Чудовище (сборник)

В сознании Чистякова вдруг высветились – мягко говоря, неуместно – круглые очки Джона Леннона. Кумира старшего брата Чистякова. Который – брат – и до сего еще времени носил тертую джинсу и длинные волосы, несмотря на откровенную лысину. Да, взгляд Леннона из-под очков был вспомнен абсолютно не к месту. Потому что на Чистякова смотрели сейчас нечеловеческие глаза.

Они смотрели из чего-то кустистого, словно мох. (Шерсть? но какая странная…) И рядом в этом кустистом располагались еще глаза – три пары, гораздо меньшего размера – и в каждом трепетала синхронно яркая точка: отражение лампочки фонаря, трясущегося в руке.

Подвальная секция была набита всяческим хламом, как это и полагается по чину подвальной секции. Но было в этой картине кое-что необычное. А именно: пыльный хаос вещей делился, ровно и аккуратно, на восемь секторов. Причем делила его сложная и дрожащая мохнатая тень, отбрасываемая фонарем.

Тень… от растопыренных восьми ног огромного паука!

Головоломка сложилась. Ритмично движущиеся крючья были его жвалами ( хелицерами – выдала совершенно ненужное сейчас уточненье память). А позади во тьме угадывалось и тулово, пульсирующее в ленивом, сонном, не зависящем от челюстей ритме…

Такого не могло быть.

Но было.

На Чистякова смотрел из каморки в четыре пары глаз паук невообразимого, немыслимого размера. Размах его лап был больше, чем Семен мог бы развести руки.

И вдруг в подвале, в этой стрекочущей тишине, прошел голос:

– ПОДОБНО ЭТОМУ И В ДУШЕ. ДОСТАТОЧНО ПОЖИТЬ СКОЛЬКО-ТО, И В ДУШЕ НАКАПЛИВАЕТСЯ ДОВОЛЬНО НЕПРОЛАЗНОГО ХЛАМА. И В ЭТОМ ХЛАМЕ ЗАВОДИТСЯ…

Но Чистяков не обратил никакого вниманья на этот голос.

И даже не подумал классифицировать его как-либо: как слуховую галлюцинацию, например.

Потому что он способен был в этот миг думать об одном только. Про вероятное свое ближайшее будущее. Вот эти лапы собираются к тулову, образуя собой пружину. Пружина распрямляется и монстр прыгает на Семена сквозь открытую дверь! И жвалы, полные яда, смыкаются, пробив грудь. И останавливается в ней сердце…

Чистяков закричал.

Глухое эхо подвала повторило нечленораздельный вопль.

И одновременно рука Семена, выронившая фонарик, молниеносно вслепую нащупала дверь каморки и захлопнула ее с громким стуком. И Чистяков развернулся спиною к двери и, упираясь в нее, сполз по ней. И пальцы его забегали по земляному полу, сами как пауки, нашаривая навесной замок.

И пальцам повезло. Они наткнулись на холодную сталь, и ключ не выпал из скважины, и дужка соблаговолила войти в пазы. И вот наконец Семен поворачивает ключ, запирая весь ужас там, по ту сторону. Оказывается отделенным от него… пусть даже только ненадежной дощатой дверкою, но, все-таки, отделенным. И отступает, и прислоняется к бетонной стене подвала и… выдыхает.

Вся эта вечность, оказывается, заняла не более времени, чем есть его меж вдохом и выдохом!

Мне просто это все померещилось,  – трепетал Семен. – Так бывает, если направить вдруг луч яркого света на скопившийся во тьме хлам. Чего только не покажется! Тем более если хлам – чужой, которого тебе и видеть-то не положено. Странно, что не обнаружился там целый дракон, или обитательница Лох-Несс! А на самом деле бояться нечего. Всего-то окостенелый бред, который человек продолжает тянуть за собой по жизни, боясь признаться и самому себе, что скарб этот ни на что уже не сгодится! Старье за перегородкою безопасно… и не способно причинить никакого зла, и…

Но тут еще один вопль вырвался из горла Семена, породив издевательское эхо.

Запертая на замок дверь дрожала, ходила ходуном и лязгал замок о дужки, и ударял глухо в дерево.

То арестованный ужас не желал примириться со своим заключением и рвался изо всех сил наружу. Мертворожденное чуяло сквозь разделяющую перегородку живую кровь. И прилагало всю мощь членистых своих лап, чтобы дорваться и впиться! И ощутить на миг свое причастие к живой жизни… убивая живую жизнь.

Чистяков не помнил, как он оказался у выхода из подвала. То есть у запертой двери, которая преграждала выход.

Он судорожно скрежетал ключом о железо, пытаясь угадать скважину… Как это связка вообще оставалась еще у него в руке? Ведь просто невероятно, чтобы Семен ее не обронил в предшествующие мгновения! И он бы обязательно об этом задумался, надо полагать… если бы в состоянии был сейчас думать вообще хоть о чем-либо.

Яростный лязг несся из пустоты за его спиной. Паук рвался…

И вдруг оно получилось у Чистякова. Его мятущийся ключ попал. И прогремел уже в замке один его избавительный оборот, второй…

– Я БЫ НЕ СОВЕТОВАЛ ВАМ СПЕШИТЬ.

Тот же голос!

Теперь Семен обратил на него внимание и, более того, вздрогнул, как от удара током.

И так же, как оно бывает в результате удара тока, Семена парализовало . «Распахивай скорее дверь и беги!» – колотилось в его сознании. Но билось как-то отдаленно и тускло – бабочкой по ту сторону стекла – как нечто совершенно уж безнадежное, не стоящее внимания. Семен был загипнотизирован голосом. Он оборачивался, потому что осознавал, что все равно не сможет не обернуться.

И прямо позади него, в трех шагах, в пыльном и мутном луче маленького окошка… стоял Подвальник.

Семен и не попробовал сомневаться, не есть ли то кто иной. Сосед по дому, случившийся здесь ремонтник, забредший бомж… Потому что внешний вид существа, которое порекомендовало Семену не спешить, был… здесь более всего подходит определение однозначен.

Это существо не имело кожи.

Ее заменяло некое подобие грязноватого гипса, наложенного небрежно, так что через его слой просвечивало местами мясо. То были мертвые, иссиня-серые мышцы и сухожилия…

– ТЫ ОТЫСКАЛ НЕ СВОИ КЛЮЧИ, – продолжило существо. – КОТОРЫЕ ТЫ ДЕРЖИШЬ В РУКЕ – МОИ, ТЫ ИХ У МЕНЯ УКРАЛ. ТЫ МОЖЕШЬ ИМИ ОТКРЫТЬ ЛИШЬ ОДНУ ЕДИНСТВЕННУЮ ДВЕРЬ: ПУТЬ В БОЛЕЕ ГЛУБОКИЙ ПОДВАЛ. ТЫ МНЕ ПОНРАВИЛСЯ ЧЕМ-ТО, И Я ОТКРОЮ ТАЙНУ ТЕБЕ: ИЗ ВСЯКОГО ПОДВАЛА – КРОМЕ ПОСЛЕДНЕГО – СУЩЕСТВУЕТ ДВЕРЬ В ЕЩЕ БОЛЕЕ ГЛУБОКИЙ ПОДВАЛ . И ТЫ СТОИШЬ НА ПОРОГЕ.

Но Чистяков не особенно вслушивался, что говорит чудовище.

Первые секунды он балансировал на пороге обморока, на той грани, за которой утрачивается сознание. Но Чистяков понимал: теперь вот лишиться чувств – это будет верная смерть. И героическим усилием инстинкт самосохранения одержал верх: заставил Чистякова принять ее – эту новую, невозможную, адскую реальность. Чтобы суметь как-то действовать, как-то противостоять обрушившемуся на него кошмару.

Итак, они существуют, – вычислял ум Семена с мертвенным хладнокровием, которое наитствует, иногда, стоящих у последней черты. – Не так уж это и удивительно. Эти сказки, что повторяются у народа из века в век – ведь не даром же! Леший, Водяной, Домовой… Банник и Овинник… еще кто там? Особенные странные формы жизни, которые ограничены территорией. Домовой добр, считается. А вот Овинник и Банник злы, а то и жестоки. Но что у всех у них общего? Общее у них то, что ни один из них не способен действовать за пределами того места, по имени которого он и назван! Потому что соответствующая территория представляет весь его мир. Возможно, что и вселенная человека для каких-то иных существ – это лишь ограниченный закуток незначительного размера! (И вспомнился тогда Достоевский: а может, эта самая Вечность – это всего-то лишь какая-нибудь закопченная баня с пауками по углам!) А если это так, значит – и для Подвальника мир есть только его подвал. И за пределом подвала для него просто «ничего нет» и там я для него буду недосягаем! Поэтому сейчас он и заговаривает мне зубы.

Все эти мысли промелькнули в сознании Чистякова быстрее, чем за секунду. Потому сразу же, как только отзвучали слова Подвальника, Чистяков развернулся и ударил корпусом в дверь. И вылетел через ее проем на ту сторону.

Семен уже представлял себе, как он взбегает по щербатым ступеням и видит солнце.

Но вывернулось иное. Машиной из-за угла, несущейся на безнадежной смертельной скорости.

Семен, вылетевший сквозь проем – падал.

Цементный пол, который был обязан существовать по наружную сторону подвальной двери, отсутствовал. Была бездна. Как если бы Чистяков сорвался безлунной ночью со скалы в пропасть. И невозможно было понять, и не из чего было определить, сколь долго будет продолжаться это падение…

Но длилось это лишь миг. Безумный, растянувшийся в какую-то искусственную безмерность, как эластический бинт. Внезапно под ногами откуда-то сама собою взялась опора. И даже Чистяков на нее не рухнул, а устоял на ногах, качнувшись. И он увидел, что непроницаемой этой тьмы вокруг больше нет, и что у него под ногами – земляной пол.

Неужто снова подвал?!  – похоронным ударом колокола раскатилось в его сознании.

– ДА! НО ЭТО – ДРУГОЙ ПОДВАЛ! – как будто выстрелил в спину, между лопаток, знакомый голос. – ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВНИЗ!.. НЕ УГОДНО ЛИ ОСМОТРЕТЬСЯ, ГОСПОДИН ЧИСТЯКОВ? НЕ СТЕСНЯЙТЕСЬ. БУДЬТЕ КАК ДОМА!

И Чистяков осмотрелся.

Действительно, вокруг был подвал… Н о только по масштабу он больше напоминал станцию метро! В сумраке, в пыльном и больном свете где-то высоко лишь едва угадывался потолок. Бетонные перекрытия раскрошились и они обнажили, местами, ржавые арматурные стержни, которые не уступали по диаметру стволам корабельных пушек. Повсюду колыхались пропыленные сети. В их центре неподвижно сидели, а кое-где торопливо двигались, пауки – такие же по размеру, как тот, которого Семен закрыл наверху (в ином измерении?! ) в секции.

Но только здесь размер этих тварей прекрасно вписывался в окружающие масштабы!

А секции имелись и здесь.

Но вместо номеров на них зияли каббалистические значки.

– МОЯ КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ, – гремел между тем Подвальник. И голос повторяло резкое эхо. – ЛЮБУЙТЕСЬ, ПОКА ВЫ ЖИВЫ, ГОСПОДИН ЧИСТЯКОВ!

И вдруг одна из гигантских дверей исчезла. Семен увидел за ней пространство, заставленное все плотно двухъярусными койками. По своему размеру каждая из этих конструкции напоминала больше каркас, что возвели для строительства двухэтажного дома. Кроме чудовищных железных кроватей с облупившейся краской в открывшемся пространстве находились еще и…

Люди?

Эти существа были похожи на людей, но – если бы не их рост. (Как минимум под шесть метров!..) И существа эти сосредоточенно занимались чем-то. И Чистяков, когда немного освоился с чудовищною представшей пред ним картины, понял, чем именно. Трое гигантов методически избивали четвертого, одетого точно в такую черную робу, как они все. И связанного, как показалось это Семену, какими-то грязными и кровавыми белыми полотнищами…

Внезапно Чистяков почувствовал холод. Такой, как если б весь его позвоночник покрылся инеем. Он представил: сейчас чудовища обернутся и – сквозь проем – они увидят его. И тогда они…

Но дверь вернулась на место, словно бы за один миг соткавшись из воздуха.

И в это же мгновение на Семена обрушился громовой голос:

– КАРТИНА СЛЕДУЮЩАЯ!

На этот раз пропала из бытия дверь с другой стороны прохода. За ней открылось нагроможденье фанерных ящиков – каждый величиною, пожалуй, с деревенскую баньку. Все ящики были окрашены в одинаковый салатовый цвет, поцарапаны, и выделялись на боках у них кое-где белые бледные трафаретные номера.

И посреди этих ящиков, безвольно привалившись к ним спинами, сидели неподвижно тоже гиганты. Они были облачены в камуфляж и крайне истощены, как это сразу же отметил Семен. И были они какие-то…

Они тяжело больны? Похоже, что они едва отдают себе отчет в своих действиях! Они же совершенно не владеют собой!

И тем страшней Чистякову было видеть у них оружие. Лежащее на коленях или валяющееся небрежно около, повешенное на перекрученные ремни… Какой-то ствол оказался случайно повернут в сторону Чистякова и напоминал жерло гаубицы.

Беспомощные циклопы предавали иногда что-то друг другу двумя руками. Движения их были неуверенными и медленными. И получивший тогда приникал к ладоням, сложенным лодочкой, и делал глубокий вдох. И через какое-то время он передавал дальше…

Дверь возвратилась на место.

– ТЕПЕРЬ ЖЕ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ВАС!

И освободился третий проем.

На этот раз уже совсем близко от Чистякова, непосредственно по правую его руку. Поэтому обзор был великолепен. Однако Чистякова это не радовало… отнюдь не радовало!

Он видел очень странное существо, медленно приближающееся к нему. Крадущееся. Идущее по какому-то, как это показалось Чистякову вначале, высокому и геометрически правильному карнизу.

И это существо было белое и пушистое. И оно было… жутким.

Оно напоминало саблезубого тигра, но, впрочем, скорее всего и этот ископаемый гигант показался бы рядом с ним лишь тигренком. Единственное, кроме этого, существенное отличие состояло в том, что мощные изогнутые клыки не высовывались из чуть приоткрытой пасти. (А если бы эти сабли у него были – и соответствовали б масштабу – то наводили бы скорей на мысль о бивнях слона!)

Холодные голубые глаза сей твари, с вертикальными в них зрачками, буквально впились в Семена. И пригвоздили к месту. И видно было, как неуемно и быстро разгорается в них искра охотничьего азарта!..

Смерть,  – ударило беззвучно в сознании Чистякова. И примешалась вдруг еще какая-то полумысль… очень странная: а ведь это все каким-то образом уже знакомо ему – все, что он видит в секции.

И белый кошмарный тигр, готовящийся вот сейчас прыгнуть. И этот цвета дубового дерева карниз, напоминающий больше… гигантский письменный стол, если на него смотреть, стоя у подножия его. И – там, дальше – раскидистые листья на фоне чуть запотевшего стекла, как будто пальма в теплице…

А дальше Чистяков сделал то, чего от себя не ждал.

Он повернулся вдруг и пошел в гигантский проем.

Он ощутил какое-то мимолетное слабое сопротивление, пересекая границу. Как будто бы касанье паутины к лицу.

Возможно, это дверь секции в этот миг уже вновь рождалась из небытия – начинала занимать место. То есть – Чистяков успел в последний момент. Подвальник же опоздал . И поэтому…

Семен еще не смел верить. Еще осматривался судорожно и с нестойкой робкой улыбкой. Но то был неоспоримый факт: Чистяков стоял посреди любимой комнаты своей собственной квартиры.

Пушистый Барсик оторопел, было, от внезапной материализации хозяина.

Но тем не менее проделал насущное: незамедлительно спрыгнул с письменного стола, резвиться на котором ему хозяином строго-настрого воспрещалось, и попытался тихо и покаянно проскользнуть мимо прочь на полусогнутых лапках.

Но Чистяков поймал Барсика. И поднял осторожно двумя руками на уровень своих глаз, в которых блестели слезы. И принялся целовать мордочку, ошалело отвертывающуюся, потому что такого обращения кот никогда не знал.