Помоги проекту - поделись книгой:
С утра всегда болит голова и хочется рассолу. Князь Владимирко с трудом оторвался от изголовья:
- Плешка…
Верный холоп появился тотчас. Согнулся в поклоне, ожидая приказаний.
- Чего вылупился, дурень? - напустился на него Владимирко. - Пить!
- Счас-счас, батюшка, - Плешка исчез, но тут же появился с братиной, полной свежего мёда. - Испей! Медок на травках настоян. Всю хворь враз как рукой сымет.
- Опять? - капризно поморщился Владимирко.
- Пей, княже, не сумлевайся! - стоял на своём Плешка.
Внутренне содрогаясь, князь приник к братине. Пил маленькими глотками - не любил боярских застолий, но не потому, что наутро болит голова - просто боялся, что на пиру подсунут яд. Самому ему сестрица Ирина как-то прислала из Византии перстенёк с секретом - на всякий случай. Случай тот представился вскорости, но с тех пор не каждого допускал на свои пиры Владимирко.
Мысль о пирах напомнила о вчерашней гульбе, и князь тихо застонал. Неужто и сейчас придётся опять сидеть за столом, пить, есть и улыбаться! Он устал, хотелось отдохнуть в тишине.
Медок, однако, немного помог. Возвернув братину Плешке, Владимирко бросил:
- Одеваться!
- Счас-счас, - засуетился холоп.
- И дворского кликни. Пущай собирается в дорогу.
- Куды это?
- На кудыкину гору, холоп! - рявкнул князь. - Домой едем! Сей же час!
Как вожжа попала под хвост Владимирке - вмиг на ноги терем поднял, всех переполошил. Напрасно боярин Витан хлопотал, уговаривал князюшку погостить ещё, обещая новую охоту, напрасно поварчивали и сокрушённо качали головами и бояре - собравшись и наскоро отобедав, князь вместе с двором, казной и сыном отбыл в Галич.
Путь от Тисмяницы до Галича невелик, да обоз с добром и казной тащится медленно. Вот так и случилось, что обогнала его худая весть, встретила на полдороге, когда уже показались впереди стены стольного города, окружённые посадом. С последнего поворота послал князь вперёд себя дружинника - упредить, чтоб готовили терем, топили бани, накрывали на стол. Малое время прошло, а дружинник уже назад поворотил.
- Ну? Как службу справил? - князь Владимирко приготовился сердиться на гонца за то, что торчит на дороге.
- Не казни, а прежде вели миловать! - вой поклонился в седле, сдёргивая шапку. - А токмо закрыл перед тобой Галич ворота!
- Что? - вытаращил глаза князь. Уже потянулся за плетью, чтоб выпороть нерадивого слугу, но тот замотал головой:
- Пока ты на охоте тешился, ударили галичане в вечевое било, да и порешили всем миром, что ты им не надобен, а промыслили они себе иного князя. А тебе велели уходить, хоть в Перемышль, хоть в Звенигород.
- Да как ты смеешь такое говорить? Мне!… Я им не надобен! Холопы! Быдло! - разошёлся князь. - Вот я их ужо! Поговори у меня!
Он замахнулся плетью на дружинника, тот вскинул руку - удар пришёлся по локтю.
- Истинный крест, княже! - выкрикнул, подавшись назад. - Пошли кого из бояр под стену, коль мне не веришь!
- Степан Кудеярыч! - крикнул князь. - Ступай, вызнай - правду сей холоп молвит иль брешет!
Боярин коротко кивнул, махнул рукой двум своим отрокам и поскакал по обочине дороги к Галичу. Княжеский обоз остановился, поджидая. Дружинник, принёсший дурную весть, отъехал в сторонку, но совсем не убрался - вины за собой не чувствовал и прятаться не желал.
Князь Владимирко с сыном держались впереди. Князь смотрел на галицкие стены, запрокинув голову. Он видел, как, уменьшившись в малое пятнышко, подскакал к воротам боярин Степан, как о чём-то заговорил с воротником, а после проехал внутрь.
- Не может такого быть, - проворчал себе под нос. - Не может Галич меня кинуть…
- Гонец баял, вече собиралось, - осторожно молвил сын Ярослав. - Ежели всем миром приговорили…
- Молод ишшо отца-то учить, - огрызнулся Владимирко. - Что вече? Крику много, а толку мало!
- Вот они с малым толком нас и скинули, - возразил Ярослав.
- Цыц ты! - осадил сына князь, но примолк. А ну, как правда? И в Перемышле, случалось, созывал народ на площадь колокол. Был он один на весь город, и по его звону всё и вершилось. А ну как тут также? Есть же Новгород - там вовсе князь только на золотом стольце сидит да военную службу служит, а делами управляют боярский совет и вече. И в самом Киеве тоже…
В это время на дороге показался боярин Степан, и Владимирко подался вперёд - какие-то вести привезёт кормилец его сына?
Степан Кудеярыч осадил коня, сдёргивая шапку. Полуседые волосы прилипли к вискам и вспотевшему лбу. Лицо дёргалось.
- Истинно так, как сказывал дружинник твой, княже, - промолвил он дрогнувшим голосом. - закрыл Галич для тебя ворота.
лнягиню твою с дочерью в Перемышль выслали. А заместо тебя нового князя выбрали.
- И кого же на моё место прочили? - прищурился Владимирко.
- Сыновца твово, Ивана Ростиславича звенигородского, - ответил боярин. - Сел он, бают, в городе по Правде, городу роту давал и крест на том целовал.
Как ни раздосадован был Владимирко, зафыркал в усы. Эва, куда хватил! Роту городу дал! Будто это ему поможет!
- Ничо, - прошипел он, скрипя зубами от сдерживаемой злобы. - Они ишшо поплачут! Они меня ишшо попомнят! И Иванко с ними заодно! Кровавыми слезами заплачут!… Гей-гей! Чего встали? - встал на стременах, махнул рукой с зажатой в ней плетью. - Поворачивай коней! В Перемышль!
Не бросал слов на ветер Владимирко Володаревич - двух седмиц не прошло, как встала под стенами Галича рать. Всю Масленую неделю собирал князь со всей Червонной Руси полки, и в начале Великого поста обложил стольный град со всех сторон.
Напуганные предстоящим разором - зима хлеб и жито подъела, а тут ещё и война! - бежали в Галич из окрестных деревень смерды. В самом Галиче день и ночь бухало вечевое било и выводили тревожный перезвон недавно, ещё при Владимирке ставленные на звоннице Успенского собора колокола.
Бояре толклись на вечевой ступени, звали народ всем миром отстоять своего князя. Выходил и сам Иван Ростиславич, видел людское море, слышал призывные крики: «Ты - наш князь! Умрём за тебя!»
Радовался люд галицкий злой радостью - не принимали они Владимирка Володаревича, пришёл он самочинно, нарушив древнее вечевое право города самому выбирать себе главу. Ивана Ростиславича принимали со всей ротой, он обещал ходить в воле Боярского Совета, и Галичу было выгодно держать у себя «своего» князя. Такой и вольности их не ущемит, и от врага защитит. А враг - вот он, у ворот стоит!
Упреждённые бежавшими под защиту городских стен поселянами, галичане спешно вооружались. Кузнецы отложили орала и лопаты, спешно ковали мечи и топоры. Бронники клепали кольчуги и шлемы, щитники делали щиты. Бояре из кожи вон лезли, стараясь перещеголять один другого - у кого отроки одеты справнее, у кого брони новее да мечи острее.
У самого Ивана дружина была невелика - часть воев оставил он в Звенигороде, защищать мать. Хотел было по весне перевезти княгиню в Галич, да война помешала. С пятью десятками воев прибыл, но полсотни мечей - не войско. У иного боярина столько же отроков.
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Хоть и малое время просидел Иван на столе, а успели заметить и полюбить его горожане. Потому как княжий суд он судил по Правде [5], и уже передавалась из уст в уста байка о крестьянине, что приехал на боярское подворье, привёз дань из деревеньки. Замешкался на дворе, пришлось заночевать тут же, в людской. А за ночь кобыла ожеребилась во дворе, вот и надумал боярин отобрать жеребёнка - дескать, всё, что на моём дворе, то моё. Ещё и кобылу надумал взять - негоже, мол, дитяте без матери. Кто-то надоумил мужика пасть в ноги князю, а Иван и рассудил: чья кобыла ожеребилась, того и жеребёнок. Правда то или нет, а только с той поры пошла про Ивана молва, что не даёт он в обиду простой люд. Вот и потянулись в его дружину молодцы - иные сбегали, не спросясь отцова благословения. Молодой князь принимал всех - воевать намеревался всерьёз, ради победы и Галицкого стола готов был поступиться родовым обычаем.
В соборе заканчивалась служба. Крестясь, последний раз подходили к кресту бояре, за ними теснились тиуны, воеводы и старшие мужи. Простой люд стоял поодаль, почтительно расступался и кланялся, когда знатные мужи проходили мимо. Вышли уже почти все, задержался только Иван Ростиславич и несколько его ближних мужей. Среди них был Мирон, оставивший в Звенигороде молодую жену и малых сыновей. Он держался по левую руку от князя.
Отец Онуфрий, незлобивый и тихий нравом человек, вздыхал, раздумчиво осеняя себя крестным знамением.
- Ох, грехи наши тяжкие, - поварчивал, - и за что насылает Господь такое испытание? Чем мы прогневали Его? В такие дни душа должна о вечном заботиться, а ныне что зрю в людях? Не о спасении души, не о Боге их помыслы - о войне и душегубстве! И за что такая напасть?
Иван помалкивал, слушая воркотню попа. Нынешний молебен был посвящён скорой победе над врагами.
- Из-за меня копья ломаются, - сказал он наконец. - Осерчал Владимирко Володаревич, как стола его лишили.
- Сам! - воздел отец Онуфрий палец. - Сам себя стола лишил, ибо непотребствовал много и грехи его велики были суть! А и Галич тоже супротив Божьего промысла пошёл - ибо всякая власть от Бога. Господь суров, но и милосерд. Карает он нас за наши грехи, но и воздаёт каждому по справедливости.
- Что же выходит, отче? Владимирко Володаревич Галичу за грехи был послан?
- За грехи наши тяжкие. Ибо заслужили мы такого князя и должны были, не ропща, нести крест свой. Мы же возроптали, и за то разгневался на нас Господь, привёл супостата на наши сёла и нивы! А и сам князь Владимирко тоже супротив Божьего промысла восстаёт - ибо неисповедимы пути Господни и одною рукой дарует он, а другой отнимает. И в горе, и в радости надо быть одинаково твёрдым.
Мирон за спиной Ивана чуть слышно зафыркал - бывший боярский отрок имел на всё своё мнение. Отец Онуфрий недовольно зыркнул в его сторону.
- Ты бы помолился, отче, чтобы Господь даровал нам победу, - попросил Иван.
- Молюсь, сын мой. Денно и нощно молюсь, дабы уменьшилось беззаконие на нашей земле, чтобы не лилась зря кровь, не гибли люди христианские. Ведь от людей своего языка страдаем!… Нет, грешен и аз есмь, ибо не зрю Божьего промысла в том, что совершается. Не даёт мне Господь узреть истину!
Поп отвернулся к иконам, истово осенил себя размашистым крестом. Иван тоже перекрестился, дружинники последовали его примеру.
На улице встречал яркий весенний свет. Солнце с синего неба брызгало огнём, крытые золотом купола весело блестели, во всю глотку орали воробьи. Отрок подвёл Ивану коня. Вскочив в седло, князь поехал улицей, справа и слева толпился народ. Люди, которым в соборе место было самое последнее, тут ухитрились пробиться в первые ряды и созерцали своего князя. Бояре с ближними отроками пристраивались позади, толкали друг друга конями, выясняя, кто более достоин ехать рядом с Ростиславичей.
Легко и весело было Ивану. Весёлый яркий свет, тепло и пестрота людской толпы сами собой вызывали Улыбку на лице. Но слишком часто мелькали в толпе люди в бронях - кто в стёганом кожухе, кто в кольчужке, кто с топором и рогатиной. Да его молодцы с утра парятся в кольчугах и при оружии.
Три недели уже бились галичане с войском Владимирки Володаревича. Чуть ли не ежедневно были приступы, люди спали вполглаза. Жёнки и матери бегали на стену, носили родным поесть. В иных домах уже успели оплакать убитых - среди ярких женских и девичьих уборов нет-нет, да и мелькал чёрный вдовий плат.
Не завернув к терему, Иван поехал к стене. Там сейчас постоянно теснились ополченцы. Горожане смешались с посадскими. Кое-где виднелись боярские отроки - обороной руководил Молибог Петрилыч с воеводой Никифором и тысяцким Вышатой Давидичем.
Издалека заметив боярина Молибога, Иван сразу направился к нему на стену. Боярин стоял у зубца и смотрел вниз.
Посады были частью сожжены, частью разобраны. Уцелели только те избы, которые были заняты княжьими и боярскими людьми. До самого берега реки раскинулся стан - стояли возы, уперев оглобли в небо, ходили люди. Где-то суетились и кричали - готовился новый приступ. Покамест под стеной разъезжали самые нетерпеливые, перебрасывались с защитниками стрелами.
- Ты бы, княже, поосторожнее! - остерёг Молибог Петрилыч Ивана. - Не ровен час, шальная стрела долетит! Бережёного Бог бережёт!
- Ничо, - уверенно откликнулся Иван. - Мне на роду написано в бою уцелеть.
- Так то ещё не бой. Бой впереди. Вот-вот пойдут на приступ.
Замечая приготовления, галичане подтягивались к стене. Кто-то уже проверял стрелы, примеривался стрелять в ответ. Меткий выстрел сбил с коня одного.
Другой схватился за простреленное плечо, поскакал, клонясь в седле, прочь. Но тут стали подтягиваться к стенам Галича рати.
Ополченцы на стене хмурились, лишний раз проверяли луки и рогатины, озирали толпу внизу.
- Эка силищи-то нагнано, - раздавались негромкие голоса. - И откуда столько народа!
- Небось со всех городов князь Владимирко-то народ согнал…
- Крепко он за нас взялся!
- А пущай крепко - скорее руки отсохнут…
- Выстоим!
- Чего - «выстоим»! Тамо вона какая сила!
- А за нас Бог. И князь наш!
Выкрикнувший запальчивые слова молодой ещё ополченец - юнец, усы только-только пробиваются, - оглянулся на Ивана Ростиславича: слышал ли тот. Князь и ухом не повёл - только пристальнее вгляделся в людей внизу. Согнанные в ополчение мужики бежали под стены неохотно. Галичане ночью обильно полили стену водой, теперь она вся покрылась толстой коркой льда, так что ни зажечь, ни вскарабкаться не удавалось. А сверху из-под заборол летели стрелы, и то один, то другой мужик падал. Снизу начали стрелять в ответ.
Бой постепенно разгорался. Ивана мягко оттёр в сторонку Молибог Петрилыч:
- Ты бы, княже, пересидел где в сторонке. Тута и без тебя управимся, а тебе под стрелы подставляться зазорно. Ещё подстрелят.
Дружинники окружили князя. Мирон, низко надвинув на глаза шлем, скалился в злой горячей усмешке:
- Сейчас бы в чисто поле выйти, да попытать силу силой! А то сидим, аки крысы, и ждём, пока нас выкурят.
Иван так и загорелся. С начала осады он втайне мечтал о настоящей сече - в Звенигороде сказывал пестун, как ходил в молодые годы с дедом Володарем в бой, как совсем безусым отроком ратился и с погаными, и с ляхами, и даже со своим братом-русичем, когда была на Волыни замятия из-за Ярославца Святополчича. Недавно помер старый пестун, а рассказы его живы до сих пор и будоражат кровь. Не пришлось отцу Ростиславу как следует показать свою удаль. Так неужто сыну судьба отказала в воинском счастье?
- А верно ты молвил, Мирон, - кивнул Иван. - Кабы выйти из-за стен, да кабы ударить по стану стрыеву!…
- Выйти-то можно, - в Ивановой дружине большинство было молодо-зелено, разговор подхватили с лету. - Да маловато нас!
- Удальцов кликнем. Нешто нет в Галиче добрых рубак?
Чуть откатили вспять волны ополченцев, подхватывая своих убитых и раненых, а по улицам Галича поскакали вершники - звать добровольцев на княжий двор. О вылазке говорили тайно, боясь перебежчиков и боярских наушников - а вдруг как начнут отговаривать князя? - но всё равно большинство как-то проведало о том, что ночью Иван ведёт дружину во вражий стан.
В числе добровольцев оказались и боярские отроки, а от них проведали и сами бояре. Чуть не полным числом явились на княжий двор. Иван в просторных сенях примерял бронь.
- Чего удумал, княже? - петушиным, дрожащим больше обычного голосом вопрошал Хотян Зеремеевич. - Виданное ли дело…
- А чего мне - за вашими спинами хорониться? - запальчиво ответил Иван. - Не для того я ставлея Галицким князем, чтоб заместо меня другие город обороняли! Я отец вам - вот и надлежит мне о детях своих печься! А идут со мной только те, кто сам охочь идти!
У боярина Хотяна сын, без году неделя в княжеской дружине, тоже собирался и сманил с собой почти половину отроков.
- А ну, как убьют тебя? Чего тогда делать? - всплеснул руками боярин Скородум. - Владимирке вдругорядь не поклонишься!
- Убьют - знать, судьба моя такая. А как после быть - сейчас загадывать негоже. Бог даст, всё образуется.
Поделиться книгой: