германцев относительно высокой культуре галлов, поскольку хотел подчеркнуть, насколько серьёзна угроза нового германского нашествия. Рейн вовсе не был той драматической границей цивилизации и варварства, как это может показаться читателю «Комментариев». Ведь по обоим берегам Рейна жили и кельты, и народы, воспринявшие кельтскую культуру. Фактически ещё недавно о германцах говорили как о нации, подобной галлам. В данном случае, противопоставляя германцев и галлов, Цезарь следовал за греко-сирийским учёным предыдущего поколения Посидонием, так что оба, Цезарь и Посидоний, могут считаться авторами модели, согласно которой с одной стороны Рейна обитают цивилизованные галлы, а с другой — дикие германцы.

Действительно, германские кочевники, известные нам как племя свевов, которые в начале I века до н. э. мигрировали из Восточной Германии к Марне и Рейну, находились на низком уровне развития, а их основными занятиями были война и охота, хотя они также начали проявлять всё больше интереса к земле. В конце 70-х годов или немного позже вождь свевов или родственного им племени, Ариовист, возобновил передвижение племён и начал оказывать давление на кельтов в Восточной Франции и Швейцарии. Это давление испытали на себе и секваны, большое племя, расселившееся на землях между эдуями и Альзасом: Ариовист вторгся на значительную часть их территории. Однако секваны достаточно быстро поняли, что германцы значительно превосходят их по военной мощи, и использовали Ариовиста как союзника в борьбе против эдуев, с которыми воевали за земли в долине Саоны. Это позволило секванам одержать важную победу над эдуями в 61 году до н. э. Но после победы ладить с Ариовистом стало ещё трудней, так как он требовал от секванов всё новых и новых земель. Хотя все эти события происходили в регионах, значительно удалённых от границ римских провинций, они не могли не беспокоить римских политиков. Было решено, очевидно по инициативе Цезаря, признать Ариовиста законным правителем и другом народа Рима.

Это случилось в 59 году до н. э., а на следующий год, после того как Цезарь справился с гельветами, ему представилась новая возможность для ещё одной захватывающей военной кампании. Союзники Рима, эдуи, вновь и весьма своевременно обратились за помощью; кроме того, всегда существовала возможность запугать Рим угрозой нового вторжения германцев в Италию. Переговоры с Ариовистом закончились предъявлением ультиматума, который тот, очевидно, не мог принять. Ариовист двинулся на запад, к столице секванов Везонтио (Безансон), которая представляла собой крепость, с трёх сторон окружённую водой. Цезарь прибыл туда первым и занял крепость, но затем он был вынужден временно приостановиться. Задержка произошла из-за того, что резко упал боевой дух в рядах его войск[13].

Цезарь достаточно иронически отзывался о юношах из хороших семейств, которых римские командиры обычно принимали в свой штат. Он утверждал, будто их испугали физическая мощь и военное мастерство германцев, однако весьма вероятно, что эти настроения провоцировались политическими врагами Цезаря в Риме, пытавшимися сыграть на том, что данная военная кампания вовсе не была необходима.

Война с германцами не была, по-видимому, полностью незаконной, поскольку помимо правила, категорически запрещавшего правителям провинций вести боевые действия за пределами вверенных им территорий, за два или три года до описываемых событий были узаконены любые меры, которые могли бы потребоваться для содействия союзникам Рима, эдуям. И всё же следует отметить, что столкновение с Ариовистом главным образом было нацелено на укрепление военной славы и престижа самого Цезаря. В «Комментариях» ничего не сказано о том, как он обошёлся с потерявшими мужество соратниками, но память у него была длинная, и они, без сомнения, позже испытали это на себе. Однако Цезарь сообщает, что собрал своих испытанных воинов, тоже частично поддавшихся панике, и произнёс речь, в которой предсказал скорую победу.

Затем Цезарь отправился на встречу с Ариовистом. Не доверяя галльской коннице, он пересадил своих легионеров на их лошадей и взял с собой в качестве эскорта. После того как Ариовист имел неосторожность с насмешкой сообщить, что знает всё о врагах Цезаря в Риме, разговор зашёл в тупик. Именно этого и добивался Цезарь. Надо было спешить: приближалась осень. Предлог был найден незамедлительно, перемирие нарушено, и Цезарь возобновил военные действия против германцев. Сражение, которое, скорее всего, произошло около Кернея или Бельфора, было выиграно римлянами главным образом благодаря юному Публию, младшему сыну Красса. Действуя чётко и быстро и целиком по собственной инициативе, он бросил последние резервы войск Цезаря на защиту левого крыла его армии. Армия германцев, насчитывавшая около 120 тысяч человек, была почти полностью уничтожена. Среди убитых и взятых в плен галльской конницей Цезаря были и две жены Ариовиста. А он сам спасся в маленькой лодке, но вскоре умер. Трём германским племенам было разрешено остаться на западном берегу Рейна, и там, на землях, защищённых плотной стеной лесов, они и прожили в мире в течение многих лет.

Когда тесть Цезаря, консул, прибыл в Рим с известием о победе, его ждал довольно холодный приём. Столица была охвачена войной между бандами Клодия, терроризировавшими город, и его врагами, действовавшими якобы в защиту общества, которые также организовали мощные отряды в противовес.

Тем временем для Цезаря начался новый период его галльской кампании. Как только армия римлян стала на зимние квартиры на землях секванов, те тут же поняли, что добились только одного — сменили одного иностранного завоевателя на другого. Популярность римлян, достигшая апогея после побед над гельветами и германцами, начала быстро падать. Зимой Цезарь узнал, что эти враждебные Риму настроения распространилось и среди северных кельтских племён — белгов. Белги расселились в Северо-Восточной Франции и Бельгии около полутораста лет до описываемых событий. Наиболее цивилизованные среди этих племён, населявшие ближние склоны Арденнских гор, гордились своим германским происхождением и придерживались обычаев германцев, например кремации. Тем не менее они смешались с кельтами, во многом переняли кельтскую культуру, а язык, на котором они говорили, лишь слегка отличался от языка соседей-кельтов.

Теперь Цезарю противостояли огромные силы, равные приблизительно 300 тысячам воинов, но для него эта новость была скорее вдохновляющей, нежели тревожной. Ему представлялась потрясающая возможность захватить весь регион Трансальпийской Галлии, расположенной к северу от Нарбонской Галлии, которая уже стала провинцией Рима. Цезарь уже предвидел свои победы, не менее значительные, чем победы Помпея. Он понимал, что у него появился шанс превзойти великого полководца и оказать соответствующее влияние на Рим. Итак, к началу следующего года Цезарь вербует на территории Цизальпинской Галлии, находившейся под его управлением, два новых легиона и удваивает таким образом численность своей армии, причём всё это делается с согласия Рима.

Белги поручали верховное командование своими объединёнными силами королю суиссонов (Суассон). Однако их соседи реми (Реймс), недовольные тем, что попадают в зависимость от суиссонов, заключили союз с Цезарем. Несмотря на то что надежды суиссонов избежать участия в борьбе оказались тщетными, они остались наиболее лояльными союзниками Цезаря в Галлии, или, если смотреть на это с другой стороны, самыми гнусными предателями своей страны. Эдуи также должны были стать на сторону римлян. После того как Цезарь продвинулся на север и стал лагерем на Эсне, вероятно в Берри-о-Бак, потребовались совсем незначительные военные действия для того, чтобы со смехотворной лёгкостью разгромить огромную армию противника. Основной причиной такой лёгкой победы явилось полное отсутствие или разрушение системы снабжения продовольствием войск белгов. Племенам была дарована жизнь, но они становились данниками Рима, Цезарь же устремился на северо-восток. Теперь его противниками были наиболее сильные и многочисленные племена белгов, которые ещё не участвовали в войне, нервии. Их страна была изрезана оврагами и реками и покрыта лесами, поэтому конница становилась здесь бесполезной, и нервии славились первоклассной пехотой. Она и ожидала Цезаря на другом берегу мелкой речки Самбр, около Неф-Мензиля (Мобеж) на франкобельгийской границе. Здесь состоялось одно из наиболее рискованных сражений Цезаря. Армия нервиев появилась совершенно неожиданно для римлян, так как их конный разведывательный отряд не смог её обнаружить в густом лесу. Потери римлян были огромны — одна когорта потеряла все шесть центурий[14], но Цезарю удалось спасти положение. Как обычно в критических ситуациях, он продемонстрировал потрясающий героизм и решительность. В «Комментариях» он записывает: «Само имя нервиев было стёрто с лица земли». Старики племени, которые скрывались вместе с женщинами и детьми на болотах, сказали ему, что из 60 тысяч мужчин, способных носить оружие, в живых осталось не более пятисот. На основании последующих событий можно предположить, что резня была не столь кровопролитной, но Цезарь был горд, что может сообщить в Рим о таком огромном числе жертв.

Завершающим актом кампании стало нападение на восточных соседей побеждённых нервиев, атуатуков. Они насмехались над римлянами, считая их малорослыми и слабыми, и сделали попытку присоединиться к нервиям, но, узнав об их сокрушительном поражении, вернулись домой, в Намюр. Там, устрашённые римскими машинами для осады крепостей, они капитулировали, но затем неблагоразумно нарушили перемирие, предоставив Цезарю удобный предлог для возмездия. Цезарь решительно подавил выступление атуатуков и продал в рабство всех жителей, 53 тысячи человек, с аукциона, одной партией. Об этом он сообщает сам, будучи, без сомнения, в полной уверенности, что подобный пример необходим и атуатуки слишком варвары, чтобы им можно было доверять.

Тем временем молодой Публий Красс прошёл в Северо-Западную Галлию и подчинил прибрежные племена в Нормандии и Бретани. Это вторжение было совершенно неспровоцированным и с очевидностью указывает на то, что Цезарь твёрдо решил аннексировать всю страну целиком или, по крайней мере, создать на её месте сеть зависимых государств, подобных тем, которые Помпей основал по границам своих завоеваний в Азии. В течение зимы, которую Цезарь провёл в Иллирии, чтобы наконец заняться делами этой части провинции, установленный порядок в Галлии поддерживали римские гарнизоны, стоявшие на севере на берегу Луары, около Анжера, Тура и Орлена (древний Сенаб) и в западных областях современной Швейцарии.

Цезарь считал войну фактически завершённой. Его достижения вызвали удивление и восторг в Риме. Они открывали новые грандиозные перспективы, а часть огромной добычи уже поступила в столицу. Большинство сенаторов понимали, что такой громкий успех сотрёт всю память о прежних нарушениях закона, которые допускал Цезарь. Помпей предложил устроить в честь победителя самые длительные благодарственные богослужения, которые когда-либо проводились, и Цицерон согласился поддержать это предложение. Он выбрал эту линию поведения из чувства благодарности к Помпею, который недавно возвратил его из ссылки. Давний враг оратора, Клодий, показал себя ненадёжным партнёром, нападая с критикой не только Цезаря, но и на самого Помпея. И вот теперь Клодий стал не нужен, он терял свою популярность, в значительной степени вызванную организованным им распределением бесплатного продовольствия. Но в результате плохого урожая, а также интриг спекулянтов в Риме возникла серьёзная нехватка зерна. Клодий утверждал, хотя, вероятно, без оснований, что нехватка зерна организована Помпеем преднамеренно. В результате Помпею были предоставлены специальные полномочия для исправления ситуации. Один из трибунов предложил снабдить Помпея универсальными властными военными полномочиями. Маловероятно, что инициировал эту идею сам Помпей, и никаких специальных полномочий к назначению не было добавлено[15]. Но срок полномочий Помпея должен был составить пять лет, что было на два года дольше срока полномочий Цезаря в провинциях. Взаимное доверие между триумвирами было не настолько полным, чтобы Цезарь мог спокойно отнестись к такому положению вещей. Уже существовало подозрение, что неудачи Помпея в наведении порядка в Риме и плохое снабжение города продовольствием могли быть им спровоцированы в надежде, что его призовут как спасителя и диктатора. Более того, несмотря на все его предложения, касающиеся прославления побед Цезаря в Галлии, очевидно, что даже человек менее тщеславный, чем Помпей, не мог бы не чувствовать уколов ревности, поскольку последние успехи Цезаря не уступали его собственным восточным победам. Не по этой ли причине Помпей частенько не успевал зачитать донесения Цезаря в сенате? Помпею даже предложили развестись с Юлией и присоединиться к консервативной партии. Он отказался, но испортил отношения с Крассом, которого считал ответственным за оскорбления, наносимые ему Клодием, и даже обвинил Красса в покушении на его жизнь.

Естественно, всё это было очень выгодно «твёрдолобым». Кроме того, им удалось добиться того, что консулом 56 года до н. э. стал политик, ненавидевший триумвиров. Они также надеялись, что в следующем году должность консула перейдёт к Агенобарбу, который страстно жаждал заполучить нарбонские области, управляемые Цезарем. При этих обстоятельствах Цицерон вновь завоевал доверие. Считалось, что по возвращении из изгнания Цицерон поддержит триумвиров, но вместо этого он начал вбивать клин между Помпеем и Цезарем. Он написал закон, согласно которому деятельность Цезаря признавалась нарушением наследственной конституции. Кроме того, весной 56 года до н. э. он объявил о своём намерении поддержать трибуна, который был известен своими нападками на пресловутый аграрный закон Цезаря.

В этом случае, однако, Цицерон переиграл сам себя, и единственным результатом его усилий стало то, что триумвиры поняли, что всё ещё нуждаются в помощи друг друга. Хотя, как полагали, народный трибун, нападавший на земельное законодательство Цезаря, был приверженцем Помпея, его инициатива противоречила интересам последнего, поскольку они были жизненно связаны с расселением ветеранов в соответствии с этим законом. Красс также, очевидно, пришёл к выводу, что его инвестиции в триумвират были слишком значительны, чтобы расстаться с ними без сожаления. Он всё ещё нуждался в дружбе обоих своих товарищей, чтобы добиться своей главной цели: командования войсками, которое принесло бы ему не меньшую славу, чем слава Цезаря и Помпея, а также удвоила бы его богатства.

В связи с этим в апреле 56 года до н. э. Красс прибыл в Равенну, находившуюся на территории Цизальпинской Галлии, там он встретил Цезаря и предупредил его о враждебных намерениях Цицерона. Следующим шагом была встреча всех троих триумвиров, и в середине месяца они собрались вместе в Луке (Лукка), подобно Равенне находившейся на границе Цизальпинской провинции. Все разногласия были урегулированы, а обширные планы, составленные на этой встрече, триумвиры решили хранить в глубокой тайне. Правда, в течение следующего года эти планы постепенно стали всем очевидны. Лозунг CONCORDIA[16], который появился на монете приблизительно в это время, свидетельствовал о том, что Республика должна была оставаться во временном бездействии, а примерно 120 сенаторам, собравшимся в небольшом городке Луке, следует ждать, наблюдать и повиноваться.

Сначала было решено утвердить все действия Цезаря, а его четыре новых легиона оплатить из римской казны — несколько злонамеренный жест с точки зрения его критиков, так как Цезарь был теперь богат, а казна пуста. Ему предоставлялось время для того, чтобы закончить дела в провинции, Помпей один оставался управлять Римом, а Красс получал то назначение, о котором мечтал. Даже Клодий понял, что необходимо поддержать кандидатуру Помпея, хотя, конечно, положиться на Клодия было нельзя. Что касается Цицерона, то его привели в полное повиновение. Дело в том, что его брат, Квинт, служил в Сардинии и подчинялся Помпею, практически сделавшему его заложником покорности оратора. Затем Квинта перевели на службу к Цезарю, и отношение к нему опять-таки прямо зависело от повиновения брата. В конфиденциальной переписке оратор сообщал, что стыдится своего поведения; тем не менее он теперь сделался заправским подхалимом, отрёкся от своих прежних высказываний и произнёс речь, в которой перечислил все возможные основания, подтверждающие, что Цезарь по-прежнему именно тот человек, который нужен стране в Галлии, подчёркивая её важное геополитическое значение для Рима. Цезарь, возможно, иронически приподнял бровь, слушая Цицерона, восхвалявшего его как антиконсерватора, который теперь увидел свет истины и перешёл в консервативный лагерь. В качестве награды Цезарь разрешил оратору обрушиться на своего тестя, отца Кальпурнии, с оскорбительными обвинениями: Цицерон от души ненавидел его за то, что тот, будучи консулом, не защитил его от изгнания.

Карт-бланш на операции в Галлии, полученный Цезарем, очень скоро ему понадобился: несмотря на грандиозные планы, которые Цезарь строил на 56 год до н. э., их пришлось отложить, как только выяснилось, что Галлия вовсе не смирилась со своим положением. Зимой в племенах, населявших Бретань, начались волнения. Зачинщиками стали воинственные венеты — племя, населявшее Атлантическое побережье, которого едва коснулась кельтская культура. Они пошли на рискованный шаг и задержали римские отряды, собиравшие налоги. Соседи венетов на юге и на востоке предложили им свою поддержку, и теперь римлянам предстояло отражать удары противника в различных областях. Прибрежные города венетов располагались на выдающихся далеко в море полуостровах, которые во время приливов полностью отрезало от суши. У Цезаря не было средств, чтобы захватить их, поэтому он устроил свою штаб-квартиру в Анжере и контролировал оттуда строительство военных кораблей на Луаре и ход мобилизации в других племенах, занимавшихся судоходством и селившихся между Луарой и Гаронной.

Венеты не только занимали первое место в области морских торговых перевозок — они обладали фактической монополией на импорт олова из Британии, и, самое главное, их военные корабли контролировали галльское Атлантическое побережье. Сначала относительно лёгкие военные корабли римлян оказались бессильны против тяжёлых дубовых барж венетов. Суда венетов отличались малой осадкой, поэтому легко могли передвигаться по мелководью, куда не могли зайти корабли римлян. Кроме того, они были оснащены кожаными парусами, легко противостоящими атлантическим бурям. Но на судах венетов не было ни гребцов, ни стрелков, и изобретательные римляне стали применять длинные шесты с острыми крюками, при помощи которых разрубали снасти на кораблях венетов и лишали их возможности двигаться. В решающей битве в Киберонском заливе удача внезапно отвернулась от венетов, установился мёртвый штиль, и дрейфующие баржи стали лёгкой добычей римлян. Венеты капитулировали, и Цезарь сообщает, что он приказал казнить всех членов совета племени, а остальную часть населения продал в рабство. Этот ужасный акт был, без сомнения, вызван желанием указать всем галльским племенам на недопустимость какого бы то ни было сопротивления. Предпринятая Цезарем попытка оправдать свою жестокость тем, что венеты нарушили дипломатические права римлян, не выдерживает никакой критики, поскольку задержанные ими римляне не имели дипломатических полномочий, а занимались сбором зерна и других налогов, кроме того, при задержании им не было причинено никакого вреда.

В то время как в Нормандии Цезарь успешно подавил восстание венетов, молодой Публий Красс с триумфом заканчивал неспровоцированные военные действия в Иберийской Аквитании, между Гаронной и Пиренеями. Из поколения в поколение школьники учат первую фразу из «Комментариев к Галльской войне»: «Вся Галлия разделена на три части...» Здесь речь идёт о галлах (кельтах), белгах и аквитанах. Дальше на север Цезаря, как и всех, кто шёл за ним следом, ожидали дожди и слякоть. Таков был финал победной кампании.

Видимо, именно результаты кампании 56 года до н. э. побудили Цезаря принять решение о необходимости и неизбежности постоянного военного присутствия римлян в Северной и Центральной Галлии. В течение этого периода ему приходилось сравнительно немного заниматься политическими делами Рима, поскольку оппозиция была подавлена благодаря воцарившемуся между триумвирами взаимопониманию. Было решено, что Помпей и Красс станут консулами 55 года до н. э., хотя враждебно настроенный предшественник пытался снять их кандидатуры на основании несвоевременного выдвижения. Результатом этого явилась отсрочка выборов, которая оказалась на руку триумвирам. Младший сын Красса, получивший у Цезаря «отпуск» для себя и тысячи легионеров, успел привести их в Рим. Это и обеспечило успех выборов, которые не прошли бескровно, — среди прочих был ранен и Катон.

Получив власть, новые консулы сразу же блокировали кандидатуру Катона, который добивался должности претора. Для этого использовались и подкуп, и спекуляция на неблагоприятных знамениях. Затем они быстро перешли к созидательным действиям и добились принятия законопроекта, предложенного трибуном Гаем Требонием, гарантировавшего, что по окончании срока консулата Помпей получит в управление Испанию, а Красс — Сирию сроком на пять лет. Кроме того, обоим триумвирам были предоставлены самые широкие полномочия: они получали право набирать новые отряды, вести войну и заключать мир. Новые консулы тут же провели мобилизацию и направили своих представителей принять управление в предназначенных им провинциях. Принятие этого закона встретило яростное и длительное сопротивление Катона и сопровождалось волнениями, были и жертвы: сам Красс пролил кровь сенатора.

Поначалу друзья Цезаря были обеспокоены принятым законом, но они, видимо, были неправильно проинформированы относительно намерений консулов, потому что сразу вслед за первым законом они провели и второй, который возобновил полномочия Цезаря в Галлии ещё на пять лет, до конца 50 года до н. э. или начала 49 года до н. э. Таким образом, на обозримое будущее между триумвирами установился паритет. Сотрудничество было им особенно необходимо, потому что консерваторы оставались всё ещё достаточно сильными, и на выборах следующего года они могли провести Агенобарба и Катона на должность консула и претора, которых те так нетерпеливо ждали. Помпей остался в окрестностях Рима «для поддержания порядка». Это не шло вразрез с конституцией, однако такой поступок являлся нетрадиционным и спорным для вновь назначенного правителя Испании (подобную тактику позже использовали римские императоры в качестве средства, гарантирующего их властные полномочия под республиканским фасадом). Что касается Красса, то он отбыл на Восток в ноябре. Перед отъездом Красс, понимая, что его престиж недостаточно высок, чтобы гарантировать длительную популярность, распределил между всеми гражданами Рима денежные суммы, которых должно было хватить каждому на безбедное проживание в течение трёх месяцев.

Триумвиры были теперь чрезвычайно богаты. Но они по-прежнему нуждались в гигантских суммах, чтобы удерживать свои позиции и расширять влияние, направленное как против внешнего мира, так и против друг друга. Красс надеялся найти «золотое дно» в Парфии, а взоры Помпея и Цезаря были устремлены к богатейшей стране Древнего мира — Египетскому царству. Четырьмя годами ранее они взяли на себя обязательство обеспечить официальное признание Римом египетского царя Птолемея XII Авлета в обмен на абсолютно непомерную оплату. Птолемею, несмотря на огромные богатства, не хватило необходимых средств, и ему пришлось обратиться за займом к римскому богачу и финансисту Рабирию Постуму, непревзойдённому мастеру различных спекулятивных операций и размещения подобных ссуд по всему Средиземноморью. Правда, ссуду такого масштаба он выдавал впервые. Но Птолемей был выдворен своими подданными из Александрии в 58 году до н. э. сразу же после того, как он оплатил услуги Помпея и Цезаря из этого источника. Поэтому теперь восстановление Птолемея на престоле, сулящее огромные выгоды, вновь ставилось на повестку дня. Друзья Помпея и Красса намекнули, что их патроны могли бы приняться за это дело; враги Помпея даже предполагали, что именно он организовал изгнание царя, чтобы затем с выгодой для себя вновь восстановить его на троне. Однако Красс теперь был занят, добывая средства в другом месте, и в Луке было решено, что этим делом займутся его товарищи-триумвиры. Они не собирались участвовать в этом лично: восстановлением царя на престоле предстояло заняться известному стороннику Помпея Авлу Габинию, правителю Сирии, а затем он и его патрон должны были разделить эту должность с Цезарем. Рабирий, ещё не получивший с Птолемея причитающихся ему сумм, был уполномочен сопровождать Габиния, чтобы возместить старую ссуду и ухватить кусок нового пирога. В случае неплатёжеспособности Птолемея Рабирий должен был стать его министром финансов и таким образом истребовать причитающиеся ему деньги самыми различными средствами, включая торговлю тканями и стеклом.

Однако Габиний совершил серьёзную ошибку и вызвал опасное неудовольствие сословия римских всадников, державших Сирию в финансовых тисках. Он пошёл на слишком серьёзные уступки коренному населению Сирии, в результате чего был обвинён в получении взяток, в том числе и от царя Египта. Вернувшись в Рим, Рабирий во всеуслышание заявил, что он человек бедный; но поверить в это было чрезвычайно трудно. И его, и Габиния подвергли судебному преследованию за получение незаконной прибыли. Цицерон ненавидел Габиния, так же как его товарища, консула Пизона, за то, что они не захотели предотвратить его высылку; ещё недавно он называл Габиния «предателем и вором, женоподобным танцором в кудряшках». Но теперь обязательства перед триумвирами вынуждали его забыть свою давнюю ненависть и выступить в защиту Габиния, правда безуспешно. Рабирий, которого Цицерон защищал с большим успехом, очевидно, передал Цезарю свои неудовлетворённые долговые леки к Египту. Вполне естественно, что Цезарь поддержал Рабирия, поскольку причиной его долгов было то, что пятью годами ранее именно Цезарь приложил руку к расходованию полученных в Египте сумм. Кроме того, если Рабирий обеднел не настолько, как хотел представить, а это вполне вероятно, он мог передать Цезарю не только невостребованный долг, но и значительную сумму денег сверх того.

Тем временем Цезарь возвратился из Цизальпинской в Нарбонскую Галлию раньше, чем обычно. Это было вызвано угрозой вторжения с Востока, которая давала ему возможность снова схватиться с германцами. Два многочисленных германских племени, усипеты и тенктеры, при содействии нескольких галльских племён пересекли Рейн в районе Вестфалии и, перемещаясь на запад и на юг, направили Цезарю просьбу предоставить им земли на левом берегу реки. Вместо этого он предложил им территорию на правом берегу, якобы забыв о том, что эти земли уже заняты другими племенами, союзниками Рима. Перемирие, заключённое для ведения дальнейших переговоров, было прервано атакой конницы. Цезарь, справедливо или несправедливо, обвинил в этом германцев. Кроме того, германцы разбили галльскую конницу, хотя численный перевес (шесть к одному) был на стороне римлян. Когда же вожди и военные командиры германцев в полном составе явились к Цезарю с извинениями, он приказал арестовать их всех, напал на их лагерь и полностью уничтожил все два племени.

«В лагере было также множество женщин и детей, — отмечал Цезарь, — так как, оставив дом и перейдя Рейн, германцы взяли с собой свои семьи. Они бросились бежать во всех направлениях, но их настигла конница, направленная специально для этой цели».

Оказавшись в тупике у слияния Рейна и Мозеля, истощённые люди были убиты или утоплены. Это был настоящий геноцид, число погибших приближалось к 430 тысячам. Утверждали, что римляне потеряли только одного человека.