Помоги проекту - поделись книгой:
Среди людей, управлявших нашим Минском, было много неординарных, знаменитых. Один князь Глеб Менский чего стоит! Не затерялся в дебрях истории и Ян Глебович, управлявший Минском в конце XVI века.
Глебовичи… Это был могучий род древнего герба «Лелива». Хотя до сих пор историки спорят об их происхождении: от Рюриковичей ли, от полоцких князей, от бояр смоленской земли?.. Наткнулась даже на такое определение одного историка: «Глебовичи считались одними из самых воинственных и злопамятных князей; они, может быть, не такие выдающиеся интриганы, как, скажем, Гаштольды, но зато по агрессивности могут стоять в самом первом ряду».
Будущий минский воевода родился в 1544 году. Через пять лет его отец, прославленный воевода Ян Юрьевич Глебович, умер. Ян был сыном Глебовича от его третьего брака, радостью и надеждой. Ведь до появления сына у Яна Юрьевича родилось 9 дочерей.
До 11 лет Ян Янович жил с матерью, княгиней Анной Федоровной Заславской, в ее родовом поместье в Заславле. Большая часть состояния Яна Юрьевича досталась 9 дочерям, однако у матери Яна приданое было огромным. Кстати, именно благодаря Анне Федоровне на герб Глебовичей был добавлен элемент ее родового герба — лев, или, как ласково называют его на форумах любителей геральдики, «коцiк».
Это сегодня Заславль — всего лишь маленькое местечко, станция на железной дороге. Изначально же Заславль был одним из главных городов древней славянской земли, так что рос Ян вовсе не в захолустье. А его опекуном стал гетман Великого Княжества Литовского Николай Радзивилл Рыжий, один из братьев прекрасной Барбары, ставшей женой польского короля. В 1560 году Анна Заславская выбила для сына место при дворе императора Священной Римской империи. Шестнадцатилетний Ян, несомненно, с огромным удовольствием погрузился в бурную светскую жизнь… А заодно осваивал «свободные науки» в одном из университетов. Он прекрасно владел латинским, французским, польским языками. А в 19 лет, когда оказался при дворе великого князя литовского и польского короля Жигимонта Августа, его уже ждало серьезное ратное дело. Участие в обороне Полоцка.
Войска Ивана Грозного осаждали Полоцк, используя «пушки большого наряда», изготовленные с помощью Англии. Сами осаждающие были в ужасе от этого оружия: «Якоже от многого пушечного и пищалного стреляния земле дрогати и в царевых и великого князя полкех, бе бо ядра у болших пушек по двадцети пуд, а у иных пушек немногим того легче…»
Ян Глебович возглавлял оборону Заполотья, одного из районов Полоцка, и проявил настоящую храбрость, что отметил историк Матвей Стрыйковский. Однако отвага против пушек не помогала. Глебович советовал дать оружие крестьянам, «черным людем», и беженцам, которые прятались в стенах города от врага, а это было около двух десятков тысяч человек. Но у некоторых аристократов не укладывалось в голове, что к благородному воинскому делу можно приобщить холопов… Руководивший обороной Полоцка воевода Довойна был категорически против. Ян предлагал продолжать оборону, осуществить крупную вылазку… Его не слушали. Молод, горяч…
Город был взят. Раненый Ян оказался в Москве, только не в качестве гостя. Однако юноша даже в бесправном положении пленника сумел заставить с собой считаться. Сохранились свидетельства того, что Иван Грозный, прослышав, что Ян хорошо знает Святое Писание, вызвал его на богословский диспут. Говорят, литвин настолько хорошо отвечал русскому царю, что тот проникся к нему уважением. И, похоже, решил использовать столь умного юношу в своих интересах. К тому же Яна было чем и припугнуть: он был пойман на «шпионстве» — передавал в Вильно сведения о том, что стратегического удалось разузнать в Москве. Но вместо наказания Яну разрешили свободно перемещаться по Москве, не однажды был он призываем на задушевные беседы с царем… Неизвестно, на каких условиях было достигнуто соглашение — то ли угрозы подействовали, то ли убеждение, все же Ян был противником унии с Польшей, да и отец его принадлежал к так называемой русской партии, но Ян Глебович, обмененный на двух дворян, уехал из Москвы на родину, чтобы предложить на трон короля польского и великого князя литовского кандидатуру… Ивана Грозного.
Могло ли такое осуществиться? Представьте сами: царь одной страны предлагает себя в качестве короля стране, с которой воюет… Но в ту эпоху завершались успехом самые невероятные авантюры! Жигимонт Август был еще жив, но наследников не имел, а Иван Грозный являлся потомком великих литовских князей.
Тем не менее шляхта не пожелала даже рассматривать его кандидатуру. Гетман Ходкевич на сейме в Люблине, где была подписана знаменитая уния, обвинил Яна Глебовича в предательстве. На то имелись основания: после приезда на родину Глебович отправил в Москву своего доверенного человека, а Иван Грозный своим соглядатаям дал наказ проведывать, что делает Ян Глебович и в милости ли у короля. Да еще Ходкевич зачитал текст присяги, якобы данной Глебовичем Ивану Грозному.
Судебное заседание по рассмотрению дела состоялось 16 апреля 1566 года. Однако король и великий князь Жигимонт Август заявил на этом заседании, что верит в невиновность Яна Глебовича: о своем соглашении с русским царем тот признался ему лично сразу по возвращении. Глебович был оправдан, а в 1571 году король назначил его каштеляном минским. Эту должность Ян Янович бессменно занимал в течение 14 лет.
Минское воеводство тогда было самым крупным в ВКЛ. А Минск хотя и не считался особо значимым городом, но находился на пересечении важных торговых путей, водных и сухопутных. В городе собирались войска, возвышался во всей своей мощи Минский замок, не разрушенный татарскими нашествиями.
При Яне Глебовиче город начал расти, выйдя за свои старые границы — Троицкое и Замковое предместья. Проводились ярмарки и выставки, военные смотры… В Минске стал собираться Литовский трибунал — высший апелляционный суд. А вскоре город получил магдебургское право и герб. Кстати, в Заславль Глебович, вольнодумец и протестант, вызвал философа Сымона Будного (протестантство позволяло местным феодалам декларировать духовную независимость и от Польши, и от восточных соседей).
Внутреннюю гибкость Глебовича одновременно с его упорством иллюстрирует факт: когда он понял, что продвигать Ивана Грозного на польский трон рискованно, принял сторону другого кандидата — венгерского князя Стефана Батория, который и был благополучно избран. Но когда при Батории в сейме польские паны стали претендовать на Ливонию, входившую в состав Княжества, Глебович демонстративно ушел. Баторий понял, что лучше не ссориться с влиятельными литвинскими магнатами, и принял решение разделить Ливонию между короной и княжеством. При Стефане Батории, которого считают не самым удачливым королем, Яну Глебовичу также довелось повоевать. Он участвовал в походах на Псков и Великие Луки.
При следующем короле, Жигимонте III Ваза, Ян Глебович был в числе тех, кто содействовал утверждению Третьего Статута Великого Княжества Литовского. Дело в том, что, согласно существовавшим тогда законам, для получения польской короны Вазе необходимо было вначале стать великим князем. А литвины поставили ему условие — вначале утвердить Статут, выгодный Княжеству. Поляки были против… Только благодаря дипломатии Глебовича Статут был все же утвержден и Великое Княжество Литовское удержало свой государственный суверенитет.
Когда умер Глебович, точно неизвестно. То ли в 1590 м, то ли в 1591 м году. Неизвестно и где похоронен. Предполагают, что в Вильно. Остались сыновья — Ян и Николай — и память в истории Беларуси.
ЛЕТОПИСЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА
ФЕДОР ЕВЛАШОВСКИЙ
По какому принципу личность остается в истории или растворяется в тумане времени?
Многие пытались вписать свое имя на скрижали вечности кровавыми или золотыми буквами… Сколько властителей пребывали в уверенности, что благодарные потомки никогда их не забудут, но даже могильные плиты их уходили в землю, как остовы разбитых кораблей… Однако всегда будут те, кто доплывет до посмертной славы не потому, что были сильны, жестоки и хитры и решали судьбы многих и многих, а потому, что оставили свидетельства о жизни этих многих. И бумажные корабли рукописей оказались самыми прочными.
1603 год. Начинается смутное время… На польском троне — король Жигимонт III. Развязана война со Швецией. В усадьбе князя Адама Вишневецкого объявился молодой человек, назвавший себя царевичем Дмитрием. Впереди — долгие годы войны.
Федор Евлашовский, подсудок новогрудского земского суда, уже немолодой — 57 лет в те времена, считай, старость, — трогает чистый лист бумаги кончиком пера. Ему хочется вспомнить пережитое, восстановить в рукописи бурные события прежних лет… Запечатлеть Золотой век Великого Княжества Литовского… Когда «розность веры не чинила намнейшей розности в милости приятельскей», когда ценились «милость, щирость и правдиве добре заховане».
Конечно, подсудок в какойто степени идеализировал ту эпоху, как все идеализируют годы молодости… Но в сравнении с наступавшими временами он имел на это право.
Перо неспешно выводило слово за словом. И это было не менее важно, чем происходившее на полях сражений. Появился первый белорусский мемуарист… И впервые прозвучало определение в отношении третьей четверти XVI века в истории Великого Княжества: Золотой век.
Сын писаря государева, пинского земянина Михайло Васильевича, внук православного епископа Луцкого Федор Евлашовский сделал неплохую карьеру… И обязан этим он прежде всего собственным талантам, поскольку многодетная семья отца была бедной. Род древний, но еле удалось отстоять право на герб и шляхетство.
Грамоте Федор стал обучаться, когда ему еще не стукнуло и пяти лет, — вполне в духе современных вундеркиндов. А он и был весьма одаренным. Кроме родного белорусского языка знал польский и еврейский. Но особые склонности мальчик проявил к математике. При этом не сохранилось сведений, что он учился в какойто школе, историки говорят о самообразовании. Бедность не позволяла мечтать об университете. Федору не было и восемнадцати, когда состоятельные соседи стали нанимать его на работу — подсчитать чтото по хозяйству, размер налогов… Как писал сам Евлашовский, «трафяли ми се таке паны, которые ме оборачали до браня поборов и чиненя личб, поразумявши на то з натуры способного».
Федор покидает дом. В 1564 году в разгаре Ливонская война, шестнадцатилетний шляхтич оказывается втянутым в кровавый водоворот. Но в военные он не идет, имея другое призвание. Уже в 1565 году он собирает в Вильно «побор, названый покгловным», то бишь выполняет работу сборщика налогов. И совершенствуется в юриспруденции и математике. Ему помогает в этом виленский каноник, королевский писарь Ян Маковецкий. В это же время происходит еще одно событие, повлиявшее на Евлашовского. В Вильно юноша ради любопытства зашел в кальвинистский собор — в то время Реформация проникала на белорусские земли, и многие интеллектуалы, магнаты, особенно молодежь, загорелись новыми идеями. В храме как раз читали проповедь «мiнiстры ўчоные Вендрагоўскi i Касцiнiюс». На юношу, стремившегося к знаниям, их слова произвели огромное впечатление, и он тоже увлекся реформацией.
Молодой, но талантливый юрист становится известной личностью. Ему поручают вести судебные дела такие магнаты, как Николай Радзивилл, Ян Ходкевич, Константин Острожский. Разумеется, чтобы быть успешным на этом поприще, нужно было обладать красноречием, представительной внешностью, изворотливым, острым умом и смелостью. Заседания судов не раз перерастали в кровавую битву, а на решения влияло не законное право истца или ответчика, а величина их кошельков. Но не зря, видно, юриста Евлашовского знали даже при королевском дворе — и при Жигимонте Августе, и при сменившем его на троне Стефане Батории, и при Жигимонте III.
Евлашовский участвует в Люблинском сойме 1569 года. В 1577 году Стефан Баторий назначает его пинским и сервецким мостовничим. Вместе с новогрудским судьей Тризной Евлашовский работает над текстом «Трибунала Великого Княжества Литовского». А в 1592 году становится подсудком Новогрудского земского суда. На этой должности он и останется до самой своей смерти.
Но как часто мы бы вспоминали о новогрудском подсудке, если бы он однажды не взялся за перо? А Евлашовскому было что рассказать потомкам… К тому же имелся соблазнительный пример — нашумевший дневник одного из нанимателей Евлашовского, Николая Радзивилла Сиротки, о путешествии в Святую Землю. Казалось бы, человек, строивший карьеру как юрист государственного масштаба, должен в мемуарах показывать политическое «закулисье». Но тот, кто хочет в его записках обнаружить «политическую клубничку», останется разочарованным. Евлашовский специально предупреждает читателя, что не собирается влезать в вопросы большой политики. Дело это, мол, для сильных мира сего, для магнатов и королевских особ. Не исключено, что подсудок новогрудский просто не искал для себя и своих потомков неприятностей.
Федор Евлашовский пишет об исторических событиях: о том, как принимали послов при королевских дворах, о битвах Ливонской войны, восстании Наливайко, принятии Люблинской унии… Особенно много страниц посвящено казацким нашествиям. Евлашовский как бы и сочувствует казакам, например, называет одного из их предводителей «яко ж и был человек сердца великого», но и показывает жестокие последствия набегов, когда «места и замку сплендровал и попалил». Но главное — он пишет просто о жизни. Ведь войны так опротивели… «А потом аж до уприкреня были ми частые язды на тые войны, а яко юж тераз упатруе, мало потребные, бовем же и Речи Посполитой пожитку не веле тэ войны приносили. А мне паметнэ зостали для утерпеня велких пригод, трудности, шкод и невыповеданых невчасов».
Мы узнаем, что Евлашовский мечтал отправиться в путешествие, увидеть другие страны, овладеть новыми знаниями и умениями… Но нужно было помогать родителям, содержать собственную семью. Узнаем, какой хорошей женой была ему Анна Болотовна, сестра Данилы Болотовича, родом из Руси — не в чем упрекнуть ее было. Узнаем, как гордился Евлашовский тем, что его сын служил у князей Гонзаго в Мантуе. Даже о том, что он видел настоящего белорусского цмока (дракона) — «летовца». Чудовище, как положено, было огнедышащим и, согласно белорусским легендам, могло превращаться в красивого юношу и залетать в окно к прекрасной даме. Неизвестно, что на самом деле видел наш летописец, только это его так напугало, что несколько лет он не мог избавиться от нервных припадков. Делал автор мемуаров и записи на нейтральную и вечную тему, а именно о погоде: «Року 1594, мая 20, в пяток, припадла хмура сроде зимна, спустила снег велкий и лежал три дни». То бишь из огромной тучи пошел большой снег, который лежал три дня. И далее пишет, что умерло от той тучи, и холода, и неистового ветра большое количество людей и много птиц замерзло в гнездах. Да что на улице, «страх был и под дахом седячи».
Умер Федор Евлашовский в 1619 году. Его мемуары хранились в Варшаве и впервые были опубликованы в 1886 году в журнале «Киевская старина» украинским историком Антоновичем. С тех пор записки новогрудского подсудка стали ценным источником сведений для ученых, вошли в хрестоматии и учебники.
ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ РОДА ОЛЕЛЬКОВИЧЕЙ
СОФИЯ СЛУЦКАЯ
Трудно верить княжеским портретам… Как попал в милость к испанскому королю Франсиско Гойя? Изобразил его, невысокого роста, выше себя, скромно приписанного рядом для масштаба. Не нужно быть знатоком искусства, чтобы заметить, как сановно и безлико красивы портреты знатных дам.
…В портретах этой молодой дамы есть индивидуальность. Мы легко можем представить ее, темноглазую и темноволосую, с маленьким ярким ртом и строгим овалом лица, с особым выражением кротости и решимости… Современники сравнивали ее с прекрасным цветком, со звездой в созвездии древнего рода…
Нет, они не льстили. Эта девочка действительно была красива. Кроме того, она была самой богатой наследницей в Беларуси конца XVI века.
А еще про нее было написано:
«Разве ты менее рыцарь, чем гордый супруг твой великий?»
Но если вы представляете эту женщину подобно ее бабке, Анастасии Слуцкой, в кольчуге и с мечом в руке, ошибаетесь.
Битвы бывают разные… И не всегда — с оружием.
София родилась в семье слуцкого князя Юрия Олельковича и Катерины из рода Кишек. Оба рода — магнатские, древние… Особенно Олельковичи, князья Копыльские и Слуцкие, потомки великого князя Ольгерда.
У юной Софьи было все. Но главного судьба ее лишила. В два года она осталась круглой сиротой. Еще несколько лет — и умерли оба дяди. Огромное наследство перешло во владение маленькой девочки.
Королей в то время называли «символом, одетым в бархат с лилиями». Отпрыск знатного рода — это гарантия целостности владений, выгодный политический союз, способ получить богатство… Стать опекуном Софьи хотели многие. Это право отстояли родственники сироты по материнской линии Ходкевичи. Они были достаточно сильны, чтобы защитить свои права и права подопечной.
Как воспитывалась юная белорусская леди? Конечно, у нее было все необходимое… Ведь ее здоровье и жизнь так много значили! Но известно и то, что девочку растили в строгих христианских традициях. Ее отец был набожным человеком, как и другие Олельковичи, много делал для православия. А к началу XVII века православная вера на наших землях переживала тяжелые времена. От того, какой вырастет будущая владелица, зависела судьба ее подданных…
Софья выросла верующей. Более того, как и Евфросиния Полоцкая, которая в подростковом возрасте смогла отстоять право самой устраивать свою судьбу, последняя из рода Олельковичей обладала достаточно твердым характером…
А между тем на сказочно богатую невесту претендовали именитые женихи. Юрий Ходкевич просватал ее за Януша Радзивилла, сына своего друга Криштофа Радзивилла по прозвищу Перун. Знаменитый воин, судя по прозвищу, обладал суровым нравом. Но сын его вполне подходил для «звезды из рода Олельковичей»: молодой, красивый, смелый… Когда Юрий Ходкевич умер, брачный договор подтвердил новый опекун, брат Юрия Иероним… Одни историки утверждают, что невесту не посвящали в ее будущее, скрывали брачный договор, не допускали жениха… А другие, наоборот, говорят, что Януш был частым гостем во дворце Ходкевичей в Вильно, где жила Софья, и нет сомнения, что, согласно галантным обычаям того времени, пытался очаровать будущую жену. Представьте себе… Ему — 19, ей — 14, прямо по Шекспиру… Оба красивы, оба принадлежат к одному кругу. Нет никаких оснований полагать, что Софья испытывала к жениху отвращение.
Свадьба была назначена на 1600 год, когда Софье должно было исполниться 15 лет. Но ее опекун Иероним Ходкевич поссорился с отцом жениха Радзивиллом Перуном по причине предсказуемой и банальной: пожелал оставить за собой часть наследства сироты, а именно город Копысь. Дело дошло до королевского суда, который подтвердил права Радзивиллов…
Можно представить, в какой ярости Ходкевич возвращался в свой дом в Вильно. А там в то время находился молодой Радзивилл — прорвался для объяснения с невестой. Опекун отреагировал жестко: приказал слугам спустить гостя с лестницы, не обращая внимания на протесты девочки.
Это был скандал. Такого масштаба, какой нам трудно представить.
Для шляхтича, даже самого мелкого, оскорбление силой, тем более от рук слуги, могла смыть только кровь.
Под стены Вильно стянулось двадцатитысячное войско. К Радзивиллу Перуну присоединились со своими войсками три сына Константина Острожского, смоленский воевода Абрамович. Ходкевич со своей стороны собрал 1600 конных и 600 пеших воинов… Плюс 24 пушки. Да и жилье Ходкевичей было укреплено по последнему слову тогдашнего фортификационного искусства (остатки его и сегодня можно увидеть в Вильнюсе). За наследство последней из рода Олельковичей могла начаться самая настоящая война. Пытались вмешаться король и церковные власти… Напрасно.
Итак, юная княгиня, воспитанная христианкой и патриоткой, понимает, что изза нее на народ обрушится беда. На тот народ, за который она несет ответственность перед Богом! История сохранила слова ее обращения к Янушу Радзивиллу, в котором она готова отказаться от всего, в том числе и от свадьбы, только бы не разгорелась война: «…и предостерегаючи того, абым таким непорядком и с тем моим за его милость пана Януша Радзивилла вперед Пана Бога не ображала, а потом абых теж учстивост и маетностей моих до жадных небеспечностей не прыводила…»
Януш умоляет отца не начинать сражение… Тот непреклонен.
Но… происходит чудо. Перун, опытный воитель, который никогда прежде не отступал, отводит войска от стен Вильно. Магнаты мирятся. Радзивиллы прощают Ходкевичу долг. Молодые женятся.
Почему?
В житии Софии Слуцкой это объясняется тем, что Бог услышал моления сироты. Не будем подвергать сомнению слова канона. Разумеется, Софья молилась, чтобы не пролилась изза нее невинная кровь. Исходя из фактов, можно предположить, что мирное решение конфликта — действительно заслуга наследницы Олельковичей. Что конкретно она ради этого предприняла — можно строить разные гипотезы… Смогла ведь Софья настоять, чтобы в брачном договоре записали, что их общие с католиком Радзивиллом дети будут крещены в православной вере. И это в то время, когда в Беларуси православных хоронили ночью и людей насильно переводили в униатство!
София не допустила такого на своих землях. Она убедила мужа — и тот добился королевского «привилея»: «Чтобы церкви, архимандриты, игумены, монастыри и братства в княжестве Слуцком и других владениях на вечные времена неприкосновенно, без всякой перемены были сохраняемы в совершенной свободе своего богослужения… уния в эти церкви не должна вводиться никаким насильственным или измышленным способом…»
Софья много пожертвовала на церкви и братства, сама вышивала золотые ризы (они хранились до начала ХХ века). Ее земли стали прибежищем для всех, кого преследовали изза конфессиональной принадлежности.
Была ли она счастлива в браке? Одни говорят: нет, мол, какие общие интересы у будущей святой с бравым воякой, любителем пиров и дам, который к тому же часто из дома отлучался? Другие, наоборот, утверждают, что Януш Радзивилл относился к благочестивой жене с уважением и любовью. Ведь ходил не на гулянки — выполнять свой рыцарский долг: сначала — на шведскую, потом — на московскую войну. Белорусский поэт того времени Соломон Рысинский, писавший, согласно ученой моде, на латыни, сочинил про Януша Радзивилла:
Софья умерла во время родов в двадцатишестилетнем возрасте. Ее дочь родилась мертвой. Есть сведения, что до этого у них с Янушем умерло в младенчестве еще двое детей — Николай и Екатерина.
На надгробии сделали надпись: «1612 год, марта 19, представилася благоверная София княжна Слуцкая Олельковна Юрьевичовна Ольгердово племя и положена бысть в монастыре Святой Живоначальной Троицы».
Вскоре пошли слухи о том, что у гроба Софии совершаются чудеса. Ее стали считать покровительницей женщин, которые болеют, готовятся стать матерями… Разумеется, обращались к Софии Слуцкой те, кто мечтал о чистой и верной любви (а кто ж о ней не мечтает!). Мощи ее были обнаружены нетленными. Еще в XIX веке жители Слуцка спасались от бед, пронося их по городу с крестным ходом. Но настали времена «борьбы с мракобесием». 21 февраля 1930 года в Троицкий собор пришла уполномоченная комиссия. Проверяющие вскрыли раку, где хранились мощи. Признаков специального бальзамирования тела не было выявлено. Нетление назвали «типичным примером натуральной мумификации трупа». Как любопытный казус мощи святой княгини были доставлены в Минск в анатомический музей медицинского факультета БГУ.
Ныне же они находятся в СвятоДуховом Кафедральном соборе Минска и любой может подойти к ним с искренней молитвой.
В Собор белорусских святых благоверная София Слуцкая, женщина — рыцарь духа, была внесена в 1984 году.
СВЯТОЙ ПУТЬ БРАТЧИКА ЛОНГИНА
ЛЕОНТИЙ КАРПОВИЧ
Недавно собор белорусских святых пополнился еще одним небесным покровителем… Такие сияющие нам свыше имена, как Евфросиния Полоцкая, Анастасия Слуцкая, Кирилл Туровский, нам хорошо известны… Запомним же еще одно — преподобный Леонтий Карпович.
Исследовательница его жизни и творчества Любовь Левшун признается: «Сведения о нем в дошедших до нас документах той эпохи крайне скудны, а зачастую к тому же и неопределенны», так что приходится иметь дело скорее с «биографической гипотезой»…
Впрочем, в основе всякого предположения всегда лежат факты… Вот, например, фраза из поминального слова о Леонтии Карповиче: «Он о нищих, убогих старанье мел, о вдовах, маючи и сам выхованье с жебранины ненъдзной».
Можно представить, что Леонтию, получившему при крещении имя Лонгин, пришлось, как многим небогатым самородкам, самому пробиваться в жизни, получать образование ценой упорных усилий… Хотя принадлежал он к шляхетскому роду Карповичей. В 1503 году князь Федор Иванович Ярославич подарил своему «господарскому боярину» Карпу Карповичу остров Осов на Пинщине. Спустя годы в Пинской замковой церкви образовалась целая династия священников Карповичей… Скорее всего, был там священником отец Леонтия, а потом — его брат Андрей…
Лонгин рос болезненным ребенком. Рано остался без матери, потом — без отца. Где получал начальное образование — точно не установлено, возможно, в школе Пинского Лещанского монастыря… Известно, что в 15 лет Лонгин пришел в Виленскую православную братскую школу. Есть версия, что его устроил туда опекун и родственник Иван Карпович, член Виленского православного братства.
Здесь необходимо небольшое историческое отступление… Помните роман Владимира Короткевича «Хрыстос прызямлiўся ў Гароднi»? Главный герой его не зря называется Юрасем Братчиком. Православные братства возникли на белорусских землях в XVI веке… В них не существовало ни сословных разделений, ни, так сказать, гендерных, все должны были помогать друг другу, заботиться о бедных и больных… Благодаря братствам действовали школы и типографии. Виленское СвятоТроицкое было одним из самых влиятельных, оно имело право «школу братскую в дому братском, языка греческаго, латинскаго и рускаго имети. Також и друкарню вся книги ветхаго и новаго завета по святых отец преданию печатати». Король Жигимонт III подтвердил законность братства, в которое вошли многие православные магнаты.
Школа существовала на средства, которые давали братчики, и частично на милостыню, собираемую на улицах (наверное, поэтому и упоминается о воспитании Карповича на «жебранину ненъдзную»). Образование давалось блестящее, изучались греческий, латинский, церковнославянский, польский языки и «разные науки».
Но была провозглашена уния. Король запретил братству иметь своих священников, отобрал храм — братчики построили СвятоДухов собор неподалеку от места гибели святых Антония, Иоанна и Евстафия. Впоследствии там возник Виленский СвятоДухов монастырь, его первым архимандритом стал Леонтий Карпович.
Для юного Лонгина братство — его единственный дом. Леонтий разделял с братчиками все тяготы и тревоги. Став совершеннолетним, включился в общественную и религиозную деятельность. Поначалу его выбрали «шпитальным дозорцем», возлагая на него заботу о госпитале для бедных. Затем он стал писарем, был избран «церковным строителем» (чтото вроде казначея). Но подлинное призвание его — в богословии и деле книжном…
Братскую типографию возглавлял известный проповедник Стефаний Зизаний, выписанный из Львова, но ему пришлось покинуть Вильно, где его чуть не убили сторонники унии. И Карпович, «у мове грэцкай i лацiнскай знакамiта беглы», занял место Зизания. Работал как типограф, корректор, переводчик, автор, комментатор — не существовало тогда профессиональных разделений. Со временем Леонтий Карпович стал сильным полемистом и проповедником. Иезуиты скупали его опубликованные выступления, чтобы сжечь, так что речи Лонгина ценились на вес золота. До нас дошли только три проповеди. Его ученик Мелетий Смотрицкий говорил, что «наука» Леонтия Карповича «подобно обоюдоострому мечу пронзала сердце и все внутренности вплоть до разделения души и духа, и до суставов, и до мозга костей».
Имелось у Лонгина еще одно ценное качество — он был шляхтичем древнего рода. То есть принадлежал к привилегированному сословию и мог выступать на сеймах, представляя интересы единоверцев. Так, на варшавском сейме 1609 года он защищал православных, которых к тому времени уже причислили к изгоямдиссидентам.
Но главное испытание ждало Карповича, когда в типографии был напечатан «Фринос» Мелетия Смотрицкого, выдающееся полемическое произведение, направленное против унии. Оно наделало столько шума, что вмешался король, которому доложили, что в типографии Виленского православного братства печатаются антиправительственные произведения. Крамолу велено было сжечь, типогрфию конфисковать, виновных арестовать — правда, с оговоркой: тех, кто не шляхтич… Но Карповича без суда и следствия бросили в тюрьму. Два года пытались сломить его дух. Мучили, таскали по судам… От оков на теле Карповича образовались язвы, которые не сошли до конца жизни.
Но Лонгин не отрекся от своих убеждений. И… вышел на свободу. Что поспособствовало его освобождению? Есть разные версии. Возможно, то, что к тому времени Жигимонт III потерпел поражение в Московии и ему нужен был мир в собственной стране. А за Карповича заступались православные магнаты: Воловичи, Ходкевичи, Огиньские… К тому же узник после допросов был уже едва живым…
Когда Лонгин Карпович вернулся в братство, там был настоящий праздник… Отлежавшись и окрепнув, Карпович принял постриг с именем Леонтий. Вновь возглавил типографию, стал архимандритом монастыря и ректором братской школы. Он ее реформировал в соответствии с новейшими требованиями: теперь в ней было пять классов, «ад iх жа ў трох лацiнская навука чытаецца, у чацвёртым беларуская, у пятым славянская i грэцкая мовы выкладаюцца». А в Минске, благодаря отцу Леонтию, появились мужской и женский СвятоПетроПавловские монастыри.
Как его на все хватало, да еще при слабом здоровье? Говорят, из своей кельи Леонтий Карпович не выходил без клепсидры — водяных часов, — чтобы не терять попусту время. Впрочем, дела земные он все равно ставил куда ниже небесных… Когда приходилось прервать молитву, горько рыдал. Даже если причиной был разговор с таким гостем, как князь Богдан Огиньский, выделивший землю для постройки новой типографии.
Здоровье архимандрита ухудшалось… Так же, как и положение братства. Знатные люди из него уходили. Сторонники унии, особенно студенты иезуитской академии, бросали в монахов камни, стреляли по окнам школы, пугали учеников… Забросали както кирпичами и отца Леонтия.
Архимандрит не смог даже поехать в Киев, чтобы принять сан епископа Брестского и Владимирского. Вместо себя послал Мелетия Смотрицкого, который был наделен там саном епископа Полоцкого.
Когда Смотрицкий вернулся, Карповича уже не было в живых, тело его шесть недель лежало непогребенным и… нетленным.
О святости преподобного Леонтия Карповича заговорили сразу после его смерти… Но времена становились все более жестокими, даже мощи святых виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия пришлось перепрятывать… Могила Леонтия Карповича так и вовсе не сохранилась.
В последние годы в минском СвятоПетроПавловском соборе о преподобном Леонтии, архимандрите Виленском, вспоминалось на каждой всенощной… И вот 15 мая 2011 года там же состоялось его прославление как местночтимого святого Белорусской православной церкви.
ПЯТЬ ЗАГАДОК АРТИЛЛЕРИСТА
КАЗИМИР СЕМЕНОВИЧ
Река Тикыче была подо льдом: январь в Крыму выдался холодным. А на берега наползал, подобный войску призраков, черный дым. Казимир Семенович, артиллерист из корпуса адельсманов войска коронного гетмана Станислава Конец польского, как завороженный, вглядывался в клубящийся дым, который должен был прикрыть отступление врага. В дыму время от времени вспыхивали фейерверки — татары владели неизвестными литвинам тайнами пиротехники.
Да, искусство артиллерии — действительно высокое искусство, полное тайн… И совсем незаслуженно низведено до простого ремесла. Так что король Речи Посполитой Владислав IV Ваза был вынужден придумать привилегированный корпус адельсманов — артиллеристов, чтобы поощрить к службе в этом «низменном» роду войск шляхтичей и людей образованных. Но у Семеновича, бедного шляхтича и прирожденного ученого, комплексы по этому поводу вряд ли возникали. Он даже пошел против воли родителей, желавших видеть его политиком, а не «пушкарем», поскольку верил, что в артиллерии соединились все науки и искусства — от химии до графики, вся мудрость мира — от Пифагора до Декарта…
Едкий дым наползал на коронное войско… Изза него раздавалось «алалалаканье» татар… Солдатам было явно не по себе. Даже сам Семенович, знаток Аристотеля, Эвклида и Сенеки, так впоследствии опишет увиденное возле селения Ахматово у Синих Вод: «С помощью дьявола туманом и паром затемнили солнце на побоище».
Через год на стипендию короля Казимир Семенович отправится в страну мастеров — Голландию — учиться затемнять солнце и взрывать огнями ночь.
В 1650 году в Амстердаме на языке ученых — латыни — выйдет трактат «Великое искусство артиллерии», в котором будет описана многоступенчатая ракета, треугольное крыло и ракетная система залпового огня. А еще там будет рассказываться, как на Беларуси празднуют Купалье: «Собиралось огромное количество народа обоих полов и всех возрастов на улицах городов, а также на лугах, чтобы у множества зажженных костров ладить хороводы и веселые танцы». (Не там ли, у купальского огня, зародилась любовь маленького Казимира к огню?) Исконно белорусские словечки в трактате станут международными терминами: «беркавец», «барыла»…
Он называл себя шляхтичемлитвином. То бишь белорусом. Известно и то, что принадлежал к княжескому обедневшему роду Семеновичей, которые владели землями на Витебщине. Но гербом «Астоя», который Казимир Семенович в качестве своего родового герба поместил в трактате, пользовались многие шляхетские роды, а Семеновичей среди них не значится. Возможно, артиллерист испросил разрешения у владельцев герба использовать его: так делали многие, кто желал придать вес своим начинаниям. Где Семенович приобрел свое блестящее образование? Скорее всего в Виленской академии, но стопроцентных подтверждений нет. Король заботился о том, чтобы его «адельсманы» получали всесторонние познания. Он был прав, высоко ценя артиллерийское искусство. Открытие пушки ознаменовало конец эпохи средневековья. До этого каждый князь мог замкнуться в своем замке и положить рыцарскую перчатку на геополитические требования времени… Пушка пробивала считавшиеся ранее неприступными стены. Стали возникать могучие государства и империи.
Что познания Семеновича были в духе эпохи Возрождения, требовавшей универсальных гениев, не подлежит сомнению. Кроме физики, химии, гидравлики, оптики, акустики и так далее, он «изучил много искусств, как свободных, так и механических», а именно скульптуру, изобразительное искусство, граверное и литейное искусство. В своем трактате Семенович цитирует 200 авторов.
Поделиться книгой: