Помоги проекту - поделись книгой:
Егор очень любил пить чай в трактире. Ему нравилось находиться среди взрослых, слушать умные разговоры, интересные истории о Москве и Петербурге.
Там же, в трактире, работал половым брат крестной матери Прохор. У него было что-то неладно с ногой, и все звали его хромым Прошкой. Несмотря на свою хромоту, Прохор был страстным охотником. Летом он стрелял уток, а зимой ходил на зайца, благо их тогда было много в окрестностях.
Иногда Прохор брал с собой и Егора. Охота приносила мальчику огромное удовольствие. Особенно он радовался, когда убивал зайца. За уткой тоже ходили – на Огублянку или на озеро. Обычно Прохор стрелял без промаха, а уж Егор доставал дичь из воды.
Жуков всю жизнь страстно любил охоту, может, благодаря этим вылазкам с Прохором.
Скоро отец вновь отправился в Москву. Перед отъездом он рассказал матери, что в Москве и Питере участились забастовки рабочих, доведенных безработицей и жестокой эксплуатацией до отчаяния.
– Ты не лезь не в свое дело, а то и тебя жандармы сошлют туда, куда Макар телят не гонял, – сказала Устинья.
– Наше дело рабочее, куда все, туда и мы, – ответил Константин.
После отъезда отца они долго ничего не слышали о нем и сильно беспокоились.
Скоро семья Жуковых узнала, что в Питере 9 января 1905 года царские войска и полиция расстреляли мирную демонстрацию рабочих, которая шла к царю с петицией просить лучших условий жизни.
Весной того же 1905 года в деревнях все чаще и чаще стали появляться неизвестные люди – агитаторы, призывавшие народ на борьбу с помещиками и царским самодержавием.
В деревне, где жили Жуковы, дело не дошло до активного выступления крестьян, но брожение среди них было большое. Крестьяне знали о политических стачках, баррикадных боях и декабрьском вооруженном восстании в Москве. Знали, что восстание рабочих Москвы и других городов России было жестоко подавлено царским правительством и многие революционеры, вставшие во главе рабочего класса, зверски уничтожены, заточены в крепости или сосланы на каторгу. Слышали и о Ленине – выразителе интересов рабочих и крестьян, вожде партии большевиков, партии, которая хочет добиться освобождения трудового народа от царя, помещиков и капиталистов.
Все эти сведения привозили в деревню односельчане, работавшие в Москве, Питере и других городах России.
В 1906 году возвратился в деревню Константин. Он сказал, что в Москву больше не поедет, так как полиция запретила ему оставаться в городе, разрешив проживание только в родной деревне. Егор был доволен тем, что отец вернулся насовсем.
В том же году мальчик окончил трехклассную церковно-приходскую школу. Учился во всех классах на «отлично» и получил похвальный лист. В семье все были очень довольны его успехами, да и он сам был счастлив. По случаю успешного окончания школы Устинья подарила ему новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.
– Ну вот, теперь ты грамотный, – сказал Константин, – можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу.
– Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, – заметила Устинья. – Пускай подрастет немножко…
С осени 1907 года Егору пошел двенадцатый год. Он понимал, что это последняя осень в родном доме. Пройдет зима, а потом надо идти в «люди». Егор был очень загружен работой по хозяйству. Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу.
Когда же Константину удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно возвращался из Угодского Завода подвыпившим. Егор и Маша встречали его на дороге, и он всегда вручал детям гостинцы – баранки или конфеты.
Зимой в свободное от домашних дел время Егор чаще всего ходил на рыбалку, катался на самодельных коньках на Огублянке или на лыжах с Михалевых гор.
Наступило лето 1908 года. Сердце мальчика щемило при мысли, что скоро придется оставить дом, родных, друзей и уехать в Москву. Он понимал, что, по существу, детство кончается. Правда, прошедшие годы можно было лишь условно назвать детскими, но на лучшее он не мог рассчитывать.
Однажды собрались на местной завалинке соседи и стали говорить о том, что пора бы сыновей в Москву отправлять: взрослые они уже, пусть на жизнь зарабатывают, пользу приносят.
Однако тут мнения жителей деревни разделились. Одни собирались везти своих детей в ближайшие дни, другие хотели подождать еще год-два. Устинья сказала, что отвезет Егора после яр марки, которая бывала в деревне через неделю после Троицына дня.
Лешку Колотырного уже отдали в ученье в столярную мастерскую, хозяином которой был богач из нашей деревни Мурашкин.
Константин спросил сына про ремесло, которое тот думает изучать, и он ответил, что хочет в типографию. Отец сказал, что у него нет знакомых, которые могли бы помочь определить Егора в типографию. И Устинья решила просить своего брата Михаила взять мальчика в скорняжную мастерскую. Константин согласился, поскольку скорняки хорошо зарабатывали. Егор же был готов на любую работу, лишь бы быть полезным семье.
В июле 1908 года в соседнюю деревню Черная Грязь приехал Михаил Артемьевич Пилихин.
Михаил Пилихин, брат Устиньи, рос в бедности. В одиннадцать лет его отдали в скорняжную мастерскую на ученье, и через четыре года он стал мастером. Михаил был очень бережлив, почти жаден, и сумел за несколько лет скопить деньги и открыть свое небольшое дело. Он стал прекрасным мастером-меховщиком, поэтому у него всегда было много заказчиков, которых он обдирал немилосердно.
Однако в лености Пилихина обвинить было нельзя: он трудился добросовестно, не жалея себя. Михаил постепенно расширял мастерскую, довел число рабочих-скорняков до восьми человек и, кроме того, постоянно держал еще четырех мальчиков, которых старательно обучал. Как тех, так и других эксплуатировал беспощадно. Поэтому и сколотил состояние.
Вот этого человека Устинья и попросила об услуге. Она хотела, чтобы Михаил взял Егора в ученики и посвятил мальчика в тонкости своего дела. Брат согласился и тихим, проникновенным голосом приказал привести Егора к нему, а он там уж решит, брать или брать.
Позже Константин спросил у жены:
– А какие условия он предложил?
– Известно какие! – ответила Устинья. – Четыре с половиной года мальчиком, а потом будет мастером.
– Ну что ж, делать нечего, пусть едет…
Через два дня Егор с отцом пошли в деревню Черная Грязь. Подходя к дому Пилихиных, Константин сказал:
– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».
– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – возразил мальчик.
– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.
Подойдя к крыльцу, на котором, развалившись в плетеном кресле, сидел дядя Миша, Константин поздоровался и подтолкнул сына вперед. Не ответив на приветствие, не подав руки отцу, Пилихин повернулся к мальчику. Он поклонился и сказал:
– Здравствуйте, Михаил Артемьевич!
– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?
Егор промолчал.
– Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное, – протянул Михаил.
– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – произнес Константин.
– Грамоте обучен?
Константин показал похвальный лист Егора.
– Молодец! – похвалил дядя, а затем, повернув голову к двери, крикнул: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда!
Из комнаты вышли сыновья Михаила, Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные ребята, а затем и сама хозяйка.
– Вот, смотрите, башибузуки, как надо учиться, – громко произнес Михаил, показывая им похвальный лист, – а вы все на тройках катаетесь. – Обратившись наконец к отцу он сказал: – Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом поеду в Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот он и привезет его ко мне.
На том и расстались.
Егор обрадовался чрезвычайно тому, что сможет прожить в родном доме еще целую неделю.
– Ну, как вас встретил мой братец? – спросила Устинья.
– Известно, как нашего брата встречают хозяева, – со вздохом ответил Константин.
– А чайком не угостил?
– Даже не предложил нам сесть с дороги, – угрюмо произнес Константин. – Он сидел, а мы стояли, как солдаты. – И зло добавил: – Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в трактир и выпьем за свой трудовой пятачок.
Устинья горестно вздохнула, сунула сыну баранку, и Егор с отцом зашагали к трактиру…
Егор очень волновался перед поездкой в Москву. Страхи его одолевали всяческие. Боялся, что не справится, что опозорит не только себя, но и всю семью.
Отец, видя мучения сына, сказал:
– Ты, друг, это брось! Назад дороги все равно нет. Езжай и ни о плохом не думай. Все уж решено. Учись только и дядю слушай.
Вот и весь наказ.
Сборы в Москву были недолгими. Устинья завернула сыну с собой свежее белье, пару портянок и полотенце, дала на дорогу немного яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.
Провожать Егора должен был дядя Сергей.
– Ну, сынок, с Богом! – сказала Устинья и, не выдержав, горько заплакала, прижав сына к себе.
Глаза Константина тоже покраснели, будто он собирался расплакаться, но сдержался. Молча обнял Егора, похлопал по плечу и отвернулся.
До Черной Грязи Егор с матерью шли пешком. Раньше Егор здесь собирал ягода да грибы, а теперь вот неизвестно, вернется ли когда-нибудь сюда. Родные места вдруг стали ему неимоверно дороги. Захотелось еще раз обнять отца, взглянуть над дом, поболтать с Лешкой. Что теперь будет?
– Помнишь, как вот на этой полоске, около трех дубов, когда мы с тобой жали, я разрезал себе мизинец? – вдруг спросил Егор.
– Помню, сынок. Матери всегда помнят о том, что было с их детьми. Плохо поступают дети, когда они забывают своих матерей.
– Со мной, мать, этого не случится! – твердо произнес мальчик.
Внезапно начался дождь. Сначала он лишь накрапывал, затем ударил в полную силу. Егор и мать побежали к поезду.
Поезд медленно набирал ход. В вагоне было темно, лишь одна сальная свечка выхватывала из мрака угол. Деревья за окном и дома приобретали все более размытые очертания, по мере того как поезд разгонялся. Вагон был узким, пахло сыростью, и было прохладно.
Егор раньше никогда не ездил на поезде, даже железной дороги не видел. Огромный снаружи механизм, а внутри такой тесный и убогий, казалось, не принадлежал этому миру. Словно огромное фантастическое чудовище, поезд несся вперед, увозя мальчика в неведомые дали, от его родных, от его деревни…
Когда миновали станцию Балабоново, показались многоэтажные дома, подобных которым Егор тоже никогда не видел. Мальчик во все глаза смотрел на эти махины.
– Дядя, что это за город? – спросил Егор у пожилого мужчины, стоявшего у окна вагона.
– Это не город, паренек. Это нарофоминская ткацкая фабрика Саввы Морозова. На этой фабрике я проработал пятнадцать лет, – грустно сказал он, – а вот теперь не работаю.
– Почему? – спросил Егор.
– Долго рассказывать… здесь я похоронил жену и дочь.
– А кто такой Савва Морозов? – не мог скрыть любопытства Егор.
– Да вот такой предприниматель…
Мальчик видел, как побледнел пожилой человек и на минуту закрыл глаза:
– Каждый раз, проезжая мимо проклятой фабрики, не могу спокойно смотреть на это чудовище, поглотившее моих близких…
Мужчина вдруг отошел от окна, сел в темный угол вагона и закурил, а Егор продолжал смотреть в сторону «чудовища», которое «глотает» людей, но не решался спросить, как это происходит. Тем не менее Егор решил во что бы то ни стало узнать, кто этот таинственный человек, Савва Морозов.
В Москву поезд прибыл на рассвете. Вокзал поразил Егора, но еще больше поразила толпа народу. Все куда-то спешили, суетились, кричали, смеялись, возмущались. Толчея и давка, шум и гам. Все пихались и толкались, казалось, цель жизни этих людей в том, чтобы куда-то успеть. Егор ошалело оглядывался, не понимая, зачем все так несутся.
– Ты рот не разевай, – бросил пожилой мужчина, с которым разговаривал Егор. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать.
Наконец Егор с дядей Сергеем выбрались на привокзальную площадь. Здесь же располагался и трактир, возле которого, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками, пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли подкрепиться за недорогую цену. Идти к хозяину было еще рано, и Егор с дядей решили отправиться в трактир. Вокруг было сыро и грязно, на дороге валялись пьяные оборванцы. В трактире громко играла музыка, Егор узнал мелодию знакомой песни «Шумел, горел пожар московский». Некоторые посетители, успев подвыпить, нестройно подтягивали.
После трактира Егор с дядей отправились на Большую Дорогомиловскую улицу и стали ждать конку. При посадке, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по лесенке какой-то мужчина нечаянно сильно задел мальчика каблуком по носу. Из носа пошла кровь.
– Говорил тебе, смотри в оба! – сердито прикрикнул дядя Сергей.
А дядька сунул Егору кусок тряпки и спросил:
– Из деревни, что ли? В Москве надо смотреть выше носа, – добавил он.
Вокзальная площадь и окрестные улицы не произвели на Егора особого впечатления. Домишки тут были маленькие, деревянные, облезлые. Дорогомиловская улица грязная, мостовая с большими выбоинами, много пьяных, большинство людей плохо одеты.
Но по мере приближения к центру вид города все больше менялся: появлялись большие дома, нарядные магазины, лихие рысаки. Егор словно оказался в другом мире. Это уже не деревня, это место из сказки; оттуда же появился и поезд, который привез мальчика сюда, и мужчина, упомянувший про Савву Морозова, но так и не рассказавший всей истории. Егор был как в тумане, плохо соображал и был как-то подавлен. Он никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, извозчиков в колясках с надутыми шинами, или, как их звали, лихачей, мчавшихся с большой скоростью на красавцах орловских рысаках. Не видел он никогда и такого скопления людей на улицах. Все это поражало воображение, и мальчик молчал, рассеянно слушая своего провожатого.
Повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.
– Вот дом, где ты будешь жить, – сказал дядя Сергей, – а во дворе помещается мастерская, там будешь работать. Парадный вход в квартиру с Камергерского переулка, но мастера и мальчики ходят только с черного хода, со двора. Запоминай хорошенько, – продолжал он, – вот Кузнецкий мост, здесь находятся самые лучшие магазины Москвы. Вот это театр Зимина, но там рабочие не бывают. Прямо и направо Охотный ряд, где торгуют зеленью, дичью, мясом и рыбой. Туда ты будешь бегать за покупками для хозяйки.
Пройдя большой двор, Егор и дядя Сергей подошли к работавшим здесь людям, поздоровались с мастерами, которых дядя Сергей уважительно называл по имени и отчеству.
– Вот, – указал он на мальчика, – привез из деревни вам в ученье новенького.
– Мал больно, – заметил кто-то, – не мешало бы ему немного подрасти.
– Сколько тебе лет, парень? – спросил высокий человек.
– Двенадцать.
– Ладно, пусть мал ростом, зато у него плечи широкие, – заметил, улыбаясь, высокий.
– Ничего, будет хорошим скорняком, – ласково добавил мастер-старичок.
Поделиться книгой: