Помоги проекту - поделись книгой:
— Ты слышал? — протягивал вперед, во мглу ночи, руку кафр. — «Дух озера Лунга». Он оскорблен тем, что мы пришли сюда. Он грозит нам.
— Глупости, говорю тебе, глупости! — ответил немец и, взяв кафра за плечи, толкнул его по направлению к шалашу.
Утром, едва только рассвело, Бернштейн криком поднял заспавшихся товарищей.
— Вставайте! — кричал он. — Черт знает, в какую глупую историю мы, в сущности, вляпались. Да поднимайтесь же!
Во мгновенье ока все были на ногах.
— Что случилось? Чего ты кричишь? — обратился к Бернштейну с вопросом Анри Кайо, протирая глаза. — Черт! Я так сладко спал, мне снилось, что я начал копать на том самом месте, где стоит наша хижина, и вдруг натыкаюсь… Каменный гроб, а там — алмазы. Доверху великолепные алмазы, по крайней мере на десять миллиардов франков.
— Ты лучше погляди на реку! — тоном упрека сказал ему Бернштейн.
Кайо машинально взглянул по указанному направлению и пробормотал проклятье: река вздулась, она с шорохом-плеском катила теперь свои мутные волны. Раздулся и рукав, отделявший островок от материка, и по нему тоже бежали короткие сердитые волны. А сам островок, вчера еще простиравшийся по меньшей мере на треть километра по длине и на четверть по ширине, словно растаял: над водой была не больше, как половина его прежней поверхности. По остальному пространству ходили невозбранно те же мутные волны.
— Наводнение! — воскликнул, попятившись, бельгиец.
— Да. И мы отрезаны от материка, — в тон ему отозвался Бернштейн угрюмо. — В верховьях выпал колоссальный ливень. Ну, и вот…
— Вздор! Вода ничего нам не сделает. Напрасная тревога.
— Ты так думаешь? — хрипло засмеялся Бернштейн. — Посмотри! Пять минут назад, раньше, чем разбудить вас, я воткнул прут у берега. Теперь этот прут в воде. Я измерил его вышину. Знаешь, сколько в нем было? Два фута. Теперь осталось не больше фута. За каких-нибудь пять минут вода прибыла на целый фут. Понимаешь? В протоке сейчас по меньшей мере два метра, перейти вброд нет физической возможности.
— Можно переплыть!
— Не советую пробовать. Посмотри, как бурлит, как бешено крутится вода! Самого сильного пловца во мгновение ока затянет в бездну.
— Проклятье! — пробормотал обескураженный бельгиец.
— Но мы же можем отсидеться на деревьях. Деревья много лет стоят тут, значит, островок крепок, его не смоет.
— Да. Но нас может смыть и с деревьев. Наконец, ты забываешь, что если мы очутимся в воде, нам придется считаться с крокодилами. Это уже не то, что перейти вброд мелкий рукав, распугав пресмыкающихся хотя бы выстрелами.
— Ты сводишь меня с ума своими попреками! — завопил бельгиец.
— Было бы с чего сводить-то! — пробормотал Бернштейн.
— Ты был уже сумасшедшим, когда затягивал нас сюда.
— А, дьявол! — яростно закричал бельгиец. — Чего ты хочешь? Чего ты от меня требуешь? Ну да, ну, я виноват! Вы из-за меня попали в опасное положение…
— Успокойся!
— Я не могу! Я вижу, что я навлек на вас всех беду. Но что же делать? Хотите, я покончу с собой тут, на ваших глазах? Нет, вы этого хотите?
И он схватился за револьвер. Но Ван-Ховен, следивший за каждым его движением, с поразительной быстротой вышиб револьвер из руки Кайо.
Бельгиец затрясся всем телом, потом неожиданно для всех заплакал по-детски, как-то судорожно всхлипывая. Было странно и тяжело слышать звуки его плача. Все отвернулись. Кайо отошел от шалаша и сел на небольшом пригорке, глядя тупо на свинцовое небо и на мутные волны разбушевавшейся реки. Однако через четверть часа он был вынужден покинуть выбранное место, потому что вода уже подступила к подножью холмика и бурлила у самых ног сидевшего.
— Анри! Перестань дурить! — подошел к нему Ван-Ховен. — Надо позаботиться о собственном спасении. Мы утонем тут, как крысы в кадке, если не придумаем какого-нибудь исхода.
— Самое лучшее будет, если я застрелюсь! — сиплым голосом ответил упавший духом бельгиец.
— Ты хуже ребенка! Удивительно поможет нам твоя смерть! Четверо всегда сильнее троих. Убить себя, когда товарищи в опасности, — это подло. Разве не переживали мы сотни раз еще худшие опасности? — попрекнул его Бернштейн. — И ведь никто не винит тебя. Собственно говоря, на мне тоже лежит большая доля ответственности: я должен был с вечера заметить, что вода прибывает. Тогда мы, пожалуй, хоть и с некоторым риском, могли бы еще перебраться на материк по протоку. Берега высоки, их едва ли затопит. Наконец, там растут гигантские баобабы, на ветвях которых мы могли бы отлично спастись от волн. Словом, видишь, виноват не один ты, если уже говорить о чьей бы то ни было вине. Успокойся же, лучше помоги нам. Я думаю, без плота мы не обойдемся.
— Плот? — оживился бельгиец. — Давайте строить плот!
Он бросился к первому попавшемуся дереву и с остервенением принялся рубить своим тяжелым охотничьим ножом топкий упругий ствол. Через мгновенье деревцо уже рухнуло кудрявой вершинкой на землю, а Кайо, работая с лихорадочной быстротой, очищал ствол от ветвей. Не сидели, сложа руки, и другие: они в свою очередь валили наземь один ствол за другим. К сожалению, в их распоряжении имелся только один топор Банга, который и отдан был могучему боэру, специалисту по части рубки дерев. Ножами же удавалось сваливать только тонкие стволы, но, в общем, конечно, и эта молодь могла принести свою долю пользы.
— Лишь бы вода не зашла остров раньше полудня. К полудню управимся! — сказал, отрываясь на мгновенье от работы, Бернштейн. Он измерил глазом уцелевшую еще поверхность островка.
Нет, вода все прибывала и прибывала с головокружительной быстротой. Теперь в распоряжении охотников имелась только треть прежней поверхности островка, и многие деревья уже были недоступны, потому что и около их стволов, крутясь и пенясь, бурлили речные струи.
Но работа все же быстро подвигалась. Банга умело и ловко связывал срубленные стволы целой сетью ползучих растений. Еще час, и плот, пожалуй, выдержит уже тяжесть четырех человек. А за час остров, наверное, не будет еще покрыт водой.
И опять часто и четко стучал топор, врубаясь в рыхлую древесину, и дерево за деревом ложилось на сырую почву с жалобным стоном, словно жалуясь матери-земле на тех, кто пришел сюда, вторгся и отнял у островка его украшение, пышную растительность, и у них, у молодых деревьев, отнял жизнь…
— Какой туман! — с досадой промолвил, разгибаясь, Kaйо. — Смотрите: берегов материка не видно. Кажется, мы плывем на плоту, и кругом вода, вода…
В самом деле, откуда-то наплыл туман. По временам он как будто редел, светлело, тогда смутно рисовались берега реки, но следом туман опять сгущался, берега исчезали из виду, и островок, в самом деле, казалось, плыл в безграничном просторе океана.
В один из таких периодов сгущения тумана, когда отчаянно быстро работавшие над сооружением плота люди как-то невольно держались ближе друг к другу, странный звук поразил их слух. Казалось, кто-то вздохнул, но вздох вырвался из колоссальной груди, вихрем промчался над островком, всколыхнув волны тумана. Одновременно что-то звучно шлепнуло по воде с такой силой, что короткая, сердитая волна с плеском взбежала на крутой бережок и лизнула ноги стоявшего у края Банги. Кафр с легким криком отпрянул в сторону, дико оглядываясь вокруг. «Зулус», остроухая лисичка-собачка, метнулась следом за своим покровителем, поджав хвост и прижав лапки к головке, потом вскочила, словно искоркой мелькнула, перемахнув через плот, пробежала на самое высокое место островка, забилась там в заросли, и через секунду оттуда понесся ее раздирающий душу вой.
— А, будь ты проклята! — выронил свой нож из рук окончательно изнервничавшийся Кайо. — Пришибите вы этого дьявольского пса, ради всего святого! Душу выворачивает он своим воем.
Никто не ответил. Работали, боясь потерять минуту драгоценного времени, потому что вода все прибывала, часть плота уже была в воде, надо было спешить с его окончанием или отказаться от мысли пользоваться им.
К этому моменту уже выяснилась новая опасность: верхний конец островка, по-видимому, разрушался. Волны размывали рыхлую почву, волны срывали целые пласты вместе с травами, кустарниками и даже деревьями, и поток проносил, кружа в водовороте, свою добычу вниз по течению, к озеру Лунга, словно торопясь принести ему щедрые дары.
Значит, если бы плота не успели устроить, то могло оказаться невозможным пытаться спастись на вершинах дерев: ведь и деревья падали под напором потока, уплывали. Единственный шанс на спасение по-прежнему представлял только плот, один плот. Но он был уже почти готов. Еще привязать десяток хоть тонких стволов, и тогда можно довериться плоту. Байга мастерски вязал стволы, так что плот обещал выйти на диво крепким. Его не разнесет волнами, разве только он наткнется на какую-ни-будь скалу, на торчащий пень, на корчагу, и тогда его мало-помалу размыкает по стволу. Но на это все же потребуется известное время, а тем временем можно будет еще что-нибудь придумать для спасения.
«Зулус», забившийся в заросли, смолк.
Прошло пять минут. И вдруг собачка с жалобным визгом выкатилась из зарослей и бросилась под ноги людей.
Бернштейн, всегда ласково обращавшийся с песиком, погладил его по мокрой спине. Собака ответила лаской, лизнув его руку.
— Не мешай же работать, собачка! — сказал добродушный немец.
«Зулус» взвизгнул жалобно и уцепился зубами за рукав кожаной куртки Бернштейна. Невольно тот отмахнулся рукой, поднял голову.
В то же мгновение, выронив ствол дерева, который он тащил к плоту, Бернштейн, согнувшись, шатаясь, словно пьяный, спотыкаясь на каждом шагу, словно сослепу полез на плот и в то же время дрожащими руками хватал товарищей. Его глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит, рот раскрылся, язык трепетал, по-видимому, произнося что-то, какие-то слова, но из груди вырывался только стон.
— Там… там…
Это было что-то непонятное, что-то непостижимое. Тому, кто видел это, казалось, что он сошел с ума. На высоте около трех, может быть, четырех метров в
волнах густого, клубящегося, тянущегося прядями, крутящегося вихрями белесоватого тумана висела в воздухе, словно плавая в нем, отвратительная фантастическая голова неведомого животного. По первому взгляду ее можно было бы принять за голову гигантских размеров крокодила, но крокодила, который во много раз превышает самые крупные по размерам экземпляры этого пресмыкающегося. Но при более внимательном осмотре сходство как-то тускнело, исчезало: голова чудовища казалась сравнительно короткой, тупорылой, с кривым рогом на носу, над раздувающимися ноздрями; челюсти с огромным количеством острых, как зубцы пилы, желтоватых зубов-клыков отличались массивностью. В глазных впадинах приплюснутого, плоского лба помещались два огромных глаза, которые казались двумя налитыми зеленым, фосфоресцирующим светом стеклянными шарами. Что-то хищное, безжалостное, злое и вместе безнадежно-тупое было в выражении этих глаз.
Но что было особенно фантастичным в этом явлении, — это шея. Длинная, тонкая, гибкая, колыхающаяся, как может колыхаться тело змеи, способной свиться в клубок.
Можно было различить, что шея покрыта как будто щитками или отливающими металлическим блеском чешуйками грязно-бурого цвета. Туловища не было видно: туман был слишком густ, длинная змеиная шея тонула во мгле, и потому действительно можно было подумать, что чудовище держится, плавает в воздухе, безобразная, отвратительная кошмарная голова его свободно держится на весу.
При этом чудовище как-то покачивало шеей, а потому голова тоже колыхалась, но глаза не мигая, не меняя своего выражения, упорно смотрели на замерших, застывших, полумертвых от ужаса людей. Может быть, «зверь из бездны» выбирал себе жертву среди этих полумертвых существ, обреченных на гибель. И он не торопился. Он знал, что им некуда уйти, что если бы и было возможно бегство, то они уже не способны бежать, потому что нечеловеческий ужас сковал их члены и оледенил их кровь, и убил их самосознание.
Кто знает, сколько времени длилась эта немая сцена?
Но вот опять послышался глубокий вздох: плавающая в воздухе голова чудовища открыла огромную пасть, сомкнула ее, опять открыла. Высунулся длинный, тонкий, напоминающий тело угря или змеи язык с острым концом и как-то хлестнул по воздуху. В то же время что-то глухо зарокотало, потом оборвалось.
Когда люди опомнились, пришли в сознание, ничего уже не было: зверь из бездны исчез так же беззвучно, как и появился, словно уплыл по воздуху, по волнам клубящегося тумана. И людям казалось, что и не было, не могло быть этого чудовища. Просто почудилось что-то. Игра света и тени, причудливое сочетание клубов тумана, может быть, проплывшая по протоку ветвь сорванного волнами с обрывистого берега толстого баобаба или драконового дерева.
Но они стояли, дрожа всем телом, дико озираясь, готовясь броситься бежать, куда глаза глядят, но бежать было некуда, и они стояли, прижавшись друг к другу. Виденное было так ужасно, что даже боэр Ван-Ховен, славившийся своим невозмутимым хладнокровием, какой-то ничем непоколебимой храбростью презирающего смерть человека, держался не лучше других. Зато он быстрее других оправился.
Словно проснувшись после тяжелого кошмарного сна, он провел рукою по глазам, отгоняя ужасное видение, и глубоко перевел дыхание.
— У-уф! Но что же это, в самом деле? — обратился он к товарищам. — Когда я был молод и жил мирной жизнью, мой покойный отец по вечерам читал вслух священные книги — Библию и Евангелие. И там, в Апокалипсисе, говорилось о «коне Бледе» и о «звере из бездны»[5]… Может быть, настают последние дни для мира, и нам первым суждено видеть своими очами нарождение этого «зверя из бездны»?
— Мой побратим видел его девять зим назад! — вмешался Банга.
— Плот уносит! — прервал беседу отчаянный крик бельгийца. Все бросились к месту, где, медленно отдаляясь от берега, уходил в неведомые дали с таким трудом сооруженный плот.
Во мгновение ока Кайо вскочил на плот, но поскользнулся и упал, скатился в воду. Его едва удалось вовремя схватить и извлечь на сушу, но плот был спасен: Банга железной рукой схватил напоминавший узловатую веревку стебель какого-то ползучего растения, употребленного для связывания вместе отдельных стволов плота, и притянул его к берегу. Торопливо все четверо вскочили на маленькое суденышко, которое погрузилось под тяжестью их тел почти вровень с краями в воду. Вода проступала в щели между стволами, подмачивала ноги, волны захлестывали верхушками его, волны крутили и толкали, словно играя, собираясь растащить его по бревнышку, но что нужды? Плот держался на воде, плот плыл, удаляясь от проклятого острова, уже почти исчезнувшего под все прибывающей водой Похади. И этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми. «Зулус» тоже был вместе со своими покровителями.
С полчаса плот плыл по течению, увлекаемый бурными волнами, то подходя к берегу, то выплывая, видимо, на середину потока.
Пловцов не оставляла мысль о необходимости пристать к земле, не допуская плот уйти в воды озера Лунга: на таком утлом суденышке каждая лишняя минута пребывания представляла собой большую опасность.
Но, с одной стороны, густой туман, скрывавший от взоров берега, препятствовал ориентировке, а с другой — течение было слишком быстрым, причалить плот к берегу было бы возможно исключительно в том только случае, если бы его подтащило к пологой отмели.
Озабоченные странники тщетно глядели по сторонам, ожидая наступления удобного момента: казалось, поток сознательно играл ими, потоку доставляло злое удовольствие смеяться над их тревогой.
Но вот туман стал редеть. Казалось, могучая рука поднимает занавес. Еще несколько минут, и крик восторга вырвался из уст подневольных пловцов: над их головами голубело небо, солнце грело их иззябшие тела, заливая ослепительным светом все вокруг. Омытая ночным дождем зелень блистала яркостью окраски. Сам поток изменил свой характер: вода не клокотала, не кружилась сотнями водоворотов, а плавно и спокойно неслась среди двух высоких скалистых берегов, словно в огромном коридоре.
— Должно быть, мы совсем близки к устью! — заворочался Кайо.
— Плохо дело! — уныло ответил Бернштейн, машинально поглаживая мокрую спину все жавшегося к нему «Зулуса». — Озера не миновать. Как-то мы вывернемся?
— Авось!..
Кайо вздрогнул и поглядел вперед безумными от ужаса глазами.
— Что с тобою? — встревожился Бернштейн, хватаясь за карабин.
— Нет, так, ничего! — отозвался Кайо. — Господи! До чего у меня разбиты нервы?! Нет, к черту! Брошу эту идиотскую страну, вернусь на родину. Найду себе какое-нибудь занятие, хоть клерком в конторе, управляющим небольшого имения, буду по утрам прогуливаться по улицам с сигарой в зубах, а вечером сидеть за стаканом винца в кафе…
— Что ты видел? Что тебе показалось? — настаивал на своем Бернштейн, тревожно всматриваясь вдаль.
— Ну, то самое! — глухо промолвил Кайо. Все поняли, о чем он говорил. Их лица побледнели, их
руки задрожали.
В это мгновение могучий толчок приподнял утлый плот на воздух, буквально швырнул его. Связи были порваны, бревна рассыпались, люди упали в воду. Грузный Берн-штейн пошел, как ключ, ко дну и не показывался больше. Кайо вынырнул на мгновение, но над водой показалась только его голова с белым лицом, вылезающими из орбит глазами и судорожно искривленным ртом. Да еще показалась правая рука, которой он отчаянно взмахнул в воздухе, словно посылая кому-то последний привет. Он даже не успел крикнуть, потому что его тело потянуло на дно с непобедимой силой и волны сомкнулись над ним.
Оставалось два человека: боэр Ван-Ховен и кафр Банга. Оба всплыли на десять или пятнадцать метров ниже того места, где произошла загадочная катастрофа. Боэр держался за какое-то бревно одной рукой, другой отчаянно греб, направляясь к скалам, но течение было слишком сильно, и его явно увлекало потоком. Кафр, на котором в момент катастрофы не было никакой почти одежды, был счастливее своего товарища: он плыл легко и быстро, рассекая воду могучими ударами сильных, мускулистых бронзовых рук. И рядом с ним плыла остроухая маленькая собачка.
— Банга! Банга! — услышал кафр отчаянный, полный тоски крик боэра. — На помощь, на помощь, Банга! Именем всех святых!..
Банга оглянулся, потом еще быстрее взмахнул руками. Его лицо было серо, как пепел, зубы стучали, глаза вылезали из орбит, как за минуту перед тем глаза Кайо. И он плыл, плыл, не оглядываясь…
Он не хотел видеть того, что было там, позади. Он пытался вытравить из сознания ужасное видение: почти рядом с полузатонувшим бревном, за которое судорожно ухватился Ван-Ховен, плыло теперь какое-то фантастическое, призрачное, кошмарное существо, что-то чуждое земле, чуждое ласковым солнечным лучам, какой-то темный дух, истинный «зверь из бездны»?
Трудно было сказать, какими размерами обладало это могучее и безобразное тело, напоминающее тело колос-сального гиппопотама. Туловище сзади заканчивалось длинным хвостом, на круглых черных плечах поднималась круто шея, сначала толстая, но быстро суживавшаяся и переходившая в какой-то раздувающийся темный рукав, подпиравший чудовищно безобразную и огромную крокодилью голову.
Зияла пасть с крутящимся, словно змеиное тело, длинным языком и бесконечным числом мелких острых зубов, светились зеленым светом выпуклые глаза, раздувались ноздри.
— На по…
Крик оборвался. Что-то громко всплеснуло, послышался отвратительный хряск дробящихся в могучих челюстях костей, потом все стихло.
Тем временем кафр доплыл до подножья скал на берегу, выбрался из воды и, как кошка, полез по откосу. Собачка карабкалась следом за ним. Они обрывались, падали, поднимались и все ползли и ползли вверх, покуда им не удалось, наконец, достигнуть гребня и скрыться за ним.
И так, уже находясь на берегу, они все бежали, не смея оглянуться.
Странный звук прокатился над лоном реки: казалось, прогремел гром. И еще быстрее бежали бронзовотелый человек с искаженным от ужаса лицом и маленькая рыженькая собачка, мелькавшая в густой траве.
Кафр Банга жив и сейчас. Но кто знал его раньше, тот с трудом узнает Бангу: он сразу обратился в дряхлого старика. Глаза слезятся и глядят с каким-то странным, полубезумным выражением. Кажется, в этих глазах раз навсегда застыл ужас.
На устах его блуждает жалкая растерянная улыбка. Когда Банга идет, он шатается на ходу всем телом, руки и ноги его подергиваются.
При этом Банга часто рассказывает историю про «зверя из бездны».
Он шляется всегда около кабачков, выжидая, когда кто-нибудь кликнет его:
— Гей, черная собака!.. Иди-ка сюда!.. И он бежит, подобострастно и идиотски улыбаясь.
— Я сейчас, сейчас, масса!.. Всюду за ним следует небольшая собачка с черными,
как уголь, живыми глазками и острыми ушками.
Рассказывая о «звере из бездны», о драме в бассейне таинственного потока Лунга, кафр обыкновенно заканчивает эту историю словами:
— Если не верите мне, то хоть спросите у «Зулуса»… Он видел, он все видел, благородный масса! Смотрите, слушайте: он вспоминает «зверя из бездны».
В самом деле, с собачкой начинает делаться что-то странное: она поджимает хвост, она дрожит всем телом, она тихо и жалобно визжит.
— Помнишь, «Зулус»? — обращается к ней Банга. — Нет, ты помнишь? У
Поделиться книгой: