Помоги проекту - поделись книгой:
– Все-таки едут чурки? – спросил его Малахов.
– Не едут, – сказал Кен. – Поверь мне. Умоляю. Ребята! Включите голову, черт побери! Посмотрите на себя! Вы – особенные люди, вас кем попало не заменишь. Это технически невыполнимо! Вы квалифицированные рабочие, вы прошли специальное обучение. Кого поставить на конвейер вместо вас? Некого! Без вас линия – мертвая! Найти штрейкбрехеров можно только на такой же линии. А ближайший завод компании – где?.. Ну вот и успокойтесь, наконец!
Сказано было, по идее, убедительно, но в данной ситуации тактически неграмотно: вместо того чтобы включить голову, публика склонилась над смартфонами, вычисляя, далеко ли коварным чуркобесам ехать к нам из Европы.
– Не будет чурок! – разорялся попусту Кен. – Их взять негде! Не слушайте никого!
– Чурок не будет, а идиотов – как грязи, – процедил шеф полиции. Он повернулся к Малахову: – Скажите людям, чтобы расходились по-хорошему. Пока я добрый.
– Да с чего вы взяли, что я тут главный?! – Малахов развел руками.
– Потому что тебе больше всех надо!
– Он не главный, – сказал Кен. – Главного нет. Это хорошо. Очень по-русски. Но в этом и проблема.
И тут подъехали мы с Михалычем.
Две трехдверки ядрено-лимонного цвета раздвинули толпу, вызвав на минуту прилив хорошего настроения у всех, кроме полицмейстера.
А вот налепить на бочину надпись «STRIT RASING» я не смог.
Извините, но у меня целых девять баллов за грамотность.
Город у нас официально под сто тысяч населения, реально около девяноста, из них на заводе трудится две с половиной. Вроде бы ерунда, мелочь. Но у каждого из двух с половиной кто-то есть, с кем он живет. Уже пять. Плюс вся инфраструктура, что привязана к заводу, начиная от дилеров и заканчивая гаражными сервисами, где в кого ни плюнь – отставной сборщик квалификации С2. А еще мамы-папы, бабушки-дедушки, и давайте не трогать детей… Я не люблю дутых чисел и всегда считаю по минимуму. И я вам докладываю: набегает минимум двадцать тысяч человек, для которых завод не просто кормилец – он определяет весь образ жизни. Это их общее прошлое, настоящее и будущее. Это то, что связывает их воедино.
Каждого пятого.
Но если не мелочиться, то ведь пиндосского мальчишку с левобережной Улицы Специалистов, где стоят аккуратные, словно игрушечные, американские коттеджи, и малолетнего русского хулигана из кривобокой хрущобы с правого берега тоже связывает завод, хотят они того или нет. Крепко связывает, не расцепиться.
В городе полным-полно всяких производств и бизнесов, начиная со внушительного завода железобетонных изделий и заканчивая крошечной валяльной фабрикой. У нас есть школа экзотического танца и целых три зоомагазина, а еще женское такси и мужской стриптиз. Мы гордимся сквозь слезы худшей в губернии футбольной командой. У нас тут чего только нет.
Но лицо города и его душа – это автозавод.
И если там что-то случается, город встает на уши сразу весь.
У нас многие ругают завод, особенно этим увлекаются на правом берегу (просто от зависти) и на левом (там-то знают, за что ругают). Но готов поспорить: если этот оплот грабительского капитализма, пиндосский гадючник и клоака русского низкопоклонства перед Западом вдруг загорится ярким пламенем, Левобережье и Правобережье в полном составе выстроятся вдоль реки, передавая по цепочке ведра на пожар. Забыв старые распри и детские обиды.
И вот полыхнуло – только, увы, в переносном и самом нехорошем смысле.
И народ сбежался в едином порыве с ведрами плескать в огонь бензин. Потом народ устыдится, конечно. Но потом. И с очень сложными чувствами народ будет коситься на тех немногих, кто не поддался общему детскому энтузиазму, а сразу повел себя по-взрослому и начал тушить пожар.
Их почему-то всегда немного, взрослых.
Когда в гараж позвонила Машка Трушкина, я сначала всего лишь слегка удивился. У меня еще завтрак в животе не остыл на тот момент. Время-то было детское, едва двенадцать.
– Кен у тебя? – спросила она таким тоном, будто Кен обычно лежит у нас на полочке в шкафу с инструментами, завернутый в промасленную тряпочку.
Резковато прозвучало это с утра пораньше. Даже с учетом того, что мы были на «ты», поскольку я в свое время слегка подрисовал красавице ее знаменитый красный цитрус.
Тут я еще вспомнил, что Мария трахается с каким-то высокопоставленным пиндосом, обиделся за Россию и буркнул:
– Разве я сторож Кеннету Маклелланду?
