Помоги проекту - поделись книгой:
Сухие зарницы над лесом сулят добрую, тихую погоду.
* * *
Висит на стене потертый, линялый рюкзак. Терпеливо ждет испытанный друг, когда кончатся городские мои дела. Ждет дня, когда сниму с гвоздя его и мы пойдем в магазины. Будем покупать зубастые синеватые крючки, тяжелые пачки с патронами, нехитрые подарки для стариков. А потом — стук колес, ожидание катера на бывшей петровской верфи, старые дубы и копны на крутых берегах.
— А, явились! — всплеснет руками седой перевозчик Федор Палыч. — Ну, ну! Сено в этом году душистое и клев подходящий…
Фото автора.
Идут люди к Ленину
В МУЗЕЕ В. И. ЛЕНИНА ЗА ВОСКРЕСЕНЬЕ ПОБЫВАЛИ 15000 ЭКСКУРСАНТОВ
Дверь не закрывается. Дверь не успевает закрываться. Идут и идут… Три белые ступени стерты людьми. За год миллион человек.
В эти дни особенно много людей. Идут и идут. Матросы идут, девушка с белым цветком на платье. Брезентовая куртка парня, рубашки школьников, фигура приезжего в ватнике. Вот группа туристов, солдаты, отец с ребенком. Седые, двадцатилетние… Целый день будут идти.
Пойдем с кем-нибудь рядом. Ну, хоть бы с этими двумя мальчишками. Им вместе лет двадцать пять. Сняли шапки у входа. Держатся за руки. Остановились… Это, конечно, не первая встреча. Они уже хорошо понимают, почему на площадях, на самом почетном месте стоит этот памятник. Но, может быть, первый раз в жизни так долго молчат и молчат… Один отыскал руку^другого и чуть коснулся… Разве могут мальчишки словами сказать, почему непривычно забилось сердце. Целая жизнь впереди. Много поймут и узнают. И не раз еще так же вот сильно забьется сердце…
Родился человек на земле. Родился и умер, как все. Вот его детский портрет и табель с отметками… А вот знамена с черными каемками и скорбные лица на фотографиях. Две даты — рождение и смерть. А между ними — жизнь.
Жизнь, которую нечем измерить и не с чем сравнить. Никто на земле не горел так ярко, никто на земле не сделал так много. У этой жизни люди идут учиться.
Очень просто жил человек. Вот пальто и ботинки. Просто не верится, что это его. Вот коса, котелок, вот страницы с бисером строчек. Вот комната его… У входа двое людей с нерусской речью. Стоят рядом, как те мальчишки.
Спросим, откуда приехали.
— Я из Германии, Эрнст Эгер. Был в Таллине. В Москву прилетел на день, чтобы побывать здесь…
Объясняться нам помогает Антонин Серб. Он из Праги летит в Кабул. Выкроил время и прямо с аэродрома сюда… Впечатления? Чех обводит глазами зал, ищет нужное слово:
— Понимаете, очень людовий… Как это по-русски… Очень человечный был…
В девятнадцати залах — большой человеческий университет. Каждому есть тут чему поучиться, над чем-то подумать, что-то понять.
А эта деревенская женщина? Ей семьдесят, не меньше. Учиться уж поздно. Что ее привело?
Знакомимся. Проценко Ольга Петровна приехала к дочери. Приехала вчера белгородским поездом.
— И сразу в музей?
— Вот, — вместе с дочкой… — старуха поправляет платок, смущается окруживших людей, — боялась помереть, не повидавши. Батя мой ходоком к нему ездил…
О Ленине старушка говорит, как о живом:
— Вот повидалась, и душа спокойна…
Идут и идут люди по залам. Вот наши знакомые Гена Перепелкин и Толя Мухарьянов. Они по-прежнему держатся за руки. Еще раз подошли к машине, в которой ездил Ильич. Спрашивают: на каком точно месте любил сидеть Ленин?..
Идут к выходу мальчишки. Идут по длинному коридору, мимо новых дверей, закрытых пока брезентом. Там стук молотков — завтра откроются новые залы в музее. Люди увидят в них продолжение ленинской жизни. Увидят документы, увидят экспонаты наших дней. Увидят то, о чем думал Ильич, о чем говорил рабочим и ходокам из деревни, о чем мечтал, ради чего жил…
Выходят на шумный проспект мальчишки. Идут, взявшись за руки. Долго жить им, и не один еще раз придут они в дом, где широкая дверь и стертые ступеньки у входа…
Два портрета
Под красным парусом
Это было недавно. Но это было так далеко…
Вот лежит карта. Я веду карандашом по синему полю, по крупным буквам: ТИХИЙ ОКЕАН. Потом буквы мельчают. Тут океан, процеженный сквозь мелкие острова, называется морем. Вот еще меньшая часть океана — Тонкинский залив.
Вот маковые зерна островов — залив Ха Лонг. «Залив утонувшего дракона», — скажет вьетнамец.
Когда утонул дракон? Наверное, в первый день сотворения мира. Торчат из воды каменные гребни могучей спины… Они успели поседеть и почернеть от времени.
…Было раннее утро. Было так тихо, туманно и так тепло, будто только-только совершилось творение мира. Боги спрятались за скалы и обезьяньим глазом глядели: что же вышло из трудной работы?
Боги не пожалели красок и камней для залива. Синяя вода, синий туман, темные скалы, розовый восход… Ни звука. Только наш катер стучит: тук-тук-тук… От одной потонувшей скалы к другой несутся непривычные для этих мест звуки. Притихли боги за скалами, ждут: что же мы скажем? А у нас нет слов. Мы стоим на палубе и молчим. Только сердце с мотором вместе: тук-тук… Как же хороша ты, земля!..
Залив Ха Лонг так красив, что не с чем сравнить его. Часа три мы плыли по синей воде. Казалось, нет в мире ничего, кроме тишины, кроме несчетных утонувших наполовину скал и голубого тумана. И вдруг парус. Красный, похожий на крылья бабочки, совсем ненужный в безветрии парус. Вблизи он не так уж красив — грубая в заплатах ткань, крашенная кореньями, может, десять, а может, и пятьдесят лет назад.
Узнав, что мы из России, рыбак заулыбался, зашевелил веслами. Две лодки сошлись бортами, и мы очутились в гостях у радушной семьи.
Дынь Нги ловит рыбу, ловит креветок и крабов, ловит все, что годится в пищу, все, что можно продать на прибрежном базаре.
Дынь Нги воевал, жил в джунглях, но прогнали французов — рыбак вернулся в родной залив, на эту вот лодку.
На этой лодке родился Дынь Нги. На этой лодке умер его отец. На эту лодку привел он жену. На лодке и стол, и постель. Вся жизнь вьетнамского рыбака на лодке под красным, съеденным соленой водой парусом.
Мы долго говорили… О домике на воде, о трудностях рыбацкой жизни стоит рассказать особо. Но я не могу не сказать о том, что более всего взволновало в это хорошее утро на самом краю земли.
Перед прощанием я спросил рыбака: велика ли семья у него? Сколько людей на лодке?
— Четверо, — сказал Дынь Нги. — Жена, я, маленький Тын…
Нет, я и сейчас не могу без волнения вспомнить конец этой фразы… Рыбак отдернул циновку, кивнул в глубь навеса:
— …И ОН четвертый…
В углу на бамбуковой стенке, в старой коричневой рамке висел портрет.
— Ленин?!
— Ленинь! Ленинь! — радостно закивал Дынь Нги…
Долго еще стояли лодки, сцепившись бортами. Мы снова сели на циновку, пили чай и говорили. О Москве, о новой жизни Вьетнама, о рыбацком кооперативе, о старом парусе, который пора менять, о ценах на рыбу, о многом другом.
Сердечный был разговор. И мы понимали, отчего так близки и понятны стали друг другу. ОН был с нами. ОН участвовал в разговоре…
Всходило солнце. Еще больше синела вода. Я попросил Дынь Нги сфотографировать лодку. Он опустил парус, сказал, что в тихую погоду надо без паруса…
И вот на память остался снимок… Вот скалы, вот лодка, на которой живут Дынь Нги, его жена, маленький Тын и Ленин…
Самый большой подарок
В редакции есть музей. По давней традиции из дальних командировок привозят корреспонденты подарки газете.
В музее есть камень из Антарктиды, шахтерская лампочка, морские звезды, герб канадского университета, портреты героев… Со всей земли сувениры.
На прошлой неделе на полку под стекло мы положили тропический шлем, альбом с расписной лаковой крышкой, скульптуру льва из угля.
Есть и еще из Вьетнама подарок. Он очень дорог, потому что у подарка есть маленькая история.
…В провинции Винь-Фук мы были два дня.
Если бы принимать все приглашения в гости, делегация пробыла бы в провинции два года.
Искренне любят вьетнамцы советских людей. За все любят. За наш Октябрь, за то, что мы выстояли против врагов, за нашу бескорыстную помощь. Искреннее чувство вьетнамцев к «ленсо» (к советским) трудно передать словами. Надо видеть детей и взрослых и стариков, когда они останавливаются, улыбаются, дружески протягивают руку, снимают с куртки значок, чтобы приколоть на вашу рубашку…
Мы собрались уезжать из провинции, уже сели в машину, когда увидели шестерых ребятишек.
— К вам… — сказал переводчик.
— А мы сами можем сказать… — сказал вдруг старший. — Мы учим русский…
Все вместе мы сели на траву под пальмой. На сколько вопросов надо было ответить! Сколько выслушать и рассказать! Дошло дело до неизбежных во Вьетнаме подарков. На этот раз подарки были особые. Во-первых — песня.
У нас почему-то редко поют сейчас эту хорошую песню.
Ребятишки сказали, что вся их школа разучивала песню в подарок нам. Но что делать, если гости торопятся… Они вшестером за двадцать километров пришли, чтобы спеть эту песню…
Милые черноволосые ребятишки! Как хорошо, как старательно, как ладно и мелодично они пели. Пели на русском и на вьетнамском.
На прощание все шестеро сняли красные галстуки и повязали нам, а самый скромный и чуть застенчивый Нгуен Винь протянул бумажный пакет:
— Я мало, мало рисуй… Это Ленин. Мы подарить его вам потому, что много-много любим Ленин…
Маленький Винь очень волновался. От друзей его мы узнали, что портрет рисовал он нынешней ночью, что очень спешил, потому что боялся — уедем…
Вот и вся история подарка. История одного из самых дорогих экспонатов в нашем музее.
Мы решили напечатать портрет в газете — Ильич ведь очень похожим вышел. А если кто-нибудь найдет недостатки в рисунке, пусть вспомнит, что портрет рисовал мальчик, рисовал очень спешно, ночью, при керосиновой лампе…
Ханой — Москва.
Вот какой у Леньки сосед…
Ленька любит играть в пинг-понг, собирает марки, построил линкор в заводском клубе.
Учится Ленька на три и четыре и мечтает стать моряком. Все это я узнал от самого Леньки, когда мы сидели во дворе и катали липкие шарики из свежих тополевых листьев.
— Так вы к дяде Ване? — сгорая от любопытства, Ленька просил подержать фотоаппарат и уже два раза бегал на третий этаж узнать, не пришел ли дядя Ваня…
Мы говорили об интересных людях. Ленька сказал, что «страшно любит читать про интересных людей».
— А дядя Ваня интересный?
— Обыкновенный…
Уже много лет Ленька Лысенко видит, как дядя Ваня возвращается с работы. Двери их квартир рядом. Ленька знает, какие у дяди Вани шершавые руки — он часто гладит Леньку по голове. У Леньки нет отца…
— Вы что ж, хотите написать про дядю Ваню? — Ленька с еще большим любопытством разглядывает мой блокнот: — Что можно написать про дядю Ваню?!
Да, дядя Ваня — обыкновенный человек. Он вместе со всеми играет в домино во дворе, вместе со всеми идет на работу. Он не любит рассказывать. Но если разговориться, если попросить дядю Ваню, он расскажет…
Дядя Ваня строил метро, станцию «Маяковская». Помнишь красивые стальные полосы?
Сначала дядя Ваня был проходчиком, потом устанавливал эти полосы. Потом новую станцию начал строить — «Новокузнецкую». И, может быть, еще бы десять станций построил, но 22 июня… Ты, Ленька, счастливый человек, ты не знаешь этого дня. Тебе, пожалуй, и не надо пока рассказывать всего, что было…
Дядя Ваня ушел из дому в первый день войны и вернулся после победы. Он шутник, дядя Ваня. Он говорит, что не мог не вернуться, что надо было метро достраивать. А сколько не вернулось…
Дядю Ваню и в полку шутником звали, потому что с первого дня он вел счет сапогам. Он сказал, что обязательно дойдет до Берлина, и на трудной дороге, чтобы ободрить друзей, он в шутку считал, сколько раз сменил сапоги. Говорит, что тридцать две пары сносил за войну.
Начал дорогу под Витебском, шел назад до Москвы, а потом пошел вперед и вперед: Смоленск, Минск, потом пошли польские города, потом немецкие, потом — Берлин.
Дядя Ваня шел самым первым. Он был разведчиком в кавалерийском корпусе. Он выбирал самые темные ночи и переходил линию фронта.
Есть у него солдатский орден — белая звезда, и на ней надпись: СЛАВА. Старый генерал поцеловал солдата Ивана Почепина, когда вручал орден, — очень доволен был генерал «языком», которого привели разведчики из немецкого тыла.
Поделиться книгой: