Дом зверя

— Ты готов? — спросил он.

До меня внезапно дошло, что все задают мне один и тот же вопрос в различных вариациях с нашего приезда на проверку звука.

— Да, — сказал я, — Думаю, готов. Я и впрямь начал чувствовать, что готов.

В подобные вечера наступает момент, когда полное безумие происходящего находит уютный уголок в моём сердце, и я даже радуюсь тому, что оказался там, где оказался, даже несмотря на то, что мне предстоит сделать что-то непростое. Особенно, когда мне предстоит сделать что-то непростое.

— Отлично, — сказал Джерри, — Потому что это не писательская вечеринка. Сегодня нам придётся отлично сыграть, если мы хотим выйти отсюда живыми.

Я поразмыслил над этим и кивнул.

— Хорошо.

И как по сигналу, в двери возникла курчавая голова Боба Дэйца.

— Леди и джентльмены! — объявил он радостно — Шоу через пять минут! Гостям просьба удалиться!

Пять минут спустя — эти последние пять минут всегда тянутся так долго — сцена осветилась, и вышел Старина Рой, чтобы представить нас. Когда ему в лицо ударил свет прожекторов, его друзья из Вандербильта разразились апплодисментами. Мы же стояли за сценой примерно в том порядке, в каком нас должен был представить Рой, так что я находился позади Дейва Барри. В отблесках света, докатывавшегося со сцены, я увидел, что Дейв допил пиво и аккуратно поставил пустую бутылку на ящик от усилителя. Я вновь почувствовал приступ боли в желудке. Я подавил его, убеждая себя, что его и вовсе не было. Для посещения маленькой розовой комнаты было уже поздно. Мы достигли точки, когда должно было случиться то, чему суждено, и это отчасти успокаивало.

Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел своего знакомого вышибалу — огромного как Годзилла.

— Сломай ногу, — сказал он торжественно. Для обычных пожеланий удачи было уже поздно, даже вышибала это знал. На сцене Старина Рой как раз спросил у зрителей, как дела, — в ответ раздались воинственные крики и топанье ног.

— Друг мой, — сказал я, — Я постараюсь сломать обе.

Я вырос в глуши, в семи милях от ближайшего города с дорожным освещением и в пятнадцати от Льюистона-Оберна, который в шестидесятых считался крупным городом по стандартам штата Мэн и мелким по всем остальным стандартам. Я жил с мамой и братом на грязной улице в Методистском Квартале, а если точнее — за той самой церковью, которая и дала имя этому району Дарема. Понимаю, что это похоже на строчку из песни Джо Саута, но это правда.

Мой лучший друг, Крис Чесли, жил на той же улице в миле от меня. В 1962-63 годах мы вместе открыли для себя фолк-музыку и были очарованны такими белыми исполнителями «городского блюза», как Дейв ван Ронк, Джефф Малдаур, «Паук» Джон Кернер и Том Раш. Не меньше мы фанатели и от молодых исполнителей баллад вроде Боба Дилана, Тома Пакстона, Эрика Андерсена и, особенно, Фила Окса. Мы обожали Окса, потому что его песни отражали чувства, с которыми мы жили — озлобленность и смятение — но у всех этих людей было одно сходство: они играли музыку, не имеющую ничего общего с той чушью, что мы слышали по радио — милая маленькая Шейла, ты узнаешь её с первого взгляда по голубым глазам и волосам, собранным в хвост. А ещё в этой музыке была простота, проникающая прямо в сердце. Когда годом или двумя позже я начал курить «Пэлл-Мэлл», я сделал так потому, что в душе был уверен, что мой кумир, Дейв Ван Ронк, курит их. А что ещё мог курить человек, поведавший нам «Блюз Постельного Клопа»?

Как раз тогда Крис купил себе великолепную гибсоновскую гитару — точный год я не могу вспомнить — а я смог наскрести грошей (так мы тогда выражались — грошей) чтобы купить свою первую гитару в льюистонском ломбарде. Эта была дребезжащая развалюха, а не гитара, но это была моя развалюха, и я любил её. Мне нравилось вышагивать по дороге к дому Криса с гитарой за плечом. Я не убирал её в чехол, ибо как можно чувствовать себя Вуди Гатри, если твоя дребезжащая, сделанная в Тайване гитара лежит в чехле?

Первая песня, которую я научился играть, была «Убаюкай Мою Душу (В Лоне Авраамовом)». Она состояла из двух аккордов — D и A7. Второй была «Блюз Постельного Клопа», трёх-аккордный блюз с такими строчками: «Я загадал желание, Эти клопы меня достали, И пожелал я, чёрт возьми, Чтобы они друг друга сожрали». Любой, кто мог сочинить и записать песню со словами «чёрт возьми», выглядел крутым в моих глазах, и этот блюз лёг в основу многих концертных номеров «РБР», от «Сьюзи-Кью» до «Вам Не Усидеть»

До колледжа я никогда не пользовался медиатором, да и в колледже не очень его жаловал. Поначалу мы с Крисом просто бренчали на гитарах, потом стали осваивать пальцевую технику (к тому времени я уже понял, что у моего друга Криса получается гораздо лучше, чем у меня — снова этот талант, видите? — но я охотно корпел на этой техникой, посвятив лето последнего учебного года двум вещам: попыткам затащить кого-нибудь в постель и научиться правильно зажимать аккорд F).

Какое-то время я играл пластиковой крышкой от молочной бутылки, которая давала интересное джазовое звучание, но потом отказался от неё. Слишком уж часто рвались струны. А менять струны я смертельно ненавидел. Даже в школе я старался найти кого-нибудь, кто бы сделал это за меня.

Я чуть-чуть поиграл в группе в выпускном классе — на органе, не на гитаре — но выдержал всего несколько репетиций. Мои рок-н-ролльные мечты (те, что у меня были) разбивались, как и вся моя внеучебная деятельность, о тот факт, что я жил в семи милях от города, а машины у меня не было, даже после того как я сумел получить права (моя мать — глава нашей неполной семьи — никогда не училась водить). Одной из упущенных возможностей, о которой я вправду сожалел, был уход из «Вращателей Луны» (могло ли быть более шикарное название для группы в шестидесятые?). Останься я в группе, я, глядишь, и научился бы играть аккорды с баррэ раньше, чем мне исполнилось сорок четыре, что значительно облегчило бы мою музыкальную карьеру в «Римейндерах».

Конечно же, я знал о баррэ. Так же, как большинство баптистских священников знает о шлюхах: по репутации, а не по личному опыту. Самый лёгкий — это E баррэ, когда ты зажимаешь аккорд мизинцем, безымянным и средним пальцами, а указательный используешь, чтобы зажать все струны при скольжении от подвижного E вдоль шейки гитары. E с баррэ на третьем ладу становится G, на пятом — A, на седьмом — B. И, как зачастую бывает с простыми понятиями, на практике всё капельку сложнее, чем в теории.

С аккордами баррэ меня познакомил не мой приятель Крис, а самый младший из его братьев, Джейми, обладавший не меньшим музыкальным талантом, нежели Крис, но почти совсем не применявшим его к любимой нами фолк-музыке. (Ему, впрочем, нравился Джон Хэммонд, что делало ему честь). Джейми был сорвиголовой, обожавшим биг-бит и тащившимся от гранж-групп, вроде «Барбарианс» или «Стэнделс», когда Курт Кобейн ещё не начал мочиться в пелёнки. Джейми не нравился «Блюз Постельного Клопа», зато нравились «Сьюзи-Кью», «С Меня Довольно» и «Я Тебя Зачарую». А ещё ему нравилась «Глория», песня, которую я буду исполнять годы спустя. В то время это была версия «Тени Рыцарей», которую мы считали круче версии Ван Моррисона.

Как бы то ни было, Джейми и я были в подвале дома Чесли, пока Крис в своей комнате доделывал уроки. Я взял электрогитару Джейми и начал наигрывать «Глорию» в ми. Я играл так, как впоследствии учился играть «Блюз Постельного Клопа» и прочие трёх-аккордовые блюзы, что я знал — открыто, так сказать.

Джейми терпел это какое-то время, даже подыграл мне на ударных, но потом забрал у меня гитару и показал мне соответствующие аккорды с баррэ, о которых я рассказал выше.

— Так же гораздо быстрее, — сказал он, практически слово в слово повторив то, что Дейв Барри скажет мне в номере отеля в Майами-Бич двадцать восемь лет спустя. С той лишь разницей, что к 1992 году я уже был готов слушать. Когда Джейми показал мне E, A, и D с баррэ, я не смог понять, зачем они нужны. Не будешь же ты играть их на фестивалях народной музыки: когда Боб Дилан решил сделать подобное на электрогитаре во время концерта в Форест Хиллз, толпа чуть не вынесла его со сцены. Однако, это была не единственная проблема с аккордами Джейми. Хуже всего было то, что, когда я пытался играть их, они звучали плохо, словно кто-то до отказа набил его электроакустическую гитару хлопком.

Таким образом наши с баррэ пути разошлись на долгое, долгое время. Я поигрывал на гитаре в колледже, и, когда я закончил университет в 1970, я, должно быть, сыграл «Блюз Постельного Клопа» тысячу раз, не говоря уже о таких популярных песнях того времени, как «Ветер Принесёт» «Пятьсот Миль» и все песни Донована Литча. Но не судите меня слишком строго: в отличии от многих своих современников, я никогда не исполнял «Неуловимую Бабочку Любви» (Впрочем, я регулярно играл «Сюзанну» Леонарда Коэна, так что, я думаю, баланс соблюдён)

Проходят годы. Кинг женится на восхитительной Табите Спрюс (самый мудрый поступок в его жизни). Кинг работает в прачечной и преподаёт английский язык в школе, Кинг почти тонет в озере Себек (или ему так кажется). Кинг публикует свой первый рассказ в 1968 году и к 1978 году становится Любимым Пугалом Америки, Фредди Крюгером в изображении Нормана Рокуэлла — повезло же парню. И наконец, в 1991 году Кинг в письме Кэти Кеймен Голдмарк пишет, что будет рад сыграть на гитаре в компании других авторов на съезде Американской Книготорговой Ассоциации, если никто не возражает, что он будет играть, как Стив Кинг, а не как Стив Вай. {американский гитарист-виртуоз. По состоянию на 2012 год выпустил 9 сольных альбомов общим тиражом более 15 млн экземпляров, трижды лауреат Грэмми}.

Так что колесо кармы вращается и всегда возвращается в своё исходное состояние, и вот перед вами сжатый до уровня «Ридерз Дайджест» рассказ о том, как я очутился на сцене в Нэшвилле поздней весной 1993 года, в полутора тысячах миль и двадцати восьми годах от подвала Криса Чесли в Дарэме, но по-прежнему орущим «Г-Л-О-Р-И-Я» во всю мощь своих лёгких.

Когда мы вышли на сцену в Атланте за день до этого, мы пустились с места в карьер. Первым номером на каждом концерте шла классическая песня Баррета Стронга «Деньги», и, когда Эл начал отсчитывать ритм в «Рокси», он настолько взвинтил темп, что мы уже не сбавляли его до самого конца. Мы ушли со сцены на подкашивающихся ногах, измождённые и покрытые потом, но всё равно мы парили от восторга, как воздушные змеи. По общему мнению членов группы, мы сыграли лучший концерт за всё время турне.

Однако иногда эйфория может сбить с толку — спросите любого наркомана — и ощущения группы от концерта может отличаться от ощущения аудитории. Я не говорю, что люди, пришедшие на наш концерт в Атланте, сочли нас отстойной группой, я просто говорю, что в тот конкретный вечер мы сами для себя были наилучшей аудиторией.

В Нэшвилле Эл отсчитывал ритм «Денег» медленнее, и этот номер показался мне затянутым. На самом деле, они мне все казались затянутыми, до тех пор, пока мы не отыграли «Сьюзи-Кью», и я заметил, что зрителям это по душе. Именно тогда я понял, что мы не затягиваем номера, а выжимаем из них всё, добиваем их.

Даже вокал звучал хорошо. В какой-то момент турне, кажется, в Вашингтоне, Эл Купер сказал, что самая большая проблема «Римейндеров» заключается в том, что никто в группе не умеет петь. В его словах был смысл, хотя мне кажется, что вместо слова «умеет» лучше было бы употребить «может». До выступления в Концертном Зале в голосах многих было напряжение, чувство «не-могу-поверить-что-пою-где-то-помимо-душа». До Нэшвилла вокальное мастерство заметно отставало от мастерства инструментального, но в тот вечер в «Концертном Зале» они сравнялись. И зрители это поняли. Когда Тад Бартимус закончила мощную версию «Цепи Дураков», все были просто в нокауте. Где бы не находился мой друг-вышибала, он бы остался доволен, если бы услышал нас.

Может быть, он даже танцевал — в тот вечер это делали многие. Концерт в Нэшвилле стал единственным, на котором Кэти Голдмарк удалось заставить зрителей вскочить на ноги и отплясывать под старую песню «Довеллс» «Вам Не Усидеть», и большинство из них уже не вернулось на свои места. Они шумели, кричали и отрывались под наши песни. Когда Эл упал на колени, схватил чью-то пустую пивную бутылку и начал играть ею на слайд-гитаре во время исполнения «Кого Ты Любишь», зал просто сошёл с ума.

За весь концерт в Нэшвилле я ни разу не ощутил той эйфории, которую чувствовал в Атланте — даже прыгая вместе с Кэти под «Вам Не Усидеть», но меня это не тревожило. Потому что — судите сами — выступление, будь то в качестве писателя или рокера, не для того, чтобы завестись самому — для этого есть мастурбация — а для того, чтобы завести зрителей. Заставить их порадоваться тому, что они наняли сиделку на вечер и выбрались на концерт. А что до ваших собственных чувств — приберегите их для дневника или писем родным. Вам платят за другое.

Темп на шоу в Нэшвилле был самым медленным изо всех наших концертов до и после, считая и заключительный концерт в Майами Бич, но выступление было более отточенным и уверенным. Среди самых мощных номеров в нашем репертуаре, как оказалось, было много шуточных песен — Эми Тан в своём садо-мазо прикиде, исполнявшая «Эти Башмаки Созданы Для Прогулок» Эми с остальными участницами группы, певшие «Вожак Стаи», «Последний Поцелуй», и безумная песня «Ангелочек», которую Барри и я пели дуэтом, сложившимся скорее на живых выступлениях, нежели на репетициях (я даже не припоминаю, чтобы Эл требовал прогнать «Ангелочка» во время проверки звука — возможно, он боялся, что песня утратит свою свежесть). Во время концерта в Нэшвилле я почувствовал, что эти номера уже не вызывают у нас былого веселья, но зрители, казалось, получали огромное удовольствие.

Тем вечером в Нэшвилле все прошло на ура, другими словами, все мы, включая женщин, сыграли, как мужики.

Во время репетиции перед нашим первым шоу в Анахайме Дейв Барри был очень удивлён, увидев, как я держу руку на шейке гитары при исполнении «Глории». Это было удивление человека, пришедшего в дом, где не проведено электричество.

— С баррэ ведь проще, — сказал он, — Смотри.

Затем он показал мне в точности тот же базовый рифф, который Джейми Чесли показывал мне в подвале своего дома так много лет назад.

— Я знаю, — ответил я, — но так, по-моему, звучит не хуже.

Я опять сыграл с открытыми аккордами, как и много лет назад.

— Не волнуйся, я смогу совладать со сменой аккордов.

— А так сможешь? — сказал Дэйв и сыграл хук из «Глории», после которого идёт инструментальная часть, которой и заканчивается песня. Вместо привычной последовательности D-A-E, которая хоть и быстрая, но всё же далека от скорости света, он сыграл E-D-A-D/E-D-A-D/E-D-A-D, после чего вернулся к основному риффу. Дэйв с лёгкостью сделал это при помощи баррэ, а я смог сделать это с открытыми аккордами… но как я не пытался, я не смог повторить это с той же скоростью, что и Дэйв. И сидя на кровати в номере отеля и глядя на то, как едва двигаются его пальцы, делая так много, я понял, сколь многому мне предстоит научиться и как много всего, что я умел раньше, мне предстоит забыть.

И Эл это знал. Я был на сцене в Анахайме, я помнил большинство изменений, но играл я не очень хорошо. В общем звучании группы меня было почти не слышно, и это, пожалуй, было хорошо. Затем во время наших коротких репетиций перед концертом в ноябре 1992 года Ридли Пирсон (известный в группе как «Бо» Ридли) показал мне кое-что интересное, да не просто интересное, а прямо изумительное. Дело было в рок-песенке под названием «631-5789». Она идёт в тональности G, но припев — те самые цифры телефонного номера — прыгает между G и C, и каждой цифре соответствует новый аккорд. В записи это выглядит так:

G C G C G C G

«Шесть-три-четыре-пять-семь-восемь-девять»

Я с трудом поспевал за этим изменением аккордов, но к тому времени я уже пять месяцев практиковался игре с баррэ, занимаясь до тех пор, пока пальцы не начинали болеть (правда, когда я только начал свои занятия, я обнаружил, что в первую очередь начинают болеть левое запястье и особенно большой палец). Однажды я решил пойти на хитрость, и после G попросил Рида показать мне С баррэ, полагая, что для этого мне придётся неимоверно растягивать пальцы. Вместо этого я с удивлением узнал, что этот переход достаточно прост:

На самом деле, чтобы перейти от G баррэ к С баррэ (или от A баррэ к D баррэ) вам нужно всего лишь двигать пальцами туда-сюда в ритме музыки. Это требует практики, но не долгой (не верите — попробуйте сами).

И вот когда я понял, что я способен на большее, нежели просто сыграть «634-5789», я поверил в верность своей мысли о том, что можно пройти долгий путь, обладая лишь крупицей таланта, было бы желание упорно работать, по крайней мере, применительно к моей карьере в «Римейндерс». Когда я начал готовиться к турне «Три Аккорда И Жизненная Философия», я был более уверен в своих способностях. Вера — великая вещь, которая может преобразить тебя, а если тебе предстоит сделать что-то непростое, то уверенность — это нечто большее, это волшебный эликсир.

Меня по-прежнему еле слышно в общем звучании, но я не возражаю; я слышу самого себя в мониторе и знаю, что играю гораздо лучше, чем на концерте в Анахайме. Это приятно, но ещё приятнее то, что я по-прежнему становлюсь лучше. Не особо — когда твой талант в какой-то сфере деятельности ограничен, ты двигаешься вперёд маленькими шагами. И когда дело доходит до игры на гитаре, я знаю, что способен лишь грести по-собачьи, но тем не менее могу добраться до берега. Это знание делает меня счастливым, и я благодарен Кэти за то, что она меня пригласила, а у меня хватило смелости сказать да. Это был незабываемый опыт (Эл Купер однажды назвал это «рок-лагерь»), который сделал мою жизнь ярче, вырвал меня из рутины среднего возраста и изменил меня так, как я и не предполагал. Ещё я завёл новых друзей. Они замечательные, но лучше всего в них то, что они не считают мой способ зарабатывать на жизнь странным, потому сами они зарабатывают так же.

Лучший момент в турне? Легко. Это произошло не в Нэшвилле и вообще не на концерте, а во время нашей первой репетиции в «Музыкальной Верфи» в Бостоне. Эл Купер подошёл ко мне и спросил, учусь ли я аккордам баррэ. И я, с беззаботностью, которую может дать только отличное (или, в моём случае, частичное) знание, быстро сыграл ему переход от G к C из припева «634». Глаза Эла расширились от неподдельного удивления. Этот взгляд я буду помнить — и дорожить им — даже если доживу до лет Джорджа Бёрнса. {американский актёр, комик, автор десяти книг, лауреат премии «Оскар», на момент написания книги ему было 97 лет}

— Чёрт, а неплохо, — сказал он, и эти слова стоили шести месяцев боли в пальцах.

Я могу вспомнить моменты — множество — когда мне удавалось написать что-то, казавшееся настолько верным, что у меня просто сносило крышу. Думаю, что и у Эла Купера, и у Ридли Пирсона, и у Барбары Кингсолвер, и у Дейва Барри бывали такие памятные моменты — песни, а, возможно, и целые концерты. Но когда ты делаешь то, для чего ты был создан, это ощущается по-другому — великолепно, но как данность. А когда ты делаешь что-то несвойственное тебе, эти моменты даже лучше, словно ты украл угли из божественного огня.

Возможно, это звучит самонадеянно, даже высокомерно для некоторых людей, но те же люди любят нести всякую напыщенную чепуху, вроде: «Если бы Бог хотел, чтобы мы летали, он бы дал нам крылья». Это чушь, ребята. Если бы Бог хотел, чтобы мы летали, он бы дал нам мозги, чтобы придумать самолёты, и умелые руки, чтобы их построить.

В современной Америке существует тенденциям — настолько сильная, что она подобна приливной волне — превращать талантливых людей в известных, а известных — в знаменитостей, или попросту, в «звёзд».

Стоит вам стать звездой, происходят две вещи. Во-первых, вы обнаруживаете, что утратили право на частную жизнь; звезды внезапно понимают, что их долг — быть другом каждому. Майкл Джексон становится просто Майклом. Элизабет Тейлор становится Лиз. Арнольд Шварценеггер превращается в Арни. Во-вторых, вы обязаны соответствовать тому, каким вас видят люди. Стал гамбургером, так гамбургером и помрёшь, а если осмелишься вообразить себя брокколи, то поплатишься за претенциозность и самомнение. Если ты рок-певец, то путь в литературу тебе заказан (скажите это Кинки Фридману или Джимми Баффету). А коли ты пишешь романы, ты не должен играть на гитаре и петь. В мире, где Принцесса Уэльская стала просто Ди, а на смену Эдварду К. Марроу пришёл Мори Пович, идеальная звезда — это особа, вроде Чаро, которая только и делает, что мелькает на телешоу наподобие «Голливудских Кварталов», или те смутно знакомые «личности Голливуда», которые появляются на кабельном телевидении, рекламируя целомудренное нижнее бельё, страхование жизни без медицинского осмотра и средства для роста волос. Но если бы их не было, чем бы журнал «Шпион» заполнял свою рубрику «Светская Неожиданность»?

Если бы талантливые люди были просто звёздами, тогда не было бы прощения кучке писателей, которые в погоне за лёгкой славой прыгнули в автобус и помчались в концертное турне, назвавшись «Рок Боттом Римейндерс». Однако же правда в другом (позвольте мне напомнить вам, на тот случай, если вы принадлежите к тем миллионам людей, которые об этом забыли): талантливые люди на самом деле обычные люди — они едят и спят, а когда им случается перебрать с антибиотиками, они страдают расстройством желудка. Лично я пошёл в «Римейндеры» не ради славы, публичности или рекламы для новой книги (у меня вообще не было новой книги, и это была основная причина того, что я смог поехать в турне). Я согласился на участие в группе, чтобы вернуться к истокам, свернуть с лёгкого пути, рискнуть и надеяться, что этот риск окупится.

А ещё для того, чтобы узнать, смогу ли я научиться баррэ в мои солидные сорок четыре года… и чтобы узнать, что смогу.

«Ангелочек» была заключительной песней на всех наших концертах, начиная с первого шоу в Анахайме, и два концерта, которые мы отыграли между нашими «официальными» выступлениями — первое в «Сухом Остатке» в Нью-Йорке в октябре 1992 года, а второе — в «Камео» в Майами-Бич в ноябре того же года — не стали исключением. Что делало эту старую слезливую песенку забавной в турне «Три Аккорда и Жизненная Философия», так это вступление Дейва Барри, и благодарить за это следует издательство «Экафф-Роуз».

Вступление Дейва всегда было особенным моментом, но в тот вечер в «Три-Два-Восемь» он превзошёл сам себя. Претензии «Экафф-Роуз» к нашей версии песни возникли, когда они посмотрели видеозапись нашего концерта в Анахайме и с праведным гневом, присущим лишь ветеранам «Старинной Гранд-Оперы», указали на то, что я заменил фразу «пузырёк с кокаином» на «кольцо выпускника». Должен добавить, что эта замена была абсолютно спонтанной.

Они позволили нам исполнить песню во время турне, но дали понять, что отсудят у нас последние штаны, если мы поменяем хоть слог в бессмысленном тексте «Ангелочка». Вступление Дейва являло собой блестящий пример того, как можно из дерьма сделать конфетку. На каждом концерте он торжественно просил слушателей не думать о слове «засранцы», когда он говорит «Экафф-Роуз». Так в конце шоу появились фривольные выкрики. А когда начинало казаться, что дальше уже некуда, на сцену выходил Дейв Марш в выпускном костюме и с невинным выражением лица. Одним словом, это было развлечение в чисто американском стиле… и венцом этого стало шоу в Нэшвилле двадцать восьмого мая.

Дейву посоветовали — очень настойчиво — убрать слово «засранцы» из обращения к «Экафф-Роуз» на концерте в Нэшвилле и не дразнить льва в его логове. Как оказалось, один из членов группы, игравшей у нас на разогреве, был родственником Роя Экаффа. В ответ Дейв попросил зрителей не думать о фразе «нет чувства юмора», когда он говорит «Экафф-Роуз». Это не нарушало норм морали и прозвучало даже лучше из уст пьяной аудитории.

— Хочу заверить вас, что мы не хотим оскорбить издательство «Экафф-Роуз», — начал Дейв с напускной серьёзностью.

— НЕТ ЧУВСТВА ЮМОРА! — радостно откликнулись зрители.

К концу выступления мне начало казаться, что люди, которых я так боялся, когда слышал их со своего места в маленькой розовой комнате, радостно отправились бы поджигать оффисы миссис Экафф и миссис Роуз, если бы Дейв их об этом попросил. Он, конечно, не попросил… но, сказать по правде, по блеску в его глазах я заподозрил, что он борется с соблазном.

«Ангелочек» стала нашей последней песней, и, сходя со сцены в полночь, имея в запасе лишь пять часов на сон, чтобы не опоздать на семичасовой самолёт до Майами, я понял несколько вещей. Первое: никогда ещё мы не были так спокойны после концерта; второе: это, скорее всего, было наше лучшее шоу — не для нас, но для слушателей, которые всё не расходились, топая ногами, крича и требуя ещё. Третье: мой желудок снова был в порядке. С горлом, правда, стало ещё хуже, но я отыграл концерт в Майами, и больше в том турне мой желудок меня не тревожил. И последнее: я чувствовал себя уставшим, но мне было хорошо, как после плодотворного дня, проведённого за письмом. Впервые я почувствовал, что сделал своё дело, потрудился на славу и заслужил право быть на этом месте. Я не ощущал себя звездой: я чувствовал себя как человек, вернувшийся с рабочей смены. И вот это было и до сих пор является самым важным для меня; меня воспитали с уважением к труду, труд делает меня счастливым, и мне претит развлекаться там, где другие работают.

По пути к автобусу Дейв Барри спросил, хочу ли я повторить это в следующем году. Я подумал, а затем кивнул. Конечно. Это Дом Зверя, всё так, но это далеко не самое плохое место на земле.

И, кроме того, как я уже сказал — я по-прежнему учу баррэ, и у меня получается лучше и лучше.

Переводчики: soxfan

http://vk.com/id171936308