– Идиот! – прорычала Машка. – Кен не отвечает на звонки, а у вас там беспорядки!
– Знаешь, у нас тут все в порядке, – отозвался я машинально.
– Ну действительно! Как я раньше не поняла. Чихать ты хотел на завод, даже если он взбунтовался, и на Кена тоже… Ты у нас герой! У тебя перья из задницы повырастали – ты покрасил цитрус в желтый цвет!
– Стоп! – сказал я. – Ну-ка, объясни по порядку…
– Можешь катать на нем свою пиндосскую сучку! – по инерции ляпнула Машка. – Чего тебе объяснить?
– Расскажи по порядку, что знаешь.
Не знала она, в общем, ничего, просто как-то неадекватно волновалась. Я посоветовал не разводить панику на ровном месте. «Взбунтовался» – сильное для завода слово. Не способен на это наш славный трудовой коллектив. Максимум опять Малахов на табуретку влез. Или Васе-Профсоюзу дали в грызло. Давно пора.
Машка выругалась и отключилась.
Я позлорадствовал немного и взялся за работу. Кену ничего не угрожало, его бы скорее пиндосы отметелили, чем русские. А телефоны свои заводской менеджмент отключал во время совещаний у Впопудакиса. Пускай совещаются. Все равно не поумнеют.
При чем тут «моя пиндосская сучка», я не очень понял и приказал себе не задумываться. В конце концов, Машка не из нашей школы, она вообще с правого берега – мало ли, какие там слухи ходили про Джейн, а девушки бывают удивительно злопамятны…
Когда позвонил кадровик, описал в двух словах положение на заводе и выразил обеспокоенность, у меня был один вопрос: при чем тут я?! Плевать мне на пиндосов. Сами виноваты. Я имею на пиндосов зуб размером и крепостью с «парковочный зуб» в коробке-автомате. Это знает весь город, и это правда на двести процентов. А сейчас мне надо трафарет накладывать, не отвлекайте…
– Ну так почему я тебе и звоню, – сказал кадровик. – Очень хорошо, что ты не любишь пиндосов и все об этом знают.
– И че? – тупо пробормотал я.
– Если бы у меня друзья попали в опасную ситуацию, я бы знал, что делать, – сообщил кадровик вкрадчиво.
Зря он так сказал, потому что я взбесился. Мне лучше знать, где мои друзья и куда они попали. Машка еще с этой «пиндосской сучкой»…
– Да-да, а если бы тут был мой отец! Он бы точно знал, что делать! Слушайте, бросьте вы эти кагэбэшные прихватки… Чего вам надо?
– Михалмихалыч там с тобой?
– Сейчас подъедет.
– У меня к тебе личная просьба. Чисто по-человечески…
– Ответ отрицательный! – сказал я и выключил телефон.
Захотелось нервно закурить. Или немедленно выпить. Курить я не умел и не любил, а пить было нельзя – вдруг придется куда-то ехать. Я просто вышел из гаража, прислонился спиной к стене, подставил лицо холодному осеннему солнцу и закрыл глаза.
Один раз у нас это было с Джейн, в десятом еще классе – целовались до одури, а потом она сказала: нет, не надо, стоп. Это все чересчур серьезно. Ты хороший, Мишка, но нельзя же так серьезно. Ну что ты смотришь? Перестань. Почему мы не можем просто дружить? Вот как я дружу с Михалычем?
Мне трудно дружить с тобой, Женя, сказал я. И Михалычу трудно. Просто у него сила воли железная, а я слабоват, как видишь.
Она рассмеялась, прикоснулась к моим губам, будто запечатывая их, и попросила: только Кену не говори.
– При чем тут Кен? – удивился я.
– При том, что он меня возненавидит, – сказала она, – если узнает. Кен слишком привязан к тебе, чтобы не обидеться. Ты не обидишься, а он надуется на всю оставшуюся жизнь.
– Как все сложно, оказывается, – сказал я. – Да ну вас всех с вашими сложностями! Ладно, подруга, бери меня под руку. Коды ошибок внесены в технологическую карту, сигнал «check engine» сброшен. Отведу тебя домой и сдам мистеру и миссис Семашко. В отличие от некоторых, им нравится, что я серьезный парень и с кем попало не гуляю.
– Да, ты им нравишься, – согласилась Джейн, – только они знают, какие у меня планы на будущее. Очень большие планы, очень.
– В эти планы никак не вписывается провинциальный художник, – хмуро заключил я.
– Вот дурак-то, – сказала Джейн ласково и взяла меня под руку.
И ничего больше не было.
…Когда приехал Михалыч, я сидел у верстака в позе роденовского мыслителя, держа перед собой бутылку водки. У меня так и не хватило духу накатить средь бела дня. Тем более крепкого. Я его и вечером-то почти не пью.
Если честно, я боялся: а вдруг понравится?
– Qu’est-ce que c’est? – поинтересовался Михалыч, кивая на поллитру.
Он и не такое может, вы просто его плохо знаете, я-то не удивляюсь ничему. Мой напарник говорит редко, зато говорит красиво.
– C’est une… э-э… – отозвался я машинально. – Жрать нельзя!
У нас эта водка припасена для ритуальных целей – чтобы клиент машине на капот плеснул. Нечего ее жрать, в самом деле.
Я решительно сунул бутылку под верстак, и тут у Михалыча заиграла музыка под курткой.
Звонил Кен.
Если Трушкина меня озадачила, а кадровик разозлил, то Кен просто вынес мозг вашему покорному слуге. Не был я готов нормально воспринять сбивчивое, явно на бегу, сообщение о том, что «охрана его завернула, поэтому он выбрался из дирекции якобы в туалет, и хорошо бы его встретить у проходной».
Тут я уже психанул и потребовал объяснений – что за фак кругом творится, отчего все такие возбужденные, словно война началась?
– У нас беда, – пропыхтел в трубку Кен. – Никто еще не понимает, насколько все плохо… Они не хотят верить, ни пиндосы, ни полиция, ни рабочие. Но сейчас начнется такая круговерть… Извини, мне пора на выход, приезжай, очень прошу!
Я вернул Михалычу трубку и в ответ на его молчаливый вопрос объяснил:
– Кен выходит с завода. Через туалет дирекции. Просит встретить у проходной. Я раньше не знал, что он Спайдермен.
– Ну так поехали, – сказал Михалыч.
Кен уже знал, что по городу бродят опасные слухи – они как раз дошли до Машки, и та как раз до него дозвонилась. В дирекции закончился безрезультатный мозговой штурм, Кен включил телефон, услышал новости… Просчитал варианты и решил на всякий случай испугаться. Он слишком давно тут жил и слишком хорошо знал город, чтобы не бояться плохих сценариев, когда народ пошумит-пошумит, а потом выпьет, раздухарится и закатит революцию – просто так, ради местного колорита. Небольшую, но убедительную: будет потом о чем рассказать соседям по палате в травматологии. Если жив останешься… Кен бросился к Пападакису. Тот его высмеял. Пападакис был уверен, что Россия – полицейское государство, и народ действительно пошумит, но быстро согнется в позицию, к которой привык за последние сто лет. Вот тут Кен и правда испугался. Он скрипнул зубами и вежливо попросил разрешения уйти. Не позволили – тебя рабочие побьют. Кен посмеялся и ушел сам. Его поймала охрана и вернула назад. Ради безопасности.
Тогда он уволился.
Ну, то есть прыгнул.
В город было два въезда с трассы, и возмущенная общественность перекрыла оба. А чуть позже встала и на ключевых перекрестках, еще не блокировав движение, но сильно его ограничив. Заглядывали в каждую машину – чтобы никто лишний не просочился, так сказать, огородами. Полиция вяло уговаривала народ не поддаваться на провокации и ждала подкреплений.
Народ в провокацию не верил. Народ твердо знал, что к нам везут две заводские смены штрейкбрехеров, и был полон решимости стоять насмерть.
Ладно бы русских. Везли чурок.
Что за тварь пустила слух, непонятно – но попала тварь в самое больное место.
Сколько-то народу вызывающе неславянской внешности жило у нас со времен царя Гороха. В основном торговое сословие, люди хорошо воспитанные и городу полезные. Не сказать, чтобы они тут сильно обрусели, скорее вписались в местную культуру как ее составная часть. Не выпендривались, не требовали к себе особого отношения – у нас таких уважают. На моей памяти обозвать чуркой правобережного азера или левобережного армянина считалось форменной глупостью, за это свои могли накостылять.
Ведь чурка вовсе не абстрактный черный человек, а вполне конкретный дикий черный человек, который слова не разумеет, понятия не имеет и в целом напрасно слез с дерева – мы-то слезли намного раньше и уже застолбили все места на обоих берегах реки.
Чурка так и остался бы для местных скорее пугалом, чем пугающей реальностью, но в смутные постсоветские времена город пережил нашествие «беженцев» с одной далекой национальной окраины. Встретили их по-людски, а «беженцы» приняли вежливость за слабость. Начали гнуть пальцы и рэкетировать мелкий бизнес. Тех же самых азеров и армян для начала, а там и до русских добрались. Иногда били русских, которые им не понравились, – демонстративно, напоказ, чтобы город напугать. Город сильно удивился. А потом… Родители не говорили мне, что стало последней каплей. Наверняка что-то случилось. В один прекрасный день все мужское население в едином порыве взялось за арматуру да кирпичи – и пошло объяснять «беженцам», что пора им бежать дальше.
Полицию тогда звали милицией. То ли было ее больше, чем сейчас, то ли она была смелее, а может, городская власть понимала, как решать проблемы, – но полиция успела к чуркам первой. Она сгребла их по всему городу, упаковала в автобусы и увезла в неизвестном направлении раз и навсегда. Если бы я верил в легенды о «страшных девяностых», мог бы решить, будто полиция расстреляла всех чурок в ближайшем овраге и там же закопала. Но как уверял отец, что было действительно плохо в девяностые – тогда не давали нормальным людям убивать всякую сволочь. Хрясь мужик бандиту в морду, тут и гибель мужику. От той же самой полиции-милиции… С чурбанами она просто очень сильно испугалась, что сейчас народ русский воспрянет духом и, размявшись на чурках, возьмется строить коммунизм в отдельно взятом городке. А народ известно как понимает коммунизм: полицаев на вилы, начальников на фонарь, землю – крестьянам, фабрики – рабочим, детям – мороженое, бабам – цветы, и еще кого-нибудь расстрелять, а потом чтобы дискотека с буфетом и фейерверком. Очень даже креативно, только полицаям и начальникам почему-то не нравится.
Так или иначе, никто тут больше чурок не видел. Но память осталась: нам этого не надо.
Не любят у нас пришлых дураков – своих хватает.
При строительстве завода никакие варианты с дешевыми гастарбайтерами просто не рассматривались. Их тут терпели бы до первого «залета». Потом – хоть сели гостей города под охраной и вози на работу с полицией. А полиция наша вся с Правобережья – дикая, но симпатичная. У них там, «справа», вековая традиция начинать общение вопросом: «Ты с какого берега?» Левобережный для «правых» или враг, или временный союзник; любой пришлый – законная добыча. А пришлый чурка – извините за выражение, легитимная военная цель.
Если заставить полицию охранять чурок, она тупо не поймет такой внезапной смены парадигмы. Когнитивный диссонанс с ней случится, а это чревато. Полиция может просто дезертировать, решив, что Россией наконец-то целиком и полностью овладел Антихрист и жизни русскому человеку с правого берега реки осталось ровно на забухать да покаяться.
Поэтому когда пронесся слух, что к городу идет колонна автобусов, битком набитых чернотой, народ совершенно потерял самообладание, а вместе с ним и остатки критического мышления. Голову потерял, если по-простому.
Народу в душу плюнули. Он привык воображать, что особенный, – а чем ты особенный, если тебя хотят заменить гастарбайтером. Одно слово, что ты русский, а на поверку такой же деревянный, как любой чурбан. Во всяком случае, пиндосы так считают.
Поди объясни сдуревшим от обиды людям, что они взаправду особенные – квалифицированные рабочие – и поставить вместо них к конвейеру абы кого не рискнет даже самый распоследний пиндос.
Вот сейчас пойди и объясни. Есть желающие? Кен уже сказал все это самым лучшим, самым вменяемым – не помогло.
Кому-то это было очень нужно. Кто-то играл свою игру. Ближе к вечеру на улицы полезут все местные уроды, которым проблемы завода постольку-поскольку, зато всегда сгодится повод учинить беспорядки и под шумок – разграбление награбленного. Хилые полицейские силы не смогут ничего поделать. Им бы себя оборонить. А толпа, она только вокруг завода более-менее мирная и вменяемая. Пока однородная и трезвая. На улицах в нее вольется черт-те кто, и многие окажутся пьяны. Тогда она вспыхнет от малейшей искры. И ей будет кого сжечь.
Кен был прав: время утекало сквозь пальцы. Не угадаешь, когда, через полчаса, час или два, общественность дотумкает: чурбаны еще, может, и не приедут, а пиндосы – вот они. И пиндосы во всем виноваты. Пиндосы боятся нас, отважных патриотов, и хотят заменить бессловесными чурками. Правильно они нас боятся! Кстати, пиндосы живут богато…
Чтобы ни одна пиндосская гнида не ушла, тихую Улицу Специалистов, на которой гниду ждут ее детеныши и самки, достаточно заткнуть с двух концов. Для начала просто встать там, как встали на выездах из города, а дальше видно будет. Можно и в дверь постучаться, всего лишь постучаться, самую малость попугать. Чтобы пиндосы осознали, как все сурово, и были посговорчивее. Ну, можно и кирпича в окошко, но легонько, конечно, не всерьез…
И туда, на Специалистов, попрется самый отборный неадекват, начиная с идейных фашистов и заканчивая укуренными гопниками. У нас этой дряни мало, но много ли надо, чтобы поджечь дом.
Неадекват будет очень расстроен, обнаружив, что улица почти пуста. Родная школа с утра пораньше укатила на плановую двухдневную экскурсию, а счастливые мамаши разъехались на шопинг. Этих обзвонят, и они не вернутся, пока не кончится шухер.
Но кое-кто остался.
Поделиться книгой: