Помоги проекту - поделись книгой:
Айрапет предложил:
— Можно пойти к нам, но у нас небезопасно. Чуть ли не через день приходят с обыском полицейские. Дело в том, что в нашем дворе живут дашнаки, — из-за них приходится страдать всем соседям.
Аскер смотрел на друзей, хитро прищурившись и легонько ударяя себя пальцем по ноздре.
— Эх вы, заговорщики! — бросил он. — Чего носы повесили? Я знаю, куда пойти. Нам нужно спокойное местечко, где бы можно было без помех почитать, поговорить, поспорить. Такое место трудно найти в городе. Здесь даже уличные люки и окна домов смахивают на глаза полицейских. Но есть один дом, куда я и хочу повести вас. Там мы спокойно почитаем наши брошюрки и поспорим. В этом доме живут интересные люди.
— Кажется, ты опять хочешь пригласить нас в гости к себе в Маштаги? спросил Павел.
— Нет, Павлуша, в Маштаги я не собираюсь везти вас. Если бы мы сегодня поехали туда, то не успели бы вернуться к завтрашнему дню на работу.
— Куда же тогда?
— Я отвезу вас в Сабунчи. Там живет мой хороший знакомый, некто Сергей Васильевич, старый рабочий. И мысли его очень похожи на наши. Живет с женой и дочерью на тихой улочке. Познакомлю пас с этой семьей. К старику ходит много рабочих, читают такие же запрещенные книжки, какие я видел у тебя.
Предложение Аскера было принято. Но тут возникло новое препятствие: у них недоставало денег на поездку в Сабунчи и обратно.
Друзья решили, что Мамеду и Павлу придется возвратиться в город пешком или они займут немного денег на обратный путь у кого-нибудь из знакомых в Сабунчах.
У остановки конки на Телефонной улице собралась большая толпа, которая ежеминутно продолжала расти. В те годы в Баку вагоны конки ходили с большими перерывами.
В толпе были люди различных социальных прослоек и профессий, о чем красноречиво говорили их одежда и манера держаться. Стояли небольшими группами и оживленно разговаривали.
Высокий русский старик в соломенной, видавшей виды шляпе, в пикейной рубахе далеко не первой свежести, из разговора которого можно было заключить, что он работает в городской думе, вел беседу с тучным азербайджанцем в черной чухе и невысокой, приплюснутой папахе. Достав из кармана табакерку, он обильно набил серовато-зеленым порошком обе ноздри, чихнул несколько раз и снова обернулся к собеседнику:
— Теперь-то их хорошо приструнили!.. Это я вам говорю не от себя, слышал лично от городского головы. В центральной России и Польше бунтарям-рабочим всыпали как следует, натрепали уши так, что надолго запомнят. Уверяю вас, здесь они не посмеют выступить!..
Полный азербайджанец закурил чубук и, приблизив ухо чуть ли не к самому носу русского, спросил:
— А что пишет по этому поводу «Каспий»?
— Даю вам слово, я повторяю только то, что слышал лично от самого господина городского головы. Многие стачечники расстреляны, восемьсот человек отправлены в ссылку.
Толстый азербайджанец заметил:
— Надо бы наказать этому ублюдку, рябому Кадыру, читать мне каждый день газету «Каспий». Пятак — деньги немаленькие, зато человек благодаря газете узнает много интересных новостей. Вчера этот болван Кадыр является ко мне и говорит: «Хозяин, вот уже год, как мое жалованье стоит на месте!» Можно подумать, у жалованья есть колеса, или это — осел, который бредет по солнцепеку, а затем вдруг остановится.
Русский, пожав плечами, дал совет:
— В подобных случаях смутьянов надо тащить к приставу. Он их научит, как должно разговаривать с хозяином.
Другой русский, по виду почтовый чиновник, спрашивал у армянина, владельца мануфактурной лавочки:
— Ты слыхал о расстреле в Иваново-Вознесенске рабочей толпы в две тысячи человек?
— Понятия не имею. Я газет не читаю. Неужели в рабочих стреляли?.. Может, это сплетни?
— Достоверное известие! Мой сынок учится в Петербурге, Вчера получил от него письмо, оно и сейчас при мне.
О чем только ни говорили в толпе!
— Оба известные головорезы!.. Первый — Керим, сын иранского азербайджанца, второй — бакинец, из рода Ашурбековых. Сегодня они будут стреляться. Эх, красавцы-ребята, да сохранит их аллах от дурного глаза! Плохо будет тому, кто встанет на их пути…
— Возможно, они начали перестрелку вблизи конки, кондуктор бросил лошадей и сбежал…
— Однако хочу заметить дорогому братцу: дуэль Теймурбека тоже достойна восхищения. Клянусь могилой святого Гаджи Эйбата, он так ловко палил залюбоваться можно было…
— Вагон конки опять сошел с рельс. Не верю, чтобы его сегодня подняли.
— Не лошади, а клячи, сплошь покрыты струпьями, от них такая вонь, словно из нужника!…
— В Баку все может наладиться, только не конка. Члены городской думы нашли хороший способ набивать карманы.
— Э-э-эх! Каждый болтает то, что ему вздумается.
— Скажите, какой заступник нашелся! Все члены городской думы мошенники.
— Он потому защищает, что муж его тетки член городской думы.
— Ну, и что с того?… Подумаешь!… Член городской думы!… Невидаль какая!… На что он способен — этот твой член городской думы?!. Что он нам может сделать?!
— Да все что угодно! Даже жизнь отнять.
— Что?1. А ну, отойдите все!… Я всажу ему пулю в живот!…
— Городовой!… Городовой!…
Послышалось щелканье кнута, возвещающее о приближении вагона конки. У остановки начали налаживать очередь. Люди повеселели, оживились.
Наконец вдали показались лошади. Разговоры приняли иное направление:
— Что навалился на меня, некрещенный дьявол?
— Прадед твой был дьяволом!
— Гнусный тип!
— Заткнись, собачий сын!
— Пошел прочь! Это вы распяли Христа!
— Будьте воспитаны! Ведь я не задеваю вас.
— И не имеешь права!
— Эй, ты, соленый ублюдок!
— Сам ублюдок! Хочешь, чтобы я фонарь подвесил под глаз тебе? Держи язык за зубами, я тебе не какой-нибудь персюк!
— Городовой, городовой!…
Подъехал вагон конки. Толпа начала штурмовать его, толкая выходивших пассажиров.
Один из пайщиков акционерного общества по эксплуатации конки Гаджи Салман передвигался по подножке вдоль вагона, контролируя кондуктора и мешая ему провозить бесплатно своих родственников, а когда изможденные лошади отказывались тянуть вагон, соскакивал на мостовую и подпирал вагон плечом, помогая клячам. Если народу набивалось больше нормы, он, подобрав полы чухи, бежал сбоку вагона, стаскивая с подножки лишних пассажиров кого за полы одежды, кого за руку.
Вот он уцепился за полу чухи крестьянина из Маштагов, когда тот стал карабкаться на подножку конки, и стащил его на землю. Упорный крестьянин лягнул Гаджи Салмана ногой в грудь и свалил на булыжную мостовую. Чубук Гаджи Салмана полетел вправо, папаха — влево, а сам он с минуту лежал на спине, тараща глаза в небо, затем поднялся с земли и завопил истошным голосом:
— Вылазьте все из вагона, бессовестные!… Завтра же я оставлю Баку без цивилизации, разломаю вагоны, а лошадей пристрелю. Мы создаем для вас, дикарей, удобства, насаждаем цивилизацию, а вы, скоты, не стоите даже вот этих паршивых кляч. Ежедневно у нас подыхает несколько лошадей!… Не нужны мне ваши копейки!… Вылазьте вон!… Сейчас овес и сено дороже золота!… Я разорился, покупая без конца лошадей и корм для них. Ежедневно я терплю убыток — пятнадцать рублей — и все мои компаньоны — тоже. Всего полчаса назад околела моя лучшая лошадь, резвая, как птица!.. Вылазьте все, иначе я сегодня же превращу весь Баку в руины!…
Никто не обращал внимания на брань Гаджи Салмана, так как подобные сцены случались часто.
Папаху Гаджи Салмана отряхнули от пыли и водрузили на голову хозяина. Мундштук чубука оказался сломанным. Конка тронулась.
Совладелец конки продолжал сквернословить, понося конновожатого.
— Эй, Мазан, да перевернется в могиле твой дед рыболов Курбан!… Не гони лошадей, останови конку!… Говорят тебе, останови!… Ублюдок!… Сукин сын!… Пусть мое паломничество в Мекку не зачтется мне во благо, если я не вычту из твоей получки деньги за околевшую сегодня лошадь!
Гаджи Салман снова спустился на подножку вагона конки, желая, очевидно, поколотить Мазана, но запутался в длиннополой чухе и опять свалился на мостовую.
Мазан не остановил лошадей, напротив, погнал их еще быстрее.
Гаджи Салман, вскочив на ноги, бесновался:
— Не погоняй, сукин сын!… Остановись!
Конновожатый остановил лошадей, швырнул кнут на пол вагона и выкрикнул со злостью:
— Если так, бери сам вожжи!… Плевал я на вас и на вашу конку!
Пассажиры заволновались:
— Безобразие!…
— Когда городская дума положит конец этому?!
— Если бы наши богачи были порядочными людьми, в Баку давно бы ходил трамвай!…
— Во всем виновата городская дума, — кто же еще?! И удивляться тут нечему. Полсотни бездарных людишек, которым грош цена, собрались и вздумали организовать акционерное общество по эксплуатации конки!..Смехота!..
— А разве сама городская дума не принимает участия в этих махинациях?
Гаджи Салман, видя, что обозленный конновожатый Мазан ушел, сунул сломанный чубук за пояс и полез на его место.
Вагон опять тронулся.
Павел и его товарищи с интересом наблюдали всю эту сцену.
Неожиданно они услышали чьи-то всхлипывания. Печальный девичий голос протянул:
— Не разрешили!…
Обернувшись, они увидели девушку лет семнадцати-восемнадцати, высокую, стройную, светловолосую, голубоглазую, словом, пригожую русскую дивчину. Рядом с ней, боком к ним, стоял старик, с виду рабочий. По вспаханному глубокими морщинами лицу нетрудно было понять: за его плечами нелегкая трудовая жизнь. Он был худ и костляв, большие руки с узловатыми пальцами, жилистые и черные, выдавали в нем рабочего, которому приходится иметь дело с мазутом. Пиджак и штаны пестрели заплатами.
— Не разрешили!… - повторила девушка.
Редкие прохожие обращали внимание на плачущую девушку, — людское горе было обычным явлением для Баку, города разительных контрастов, города миллионеров и нищих, где у одних было все, у других ничего, — подчас даже куска хлеба, чтобы утолить голод. Да, в те годы слезы на улицах этого солнечного южного города не были редкостью.
Старик повернулся к плачущей девушке, провел рукой по ее волосам.
— Женичка, ведь ты у меня умница, возьми себя в руки. В том, что произошло, нет ничего удивительного. Скажу откровенно, я заранее предвидел неудачу.
Голос старика показался Аскеру знакомым. Он шагнул навстречу спутнику девушки.
— Ба, да это ты, Сергей Васильевич!… А мы собрались как раз к тебе. Хорошо, что встретились здесь. Только бы напрасно потеряли время. До Сабунчей путь немалый. Как я сразу не узнал Женю?! Отчего она в слезах? Что произошло?
Аскер и Сергей Васильевич обменялись рукопожатиями, затем Аскер познакомил старика со своими товарищами.
Заметно было, Сергей Васильевич обрадовался этой встрече. Посоветовавшись, они решили ехать в Сабунчи.
Сергей Васильевич продолжал утешать Женю:
— Ведь ты сама, дочка, не верила, что тебе разрешат сдать экзамены на аттестат зрелости экстерном. Так и случилось. И знаешь почему? Потому что ты дочь рабочего. Ведь кто учится в гимназиях? Сынки богатеев, чиновников, купчишек. Разве мы ровня им?… Ты им чужая. Им чужды и твой отец, и наша простая фамилия, и платье, которое ты носишь, и класс, к которому ты принадлежишь, и твои мысли. Люди из высшего общества, чьи сынки и дочери учатся в гимназиях, смотрят на нас с презрением. Ведь это оскорбление для них — дочь рабочего хочет сдать экстерном все экзамены! Нет, нынешний режим и порядки не могут допустить, чтобы аристократию оскорбляли!
Сергей Васильевич незлобно усмехнулся. Это была усмешка умудренного жизненным опытом человека, который умеет не только возмущаться, но и понимает силу не всегда зависящих от людей обстоятельств.
Погрустневший Аскер с сожалением смотрел на девушку!
— Надо терпеть, Женя, не унывай. То, что произошло с тобой — самая обычная для нашего времени вещь. С несправедливостью мы сталкиваемся ежедневно. Ты спросишь, может, мы привыкли к ней? Нет, к несправедливости и оскорблениям привыкнуть нельзя.
Женя молчала, с трудом сдерживая слезы. Успокоившись немного, она поправила волосы и сказала:
— Не разрешили — ну и пусть.
Павел с интересом разглядывал девушку. Платье на ней было недорогое, но чистенькое и красиво сшитое. Лицо — умное, серьезное.
Женя, заметив, что Павел пристально смотрит на нее, обратилась к нему:
— Извините меня, пожалуйста. Думаю, вы понимаете мое состояние и мою обиду. Я даже не помню, мы уже познакомились с вами или еще нет? Меня зовут Женей.
Павел приветливо улыбнулся.
— А меня Павлом. Советую вам, Женя, не расстраиваться. Что поделаешь? Так уж мы живем — в окружении несправедливости и оскорблений. Скажу вам по секрету: рано или поздно этому придет конец.
Лицо Жени посветлело, глаза улыбнулись. Возможно, она посчитала слова Павла за шутку или приняла всерьез, только было видно: ей понравились и Павел, и его слова. Она улыбнулась, уже совсем весело и дружески пожала Павлу руку.
Подъехал вагон конки, и сцена, которую друзья наблюдали десять минут назад, повторилась, только на сей раз без участия Гаджи Салмана.
Они с трудом протиснулись в вагон. Пассажиры сторонились Сергея Васильевича, боясь испачкаться о его одежду, ворчали:
Поделиться книгой: