Черные врата

Сознание Кудесника блаженно и оно пусто. Ему теперь уже и не странно, что их занятия стали вдруг именами – по молчаливому соглашению их друг с другом: Кудесник, Майор, Игумен… Так этому и следует быть, вероятно, в последние времена.

Ведь это время суда. А Тот, в Чью руку передан суд – Он сказал: по плодам узнаете их… О чем это я, однако? – вдруг мысленно спрашивает себя Кудесник. – Едва ли нам осталось жить дольше, чем несколько еще дней… какие уж тут плоды?

Ну и пусть…

Блистает золотой крест, наперсный, на краткий миг оказавшись прямо в луче костра. Вот именно такой блеск спас Игумена, – вспоминает Кудесник. – Привел его в их компанию. Но только от металла его креста отразился, тогда, луч солнца.

И вновь Кудесник видит блеск солнца на золотом кресте – ясно, как наяву… Полуденный белый свет… заштопанная и выцветшая ряса под распахнутой мантией… Кудесник вспоминает пройденный день. Или… как будто даже не вспоминает, а словно бы отошедший день возвратился и вновь проходит через Кудесника, сквозь его сокровенный мир. Под эту песню костра… под магию меча-рома.

…Они покинули уровень, где одни снега. Проходят плоскогориями травы, повыжженной до почти что белого ультрафиолетом горного неба. Высокие и мертвые стебли вздыхают о своем тихо и нескончаемо под легчайшим ветром. И кое-где в углублениях стоит снег – ровный, словно вода. Граненые природою камни поднимаются из колышущегося блеклого – обломками древних сказок. Холодный узкий ручей перечеркивает, иногда, путь.

Здесь разговаривает лишь он, ручей. Потому что не хочется здесь произносить вслух какие-либо слова.

На этом нескончаемом плато три первые дня Творения, кажется, продолжаются вечно.

Кудесника останавливает, внезапно, короткий золотой просверк. Он уловил его краем глаза, случайно. Блеснуло около высоких черных камней – чуть выше и поодаль от их пути. Здесь не чему так блестеть и поэтому вспышка будто бы загадала уму загадку.

Кудесник отступает на шаг, останавливается и медленно поворачивает голову в том направлении для того, чтобы…

А в этом направлении смотрит уже ствол «Кедра», вскинутого быстро и плавно.

Конечно, – думает с улыбкой Кудесник, – ведь это у нее профессиональное. Это, видимо, азбука боевого поиска. Один из возможных признаков засады или секрета: блеск…

Он открывает глаза и снова видит угли костра. Но только на один миг. И вновь затем уходит в себя и череда видений свершившегося течет перед внутренним его взором. Потрескивает огонь и кружка у Кудесника давно уже, как пуста. Его глаза вновь закрыты – Кудесник почти что дремлет.

…Майор опустила ствол. Она достает откуда-то маленькую фиолетовую коробочку, плоскую и овальной формы. Майор ее раскрывает, и Кудесник понимает тогда, что это у нее косметический набор – скромный, словно у школьницы.

И почему-то Кудесник испытывает вдруг к этой женщине порыв нежности.

И думается ему: вот ведь странно. Когда она спасла мою жизнь, я не ощутил почти ничего, а теперь…

Майор подносит просверкнувшее зеркальце, которое в крышке фиолетовой коробочки, вплотную к побелевшим устам седого бородатого человека – недвижного и как будто бы уже закосневшего, в рясе и в черной мантии.

– Не запотело, – произносит она через несколько секунд. – А я знала. Я это уже только так, для очистки совести… Что же нам теперь с тобой делать? Надо ли хоронить, если все равно они скоро все поднимутся из могил?

– Помолчи.

Кудесник уже почувствовал: у него начинает реже и сильней биться сердце.

Как если бы он сейчас настраивал его ритм ударов по ритму своих кудес.

Отличные у него кудеса – надежной кожи, да и с двенадцатью бубенцами. Да с выверенными и начертанными умело знаками. Кудесник думал взять их с собою в этот последний и решительный путь… но раздумал. Громоздкая все же вещь, а вот пригодится ли еще – не известно.

Тем более, что Кудесник научился давно уже и без них настраивать, как угодно, ритм крови и ритм дыхания. И – что самое главное – ритм сознания своего. Учитель говорил ему по этому поводу: ты скоро получишь следующее Посвящение, вероятно, коль можешь и без кудес!

А следующее посвящение, вероятно, получит скоро весь этот мир, – думает, вздыхая сквозь полусон, Кудесник.

И вот, мир начинает отходить от его сознания.

Перед глазами Кудесника свет становится серым, тусклым… и словно бы все лучи солнца оказываются поляризованы. Удары сердца теперь так редки, настолько громки (по крайней мере, так это воспринимает Кудесник) что они напоминают уже, скорее, удары колокола.

И руки у Кудесника стали, как бесплотные д у хи. Тогда он поскорее нащупывает правой руку Игумена, мертвую и холодную, опасаясь, что в следующее мгновение начнет уже отходить и тогда – не успеет.

Он это называет отходить, но было бы точнее сказать, наверное: мягко всплывать, кружась. Примерно так опадает осенью с ветви лист в безветренную погоду. Но только если это скольженье заснять на пленку и прокрутить назад, чуть замедленно.

Кудесник видит серебристым теперь – а не черным – камень, медленно удаляющийся… проваливающийся куда-то вниз. И мертвого человека в сером (так видится Кудеснику сейчас черная – для зрения физическими глазами – ряса), привалившегося к этому камню. И видит еще Кудесник взявшего этого человека за руку… самого себя, неподвижного и лишь редко и тяжело дышащего – воистину, будто рыба, выбросившаяся на берег. Он видит и отступающую от них в удивленьи на шаг Майора. Короткий ствол ее «Кедра» предстает ослепительно сверкающим почему-то, как если бы он был весь тонко ограненный алмаз.

Высвобожденный дух медленно, расширяющимися кругами, восходит над плоскогорьем. Тело Кудесника оставлено беззащитным внизу у камня. Кудесник знает, что покидает сей мир и что перестанет скоро уже и вовсе видеть его. Не станет воспринимать его даже в этом – потустороннем – свете. Но где затем Кудесник окажется? А вот этого…

Внезапно он перестает видеть что-либо вообще.

Не то, чтобы теперь все поле зрения у Кудесника застилает мрак. Но нет ему ни света, ни тьмы! Наверное, в какой-то мере это сродни ощущению от наступления невесомости: вдруг не оказывается нигде ни верха, ни низа… Но это длится лишь миг.

Подобное Кудесник испытывает не в первый раз. Поэтому совершающееся не только, что не пугает его, но временное исчезновение одного из Пяти Окон Жизни (а может, вместе и остальных?) вызывает у Кудесника даже какое-то непонятное умиротворение. Как если бы его дух отрешился вдруг от незначащей суеты. И оказался бы на краткий миг… прямо в Центре.

Вдруг снова возвращаются мрак и свет.

И снова ощущает Кудесник свое движение… Но только это теперь уже медленное паденье вниз. А темнота и свет перемешиваются, и они опять затевают свою бесконечную игру в силуэты и предметы, в пространство-время.

Но только это время иного мира. Или же время какого-то особенного пространства между мирами, разъединяющего, а может, наоборот, сопрягающего разрозненные миры?

Кудесник точно не знает. И не особенно стремится это узнать – просто помнит, что здесь он уже бывал. Ведь он узнал это ЗДЕСЬ, несмотря на то, что ЗДЕСЬ это постоянно принимает иные формы…

Окончено течение Кудесника вниз. Толчок… и вот уже Кудесник может разобрать, что это такое у него под ногами: каменные выщербленные беловатые плиты. Над головою же у него очень высокий серый, в тяжелом сумраке различаемый едва потолок… да и потолок ли? А может, это всего лишь какая-то очень плотная непроглядная и недвижущаяся дымка?

Улыбка трогает его губы. У Кудесника впечатление, что некое перекрытие там, наверху, все же есть – и задержало его полет, как только тонкое тело Кудесника чуть сгустилось. И вот он медленно срикошетил к полу и утвердился на этих плитах, словно вдруг зафиксировавшее форму и сделавшееся упругим облако.

Так именно ли это произошло? Но это не особенно его занимает, впрочем, потому что у Кудесника есть важное дело и он ведь не позабыл, ради чего он здесь.

Учитель никогда не уставал предостерегать: если ты позабудешь – то ты уже не вернешься!

И вот Кудесник осматривается и прислушивается.

И эти действия, совершенно обыкновенные, вызывают у него ощущение абсолютно нового. Может быть, так именно воспринимают вселенную новорожденные.

Каменные плиты видны лишь около. На расстоянии восьми-девяти шагов они становятся уже едва различимы. А дальше непроглядная стена мрака… Кудесник бродит здесь уже долго и, тем не менее, не повстречалось ему еще никаких колонн и никаких стен. Как будто здесь и вовсе нет стен, а только этот странный потолок (или все же дымка?) и плиты пола… Порой из тьмы выплывают навстречу какие-то неопределенные неподвижные угловатые предметы, ни на что не похожие. Обыкновенно их попадается на пути немного, но иногда встречаются прямо-таки нагромождения, стены или беспорядочные завалы… тогда приходится выискивать щели и в них протискиваться.

Кудесника ведет слабый голос, который он иногда вдруг слышит.

Похожий на осторожный призыв о помощи или на причитание…

Кудесник не откликается. Потому что ему известно, что здесь он должен молчать, пока не подойдет он близко совсем к тому, которого он здесь ищет.

Иначе на его зов могут явиться совсем не те, кого бы он хотел видеть. Кудесник помнит, что у его врагов острый слух. А здесь у них еще и плотное тело, чешуйчатое и жуткое, скользящее и стремительное… И полновластные они здесь хозяева… Если Кудесник повстречает их здесь – ему уже не уйти.

Кудесника ведет еще – кроме голоса – очень слабый (далекий?) свет. Он иногда совсем исчезает, а иногда вдруг делается виден немного ярче.

Вот и сейчас расплывчатое сквозящее мрак пятно стало, кажется, более чуть заметно…

– Дайте православному святой крест!

Кудесник улыбается.

Наконец-то он расслышал полную фразу! Это почти победа. Ведь раньше до Кудесника долетали только приглушенные расстояньем обрывки слов.

Итак – скорее вперед! Не разминуться бы только в этой проклятой мгле… Духи! Добрые мои помощники духи! – мысленно взывает Кудесник. – Сделайте ж сейчас так, чтобы не оказалось между мною и моей целью непролазного нагромождения этих странных угловатых предметов!

И вот Кудесник видит его, наконец.

Того, спасения кого ради он рискнул здесь явиться.

Кудеснику навстречу медленно идет хрупкий мальчик, лет около пятнадцати, путаясь в каком-то белом хитоне… лицо и руки этого отрока излучают свет.

Кудесник почему-то подумал, как только он увидал его, вот именно старинное это слово: отрок. Его не изумил свет: подобное иногда случается с проходящими это непредсказуемое пространство. Но вот что удивляет Кудесника: сияние в этот раз, похоже, излучает ведь и он сам.

Приблизившийся мальчик вдруг произносит, споткнувшись и едва не упав:

– Мне страшно. Никто не откликается мне… Ну как же это я все-таки сюда попал? Где я?

Он продолжает говорить, подходя все ближе и не замечая рядом с собой Кудесника:

– Вероятно, я просто заблудился в монастырском подвале. Зачем это мне понадобилось в подвал? Да, это я всего лишь… но только где… ГДЕ ЖЕ МОЙ НАПРЕСТОЛЬНЫЙ КРЕСТ?! Братия! Кто здесь есть? Принесите немедленно крест своему игумену! Вот-вот появится Зверь… Я ДОЛЖЕН остановить Зверя!

На следующий шаг мальчик ровняется с Кудесником и обращает к нему невидящие глаза. Невидящие?.. Нет – определяет Кудесник, всматриваясь – скорее это взгляд человека, который смутно, мучительно и с величайшим трудом различает что-то во мгле… но в этом едва уверен.

И мальчик обращается вдруг к нему:

– Елисей!.. Ведь это ты, Елисей? А где это сейчас мы с тобою? Знаешь, я стал вдруг еще хуже видеть, чем раньше… Возьми меня, Елисей, ради Бога, за руку. Выведи меня поскорей отсюда… не исчезай! Ведь ты же не оставишь старика в этом страшном… в этом подвале? Ведь ты всегда был добрым келейником, Елисей… – и мальчик нерешительно простирает руки.

Пусть будет хоть Елисей, – думает в ответ на эти слова Кудесник. – Теперь из твоих речей мне точно стало известно, кто ты. Определенность не помешает, хотя, конечно, я догадался и без того.

Кудесник осторожно берет руку мальчика и говорит ему:

– Да. Да, это я с тобой, батюшка… твой келейник.

По крайней мере – добавляет Кудесник мысленно – уж вот сейчас я воистину есть келейник. И вряд ли кто-нибудь иной смог бы, сейчас и здесь, исполнить это послушание для тебя, игумен.

Кудесник поднимает мальчика на руки. Тогда свет, который излучается мальчиком, и другой, что распространяется от Кудесника, – сливаются во одно сияние. Два эти света словно б не наложились, а перемножились. Круг пространства, освобождаемого из тьмы, вдруг сделался намного более широк и какой-то серый предмет выступает из тьмы на самом краю его.

Наверное, это один из тех угловатых и неопределенных, которые попадались, время от времени, на пути Кудесника. Теперь он может увидеть, что это: подобие какого-то полипа толи коралла, но только с очень толстыми ветвями, собранными как будто в хищный кулак, ограненными.

К этому кораллу Кудесник и несет мальчика. Пристраивает его около, оперев спиною на темный ствол. Усаживается рядом и сжимает в своей руке ладонь мальчика.

Затем Кудесник сосредотачивает внимание на своем сердце.

Оно стучится очень редко и ровно, как большой колокол… Таким Кудесник ощущает биение своего сердца всегда в то время, какое он пребывает в странствии. Может быть, и вовсе нет в это время никакого удара сердца – а только эхо его во времени… Кудесник сосредотачивается весь в ритме крови.

И ритм биения крови начинает постепенно меняться. Синхронно изменяется ритм сознания, повторяющего: «я отведу тебя… сейчас отведу тебя… туда, где твой напрестольный крест».

Повтор становится чаще. И соответственно ему чаще удары сердца… И вот – переменяется что-то в соприкосновении рук! Они уже не ощущаются как лишенные плоти духи. И это уже не ладонь мальчика сжимает Кудесник в своей руке!

Кудесник открывает глаза. Он обнаруживает себя держащим за руку старика в черном. Старик недвижно полулежит, прислоненный к темному каменному обломку. Все точно так же, как это было и перед странствием.

За исключением лишь того, что теперь этот человек – дышит.

Майор заметила это.

Кудесник же заметил ее, стоящую на коленях и наклонившуюся над ними.

Какая она… красивая. Как это хорошо… что я опять ее вижу, – думает безотчетно Кудесник, при этом словно бы учась заново искусству делать вдох-выдох. – Мне очень повезло: я вернулся. Я мог бы никогда больше не увидать ее… не увидеть ничего здесь…