Том 5. Стихотворения, проза

Сто сорок саженей чудовищной длины, Приди в четырнадцать размерного сонета. Тот земноводный зверь, он ведал только лето И смену летних дней на пламени весны. Левиафан морей, где грузный ход волны Был продвижением тяжелого предмета. И воздух был густой. И мало было света. Но жаркие пары пыланьем пронзены. Здесь мало что уму. Но все для сладострастья. Хранилище любви, спинной его хребет Был длительная хоть, где размышленья нет. Он в летописи дней – одна страница счастья. Я думаю о нем, когда погаснет свет, И за стеной моей, и в сердце стон ненастья.

Луна и Солнце

Луна, через меня, струит мечту, А солнце через свет творит созданья. Но сердцу что виднее, чем мечтанье? Напев луне наряднее сплету. Как солнечную встретить красоту? Немею в ослепленьи обаянья. Я с солнцем знаю счастие ваянья, С луной горю и гасну налету. Всего видней летучее горенье. Ваянья ломки. У стает рука. Ручей поет звучнее, чем река. Мечта – правдиво-нежное влюбленье. Она прядет из зыби огонька. Огонь погас. Но зыбь живет века.

Человек

Весь человек есть линия волны. Ток крови, в руслах жил, как по ложбинам. Строенье губ, бровей, зрачок с орлиным Полетом к Солнцу. Волны. Струи. Сны. Мы влагой и огнем воплощены. И нашу мысль всегда влечет к глубинам, И тот же знак ведет нас по вершинам. Нам любо знать опасность крутизны. От Солнца мы, но мы из Океана. Индийский сон. На влаге мировой, На вечном мигу лик являя свой, – С зарей, велящей просыпаться рано, Раскрылся чашей лотос голубой. И бог в цветке. А жизнь цветка медвяна.

Сон девушки

Она заснула под слова напева. В нем слово «Мой», волнение струя, Втекало в слово нежное «Твоя». И в жутко-сладком сне застыла дева. Ей снилось. Нежно у нес из чрева Росла травинка. Брызгал плеск ручья. Красивая нестрашная змея Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо. Ушли густые ветви в небеса. В них золотились яблоки и птицы, Качались громы, молнии, зарницы. И вырос лес. И выросли леса. И кто-то перстень с блеском огневицы Надел на палец избранной царицы.

Ребенок

Ребенок, пальчик приложив к губам, Мне подарил волшебную картинку. Он тонкую изобразил былинку, Которая восходит к небесам. Горело солнце желтым шаром там. Былинка, истончившись в паутинку, Раскрыла алый цветик, котловинку, Тянувшуюся к солнечным огням. Цветок, всем лепестковым устремленьем, Был жадно к лику солнца наклонен. Но не с любовью, а с мятежным рденьем. Хочу тебя превосходить гореньем. И солнце, чтоб рубин был побежден, Спустилось книзу с заревым смиреньем.

Печати

Смотреть печати давних прохождений, Расчислить спектр, пронзивший хрустали, Читать страницы прошлого Земли, Следы зверей, листы иных растений, Почуять сонмы диких привидений, Прозреть объем существ, как корабли, Как грузные утесы, что могли Сходиться для любленья и борений. В застывшей янтарем цветной смоле Увидеть четко маленькую мушку, Вот как она гнала свою подружку, Чтобы ее обнять в любовной мгле. И чувствовать, что так же ты лишь строчка В Поэме Мира. Всклик, вопрос и точка.

В те дни

В те дни, когда весь мир был Океан Среди морских неисчислимых лилий, На празднике первичных изобилий Бродил горячий творческий туман. Еще не возникало разных стран. Поденки-исполины, взмахом крылий, Носились в полумраке без усилий, И каждый хвощ был дикий великан. Да папоротник в мертвенном болоте, Что пресекало море кое-где, Многосаженный, тень ронял к воде. И тишь существ, беззвучных даже в лете, Передалась красивейшей звезде, Спустившей зерна жизни в позолоте.

На огненном пиру

Когда я думаю, что предки у коня, В бесчисленных веках, чьи густы вереницы, Являли странный лик с размерами лисицы, Во мне дрожит восторг, пронзающий меня. На огненном пиру творящего Огня Я червь, я хитрый змей, я быстрокрылость птицы, Ум человека я, чья мысль быстрей зарницы, Сознание миров живет во мне, звеня. Природа отошла от своего апреля, Но наслоеньями записаны слова, Меняется размер, но песня в нем жива. И Божья новая еще нас ждет неделя. Не так уж далеки пред ликом Божества Акульи плавники и пальцы Рафаэля.

Два достижения

Два раза человек был в мудром лике змея: Когда он приручил к своим делам огонь, Когда им укрощен был дико ржущий конь, – И покорить коня гораздо мудренее. Огонь постигнутый горит, грозя и рдея, Но подчиняется, лишь в плоть его не тронь. А сделать, чтобы зверь был бег твоих погонь Стократно трудная и хитрая затея. В сказанье о Брингильде мы видим, кто сильней. Оплотом сна ее служил не дуб, не камень, А зачарованный непогасавший пламень. Но проскакал Сигурд сквозь изгородь огней. Был победителем, сказаньем званый Грани, Ведомый духом конь в сверканье состязаний.

В жерле

Всей роскошью измен не вовсе смыт Лик прошлого с уступами крутыми. И я люблю прозреть, как в неком дыме, В жерле столетий бывший ярким быт. Прильнул к земле застывший следопыт. Он знает, что лощинами лесными Пройдет табун. Кобылы, а за ними Строй жеребцов. Чу! Дальний гул копыт. Но нет. Но нет. Идут иные ноги. Звук конских ног стройней. Он не таков. Товарищи, скорее на быков. Они идут, размерны, крутороги. Аркан со мной. Лук со стрелой готов. Еще крутится пыль на той дороге.

Зверолов

Когда царил тот сильный зверолов, Что миру явлен именем Немврода, Чуть зачинала сны времен природа, И раем был любой лесистый ров. Не кроликов и не перепелов Он в сети уловлял. Иного рода Ловить зверей была ему угода. Взлюбил он коготь, клык, и рог, и рев. Когда громадой в любострастном миге Шел мастодонт мохнатый, разъярен, Навстречу шел и улыбался он. На зверя сбоку вдруг бросал вериги, И записали в слове древней книги: «Сей начал быть могучим в сне времен».

Пещерник

В пещере начертал он на стене Быков, коней. И чаровали гривы. Он был охотник смелый и счастливый. Плясали тени сказок при огне. Жена, смеясь, склонялася к жене. Их было семь. Семьею говорливой, Порою дружной, а порой бранчливой, Все были только с ним в любовном сне. Сидел поддали он. И дух мечтанья Его увел в безвестную страну. Он был так бледен. И любил одну. В том крае были сказочные зданья. Он был в них царь. И вдруг в его сознанье Мечта вонзила звонкую струну.

Младший

Ватага наохотилась и ела. Хрустели кости лошадей и коз Вокруг костров. Там дальше был откос. И он сидел у самого предела. Он с краю был. Меньшой. Такое дело, Как бить зверей, в нем не будило грез. Он съел кусок добычи. Кость поднес. Там дырка. Глянул. Дунул. Кость запела. Обрадован, он повторял тот звук. Журчащий свист. Он был похож на птицу. Кругом смеялись. Но уж он цевницу Почувствовал. Движенье ловких рук. Отверстья умножали голос мук. Всклик счастья. Он зажег свою зарницу.

Посвященные

Колебля легкий в воздухе убор, Папирус молча смотрит в воды Нила. На влаге белоснежное кадило, Заводит лотос с утром разговор. Изиде, Озирису и Гатор Возносит песнь – живых сердец горнило. Дабы в столетьях Солнце сохранило Тех верных, не вступивших с богом в спор. Познавшие все тайны смертной ямы, И все пути, по коим ходит страсть, Глядят жрецы, являя ликом власть. Аллеи сфинксов. Обелиски. Храмы. И разнимая розовую пасть, Как идолы в воде – гиппопотамы.

Край Озириса

Немой покой. Гробница мастаба. На красноватом золоте Сахары. Внутри картины выявляют чары. В Египте живы самые гроба. Четырекратно ворожит Судьба. Восток и Юг – горячие пожары. Закат и Север – свет, когда мы стары, Аменти, где окончена борьба. Край Озириса, Гора и Изиды. Папирус. Лотос. Пальма. Тамариск. Храм духа, светят алым пирамиды. Могучий Ра высоко поднял диск. И как копье оконченной обиды, Как пламень камня всходит обелиск.

Два мира

Я слушал голос древних посвященных, Что пили солнце, как мы пьем вино, С луной горели тайной заодно И знали поступь духов в травах сонных. Я слышал гул колоколов всезвонных, Которым возвещать в простор дано, Что выковано новое звено Для душ, из смертных страхов изведенных. Мне ближе те, которые древней. И больше правды в лицах загорелых, Безбрежное замкнуть в земных пределах Не мысливших. Они в разбеге дней Давали гроздья счастья ягод спелых. И, кончив жизнь, легко прощались с ней.

Кругозор

Я знал в веках, как рухнул мастодонт, Я строил западню объемной ямы. Узнали дротик мой гиппопотамы. Я вел в войне свирепый фронт на фронт. Поздней, китайский свой раскрывши зонт, Земле и Небу выстроил я храмы. В другой стране восславил имя Брамы. По кругу весь прошел я горизонт. От Индии, где сказочны бананы, И духов столько, сколько мушкары, Я прочь ушел, иной ища игры. И я люблю надречные туманы И в дни декабрьской трезвенной поры Разумных мыслей сны и караваны.

Призыв

Как птица ткач прилежно ткет узор, Мешок гнезда, где красота скрепленья Невольно вызывает изумленье, Вися с ветвей над зеркалом озер, – Как многогранен мухи зоркий взор, Включивший в глаз многосторонность зренья, – Как эскимос лишь хочет примиренья, И воинский не делает убор, – Так я, бродя по травяным пустыням, От островов блуждая к островам, Узнал, что правоверен каждый храм, Где дух сполна прильнул к своим святыням. О, братья мира! Гнев свой да покинем, И строить в мире место будет нам.

Относительность

Есть однодневка. Есть одноминутка. И есть односекундка меж зверей. В рядах периодических дробей Спустись к глубоководностям рассудка. Предела нет. Стих прозвучал как шутка. Он грозным стал. И преисподней всей Не вычерпаешь маленький ручей. Счет жизней – счет снежинок первопутка. Не кажется мне больше мастодонт Необъяснимо тяжким и безмерным. Вершок мой старый стал давно неверным. У каждых глаз различный горизонт. И через пропасть прыгающим серпам Провал – не срыв, а спуск до сходам мерным.

Соотношенья

Алмазны скрепы всех соотношений, Везде узор их музыки ловлю. Как волны льнут к седому кораблю. Ум ластится к течениям внушений. Медуза в Океане – пышный гений, Каких в людских свершеньях я люблю, Когда дорогу к ней от низших длю, Я вижу, как в ней много достижений. Я научился зодчеству у птиц, В те дни Земли, как ведал лишь охоты. Я за зверьми вступил в глухие гроты. Я перенял с растений лист страниц. И, напитавшись духом медуниц, За соловьем свои расчислил ноты.

Зерно

Двуликий знак, – взглянув, переверни, В ладони подержав, – зерно ржаное. Две ипостаси. Тайные здесь двое. Несчетное в себе таят они. Чуть зримый рот, пьянящий искони. Начало ласк. Горнило вековое. Другой же облик – жезл, что в тайном зное Пронзит века, и донесет огни. А вместе – лишь зерно. И если тайный Тот поцелуй – земной не примет плен, Иссохнет сам в себе, без перемен. А вниз сойдет, к черте необычайной, Узнает смерть в любви, и тьму, и плен, И выйдет к Солнцу – нивою бескрайной.

Снопы

Снопы стоят в полях как алтари. В них красота высокого значенья. Был древле час, в умах зажглось реченье: «Не только кровь, но и зерно сбери». В колосьях отливают янтари, Богаты их зернистые скопленъя. В них теплым духом дышит умиленъе, В них золото разлившейся зари. Как долог путь от быстрых зерен сева До мига золотого торжества. Вся выгорела до косы трава. Гроза не раз грозилась жаром гнева. О, пахари, подвижники посева! В вас Божья воля колосом жива.

Кровь путает

Кровь путает, толкает и пьянит, Совета лишь в своих вскипаньях спросит. Пятнает, омывает и возносит Дела времен и выси пирамид В пыланьи розы кровь. И хмель ей свит, Хотя она не красный цвет в нем носит. И сеет, сеет. Станет, косит, косит. И лед скует. И явит снежный вид. Отшельник, что десятки лет в пустыне Замаливает грех под звон оков, И девушка, что светит по долине, И смотрит в жизнь, и смотрит в небо сине, Не равны ль вы? Аминь, скажу я, ныне, И присно, и во веки всех веков.

Брусника

Огонь, перебегающий в бруснике, Сошел с махрово-огненных светил, Малину и калину расцветил, Неполно пробежал по землянике. Отобразился в страстном счастья крике, У девушки в щеках, играньем сил, Румянец нежным заревом сгустил, Ее глаза пугливо стали дики. И, чувствуя, что в ней горит звезда, Которой любо всюду видеть алость, Она влагает искру даже в малость. Она смеется, а в глазах беда, Проходит – и пылают города, Проводит в мире огненную шалость.

Мир благовестия

Какой он благолепный, благовонный, Какой он благозвонный, светлый лес. В нем ничего из сказки похоронной, В нем только благовестие чудес. Едва в него вошел, как дух воскрес. Задумчивый, баюкающий, сонный, Зеленых преисполненный завес, Хранитель жизни многомиллионной. Я вижу зыбкий стебель лисий хвост, Я становлюсь тихонько на колени, Чтоб ближе видеть тонкий трепет млений. Кругом в цветах мне зрима россыпь звезд. Вдыхаю сладкий дух благоволений. Мне изумруд к забвенью строит мост.

Наука

Я ласково учусь зеленой тишине, Смотря, как царственны, сто лет проживши, ели. Они хранят свой цвет, приемля все метели, И жалобы в них нет, и жалоб нет во мне. Я голубой учусь у неба вышине, У ветра в камышах учился я свирели. От облаков узнал, как много снов в кудели, Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне. Я красному учусь у пламенного мака, Я золото беру у солнечных лучей, Хрустальности мечты учил меня ручей. И если мышь мелькнет, и в ней ищу я знака. Зима скует порыв и сблизит берега, И белый мне псалом споют без слов снега.

Среди дерев

Среди дерев, их лап, узлов, рогатин, Столетних елей, благовонных лип, Старинный шорох, шелест, гул и скрип, Особый лад, который благодатен. Дрожат сквозь листья брызги светлых пятен. А тут, внизу, пробился крепкий гриб. Выводит травка шаткий свой изгиб. Дух павших листьев густо ароматен. Летучей кошкой проплыла сова, И, севши, смотрит круглыми глазами, Не видя. Дождь прошел. И лишь слезами Алмазными чуть-чуть горит трава. Войдем в великий праздник Вещества, Здесь каждый атом полон голосами.

Древесная кора

В коре древесной столько же расщелин Как на пространстве всей земной коры. Вулкан, не есть ли он жерло норы, Где шмель огня, который беспределен? Безбрежен гуд таинственных молелен. Вулкан везде. Во всем огонь игры. С земли до неба, к брату от сестры, Любовный пир, который вечно хмелен. Здесь приютился маленький комок Чуть зримых мшинок. Тихое веселье. Аул среди Дарьяльекого ущелья. Жучки влезают в маленький домок. В природе не найдешь нигде безделья. Они выводят стройный городок.

Охота

Шмели – бизоны в клеверных лугах. Как бычий рев глухой, их гуд тяжелый. Медлительные ламы, ноют пчелы. Пантеры – осы, сеющие страх. Вверху, на золотистых берегах, Горячий шар струит поток веселый. Залиты светом нивы, горы, долы. Несчетных крыл везде кругом размах. Визг ласточек. Кричат ихтиозавры. Как острие, стрижей летящий свист. Гвоздики в ветре, молча, бьют в литавры. Утайный куст цветочен и тенист. И выполз зверь. Шуршит о ветку ветка. Мохнатый мамонт. Жуткая медведка.

Крот

От детских дней я полюбил крота За то, что ходит в бархатной он шубке, И белизной его сияют зубки, И жизнь его среди существ не та. Подземное, ночное, темнота. Меж тем как в солнце жадные голубки Глупеют от пригоршни желтой крупки, Он все одна, и там он, где мечта. Внизу, вглуби, где верно есть аллеи, И духов черных башни и дворы, Где странные полночные пиры, Где земляные черви, точно змеи, С приказом жить лишь там, а если тут Покажутся, немедленно умрут.

Содружество

В саду стоит работавшая лейка, Все политы цветы. Им лучше так. Жасмин земной звезды являет знак. Зеленого вьюнка крутится змейка. Цветов и трав царица-чародейка Лелеет роза в чаше теплый мрак. С ней спорит в алом распаленный мак. В лугах пастух. Стадам поет жалейка. Там дальше лес. А перед ним река, Широкая, хрустальная, немая. Два берега, в русле ее сжимая, Воде дают переплеснуть слегка. И нежный цвет зеленого жука Горит, с травы игру перенимая.

Змей

Уходит длинной лентою река, Среди лугов, холмов, лесов синея, Служа немым изображеньем Змея, Что спит и спит и будет спать века. Лишь дышут зыбью сильные бока, Там чешуя, волнообразно млея, Мгновения подъятия лелея, Горит и манит взор издалека. Покошены кусты душистой кашки, Вольнее ходит ветер по траве. Толкачики на службе, как монашки. Чирикают кузнечики в овражке. Но Змей заснул. Лишь сны его, в плотве, Сверкают вкось по влажной синеве.

Ласточка

О чем, летая, ласточка щебечет? Слепляя грязь в уютнейший домок, Выводит в нем малюток в краткий срок, Сама – мала, но и смела, как кречет. При встрече с ней вороне выпал нечет. Касатка мчит. Та – карк! – и наутек. И вновь поет, прядет, струит намек, Летит, журчит, и грезит, и лепечет. Я знаю: ей уютно в мире тут. Те звери-бледнолики, не из малых, Что под ее окном селятся в залах, – К ней благосклонны, гибель ей не ткут. А в воздухе, в лазоревых провалах, Стадами мошки прямо в рот текут.

Жужжанье мух

Жужжанье мух. О светлое стекло Упрямое их тонкое биенье. И странная прозрачность разделенья. Все это вместе мысль мою влекло, – В те дни, когда в полуверсте село Являлось чем-то в дымке отдаленья, Где буду вновь я только в воскресенье, Когда звучат колокола светло. С тех пор уж скоро минет полстолетья. Но мне дано быть долго молодым. Я в пламени. Меня не тронет дым. Еще желаю целый мир пропеть я. И не с людьми я в это лихолетье. Я звезд, и птиц, и мошек – побратим.

Договор

Я в договор вступил с семьей звериной От детских дней. Строй чувств у нас один, Любовь к любви. Искусство паутин. Я был бы равным в стае лебединой. Часами я перед болотной тиной Сидел, как неизвестный властелин, Что смотр устроил всех своих дружин, И как художник пред своей картиной. Мне не безвестен черный плавунец. Я не однажды говорил с тритоном. Осоки лезвиились по затонам. И целым роем золотых сердец И алых по зеленым рдели склонам Цветы, шепча, что Солнце – их отец.

Свеча

Я мыслью прохожу по всем мирам, Моя свеча пред каждою иконой. Но, если лес кругом шумит зеленый, Я чувствую, что это лучший храм. Я прохожу неспешно по горам, В них каждый камень – истукан точеный. Не райской птицей, а простой вороной Я иногда ведом к высоким снам. Звук карканья неловкой серой птицы Неопытен в разряде звуковом, Но даже в нем есть песня и псалом. Чернильной краской вброшен я в страницы Блестящие. И чую гулкий гром, Когда чуть вьется дымка от криницы.

У стебелька

Я задремал, смотря на стебелек, В косых лучах пылающего шара. И вот лицо, которое не старо, Но древне, увлекло меня в поток. Я был красив, уклончив и высок. Легко скользил по крутоёму яра. Станица где-то в пламенях пожара Горела и сгорела в краткий срок. Я проходил в серебряных туманах. Я по широкой уплывал реке. Две белые звезды невдалеке Меня вели в спокойно-звездных странах. А ночь вовне зажгла для снов медвяных Две капельки росы на стебельке.

Светлая ночь

Весь слитный сад не шелохнет листом, Безгласны лунно-сонные аллеи. В лазурном небе облачные змеи, И дышит тайна всюду под кустом. Вот тут построил еж свой малый дом. Вон там в дупле пчелиные затеи. Здесь в маргаритке побывали феи. Кузнечик в ночь кричит: «А что потом?» Потом – за край, весь мир пройдя по краю, Как в воздух без борьбы уходит звук, Как с крайнего листка скользит паук. Вот паутинку здесь я закрепляю. В моей душе ни страха нет, ни мук, Хотя в уме великое: «Не знаю».

Вселенский стих

Мы каждый час не на Земле земной, А каждый миг мы на Земле небесной. Мы цельности не чувствуем чудесной, Не видим Моря, будучи волной. Я руку протянул во мгле ночной, И ощутил не стены кельи тесной, А некий мир, огромный, бестелесный. Горит мой разум в уровень с Луной. Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье, Склонив лицо, молюсь душой Земле. Весь Звездный мир – со мной как в хрустале. Миры поют, я голос в этом пенье. Пловец я, но на звездном корабле. Из радуг льется звон стихотворенья.

Мудрость весны

Я долго думал, пытку унимая, Что смысла нет в мучительстве скорбей. Но благо знать, что в боли есть ручей, И можно жить, его струе внимая. Леса не сразу знают счастье мая. Шесть лун им льют мертвящий ток лучей. И вот он, май. Светись же горячей, С дерев уменье быть перенимая. Они внимали вою жестких бурь, Учась у вьюг напевам колыбельным, Умей молчать как-будто в сне смертельном. Но в час весны ты больше взор не хмурь. Чтоб ведать май с его восторгом цельным, Должна в себе вместить сто зим лазурь.

Лес

Могучий лес, то стройный, то косматый, К единству свел все разности дерев. Здесь некий Демон Древа сеял сев, И камни разбросал своей лопатой. Он ворожит над чащей вороватой, В оврагах выявляет темный зев, Взрывает гул и, сразу присмирев, С земли повеет сладостною мятой. Кукушкой о любви про куковав, Костры рассыпал красной земляники. Зайчат молиться учит в малом крике. Дал белке быстрый, птицам певчий нрав. Велел грибам быть в радованьи рдяном. Да будет всяк в лесу Великим Паном.

Завет

Высокий красный лес, сквозные боры, Измятый ветром, дикий бурелом, Медянка, тусклым свитая узлом, Лесных вершин глухие разговоры, – Луга, холмы, раздробленные горы, Камней огромных косвенный излом, Тиски стремнин, где бури копят гром, Плетя ему пушистые уборы, – Вот мир, достойный помысла и струн. Вели мечтам, чтоб в беге были рьяны, Как ржущий убегающий табун, Как враний голос чернокнижных рун, Как пчелы, что от красных маков пьяны, – Чтоб знать, что ты воистину был юн.

Творчество

О творчестве тоскуя с детских дней, Дитя, лепил я облики из глины, И в пальцах ощущал восторг единый, Быть может, поцелуя он нежней. В дрожаньи струн, в мельканиях теней, В сверканиях летящей паутины, Внезапно открывзлись мне картины, Вдруг песнь поет, я звук горящий в ней. Упорный полюс, там где все – теченье, Миг Божества в сознании людском, В разбег весны упавший снежный ком, – Свяжу снопом несчетныя сравненья, Но не схвачу я молнийный излом, Не очерчу словами вдохновенье.

Голубой сон

От незабудок шел чуть слышный звон. Цветочный гул лелея над крутыми Холмами, васильки, как в синем дыме, В далекий уходили небосклон. Качался в легком ветре ломкий лен. Вьюнок лазурил змейками витыми Стволы дерев с цветами молодыми. И каждый ствол был светом обрамлен. И свет был синь. Кипела в перебое Волна с волной. Лазурь текла в лазурь. Павлины спали в царственном покое. Весь мир в пространство перешел морское. И в этом сне, не знавшем больше бурь, По небу плыло Солнце голубое.

Липовый цвет

Успокоителен медвяный аромат Нешелестящих лип, согретых за день в зное. Зеленомудрое молчанье вековое, Изваяннасть и сон в объеме их громад. Как-будто на сто лет уснул душистый сад, Приявши власть любви, хранит ее в покое. И зеркало пруда, как зеркало морское, Где Млечного Пути безгласный водоспад. Крестообразная дремотствует аллея. Под узловатою, таящей рябь корой Проходят жилы нор, чуть зримых жизнь лелея. Под выступом дупла не логовище змея, В шуршаньи бредовом пчелиный дикий рой. Меж днем и днем в ночи хмельная снов затея.

Мудрость

Замедля мыслью зрящею в зверином, Любовно возвращаясь к тем рядам, Которым имена пропел Адам, Блуждая с Евой до лесным долинам, – Ваяя дух свой так, чтоб он к картинам Земли и Неба шел, как входят в храм, Ни за какое счастье не отдам Я мудрость змия с сердцем голубиным. В извиве, ртом касаясь до хвоста, Объемлет он весь круг миротворенья. В нем океан. В нем голубое мленье. И в двух былинках знаменье креста, Я знаю, миром водит Красота, Чтоб в бездне звезд не умолкало пенье.

Здание

Из донесенной пламенным жерлом, В разлитии остывшей плотной лавы Основа дома. Стены – из дубравы. На срубах – мох невянущим узлом. Послушать любят, как играет гром, Из ясеня и клена архитравы. Конек ветрам вещает: «все вы правы». Лазурь за каждым сторожит углом. Уходит в высь игла из чистой стали. На стали – пурпур. Знамя – Красота. Резвятся в небе тучки. Та и та. А небо – цвет изысканной эмали. И гром велит, чтоб каждая мечта, Идя к другой, была как звук в хорале.

Сокровенность

Мой путь среди утесов крутоемен. Но я нашел в объеме диких скал, Чего, любя красивое, искал. И мне не жаль, что в мире я бездомен. Привольно духу в срывах тех хоромин, Что Гений Гор, когда он низвергал На глыбу глыбу, для себя слагал. Я царствую среди каменоломен. В моих ночах цветет стоцвет, алмаз. Из аметистов млеющие стены. Опал мерцает, ворожа измены. Для перстня камень есть кошачий глаз. Все камни к свету вырвутся в свой час, Как Красота – из океанской пены.

Перстень

Из золота чистейшего оправа. Линейность совершеннейшая, круг. Чуть шевельнешь, и заиграет вдруг В гнезде всех красок – огненная слава. Лучи бегут налево и направо. Горит. Пожар утонченный вокруг. В нем только радость, если ты мне друг. А если недруг, сила в нем удава. В захваткой лапке цепкого гнезда Три камня. Изумрудный, алый, синий. Раздельно-триединая звезда. Качнешь вот так, увидишь города. Они твои. Качнешь вот так, пустыней Безжизненной ты скован навсегда.

Аквамарин

Аквамарин, струясь по ожерелью, Втекает в переливную волну, Которая поет про глубину, Зеленовато-светлою свирелью. Цвета в цветы с лукавой входят целью, Расширить власть, увлечь к любви и сну, Звено с звеном вести в века весну, Цвета влекут нас к хмелю и похмелью. Цветы земле. Цвета и в глубь земли Уходят, напевая завлеченье. Аквамарин – глубинное теченье. В земле рыдали страстью хрустали. Влюбились в лист. Их мысли в них зажгли Зеленовато-зыбкое свеченье.

Лучший стих