- Прости, посмеяться надумала.
Гаврила помолчал, затем спросил:
- А как всё ж зовут-то тя?
- Меланьей.
- Ладно, Меланья, ухожу я сейчас, но жди, вернусь.
- Улетел сокол, обещал вернуться да и забыл, кому слово давал.
- Вернусь, Меланья, укорочу язык.
- Поглядим. А как кличут тя, кого хоть о здравии поминать?
- Гаврилой кличут. А пока прощай. - Он низко поклонился, надел шапку.
- Может, в избу зашёл бы, поел.
- Нет, Меланья, недосуг мне сейчас. В другой раз.
…Через двое суток пришёл Гаврила в деревню. Увидел пустую избу, враз понял, что пришло лихо. Взвыл не своим голосом. Сошлись мужики, долго уговаривали. Но велика была печаль. И сказал Гаврила:
- Уйду я в Москву, к князю московскому. Поведаю ему своё горе. Может, окажет он мне свою помощь. Знает он, как разыскать того Сагирку-баскака… А место для деревни я сыскал в земле московской. После жатвы сведу вас, а то тиун вконец разорит…
Глава 5
Великий князь тверской Александр Михайлович проснулся рано, на восходе солнца. Тверь пробуждалась под весёлый перезвон колоколов. Со слободы на привольные волжские травы выгоняли стадо. Тучные коровы запрудили улицу, вперемешку семенили козы. Впереди, позванивая бубенчиком, важно вышагивал бородатый козел. Время от времени он останавливался, водил по сторонам лупатыми глазищами. Позади стада, наигрывая на свирели, шёл старый пастух. У его ног вертелась мохнатая собачонка. Подгоняя отставших коров, то и дело щёлкал кнутом босоногий пастушок.
Перезвон колоколов и пастушья свирель, мычание коров и блеяние коз, пощёлкивание кнута и хлопанье калиток радовали князя. Люба ему Тверь, любы и тверичи-умельцы. Ишь как строятся: избы рубленые, одна краше другой, кроют всё больше тёсом, чтоб Москве не уступить. Дворы просторные, частоколы высокие.
Боярские хоромы искусной резьбой украшены, а терем княжеский разноцветной слюдой отливает.
Не жалеет великий князь леса на город. Стены и башни не хуже московских - из сосновых брёвен да еловых плах. Ещё отец Александра, Михаил Ярославич, немало денег вложил, обновляя.
Александр Михайлович направился во двор. По пути заглянул в людскую, окликнул белобрысого долговязого отрока:
- Подь со мной, сольёшь.
Отрок, боярский сын, мигом, одна нога там, а другая тут, слетал за глиняным кувшином, догнал князя у выхода. Александр сошёл с высокого крыльца, скинул рубаху, оголив восходившему солнцу грудь, покрытую рубцами.
- Лей! - Он подставил под струю седой затылок, бронзовую от загара шею. Отфыркиваясь, недовольно заметил: - Наказывал, чтоб воду для умывания с родника доставляли. Нешто это умывание? Парное молоко, а не вода. - Взял у поминутно зевавшего отрока расшитый в крестик утиральник. Строго спросил: - Что, Кузька, недоспал? - А под лохматыми нависшими бровями насмешливо сверкнули глаза.
Отрок ничего не ответил, только хмыкнул.
Княжеский двор тем временем ожил, наполнился людом. Табунщики пригнали коней с ночного. Из поварни тянуло свежеиспечёнными пирогами. Пересекая дорогу, прошёл татарин в полосатом халате и остроконечной шапке. Не обращая внимания на князя, остановился, склонил голову на плечо, принюхался и решительно направился в поварню. Оттуда вернулся с большим куском пирога.
Появление татарина испортило настроение князю, С приездом в Тверь Чол-хана совсем не стало от ордынцев житья. Во все дыры суются, народ обижают, грабят. Александр хоть и великий князь, а ордынцы его не признают, почёта не оказывают.
Подбежал запыхавшийся отрок, ненароком толкнул Кузьку.
Князь неодобрительно взглянул на парня. Тот поспешно выпалил:
- Там в гридне гонец от князя московского.
Александра разбирало любопытство. Что может писать Иван? Верно, мириться надумал, признал Тверь выше Москвы, а себя младшим братом. Он хотел сразу же пойти в гридню прочесть Иваново письмо, но гордость не позволила. Коротко бросил отроку:
- Обождёт!
И хоть ни к чему было, прошёл на сокольню посмотреть, как охотники кормят птиц. Подошёл к клетке с соколом, взял у сокольничего кусок сырого мяса, протянул любимцу. Птица встрепенулась, когтистыми лапами прижала мясо к полу, остервенело заработала клювом.
Выжидая время, Александр долго любовался соколом. Потом, поворотившись к парню, бросил:
- Не копай носа перстом, Кузька, а сходи-ка да покличь сюда московского гонца.
Гонец, молодой крепкий воин, поясно поклонился князю и, протягивая свёрнутое в трубку письмо, промолвил:
- Великому князю тверскому от великого князя московского.
Александр от злости передёрнулся:
- На Руси великий князь один - тверской. - И, сурово взглянув на дерзкого гонца, уловил в губах того насмешку. Присмотрелся внимательнее. Нет, будто ошибся. А гонец уже молвит:
- Прости, князь, по скудоумию своему речу.
Александр сделал вид, что не расслышал, подумал:
«Наказать, чтоб другим неповадно было? - Но тут же передумал: - Не время Москву трогать. Сильна она ныне».
Сколупнув восковую печать, развернул письмо, прочёл всего три слова: «Скончался митрополит Пётр».
Князь перекрестился, промолвил:
- Упокой, Господи, душу его. - А гонцу сказал:- Ответа не будет, так и скажи молодшему брату моему Ивану.
Едва гонец ушёл, Александр приказал Кузьке:
- Зови думных бояр в гридню…
Дожидаясь прихода бояр, Александр раздумывал, как ему отнестись к смерти митрополита. Ещё отец Михаил Ярославич, не желавший видеть Петра митрополитом, выказал ему своё нерасположение. И только потому, что Пётр имел поставление от константинопольского патриарха, скрепя сердце подчинился свершившемуся.
В отместку Пётр стал держать руку князей московских, а напоследок и престол митрополичий перенёс из Владимира в Москву.
«Теперь бы не упустить нового митрополита, к себе в Тверь перемануть».
Наконец сошлись бояре, архимандрит, княжий духовник. Расселись по лавкам. Александр рассказал им о письме.
- Великий князь, - заговорил архимандрит, - то и к лучшему. Нынешний митрополит Москве служил, о Твери не мыслил.
- Верно говорит отец Алексий, - сказал княжий любимец боярин Колыванов, - нам надо думать, чтоб нашего, тверского, патриарх византийский митрополитом над Русью поставил.
- Архимандрита Алексия послать надо в Византию, - тонкоголосо вымолвил княжий духовник. - Ему митрополитом быть.
- Ин быть по сему, - решил Александр. - Готовься, отец Алексий, поедешь в Никею[4], к патриарху на рукоположение. А сейчас велите в колокола звонить. Пусть все знают, что и Тверь о смерти митрополита Петра печалится.
Великий князь Александр Михайлович едет из Ржева в Тверь. Дорога, петляя по траве, вьётся вдоль берега Волги. На том берегу в полуденном зное дремлет берёзовый лес. Ни ветерка. Только вдали между небом и землёй, чуть колеблясь, висят струйки горячего воздуха. Пушистое облако лениво застыло на небе, не шелохнётся.
Из-под самых копыт иногда тяжело взлетит дрофа, лениво выпорхнет перепел и тут же снова упадёт в высокую, под стремена траву, жалобно вскрикнет: пить- пить! Даже юркие стрижи и те забились в свои норы над обрывом. От жары сонно, губы пересохли. Бок о бок с князем скачет друг детства боярин Колыванов. Чуть поодаль - дружинники. Сдерживая горячего коня, князь поминутно вглядывается вдаль. Вон там, за поворотом, село. Можно и молочка козьего испить. Александр любил козье молоко.
Вдруг конь остановился, встал на дыбы, захрипел. Натянув поводья, князь привстал на стременах. Успел заметить большую голову с прижатыми ушами и широкую тёмно-серую спину потрусившего невдалеке волка.
Вот и село. Подслеповатые избы под соломой. Над крышами нет труб, топятся по-курному.
В селе пустынно, одни старики и малолетки. Мужики и бабы на жнивах серпы греют. Пока отрок расстилал ковёр и доставал еду, великий князь разговорился с подошедшим старцем.
- Что-то я тя, дед, не упомню?
- А как же меня, княже, упомнить, когда я боле на полатях отлёживаюсь. Годы мои такие.
- А зовут тя как, дед?
- Иваном кличут.
- Древний ты, дед Иван.
- Уж такой древний, что и не ведаю, сколько мне годов. Однако помню, что, когда Батыга на Русь шёл, я тогда вьюношем был.
- Так ты, поди, с отцом моим и на Москву ходил?
- Нет, княже, на Москву я с Михайлом Ярославичем да братцем твоим Дмитрием с сулицей не хаживал. А хаживал я с Александром Ярославичем на немца. На Чудь-озере бивал их. Тому годков до ста минуло. А на Москву чего ходить?
- А коли Москва на нас ходила? - возразил Александр.
- Так то, княже, Москва. Она всех возьмёт под свою руку.
- Ты, старик, тверич, а мыслишь как Москвин. Тверь древней Москвы, и князь тверской - великий князь! Твери и брать под свою руку всех князей.
- Нет, князь, у Твери на хребте Литва висит. А Москва - она как душа, в самой серёдочке. От Орды её Рязань прикроет, от немца - Новгород, от Литвы - ты, князь…
Остальную дорогу князь ехал молча, раздражённо припоминая разговор со стариком. Не раз приходилось ему слышать подобные слова.
«Я о Руси не меньше московских князей радею, понапрасну попрекают меня».
Миновали берёзовый лесок, поднялись на холм. Тверь встала перед глазами позолотой куполов, зеленью садов, сквозь которые проглядывали избы и хоромы.
Александр осадил коня, смахнул с чела усталость, приосанился. Негоже князю въезжать в город с думами-заботами, с потупленной головой. Пусть зрят князя орлом, а не коршуном. Оглянулся на спутников, они тоже подтянулись. Стража, завидев князя, распахнула ворота. Коми пошли веселее. Вон и терем княжий. Но что это? Два конных ордынца зажали лошадьми девчонку, не дают пройти. Та, закрыв лицо платком, пытается вырваться, да куда там! А ордынцы знай горячат коней, гогочут.
Подскакал боярин Колыванов.
- Дозволь, княже, потешиться?
- Давай, - сквозь зубы процедил Александр, - да чтобы без крови, бо то Щелкана холопы.
Колыванов подмигнул кому-то. От отряда отделился молодой воин, поднял коня в галоп и, на всём скаку огрев ордынца плёткой, помчался дальше, только пыль заклубилась. Ордынцы взвизгнули и вдогон.
- То-то будет потеха! - с усмешкой промолвил боярин. - Федя Васильев заманит их в тайные ямы. Ордынцы либо коням ноги поломают, либо себе шею свернут.
- Погляди, Митрий, как на это Щелкан зрит, - кивнул в сторону княжьего терема Александр. - Верно, злость разбирает.
Широко расставив кривые ноги, словно только слез с коня, стоял на княжьем крыльце невысокий плотный Чол-хан.
- Что у себя в Орде. Хозяином себя мнит.
- Дозволил бы, княже, тверичам разгуляться. Злы они. Обид много от ордынцев терпят…
- Не время, Митрий, Орда ещё сильна.
- С Литвой бы язык сыскать. Гедимин ныне в силе…
- Гедимину добро с тевтонами совладать бы. От него Орда далеко.
У самого крыльца Александр соскочил с коня, кинул повод отроку. Из-под нависших бровей холодно взглянул на изрытое оспой скуластое лицо Чол-хана, заметил в узких глазах ордынца гнев.
- Конязь, твои воины нукеров моих обижают.
- На кого укажешь, хан?
- Сам видел.
- Так то в шутку Федя твоих нукеров затронул. В догонялки сыграть надумал, - насмешливо ответил Александр. - Один ведь он был, а нукеров двое.
- Конязь, выход в Орду не сполна даёшь. Смотри, конязь, - Чол-хан поднял палец, - на коленях поползёшь с ответом.