Я никак не мог взять в толк, к чему она клонит, и она с досадой ткнула меня кулачком в грудь.
– Противозачаточные таблетки, глупый. Оврал. Сейчас можно, потому что у меня прошли месячные после того, как я начала их принимать. Я ждала подходящего момента, а лучше, чем сейчас, невозможно представить. – Она не сводила с меня сияющего взгляда. Потом опустила глаза и закусила губу. – Просто… не увлекайся, ладно? Думай обо мне и будь нежным. Потому что мне страшно. Кэрол сказала, что в первый раз ей было жутко больно.
Пока мы раздевали друг друга – впервые полностью, – облака на небе начали рассеиваться, позволяя пробиться лучам солнца, а журчание ручейков бегущей воды стихло. Ее кожа была белой как снег, если не считать загара на руках и ногах. Золотистые волосы на лобке скорее подчеркивали, чем скрывали женское естество. В углу, где крыша еще держалась, лежал старый матрац – мы не первые воспользовались этой хижиной в подобных целях.
Она направила меня и попросила подождать. Я спросил, все ли в порядке. Она сказала, что да и что сама этого хотела.
– Просто не шевелись, милый. Не двигайся.
Я застыл. Не шевелиться было мучительно трудно, но в то же время потрясающе. Она приподняла бедра, и я вошел чуть глубже. Она снова подалась вперед, позволяя мне продвинуться еще немного. Я помню, как смотрел на матрац и видел старый выцветший рисунок, грязные пятна и бегущего по своим делам одинокого муравья. Затем она снова подняла бедра, и я вошел полностью, заставив ее вскрикнуть:
– О Боже!
– Больно? Астрид, тебе…
– Нет, все замечательно. Мне кажется… теперь ты можешь это сделать.
Я сделал. Мы
Это было наше лето любви. Мы занимались ею в разных местах – один раз даже в спальне Норма в трейлере Цицерона Ирвинга, где сломали кровать, и нам пришлось ее чинить, – но в основном в хибаре на «Крыше неба». Это было наше место, и мы написали свои имена на одной из стен, где уже значилось полсотни других. Однако гроз больше не случалось. Во всяком случае, в то лето.
Осенью я отправился в Университет Мэна, а Астрид – в бостонский Университет Суффолка. Я полагал, что наше расставание будет временным: мы будем видеться на каникулах и когда-нибудь в туманном будущем, когда оба получим дипломы, поженимся. С тех пор я узнал, что одним из главных различий между полами является то, что мужчины склонны прикидывать, что и как, а женщины – нет.
Когда мы возвращались обратно в тот ненастный день, Астрид сказала:
– Я рада, что ты был моим первым.
Я сказал, что тоже рад, даже не подумав, что это могло означать.
Никаких тяжелых сцен расставания не было. Мы просто разошлись, и если угасание наших отношений и явилось плодом чьих-то усилий, то исключительно Делии Содерберг – красивой и сдержанной матери Астрид. Она была неизменно приветлива, но всегда смотрела на меня с тем же выражением, с каким хозяин магазина разглядывает подозрительную двадцатидолларовую купюру. «Может, с ней и все в порядке, – думает он, – но что-то меня… смущает». Если бы Астрид забеременела, мои мысли насчет будущего вполне могли бы превратиться в реальность. А что, мы даже могли бы быть счастливы: трое детей, гараж на две машины, бассейн позади дома и все такое. Но это вряд ли. Скорее всего бесконечные выступления и девчонки, которые постоянно крутятся возле рок-групп, привели бы к нашему разрыву. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что опасения Делии Содерберг были оправданны. Я оказался фальшивой «двадцаткой». Вполне приличной, чтобы сойти за настоящую во многих местах, но не в
Расставание с «Chrome Roses» тоже обошлось без слез. Когда я приехал домой с учебы в Ороно на первый уикенд, мы отыграли в пятницу в «Амветс», а в субботу вечером – в «Скутерз-паб» в Норт-Конуэе. Мы играли так же здорово, как и прежде, и теперь нам платили по сто пятьдесят долларов за выступление. Помню, что я спел «Shake Your Moneymaker» и сыграл очень приличное соло на губной гармонике.
Но когда я приехал домой на День благодарения, то узнал, что Норм взял нового ритм-гитариста и изменил название группы на «Norman’s Knights».
– Извини, друг, – объяснил он, пожимая плечами. – У нас много заказов, а я не могу работать трио. Рок-н-ролл – это барабаны, бас и две гитары.
– Все в порядке, – заверил я. – Я понимаю.
И я не кривил душой, потому что он был прав. Или почти прав. Барабаны, бас, две гитары – и все начинается в тональности ми.
– Завтра вечером мы играем в «Рэггид-поуни» в Уинтропе, если хочешь поучаствовать. Типа приглашенный гость?
– Я пас, – ответил я. Я слышал нового ритм-гитариста. Он был на год моложе меня, но уже играл лучше и мог лабать как заведенный. К тому же это означало, что я мог провести субботний вечер с Астрид. Что я и сделал. Думаю, что она уже тогда начала встречаться с другими парнями – она была слишком красивой, чтобы сидеть дома, – но ничего об этом не рассказывала. И была нежной и любящей. Это был хороший День благодарения. Я не скучал по «Chrome Roses» (или «Norman’s Knights» – название, к которому мне не требовалось привыкать, что меня вполне устраивало).
Ну, вы понимаете.
Однажды, незадолго до рождественских каникул, я заскочил в кафе «Бэарз» нашего студенческого союза, чтобы перекусить гамбургером с колой. На выходе я остановился у доски объявлений. Среди множества сообщений о продаже учебников, автомобилей и поиске попутчиков для поездок в разные города мне попалось такое:
ХОРОШАЯ НОВОСТЬ! Cumberlands снова воссоединяются! ПЛОХАЯ НОВОСТЬ! Нам не хватает ритм-гитариста! Мы – ГРОМКАЯ И КРУТАЯ КАВЕР-ГРУППА! Если ты играешь «Beatles», «Stones», «Badfinger», «McCoys», «Barbarians», «Standells», «Byrds» и т. д., приходи в комнату 421 Камберленд-холла со своей бренчалкой. Если тебе нравится «Emerson, Lake & Palmer» или «Blood, Sweat & Tears», то можешь идти… сам знаешь куда.
К тому времени у меня уже был собственный ярко-красный «Гибсон», и после занятий я отправился с ним в Камберленд-холл, где познакомился с Джеем Педерсоном.
Поскольку шуметь в учебное время не разрешалось, мы играли в его комнате без усилителей. Вечером того же дня мы подключились к усилителям в зоне отдыха общаги и в течение получаса отрывались по полной, после чего меня приняли. Он играл намного лучше меня, но мне было не привыкать – в конце концов, я начинал свою рок-н-ролльную карьеру с Нормом Ирвингом.
– Я хочу изменить название группы на «Heaters», – сказал Джей. – Что скажешь?
– Если это не будет мешать моей учебе и ты будешь делиться честно, назови хоть «Адские придурки», мне без разницы.
– Хорошее название, в духе «Даг и горячие яйца», но с ним нас вряд ли позовут играть на школьные танцы. – Он протянул руку, и мы обменялись вялым рукопожатием. – Добро пожаловать на борт, Джейми. Репетиция в среду вечером. Будь там или катись ко всем чертям.
Мне довелось работать в разных местах, но никогда не приходилось катиться ко всем чертям. Почти за двадцать лет я сыграл в дюжине групп в сотне городов. Ритм-гитарист всегда может найти себе дело, даже если он под таким кайфом, что едва держится на ногах. В принципе все сводится к двум моментам: нужно вовремя появляться и уметь брать ми.
Мои проблемы начались, когда я перестал появляться.
V. Живое течение времени. «Портреты-молнии». Моя проблема с наркотиками
Я окончил Университет Мэна (со средним баллом 2,9, мне не хватило сущей ерунды, чтобы войти в список лучших студентов) в двадцать два года. Во время нашей второй встречи с Чарлзом Джейкобсом мне стукнуло тридцать шесть. Он выглядел моложе своего возраста, возможно, потому, что в последний раз я видел его сильно похудевшим и осунувшимся от горя. Я же в 1992 году выглядел намного старше своих лет.
Я всегда любил ходить в кино. В 1980-х я, в основном в одиночестве, пересмотрел кучу фильмов. Иногда я дремал (например, на «Смертельном влечении» – вот снотворное так снотворное), но обычно смотрел на экран, под каким бы кайфом ни находился, захваченный магией шума, и цвета, и невероятно красивых женщин в легкомысленных одеяниях. Книги мне тоже нравились, и я их прочел немало, да и телепередачи были делом подходящим, особенно в номере мотеля, когда за окном бушевал ливень с ураганом. И все-таки для Джейми Мортона не было ничего лучше фильма на большом экране, где компанию мне составляли только попкорн и большой стакан кока-колы. И, само собой, героин. Я брал у торговца еще одну соломинку, перекусывал ее пополам и с помощью этих половинок вдыхал порошок в обе ноздри с тыльной стороны ладони. Я сел на иглу только в 1990-м или 1991-м, но все равно это случилось. Как случается с большинством из нас. Можете поверить мне на слово.
В кино меня больше всего привлекает скорость, с которой происходят метаморфозы. Можно начать с занудного подростка без друзей, без денег, с никчемными родителями, и вдруг он сразу превращается в Брэда Питта в расцвете сил. И отделяет этого чудика от бога всего лишь титр «14 ЛЕТ СПУСТЯ».
– Торопить время – большой грех, – не уставала говорить нам мама в детстве. Обычно это случалось, к примеру, в феврале, когда мы мечтали, чтобы поскорее наступили летние каникулы, или когда мы никак не могли дождаться Хэллоуина. Наверное, мама была права, однако я не могу отделаться от мысли, что такие прыжки во времени пришлись бы очень по вкусу тем, кто живет неправильно. А в период между приходом к власти администрации Рейгана в 1980 году и ярмаркой штата в Талсе в 1992-м я жил очень неправильно. Провалы во времени были, а вот нужные титры так и не появились. Мне приходилось проживать каждый день, а без дозы день растягивался на сотню часов.
Съемка «из затемнения» показывает, как «Camberlands» превратились в «Heater» s, а «Heaters» – в «J-Tones». Нашим последним выступлением как группы колледжа был грандиозный и шумный выпускной бал 1978 года в зале студенческого союза. Мы играли с восьми вечера до двух часов ночи. Вскоре после этого Джей Педерсон привлек к нашим выступлениям вокалистку, которая была довольно известна в округе и умела потрясно играть на саксофоне. Ее звали Робин Сторрз. Она идеально подошла нам, и к августу «J-Tones» превратились в «Robin and the Jays». Мы стали одной из самых востребованных групп штата Мэн. Приглашения поступали со всех сторон, и жизнь была хороша.
Дальше все расплывается.
Четырнадцать лет спустя Джейми Мортон проснулся в городе Талса. Не в хорошем отеле и даже не в мотеле средней руки, а в дыре под названием «Фэйрграундз инн». Подобные места соответствовали представлениям Келли ван Дорна об экономии. Одиннадцать утра, и кровать мокрая от мочи. Я не удивился. Если провести в постели девятнадцать часов под воздействием дури, не обмочиться почти невозможно. Думаю, ты это сделаешь, даже если умрешь в наркотическом забытьи, хотя есть и свои плюсы: в таком случае ты уже никогда не проснешься на мокрой от мочи простыне.
Я как зомби потащился в ванную комнату, стаскивая с себя трусы, хлюпая носом и протирая глаза. Сперва я добрался до набора для бритья – но не для того, чтобы побриться. Там хранился мой шприц и пара граммов в отдельной коробочке для сандвичей. Причин считать, что кто-то мог вломиться в номер, чтобы украсть столь мизерную дозу, не имелось, но проверять – вторая натура любого торчка.
Разобравшись с этим, я перешел к унитазу и опорожнил мочевой пузырь от всего, что в нем накопилось со времени ночного конфуза. Стоя у унитаза, я вдруг сообразил, что у меня из головы вылетело нечто очень важное. В то время я играл с кантри-рок-группой, и мы должны были открывать концерт Сойера Брауна на большой «Оклахома-стейдж», на ярмарке штата в Талсе. Настоящий прорыв для «White Lightning», малоизвестной группы из Нэшвилла.
– Саундчек в пять часов, – сообщил мне Келли ван Дорн. – Ты точно будешь?
– Конечно, – заверил я. – Обо мне не беспокойся.
И такой облом!
Выйдя из ванной, я увидел свернутый листок, подсунутый под дверь. Я подозревал, что там написано, но все равно поднял его и прочитал, просто чтобы быть уверенным. Записка была короткой и безрадостной.
Я сунул записку в задний карман, но она упала на потертый зеленый ковер – я и забыл, что на мне ничего не было. Я поднял ее, бросил в мусорную корзину и выглянул в окно. На парковке во внутреннем дворике было пусто, если не считать старенького «форда» и видавшего виды пикапа какого-то фермера. «Форд-эксплорер», на котором перемещалась группа, и автобус с оборудованием, который водил наш звукорежиссер, исчезли. Келли не шутил. Эти шизики меня бросили. А может, оно и к лучшему. Мне иногда казалось, что если придется сыграть еще один опус в стиле кантри, то я точно лишусь последних мозгов, от которых и так почти ничего не осталось.
Я решил, что сначала надо обязательно оплатить номер. У меня не было никакого желания провести в Талсе еще одну ночь, особенно в самый разгар ярмарки, но требовалось время, чтобы определиться с планами на будущее. К тому же я должен был ширнуться, а не найти на ярмарке дозу мог только совсем ленивый.
Отпихнув мокрые трусы ногой в угол (и со злорадством подумав, что это чаевые для горничной), я расстегнул сумку. Там лежала только грязная одежда (я собирался вчера наведаться в прачечную самообслуживания, но тоже забыл), зато она была
За конторкой портье сидела сурового вида деревенская тетка лет пятидесяти, чья жизнь в данный момент протекала под копной начесанных рыжих волос. На экране маленького телевизора ведущий ток-шоу флиртовал с Николь Кидман. Над телевизором в рамке висело изображение Иисуса, который дарил мальчику и девочке щенка. Меня это ничуть не удивило. В провинции нередко путают Христа с Санта-Клаусом.
– Ваша группа уже съехала, – сказала она, отыскав мое имя в регистрационной книге. Ее голос напоминал звук плохо настроенного банджо. – Пару часов назад. Сказали, что едут в Северную Каролину.
– Я в курсе, – ответил я. – Я больше не с ними.
Она приподняла бровь.
– Творческие разногласия, – пояснил я.
Бровь поднялась еще выше.
– Я останусь еще на одну ночь.
– Ладно. Наличные или кредитка?
У меня имелось порядка двухсот долларов наличными, но большая часть этой ликвидности предназначалась для приобретения дури на ярмарке, поэтому я дал ей свою кредитку. Она позвонила, сообщила номер и теперь ждала подтверждения, прижав трубку к уху мясистым плечом и слушая рекламу бумажных полотенец, которые, судя по всему, могли бы вытереть насухо даже озеро Мичиган. Я смотрел вместе с ней. Когда на экран снова вернулось ток-шоу, к Николь Кидман присоединился Том Селлек, а женщина за конторкой все еще ждала ответа. В отличие от меня, ее, похоже, это не сильно напрягало. Я чувствовал нарастающий зуд и пульсацию в больной ноге. Когда началась новая реклама, сельская тетка оживилась. Она повернулась в кресле к окну, посмотрела на невероятно голубое оклахомское небо и после короткой беседы повесила трубку и вернула мою кредитную карту.
– Отклонено. И у меня большие сомнения, стоит ли вас селить за наличные. Если, конечно, они у вас есть.
Это была явная издевка, но я все равно приветливо улыбнулся:
– С картой все в порядке. Это ошибка. Так часто бывает.
– Тогда вы сможете устранить ее в другом мотеле, – отозвалась она. (
– Попробуйте карту еще раз.
– Дорогуша, – сказала она, – я смотрю на тебя и вижу, что в этом нет необходимости.
Я чихнул, повернув голову, чтобы прикрыть рот коротким рукавом футболки с изображением «Charlie Daniels Band». Что было не страшно, учитывая, что одежду мою давно не стирали. Даже очень давно.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу этим сказать, что бросила первого мужа, когда он и оба его брата пристрастились к героину. Без обид, но я знаю, с кем имею дело. За прошлую ночь оплачено кредитной картой группы, но теперь, когда ты, что называется, выступаешь соло, номер надо освободить в час дня.
– На двери написано три.
Она показала пальцем со сломанным ногтем на объявление, висевшее слева от календаря с Иисусом и щенком: «ВО ВРЕМЯ ЯРМАРКИ ШТАТА, С 25 СЕНТЯБРЯ ПО 4 ОКТЯБРЯ, РАССЧЕТНЫЙ ЧАС 13.00».
– Слово «расчетный» написано с ошибкой, – сказал я. – Вам надлежит ее устранить.
Она посмотрела на объявление, потом повернулась ко мне.
– Верно, но в той части, где говорится о часе дня, все написано правильно. – Она взглянула на часы. – У тебя есть еще полтора часа. Не заставляй меня звонить в полицию, дорогуша. Во время ярмарки копы слетаются быстрее, чем мухи на свежее собачье дерьмо, так что вмиг явятся.
– Что за бардак! – возмутился я.
Я тогда плохо соображал, но ее ответ помню так же ясно, как будто услышал его пару минут назад:
– Да, дорогуша, такова жизнь.
После чего она повернулась к телевизору, где какой-то болван отбивал чечетку.
Я не собирался принимать дозу днем, даже на ярмарке, поэтому задержался в «Фэйрграундз инн» до половины второго (исключительно назло сельской тетке). Потом с сумкой в одной руке и гитарой в другой отправился на ярмарку пешком. Сделал остановку на заправке «Тексако», где Норт-Детройт-авеню переходила в Саут-Детройт. К тому времени я уже здорово хромал и сильно припадал на левую ногу, а каждый удар сердца отзывался мучительной болью в бедре. В мужском туалете я вколол себе половину заначки в левую подмышку. По телу разлилось тепло, а боль в горле и ноге начала стихать.
Моя здоровая левая нога стала больной в один солнечный летний день 1984 года. Я ехал на мотоцикле «кавасаки», а какой-то старый дебил двигался навстречу на «шевроле» размером с прогулочную яхту. Он забрался на мою полосу, поставив меня перед выбором: либо грунтовая обочина, либо лобовое столкновение. Я сделал очевидный выбор и благополучно разъехался с этим дебилом. Ошибка заключалась в попытке вернуться обратно на шоссе на скорости сорок миль в час. Совет всем начинающим байкерам: никогда не поворачивайте на гравии на скорости сорок. Я разбил мотоцикл и сломал ногу в пяти местах. И получил тяжелый ушиб бедра. Вскоре после этого я познал всю прелесть морфия.
Боль в ноге утихла, ломка больше не сводила с ума, поэтому я покинул бензоколонку и продолжил путь, двигаясь быстрее. Добравшись до автовокзала, я уже задавался вопросом, какого черта так долго тусовался с Келли ван Дорном и его долбаной кантри-группой. Играть сентиментальные медляки (да еще в тональности до!) – вовсе не мое призвание. Я был рокером, а не кантри-быдлом.
Я купил билет на автобус до Чикаго, уходивший на следующий день в полдень. Билет давал право на место в камере хранения, и я оставил там свою сумку и «Гибсон» – единственную еще имевшуюся у меня ценную вещь. Билет обошелся в двадцать девять долларов. Я закрылся в кабинке туалета и пересчитал оставшиеся деньги. Выходило сто пятьдесят девять баксов, примерно как я и рассчитывал. Будущее просветлело. Я отоварюсь на ярмарке, найду, где перекантоваться – может, в местном приюте для бездомных, а может, и на улице, – а завтра уже буду мчаться на огромном сером автобусе в Город ветров. Там, как и в большинстве крупных городов, имелась биржа музыкантов, где они собирались, чтобы потравить анекдоты, обменяться сплетнями и найти работу. Для кого-то это представляло большую проблему (например, для аккордеонистов), но на толковых ритм-гитаристов всегда имелся спрос, а я был не просто «толковым». К 1992 году я мог даже запилить соло, если требовалось. И если еще соображал. Важно было добраться до Чикаго и найти работу раньше, чем Келли ван Дорн раззвонит о моей ненадежности.
До темноты оставалось не меньше шести часов, и, чтобы скоротать время, я использовал остатки дури по ее прямому назначению. После чего купил в газетном киоске дешевую книжку, устроился на скамейке и, открыв роман на середине, закемарил. Очнулся я потому, что на меня напал чих, но уже наступил вечер – самое время бывшему ритм-гитаристу «White Lightning» отправиться на поиски приличного зелья.
Когда я добрался до ярмарки, закат померк – на западе осталась лишь одна яркая оранжевая полоска. Хотя я намеревался потратить почти все деньги на дурь, мне пришлось разориться на такси, потому что чувствовал я себя совсем плохо. На этот раз дело не ограничилось обычными волнами боли, которые прокатывались по всему телу. В ушах тонко и противно звенело, и я чувствовал, что весь горю. Я объяснял этот жар тем, что предыдущей ночью слишком сильно подогрелся. Что до остального, то я не сомневался, что шесть-семь часов сна наверняка поставят меня на ноги. Это время у меня будет в автобусе. Мне хотелось прийти в форму, прежде чем снова записаться добровольцем в армию рок-н-ролла.
Я миновал главный вход на ярмарку, потому что только недоумки будут пытаться купить героин на выставке ремесел или домашнего скота. За ним располагался вход в развлекательный парк «Беллз». Теперь ярмарки штата в Талсе обходятся без него, однако в сентябре 1992 года «Беллз» не только являлся обязательным атрибутом, но и переживал свой расцвет. Обе «американские горки» – деревянная «Зинго» и более современная «Уайлдкэт» – кружились спиралями, и на каждом крутом повороте или смертельном падении вниз из проносившихся мимо вагончиков неслись крики восторга и страха. Стояли длинные очереди на водные горки, «Музыкальный экспресс» и «Фантасмагорию» – щекочущую нервы поездку по дому с привидениями.
Меня все это не интересовало, и я прошел по центральной аллее мимо ларьков и киосков, торговавших сандвичами. От обычно аппетитного запаха свежей выпечки и жареных сосисок меня слегка затошнило. Возле аттракциона с бросанием колец околачивался парень, по виду из тех, кого я искал. Когда я подошел к нему вплотную, чутье наркомана послало сигнал тревоги. На парне была футболка с надписью «Кокаин! Завтрак чемпионов!», что было чересчур. Я продолжил свой путь мимо тира, детского кегельбана, игровых автоматов и «Колеса фортуны». Мне становилось все хуже и хуже. Кожа горела, а звон в ушах нарастал. Горло драло так, что, сглатывая, я всякий раз невольно морщился.
Впереди показалась площадка с мини-гольфом. Там было полно веселящихся подростков, и я решил, что наконец-то добрался до цели. В местах, где вечером собираются подростки, чтобы хорошо провести время, обязательно крутятся дилеры, которые рады помочь оторваться по полной. И точно: я заметил пару нужных мне ребят. Распознать их можно по вечно бегающим глазам и сальным волосам.
Центральная аллея заканчивалась за площадкой минигольфа Т-образным разветвлением: одна дорожка вела обратно к выставочным павильонам ярмарки, а вторая – к гоночному треку. У меня не было желания продолжить путь ни по одной из них, но тут справа послышался странный электрический треск, за которым последовали аплодисменты, смех и крики изумления. Я подошел ближе и увидел, что каждый разряд сопровождался яркой синей вспышкой, напомнившей мне молнию. Молнию на «Крыше неба», если быть точным. Я не вспоминал о ней много лет. Чем бы там ни развлекали людей, толпа собралась приличная. Я решил, что барыги, околачивавшиеся возле площадки для гольфа, могут подождать пару-тройку минут. Эти ребята никогда не уходят до закрытия. Мне хотелось посмотреть, кто там извергает молнии в теплую и ясную оклахомскую ночь.
Из усилителя загремел голос:
– А теперь, когда вы видели всю силу моего «Метателя молний» – единственного в мире, уверяю вас, – я хочу показать вам необыкновенный портрет, который вы можете увидеть всего за одну купюру с портретом Александра Гамильтона из своего кошелька.
Перед находившейся на возвышении эстрадой собралась довольно приличная толпа – не меньше полусотни человек. На полотняном заднике шириной шесть и высотой порядка двадцати футов размещалась фотография почти такого размера, как экран в кинотеатре. На ней была изображена очень красивая молодая женщина, стоявшая, судя по всему, на полу танцевального зала. Ее черные волосы были уложены в необыкновенно сложную прическу, на создание которой наверняка ушло несколько часов. Вечернее платье было очень открытым и без бретелек, а низкие чашечки, поддерживавшие грудь, акцентировали внимание на соблазнительных формах. Довершали картину бриллиантовые серьги в ушах и алая губная помада.