Помоги проекту - поделись книгой:
Я тихо выругался сквозь зубы. Ну что же, в чужой монастырь, как говориться, своих девок не возят. Тем более, что обилие явно часто используемых мантий и чего‑то ещё, похожего на рясу Красного, под лестницей, говорило о правильности его слов. К моему облегчению, протянутая одежка оказалась не платьем, надеваемым через голову, а чем‑то вроде очень свободного халата, что заворачивался вокруг тела и свободными складками спадал с плеч.
Но и облачившись в магикову одежду, мне не удалось сразу выйти наружу — Фер услужливо подал посох, с которым я развлекался перед его приходом. Ещё один обязательный атрибут положения.
— Теперь всё? — спросил я юного помощника, взяв в левую руку эту походную палку. Фер кивнул, поклонился и, проскочив передо мной, растворил дверь. Я с раздражением посмотрел на него и вышел к ожидающему охотнику. И чего мальчишка так выслуживается? Или же такое поведение — естественно для него? О, боги, в каком мире я живу и почему это всё кажется каким‑то неправильным?
Я, как мог, описал охотнику лес, в котором вчера провёл всё утро. Но он только растерянно покачал головой — он, проведший в здешних лесах всю сознательную жизнь, обошедший людские и звериные тропы на много дней окрест, не знал такого места. Одна подходящая роща всё же вспомнилась, но и та была в добрых пяти суток через непролазные дебри, да к тому же с другой стороны реки. Так что решили начать с конца — с места, где я вышел из леса.
Мы взяли лодку на той же косе, где я реанимировал Фера. Рыбаки, собирающие снасти и вездесущие мальчишки проводили нас взглядами, но в них не было того напряжения, что заставило вчера как можно скорее покинуть деревушку. Охотник, я до сих пор не спросил его имени, уверенными и сильными гребками вёл лодку через реку. На середине, вглядываясь в чистую воду, я спросил у Фера:
— А что вы делали на реке?
Мальчик нахохлился, охотник с интересом посмотрел на него. Видимо, этот вопрос интересовал не одного меня.
— Сети снимали, — тихо сообщил Фер.
— Сети? — недоумённо переспросил охотник. — Но Красный запретил сети на две луны.
— Ну да. Запретил, — согласился Фер. — А сам ставит. Вот мы и снимали. Нечего ему командовать, а сам… — мальчик тихо вздохнул. Затем продолжил: — два раза сняли спокойно, а вчера он охрану сотворил. С утра в лодке просидели, ни сплыть, ни выпрыгнуть, будто приклеили чем. А потом потянуло и на быстрине опрокинуло. Ну, а дальше вы сами знаете.
Он ещё раз вздохнул и замолчал. Теперь стало понятно, почему никто не бросился спасать мальчишку — боялись этого Красного.
— А что со вторым? — спросил я, помогая вытаскивать лодку на берег — реку мы уже пересекли.
— Выплыл, — за Фера ответил охотник. — Чуть живой от страха, но выплыл. И не сказал ничего о случившемся. А оно вона, как обернулось.
Охотник привязал лодку к ивовому кусту и подошёл к тому месту, где я вышел из леса.
— Босиком шли? — удивился он, осмотрев следы.
— Так вышло, — пожал плечами я. — Пойдём, что ли?
Идти в обуви назад по следу оказалось легче и быстрее, чем его прокладывать босиком. Мальчик беспечно срывал гроздья ягод и отправлял их в перепачканный тёмным соком рот. Солнце только вошло в зенит, а мы уже вышли к моей поляне. Охотник с огромным удивлением осматривал старые деревья.
— Этой роще всего два десятка лет. Я проходил здесь пол луны назад, деревья ещё были молодые, а теперь им будто столетие!
Он подошёл к поваленному дереву, провёл рукой по торчащим зубьям ещё сочащихся соком щепок, смахивая труху, и вернулся на след. У слегка примятого пятачка травы он задержался.
— Здесь долго лежал человек. Всю ночь и ещё несколько часов.
— И я хочу знать, откуда пришёл и что было до этого.
Охотник кивнул и уверенно отправился в лес. Я с Фером следовали за ним в некотором отдалении, чтобы не мешать. Через пару сотен шагов он скрылся в зарослях ивы, но быстро выскочил оттуда с исказившимся лицом, приобретшим бледно — зелёный оттенок. Любопытный Фер незамедлительно проскользнул между стволиками и скрылся в тех же зарослях. Я успел только крикнуть ему вслед:
— Стой! Фер, стой!
Но он уже выскакивал обратно с ещё более зелёным лицом, чем у охотника. И вскоре, не сдерживая себя, стремительно освобождал содержимое желудка под корни дерева. Я посмотрел на Фера, перевёл взгляд на присоединившегося к нему охотника и полез в заросли. А что? Всё равно не выдержал бы раздирающего любопытства узнать, что же там такого… не страшного, страха в моих спутниках не было, скорее, ужасающе противного. И вторым, не менее сильным чувством оказалось мальчишеское желание показать, что я сильнее их и смогу перенести всё, что бы я там не увидел. Маг я, в конце — концов, или не маг?
Почти сразу же я оказался перед наипротивнейшим зрелищем. Неудивительно, что провожатый и мальчик так однозначно отреагировали — я, даже морально подготовившийся ко встрече с какой‑нибудь гадостью, почувствовал благодарность желудку, что он успел переварить скромный завтрак. В траве сразу за рядом кустов лежали распухшие тела. Тучи мух облепляли жёлто — зелёную кожу, с трудом удерживающую уже ставшее полужидким содержимое. Под мягкой поверхностью угадывалось движение сотен личинок, отчего казалось, что кожа колышется. Запаха почти не чувствовалось — его уносил в сторону ветер, чему я был премного благодарен.
Я перевёл взгляд дальше. Там тоже виднелись тела, но уже в более пристойном виде. Судя по тому, что я смог разглядеть за краткие мгновения моего самообладания, большинство из них погибла от огня. Я смог выдержать несколько ударов сердца, а затем вернулся к приходящим в себя спутникам.
— Многое видел, но не ожидал такого, — извиняясь произнёс охотник.
— Верю, — я загнал комок, поднявшийся из живота к горлу, обратно вниз. — Там, дальше, ещё и обгорелые лежат.
Фер икнул и бросился снова удобрять дерево. Охотник проводил его взглядом и направился в обход злополучных кустов.
— Надо всё осмотреть, что там произошло, обойду с наветра.
Он с сомнением посмотрел на меня. Видимо, цвет моего лица не очень отличался от его собственного и тоже отдавал заметной зеленью, ставя под сомнение мою выдержку. Ну уж нет, раз взялся изображать, что можешь вытерпеть, так терпи до конца, и я кивнул, соглашаясь с его предложением. Фера оставили на месте, получив благодарный взгляд.
Охотник ходил между толстыми деревьями от тела к телу, стараясь не смотреть в сторону первых, снова густо облепленных гудящими мухами. Остальные тела, лежащие в некотором отдалении от них, имели более приличный вид, если это слово можно отнести к трупам, насильственно лишённых жизни. На поле боя, а по другому язык не поворачивался назвать это место, я насчитал полтора десятка мёртвых и мысленно поделил на три группы — обгоревшие и умершие, умершие и высохшие, как мумии, и умершие и разлагающиеся. И разделялись они не только по смерти, но и по положению — с самого края, дальше ото всех и чуть — чуть в стороне воняли лишатели завтрака. Потом шла очередь обгорельцев. Их было больше всех и они, даже в смерти не бросившие оружие, казалось, вот — вот бросятся снова в бой с кем‑то, с кем столкнулись три мумии. Около последних уже стоял охотник и рассматривал их одежду, оружие, примятую густую траву вокруг.
Я подошёл к нему, старательно отворачиваясь от тел и закрывая рот и нос рукавом. Охотник, уже успевший осмотреть место, тихо произнёс:
— Они все умерли быстро. Вряд ли даже поняли, что произошло.
— А что произошло? — также тихо спросил я, всё ещё сдерживая дыхание — к трупному запаху разложения добавилась ещё и вонь от сгоревших тел.
— Те, — он, не глядя, махнул назад, — оставались в засаде или резерве. Эти трое, — он кивнул на мумии, — и остальные нападали на одного. Не могу точно сказать, что и как было, но они просчитались, да без магии тут не обошлось. Их просто сожгли, а кто уцелел — помер вроде как от старости. И лес разом подрос. Не нравится мне это, ох, как не нравится. Кочевники с Той Стороны большими отрядами давно в здешних местах не объявлялись, а тут три руки пришло. И что им тут понадобилось?
Я брезгливо посмотрел в сторону одной из мумий. Что‑то до боли знакомое виднелось под ней, укрытое полой кожаной куртки. Осторожно, будто касаюсь не высохшее тело, а спящую злую собаку или, скорее, осиное гнездо без уверенности в его покинутости обитателями, я перевернул мумию на бок концом посоха. Под телом лежал разрубленный на две части жезл с незамысловатой резьбой по стволу и многогранным шаром на вершине. Я медленно встал перед обломками на колени, не в силах поверить в то, что я видел. Также медленно положил посох на землю и поднял оба куска жезла. И тут память прорвало. В голову, разматываясь с конца, гибкой и сильной пружиной рывками влетели воспоминания.
…
Я иду по лесу, выбирая деревце для будущего посоха, должного сменить жезл подмастерья. Давно уж собирался, всё никак руки не доходили, а тут устыдился — сколько лет маг, а всё с ученическим жезлом хожу. Не замечаю, погружённый в раздумья, отряда кочевников с Той Стороны. Они нападают, стреляют из коротких, сильно изогнутых луков. Я встречаю их стрелы огненной стеной, но воины, сразу же выхватив короткие кривые мечи, бросились вперёд и попали в ещё не погасший огонь — я от неожиданности вложил слишком много Силы в стену и она пожгла и людей. Трое замешкавшихся, и оттого не попавших в огонь, подскакивают прямо ко мне. Один что‑то кричит на своём каркающем языке и замахивается мечом. Инстинктивно выставив впереди себя жезл, я принимаю удар на него. Сухая древесина не выдерживает, жезл разламывается пополам, а меня отбрасывает назад и ударяет головой о жёсткий ствол дерева. Больше не сдерживаемая сила вырывается и ближайшие ко мне люди почти мгновенно стареют, их тела принимают нынешнее состояние, будто пролежали непотревоженными многие годы. Деревья стремительно вырастают, раздаваясь вширь и в высоту. Откуда‑то из кустов послышался вскрик, но и он смолк под неумолимой волной времени, прокатившейся по лесу.
…
Я стою в кучке молодых и взрослых людей перед неровным рядом стариков в серых одеждах. Они, кто сочувственно, кто равнодушно, а кто, предвкушая будущие трагедии, смотрят на нас. Я чувствую растерянность и смутное облегчение у шести послушников, которые ещё, на своё счастье, не успели назваться учениками. Чувствую страх и обречённость у двух молодых учеников, которые только начали постигать азы мастерства. Злобным торжеством и уверенностью в себе отдаёт подмастерье, первый в ряду и самый старший среди нас. Надеждой и отчаяньем дышит старший ученик рядом со мной. Я стою третьим и не понимаю, что чувствую я перед Последним Испытанием, наступившем так внезапно и на столько лет не вовремя.
Только двое прошло Испытание. Старшему ученику помог страх, подстегнув разум и пробудивший инстинкты. Мне просто повезло. А подмастерье… он оказался слишком самоуверен и расслабился раньше времени. Остальным не хватило ни знаний, ни умений.
…
Я сижу на старой деревянной лавке и заучиваю тексты простейших заклинаний. Из них потом будут сплетаться другие, более мощные и сложные. Но это потом, а сейчас послушники зубрят основы. Я сижу хоть и со всеми, но сам по себе. Самый старший послушник младше меня на добрую дюжину лет. У нас нет с ними ничего общего, кроме Учителя, зубрёжки и трудоёмких обязанностей по содержанию Замка.
…
Я пробираюсь израненный, измученный через дикий лес, оставив позади разорённую деревню, войска приграничного племени, напавшего на соседа и множество диких зверей, не отказывающихся полакомиться беззащитным человеком. В полубреду натыкаюсь на выросшую посреди леса высокую стену и гостеприимно открытую дверь. Произношу приветствие путника, благодарящее дом и хозяев и обессиленный падаю на руки удивлённым людям, сторожившим двери. Я пришёл в дни принятия к Открытым дверям. К северным Открытым дверям.
…
— Он колдует?
— Вроде нет. Ругается.
Два голоса тихо перешёптывались где‑то позади меня. Я осознал, что сообщал окружающему пространству все известные мне ругательства и хулительные слова на разных языках. А когда известные слова кончались, рождались новые, не менее обидные тем, кому они могли быть посвящены. Насколько я понял, я ни разу не повторился и не сбавил темпа. Плавно закруглившись, я с удовлетворением выдохнул и повернулся к голосам.
Фер и его брат, я вспомнил, что охотник был его братом, спрятались за толстым деревом за моей спиной. А вдруг, начну колдовать направо и налево? Вряд ли какой маг в невменяемом состоянии станет думать о том, чтобы зарядить огненным шаром или молнией себе за спину. Вот перед собой — перепашет всё, что видит. А предположение, что человек, несколько минут стоящий на коленях и прижимающий к груди обломки какой‑то палки, может быть вменяемым, прекрасно возражалось указанием на то, что он, во первых маг, а во вторых все это время непрерывно что‑то орёт не своим голосом, да ещё и на нескольких языках.
Я встал, продолжая прижимать к себе обломки жезла. Про посох, лежащий рядом в траве, я забыл. Или не придал ему значения — лежит и лежит себе. Даже мёртвые неблаговидные тела не влияли на моё душевное равновесие. Хотя бы по той причине, что это равновесие просто напросто отсутствовало. Точнее, у меня сейчас не было никаких чувств, а, значит, и равновесить было нечего — с потерей жезла меня накрыло толстым и тяжёлым пуховым одеялом какой‑то безнадёжности, оставив только восприятие окружения. Вот лес. Вот трупы. Ну, воняют. И что? Вот люди, смотрят. Я переложил обломки жезла в одну руку, а второй порылся в глубоких складках мантии, выискивая карман. Не глядя вытащил из него монету и всунул её в руку охотнику, расплачиваясь за его труды в помощи восстановления памяти. Не обращая внимания ни на удивлённый, ошеломлённый взгляд охотника, рассмотревшего монету, ни на Фера, который что‑то говорил или спрашивал, мне было всё равно, я повернулся и уверенно зашагал домой. Дорогу теперь я помнил, а всё остальное сейчас не интересовало.
Только через несколько дней, в башне, лёжа на широкой кровати и пялясь в потолочные балки, но не видя их, я пытался понять, что же так подействовало, что с того дня двигаюсь только чтобы сходить в уборную и перекусить чем‑нибудь, что приготовил Фер. Предательница память в тот момент только подразнила меня, подсунув самые яркие моменты, но умолчала о подробностях.
Я помнил, как ещё будучи послушником оттирал полы в больших залах после экспериментов старших учеников. Помнил, какие толстые и старые были книги, которые с другими учениками зубрили вечерами, и как от них нестерпимо чесался нос и хотелось чихать без удержу. Помню невинные и не очень шутки над «перестарком», как за глаза называли меня обитатели Замка, пока я не стал учеником, и как приучался всё время быть начеку и огрызаться в ответ. Не помнил ничего из жизни до Замка, кроме своего прихода — когда становишься послушником, отказываешься от прежней жизни. Когда становишься учеником, пусть даже и младшим — забываешь прежнюю жизнь. Гуманное правило. Кто посвящает себя магии, тот продлевает свой век на несколько поколений, и только когда внуки правнуков ложатся в могилы от старости, тогда маг может прилечь рядом с ними. А может и ещё задержаться на этом свете. Поэтому и забывали о родных и не заводили своих семей.
Я всё помнил: тексты заклинаний и формулы ингредиентов для материальных обрядов, и как их применять, и что с ними делать, и как использовать хоть поодиночке, хоть совместно. А вот как собирать и направлять магическую силу для любого, пусть даже самого завалявшегося волшебства — это память решила оставить при себе. Как маг теперь я был полный ноль. Хотя, нет. Увидь я, как кто колдует, смог бы предсказать результат действа.
А может?.. Я встал и поднялся по вьющейся вдоль стены лестницы на третий этаж. Он же чердак, он же рабочий кабинет. Шкафы и столики теснились у стен, подставляя деревянные бока под протискивающийся в узкие окна — бойницы свет. Оставшийся свободным пол в середине комнаты густо и неравномерно покрывал слой восковых пятен и мела, которым рисовали магические окто- пента- гекса- и прочие — граммы для колдовских обрядов. Особой тщательностью в их последующем стирании я не отличался, и изначальный цвет пола угадывался с трудом. Начать стоило с простейшего, и я встал в этой мешанине линий и произнёс несколько слов. Слова прозвучали неестественно и глупо. По идее, после этого заклинания должен был подняться ветер, пусть даже и слабый, но воздух не шелохнулся. Что ж, усилим концентрацию.
Взяв кусок мела из шкафа, я нарисовал на полу окружность, описал вокруг неё нужные символы и, стоя в центре художества, снова произнёс заклинание. Эффект от сего действа меня потряс. А как ещё, кроме потрясения, можно назвать реакцию обученного мага на полное игнорирование со стороны объекта воздействия всех его потуг воздействовать на этот самый объект?
Я посмотрел на меловое изображение. На всякий случай обновил несколько линий, нарисовав их потолще. Посмотрел на измазанный мелом пол ещё раз. Ничего не изменилось — линии всё равно частично сливались с ранее нарисованными и недостёртыми. Я раздражённо бросил оставшийся кусок мела на пол, где он сразу потерялся среди белых линий на почти белом, меловом фоне. Тихо выругавшись, я спустился вниз за водой.
На первом этаже за массивным столом Фер с братом разделывали свежедобытого зайца. Не знаю, в цену того целого, не рубленного золотого, что я, не глядя, дал ему в лесу, или же то был повод проведать брата, но охотник каждый день приносил то утку, то зайца, то ещё какую дичь. Вот и сейчас, они негромко разговаривали и о чём‑то смеялись. Я угрюмо прошёл мимо них в уборную — вода там была всегда — флюгер на макушке башни, присоединённый к системе рычагов, винтов и прочего технического оборудования, исправно качал воду из глубокого подбашенного колодца. Фер не понимал сиё устройство и верил, что вода в бочке появляется исключительно магическими методами и нагревается тоже ими, даже несмотря на расположение бака горячей воды прямо над камином.
Я набрал в ведро воды и вернулся в рабочий чердак, провожаемый молчанием и недоумёнными взглядами. Ну и что, что маг, что, уже нельзя магу самому пол помыть? После первого подхода к покрытому мелом полу, содержимым ведра можно было смело белить стены. Пол от этого нисколько не выиграл, разве что из белого стал мокро — серым. Жидкость из ведра уверенным движением отправилась в полёт за окно, чудом проскочив узкую раму и не попав на стену, а я сходил за второй сменой воды.
Только после пятого ведра я удовлетворился результатом. На полу, хоть всё равно и не блистающем чистотой, теперь должны хорошо читаться меловые линии оккультных знаков, способствующих использованию волшебства. Каждый раз, когда я возвращался с водой, меня провожало молчание и два удивлённо — встревоженные взгляда в спину. Мало ли что взбрело в голову сумасшедшему магу, и что понадобилось ему с таким количеством воды? Не пол же моет. На последнем моём заходе я услышал за спиной тихий голос охотника (ну почему я до сих пор не спросил его имя? Ведь здесь он проводит едва ли не больше времени, чем дома), обращённый к Феру:
— Помог бы?..
— Он не просил, — тихо ответил Фер таким тоном, что дальнейшие вопросы отпадали сами собой: не просил и лучше не лезть, себе дороже. Это мальчишка выяснил на второй день моего созерцания потолка. Я тогда проголодался и, начисто забыв про живущего у меня и выполняющего почти всю работу по башенке Фера, варил кашу, когда вернувшийся из леса с ягодами Фер решил мне в этом помочь. Не помню, что именно я тогда накричал, но в речи в разных вариациях точно упоминались низкорослые длинноухие непарнокопытные, в народе именуемые ослами, и люди, по тем или иным причинам страдавшие расстройством мозга. Когда я закончил, каша, видимо, проникнувшись речью и приняв её на свой счёт, решила не показываться мне на глаза и намертво вцепилась в стенки горшка, издавая въедливый запах горелого зерна, что не улучшило её вкусовые качества. Горшок был выдан бледному и дрожащему Феру с указом вычистить до блеска и, под страхом быть превращённым в вышеупомянутое непарнокопытное, не лезть туда, куда не просили. Сам же я гордо удалился к себе наверх и уже менее гордо лежал до вечера на кровати, изучая трещины на потолке и пытаясь унять чувство голода и игнорировать негодующее бурчание живота. Что, естественно, настроения к ужину не улучшило.
На чистом полу белели чёткие линии строгого геометрического рисунка. Чтобы не произошло никаких осечек из‑за неправильно начертанных знаков, мне пришлось свериться с каким‑то образом затесавшимся в небольшую библиотеку магических и не очень книг учебником начертательной магии для самых маленьких. Нет, назывался он совершенно серьёзно — «Основы оккультизма», но, сколько я себя помнил, так его называли только в официальных бумагах. Вооружившись большим циркулем, линейкой и сверяясь с учебником, я старательно начертил нужный знак. Не менее старательно и тщательно вычислил наиболее эффективное направление вершины фигуры в соответствии с временем года, положением солнца и даже с учётом погоды. Если говорить короче, то неудача в колдовстве теперь могла быть обусловлена чем угодно, но никак не неверным начертанием знака.
Я встал в середине рисунка, закрыл глаза и сосредоточился. Теперь следовало почуять силу в себе и направить её на требуемые нужды, однако сила эта как‑то не ощущалась. Чувствуя себя очень глупо, я всё‑таки произнёс необходимые слова и даже постарался направить эту не ощущаемую силу на маленький, почти невесомый, клочок пуха, вытащенный из подушки. Этот пух обладал способностями трепетать от малейшего движения воздуха, что делало его идеальным объектом для первых магических упражнений. Но и он отказался пошевелиться под воздействием моего колдовства.
Злой и раздражённый я покинул экспериментаторскую комнату. В спальне остановился около кровати и с ненавистью уставился на обломки жезла. Что с них толку, если магия ушла? Жезл нельзя склеить, его можно только вырезать заново, но для этого нужна сила, иначе получишь только резную палку. А сломанной палке одно место — в огне. Я схватил обломки и решительно спустился вниз. Похоже, недоуменные взгляды, в которых читается попытка угадать, что я сейчас сделаю и не стоит ли на всякий случай убраться куда подальше во имя всех богов, преследуют меня с завидной настойчивостью. Я бы удивился, посмотри кто на меня по другому, поэтому Фер и его брат не удостоились моего внимания пока я шёл к камину. Они также заинтересованно смотрели, как я бросил в огонь резные деревяшки, когда‑то составляющие магический жезл и как эти деревяшки долго лежали в углях, сопротивляясь жару. Я поворошил угли кочергой. Жезл будто ждал этого и мгновенно вспыхнул ярким зелёным пламенем, выпустив густой дым, вид которого навеял мысли о хорошо протухшем яйце или же о считающимся деликатесом среди богатых и знатных людей страны сыре, чья готовность к употреблению наступает лишь совсем чуть — чуть раньше, чем этот сыр начинает самостоятельно передвигаться. Дым сразу же ушел в трубу, так что насчёт его запаха я остался в неведении, чему остался премного благодарен великолепной вытяжке.
Я отвернулся от камина и почти сделал шаг прочь от него, но остановился под два возгласа, слившихся в один.
— Господин маг?! — голос охотника звучал изумлённо.
— Хозяин?! — в дисканте Фера я почувствовал надежду и радость.
— Что я
— Вы… — начал охотник, замолчал и посмотрел на Фера в поисках поддержки. — Вы свой жезл сожгли.
— И что с того? — терпение кончилось. — В собственном доме я не могу делать то, что хочу? Да, сжег! Да, это было жезлом! И что? Теперь каждую поломанную деревяшку хранить и лелеять?
В комнату проскочил слабый ветерок, ударился о стену, перебежал под лестницу, запаниковал и заметался по комнате, набирая скорость и превращаясь из невинного сквознячка в маленький комнатный ураган. С верхних этажей донеслись звуки разбивающегося стекла. С тихим «чпок» оконные рамы соскочили с окошек — бойниц, и горестным «дзынь» стёкла возвестили о своей кончине. Совершив акт вандализма над окнами, ветер стих также быстро, как и начался. Из под стола осторожно выглянул охотник. Когда он с Фером успел туда забраться я не заметил.
Сделав вид, что так и должно было произойти, и это всё — демонстрация моего мерзкого характера, свойственного каждому уважающему себя магу, я гордо вышел из башни на улицу в тепло последних летних дней. Прислонившись спиной к нагретому камню стены, я посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали. То, что причиной случившегося был я, сомнений не вызывало. Подобное нередко происходило во времена ученичества в Замке — послушники и младшие ученики ещё не до конца могли контролировать свою силу и стихийные возгорания, потопы, буйное прорастание травы на потолках и макушках соседей и прочие неожиданности случались почти каждый месяц. Странно только, что я совсем не чувствовал своей магической силы ни до, ни во время, ни после завершения невольного колдовства. Можно было бы вернуться в Замок, откуда вышел при первой же возможности, но против этого я насчитал целых две причины. Первая заключалась в том, что тогда пришлось бы минимум лет на пятьдесят осесть в его древних стенах, которые за пять лет послушничества, пятнадцать лет ученичества и ещё несколько лет практики успели надоесть так, что одно упоминание о возможности провести хотя бы несколько дней в Замке, вызывало стон отчаяния. Вторая же причина появилась несколько минут назад в тот момент, когда я сжег обломки своего жезла. В самом сжигании нет ничего плохого — всегда избавлялись от использованного магического дерева при помощи огня, а в Замке куски жезлов составляли неотъемлемую часть запасов дров. Проблема была в сжигании при свидетелях. Символически это означало отказ от своей гильдии и переход в свободные маги, то есть на помощь Замка я теперь не мог рассчитывать. Подобным правом пользовались очень редко, чаще всего маги прилюдно сжигали свои жезлы и посохи добровольно — принудительно, в случаях, когда натворили что‑то настолько серьёзное, что могло повлечь проблему на гильдию. Тогда фактически гильдия отказывалась от непутёвого члена, но формально считалось, что маг сам покидал её. В редких случаях отказ происходил действительно добровольно, когда маг либо считал себя слишком могущественным, чтобы быть только частью чего‑то и желал создать собственное учение или основать собственную гильдию, либо когда маг серьёзно конфликтовал с согильдийцами. Что почти одно и то же.
Я знал всё это, но как‑то не придавал значение. Даже в голову не пришло, что мои действия могут быть расценены как отказ, а не как простая утилизация отслужившего своё жезла. Возвращаться в башню столь скоро после такого гордого ухода означало потерю эффекта, так что я до вечера гулял по летне — осеннему лесу. В предгорьях лето короткое, зимы длинные, а в горах и лета‑то всего две луны и снова осень и снегопады. В эту долину лето заглядывало совсем ненадолго. Ведь для визита к нам ему приходилось сначала подойти к предгорьям, потом подняться в почти вечно снеговые горы, перевались через хребет и только тогда оказаться на равнине, поросшей лесом. Географы государя добрались до долины истратив всю фантазию на ручьи типа Златоголосая Фея или Изумруд Души и, догадавшись, что даже если они выйдут из долины на другую сторону хребта для своих географических изысканий, то когда‑нибудь всё равно придётся возвращаться по неприветливым перевалам, не долго думая назвали всю территорию за хребтом Той Стороной, почти угадав местное название — Оттуда. Откуда пришли кочевники? Оттуда. И всем всё понятно. Кочевники приходят Оттуда, с заката, а сборщики налогов и армейские рекрутёры — из Мира, с востока.
Вдоволь набродившись по лесу, я вернулся домой. Разбитые стёкла уже убрали, а опустевшие окна забиты досками за неимением дорогих стёкол на замену.
Прошло полмесяца. Фер хлопотал по хозяйству, избавив меня от уборки и готовки, а я заново штудировал книги и справочники в бесплодных поисках возвращения своей магической силы. Ранним утром в районе полудня я ещё нежился в постели, когда снизу донёсся робкий стук в дверь. «Опять Барилас к брату пришел. Фер откроет», — подумал я, но сразу вспомнил, что Фер ушел в деревню и его брат должен об этом знать. В этой местности за магическими деяниями предпочитали обращаться к Красному, так что посетителей моей башни можно было сосчитать на пальцах одной руки неудачливого плотника, поэтому я заинтересовался, кто же всё‑таки решил прийти к магу и зачем. Накинув серый рабочий халат, по недоразумению именуемый мантией, я прошёл вниз и открыл дверь. На пороге стоял Барилас.
— А Фера нет, — слегка разочарованный сообщил я. С другой стороны я был в глубине души обрадован, что магии от меня не требовалось — я до сих пор не мог ничего толком сделать.
— Я знаю, господин маг, я к вам пришёл.
Я молча посторонился, пропуская охотника внутрь и прикрыл за ним дверь. Потупив взор, как полагается приличному простолюдину при разговоре с кем‑либо, стоящим выше него на ступеньке социальной лестницы, он совсем неприлично уставился вниз и покраснел. Отметив, что краснеет он совсем как брат, преимущественно ушами, я проследил за его взглядом и тоже уставился на свои тапочки. На огромные розовые пушистые тапочки в виде идиотски улыбающихся зайцев. Полученные на ярмарке в довесок к меховому одеялу, они долгое время пылились в сундуке, пока не пригодились в борьбе со сквозняком из разбитых окон.
Я почувствовал, что и сам начинаю смущённо краснеть.
— Пол холодный, — пояснил я и жестом пригласил охотника пройти дальше в комнату, поближе к камину. Охотник понимающе кивнул и сел на край лавки.
— Я насчёт Фера, — начал Барилас и замолчал, то ли подбирая слова, то ли сомневаясь, нужен ли ему этот разговор.
— Так что насчёт него? — я подтолкнул его продолжать, одновременно складывая дрова в камине.
— Вы, наверно, знаете, он после того дня считает себя нежитью, — глубокий вздох возвестил о том, что Барилас не одобряет этого мнения.
— Угу.
Дрова в камине не горели желанием разгораться.
— И знаете, что Красный вас ненавидит.
— Есть такое.
Кусок старой бересты почернел и скрутился в тугой рулончик, но гореть отказывался.
— Он в Мир ходил недавно, — продолжил Барилас, с интересом наблюдая за моей борьбой за огонь. — Написал в инквизицию обвинение в применении некромантии. Расследователи должны прибыть к концу следующего месяца.
Я отвлёкся от камина, чем сразу воспользовался только — только занявшийся огонёк на тоненькой щепочке, потухнув самым наглым образом. До поломки жезла я разжигал камин магией. После этим занимался Фер, так что опыта в добывании огня обычными методами у меня было немного.
— А ты откуда знаешь?
— Забрёл в город, шкурки продать. С местным писарем в кабаке хорошо посидели, вот он по пьяни и рассказал. У нас же не то, что писать, читать мало кто может, вот и Красный ходил к писарю для прошения.
— Вот, гад, — пробормотал я, повернувшись обратно к камину. Кому это было адресовано — Красному или непокорному огню, я точно не знал.
— Согласен, — кивнул охотник, — вот я и волнуюсь за брата. Вы же отбрехаетесь, а его на части порежут. Да зажгите его магией! — не выдержал он безвременной кончины ещё одной спички.
Я молча посмотрел на Бариласа взглядом сурового учителя, услышавшего от своего лучшего ученика потрясающую глупость. Охотник смог выдержать всего с полдюжины ударов сердца.
— Хотя башню жалко. Красивая, — Барилас был свидетелем некоторых моих попыток колдовать «вслепую», не чувствуя силы. Последствия одной из них до сих пор не до конца вычерпали из подвала.
Я протянул охотнику коробок спичек.
— Да, дознание инквизиции это… неприятно.
Поделиться книгой: