Помоги проекту - поделись книгой:
— Хорошо, присылайте. Я посмотрю. Вателье, что говорят результаты баллистической экспертизы?
Вателье поскреб бороду, бросил на судью неодобрительный взгляд и заговорил:
— Эксперты попытались реконструировать ситуацию. Установить, в какой именно момент ребенка выбросило из самолета. Нам известно, какое место занимал каждый пассажир. Карвили сидели в десятом ряду, возле иллюминатора, чуть позади кабины; Витрали — в середине салона, на уровне крыльев. Следовательно, оба ребенка находились приблизительно на одном и том же расстоянии от дверцы, смявшейся во время удара, благодаря чему образовалось отверстие, через которое и вылетел ребенок. По последнему пункту у экспертов нет расхождений. Я принес копию отчета. Специалисты с точностью подсчитали силу удара, измерили деформацию двери и пришли к единому мнению: живым из этой ловушки могло выбраться существо весом не тяжелее десяти килограммов…
— Хорошо, комиссар, хорошо, — остановил его судья. В тот день на нем был горчичного цвета шарф, худо-бедно гармонировавший с бутылочно-зеленым пиджаком. — Вы слышали о теории Леталандье? Если я не ошибаюсь, профессор физики Серж Леталандье доказал: вероятность того, что тело летело по горизонтальной траектории, ничтожно мала; иными словами, с научной точки зрения, менее вероятно, что из самолета выбросило именно Эмили Витраль, потому что она сидела с родителями в середине салона. Что вы об этом думаете, комиссар?
— Откровенно говоря, расчеты Леталандье настолько сложны, что во всей французской полиции, включая подразделение научно-технической экспертизы, не найдется никого, кто осмелился бы их опровергнуть. Однако я вынужден подчеркнуть, что Серж Леталандье — сокурсник Леонса де Карвиля по Политехническому университету и научный руководитель Александра де Карвиля, который писал у него диплом…
Судья посмотрел на комиссара Вателье как на еретика, оскорбившего божество. Он замахал руками и дернул за конец горчичного шарфа — слишком сильно, чтобы уравнять его концы.
— Ну, знаете… Если мы будем подвергать сомнению экспертизу ученых Политехнического…
Вателье улыбнулся:
— Я ничего не подвергаю сомнению. Я в этих вопросах не разбираюсь. Просто сообщаю, что коллеги Леталандье по Политеху, с которыми я встречался, откровенно смеются над его теорией.
Судья вздохнул. Эйфелева башня окончательно исчезла в тумане. «Бедные туристы! Простоять долгие часы под дождем — и ради чего?»
Я мог бы исписать многие страницы всякими техническими подробностями. Привести стенограммы многочасовых заседаний. Но не стану утомлять вас лишними деталями — во всяком случае, пока.
Шли недели, а расследование топталось на месте. Юридический и правовой маразм, в котором оно чем дальше, тем глубже увязало, охладил любопытство широкой публики. Отныне за его ходом следили только заинтересованные лица.
Детективы продолжали искать доказательства.
Журналисты маялись от скуки.
Читатели, в первые дни после «чуда» жадно глотавшие каждую строчку в газетах, устали ждать отсутствующих новостей. Споры экспертов нагоняли на них тоску. Казалось, загадка неразрешима. Когда улеглась суматоха, полиция вздохнула с облегчением: работать в тишине гораздо удобнее. Со своей стороны на них давили адвокаты де Карвиля, не желавшие предавать результаты расследования слишком громкой огласке. Если бы удалось разобраться с этим делом на уровне высшего чиновничества, оно, несомненно, закончилось бы в пользу Карвилей. Судья Ледриан был разумным человеком.
Последним изданием, печатавшим ежедневные отчеты о ходе следствия по делу «чудом спасшегося ребенка с горы Мон-Террибль», оставалась газета «Эст репюбликен», хотя с каждым номером эти отчеты становились все короче. Журналистка — ее звали Люсиль Моро, — которой поручили вести эту тему и которая в последние два десятка лет занималась разоблачением самых грязных историй, случавшихся на востоке Франции, а их хватало, вскоре столкнулась с серьезной проблемой. Как называть девочку? Если хочешь сохранять нейтралитет, нельзя использовать ни одно из двух возможных имен — ни Эмили, ни Лиза-Роза. Всякие эвфемизмы типа «чудом спасенный младенец», «сирота со склонов Мон-Террибль», «ребенок, выживший после пожара» и прочее портили стиль ее статей, делали его громоздким и тяжеловесным, тогда как она стремилась писать просто и ясно, так, как нравилось большинству читателей. Вдохновение осенило ее в конце января 1981 года. В то время, вы, наверное, помните, по радио часто передавали песню Шарлели Кутюра, как нельзя лучше подходившую к печальным обстоятельствам нашей истории: «Как самолет без крыла…»
Доведенная до отчаяния медлительностью юридической процедуры и чрезмерной осторожностью судьи Ледриана, в номере «Эст репюбликен» от 29 января, она опубликовала широкополосную фотографию «спасенной девочки», уже больше месяца запертой в стеклянном боксе детского отделения больницы, а вместо подписи привела три строчки из песни:
Опыт не обманул журналистку. Теперь каждый, кто слышал песню Шарлели Кутюра, немедленно вспоминал о найденной в заснеженном лесу девочке, ее хрупких крылышках и покореженной кабине сгоревшего самолета. Для всей Франции сиротка стала Стрекозкой. Это прозвище намертво приклеилось к ней. Его приняли даже ее близкие. Даже я.
«Вот идиот!
Стрекозка!»
Мое усердие дошло до того, что я заинтересовался этими уродливыми насекомыми и потратил на их коллекционирование сумасшедшие деньги… Подумать только! Весь этот цирк — из-за прожженной журналистки, озабоченной только тем, как бы вышибить у публики слезу.
Полицейские были настроены менее романтично. Не желая употреблять ни одно из озвученных имен, они изобрели третье — соединив первый слог одного и последний другого. Таким образом из Лизы-Розы и Эмили получилась Лили.
Лили…
Первым перед журналистами назвал девочку этим именем комиссар Вателье.
И оно как-то прижилось. Так что полицейским, выходит дело, тоже бывает свойственна романтика. Стрекозка по имени Лили.
Не Лиза-Роза. Не Эмили.
Лили.
Химера. Странный гибрид двух существ.
Монстр.
Кстати, о монстрах. Пора рассказать вам о той роли, что сыграла в этой истории Мальвина де Карвиль. Самой Мальвине де Карвиль вряд ли понравилось бы, что, заговорив о монстрах, я тут же вспомнил ее. Но вы меня простите. То, что случилось с Мальвиной де Карвиль, можно назвать одним из побочных эффектов трагедии. Если угодно.
Леонс де Карвиль был человеком волевым, решительным и привыкшим добиваться своих целей. Между тем не существовало ни одного вещественного или иного доказательства, позволявшего решить дело в его пользу. И тогда он совершил две ошибки. Две очень грубые ошибки. Ему, видите ли, не терпелось.
Первая касалась его родной внучки, шестилетней Мальвины. Это был жизнерадостный, избалованный ребенок. Разумеется, трагедия, в одночасье лишившая ее родителей и младшей сестры, не прошла для нее бесследно. Но благодаря армии психологов и окружению родственников она постепенно справилась бы с болью и зажила нормальной жизнью.
Все справляются.
Проблема в том, что она была единственным прямым свидетелем. Единственным на свете человеком, общавшимся в Турции в Лизой-Розой в первые два месяца ее жизни. Первые и, возможно, последние…
Способен ли шестилетний ребенок опознать грудничка? Опознать с уверенностью? Отличить его от других?
Вопрос заслуживает обсуждения…
Мальвина была единственным козырем Карвилей против всех утверждений Витралей. Она одна могла сказать, является ли найденный ребенок Лизой-Розой. Леонсу де Карвилю следовало защитить ее, не позволять превращать ее в свидетельницу, выгнать вон детективов — он обладал для этого всеми средствами. Он должен был запретить задавать ей вопросы, оставить ее в покое, отослать куда-нибудь на природу, подальше от мучительного разбирательства, в пансион для детей богатеев, где полно внимательных воспитательниц, веселой ребятни и живых зверюшек в огромном парке… Вместо этого он выставил Мальвину напоказ, заставил ее давать показания — десятки и сотни раз, перед судьями, адвокатами, полицейскими, экспертами… Она недели напролет проводила в официальных кабинетах и приемных, в компании с мрачными типами в строгих костюмах и гориллами-телохранителями — от журналистов ее все-таки оберегали.
Мальвина всем, кто ее допрашивал, говорила одно и то же:
«Да, это моя младшая сестра».
«Да, я уверена. Это Лиза-Роза».
Деду даже не приходилось ее подстегивать. Она была убеждена в своей правоте. Не испытывала ни малейших сомнений. Не допускала мысли об ошибке.
Ей показывали одежду, в которой нашли девочку, — и она ее узнавала. Узнавала ее лицо и плач. И готова была поклясться на чем угодно — на Библии или на любимой кукле, — что говорит правду. В свои шесть лет она успешно противостояла старикам Витралям!
С тех пор я имел возможность наблюдать, как Мальвина взрослела… Впрочем, «взрослела» — это слишком громко сказано. Точнее будет назвать этот процесс старением. Одним словом, я видел, как она превращалась сначала в подростка, затем в девушку. Я видел, как она постепенно отдается во власть безумию. Яростному безумию.
Не стану отрицать — я ее боюсь. На мой взгляд, ее место — в психиатрической клинике, под строгим врачебным надзором. Однако я вынужден признать: она не виновата в том, что с ней произошло. Ответственность за случившееся целиком и полностью несет ее дед, Леонс де Карвиль. Он-то знал что делает. Это он добровольно использовал свою внучку в качестве инструмента для достижения поставленной цели. Вопреки всем советам медиков и мольбам жены он сознательно принес в жертву ее душевное здоровье.
Но самое ужасное заключается в том, что это ему не помогло. Ни капли не помогло!
Потому что Леонс де Карвиль допустил еще одну ошибку, возможно, даже более непростительную, чем первая.
9
За последние полчаса Лили ни разу не пошевелилась. Она сидела на мраморном парапете на эспланаде у Дома Инвалидов. Камень холодил ноги, но она не обращала на это внимания. В сухом предзимнем воздухе купол Дома Инвалидов почти сливался с фоном белесого, лишенного красок неба.
Несмотря на морозную погоду, прямо перед ней тренировалось человек десять парней на роликовых коньках. Присутствие случайной зрительницы их не только не смущало, но, пожалуй, даже радовало.
Площадка перед Домом Инвалидов, хорошо знакомая парижанам, не относится к числу главных туристических достопримечательностей. Приезжие предпочитают толпиться на Трокадеро, перед Пале-Рояль, на площади Ратуши или Бастилии. Здесь редко кого встретишь. Особенно — такую красивую девушку. Почитательницу спорта, не боящуюся сидеть на холодном камне.
Зачем она пришла? Хочет с кем-то познакомиться?
Роллеры из кожи вон лезли, чтобы ее не разочаровать. Эспланада спланирована так, что здесь удобно отрабатывать скоростные трюки и сложные прыжки. Спортсмены установили в два ряда пластмассовые чурбачки ярко-оранжевого цвета и изощрялись в мастерстве, стараясь переплюнуть друг друга. Так на средневековых турнирах рыцари сражались за сердце прекрасной дамы.
Лили нравилось наблюдать за тренировкой роллеров, нравилось слушать их крики и смех. Чужое оживление помогало ей сохранять спокойствие. А это было нелегко. Все вокруг рушилось. Она вспомнила про дневник Гран-Дюка. Правильно ли она поступила, отдав его Марку? Прочтет ли он записи детектива? Конечно, прочтет… Но вот поймет ли? У Марка с Кредюлем Гран-Дюком сложились непростые отношения. Нет, Марк никогда не пытался обрести в его лице приемного отца, но все же… Вокруг него в жизни почти не было мужчин, и он тянулся к Гран-Дюку. Кроме того, Марк всегда настаивал на том, что чувствует истину. Инстинктивно, как он выражался. Будет ли он готов к тому, что истина окажется иной?
Все эти вопросы кружились и кружились у нее в голове. Но ответов она не находила.
Лили заметила, что на нее пристально смотрит один из спортсменов. Старше остальных, лет сорока — на висках уже пробивалась седина, — он неизменно побеждал в каждом забеге. Сейчас он сбросил на землю кожаную куртку, выставив на всеобщее обозрение прикрытый майкой мускулистый торс. Обводя цепким взглядом эспланаду, он в конце концов обязательно останавливал свои черные глаза на девушке. Резкими чертами лица и хищной грацией, с какой роллер скользил мимо пластмассовых чурбаков, он напоминал Лили стервятника.
Впрочем, не он занимал ее мысли. Она думала о подарке, переданном Марку. И зловещем спектакле, который перед ним разыграла.
«Будет ли от этого толк?»
Она чувствовала, что в уголках глаз закипают слезы. У нее просто нет выбора. Она должна хоть на несколько дней, хоть на несколько часов отодвинуть Марка в сторону. Защитить его. Когда все будет кончено, она, возможно, признается ему во всем. Если хватит смелости. Он так ею дорожит. Ею? Но кто она такая?..
Она улыбнулась.
«Стрекозка Лили… Господи, да она отдала бы все на свете, чтобы зваться самым обыкновенным человеческим именем. Одним именем!»
Седоватый роллер, проезжая мимо Лили, чуть задел ее плечом. Она вздрогнула, мгновенно сбросив с себя оцепенение. И не смогла сдержать улыбки. Несмотря на холод мужчина-стервятник снял майку, оставшись в одних тесных джинсах, и теперь красовался перед ней голым торсом.
Идеальное тело. Безволосое. Мускулистое.
Он уже без всякого стеснения разглядывал Лили, словно оценивал плюсы и минусы ее сложения. Сходство его с хищной птицей стало еще очевиднее. Он прямо-таки танцевал перед ней брачный танец. Сколько раз ему случалось его исполнять? Сколько девчонок успело попасть ему в лапы?
Неужели он ни разу не получал отказа?
Лили несколько секунд выдерживала его взгляд, в свою очередь довольно бесцеремонно и почти равнодушно рассматривая соблазнителя. Она привыкла к тому, что на нее пялятся незнакомые мужчины. «Неужели она кому-то могла показаться желанной?» Ее это удивляло, потому что она ощущала себя прозрачной…
Она снова погрузилась в собственные мысли. Нечего жалеть себя. В ближайшее время вопрос о настоящем имени и фамилии не будет для нее приоритетным. Главное сейчас — действовать. Быстро. Ни с кем не советуясь.
Она приняла решение. Теперь, когда ей стала известна правда — страшная правда, — у нее не остается выбора. За свои поступки надо отвечать.
Все случилось так недавно. Вчера. Жизнь пошатнулась. Все закрутилось слишком быстро — хотя непоправимую ошибку она совершила еще раньше. И с того самого дня ее начало затягивать в шестеренки машины, вращающиеся помимо ее воли. Если не сделать рывок, ее перемелет.
Хищник по-прежнему ошивался поблизости. Описывал своими длинными, как ножки циркуля, нижними конечностями круги и не сводил глаз с Лили.
Она смотрела вдаль невидящим взглядом. Она думала о Марке. О том, что заперла его в баре.
Посадила в ловушку. И он пробудет в ней еще пятнадцать минут. Потом, конечно, попробует ей позвонить. Она достала из сумки мобильник и выключила его. Нельзя допустить, чтобы он дозвонился. Марк воспротивится тому, что она затеяла. Будет стараться защитить ее. Говорить о риске, об опасностях, которые ее подстерегают.
Он скажет, что это убийство. Уж она-то хорошо его изучила.
Убийство…
Группа роллеров внезапно сорвалась с места и вслед за седоватым тренером помчалась по направлению к Дому Инвалидов — так стайка ласточек взмывает в небо через секунду после взрыва. Видимо, тренер не на шутку обиделся на Лили, посмевшую остаться равнодушной к его своеобразным ухаживаниям. Оранжевые чурбачки, куртки, майки — все испарилось в единый миг. Остался лишь девственно чистый серый асфальт.
Убийство…
Лили нервно улыбнулась.
Ну, в принципе, да. Можно и так сказать. Убийство.
Необходимое кровавое преступление.
Убить.
Убить монстра и получить шанс еще немного пожить.
Или просто выжить.
10
Марк поднял глаза.
На часах 9.45.
«Проклятье, стрелки вообще не двигаются!» У него в душе зарождалось странное предчувствие. Этот подарок от Лили, который Мариам убрала в кассовый ящик, этот спичечный коробок… «А что, если это ловушка? Предлог? Отвлекающий маневр? Что, если этот бесконечно тянувшийся час ожидания понадобился Лили, чтобы успеть убежать, спрятаться, скрыться?
Но зачем?»
Не нравилось ему все это. С каждой минутой Лили как будто все больше отдалялась от него. Он опустил глаза к тетради. Он уже догадывался, о какой второй ошибке Леонса де Карвиля там пойдет речь. По словам взрослых, ему пришлось быть прямым очевидцем тогдашних событий. Если версия Гран-Дюка совпадает с легендой, бытовавшей на улице Пошоль, рассказ доставит ему удовольствие. Уже кое-что.
Поделиться книгой: