Вильсон Мякинная голова

Встрѣчный рыболовъ исполнилъ желаніе старика. Выслушавъ его, судья съ минутку помолчалъ, обсуждая въ умѣ своемъ позорную картину непроизвольно учиненнаго Томомъ полета черезъ рампу. Затѣмъ онъ проговорилъ какъ бы разсуждая съ самимъ собою:

— Гм… Признаться я этого не понимаю. Я тогда спалъ и онъ меня не разбудилъ. Должно быть, онъ рѣшилъ, что сможетъ уладить дѣло и безъ моей помощи.

При этой мысли лицо его просіяло отъ гордости и удовольствія, такъ что онъ добавилъ совершенно уже веселымъ тономъ:

— Это мнѣ нравится… Сейчасъ видно настоящую старинную виргинскую кровь! Такъ вѣдь, Пемброкъ?

На лицѣ Говарда показалась непреклонная, словно желѣзная улыбка и онъ одобрительно кивнулъ головою. Встрѣчный рыболовъ счелъ умѣстнымъ добавить:

— Томъ побилъ за то близнеца на судѣ.

Судья съ изумленіемъ взглянулъ на говорившаго и спросилъ:

— На судѣ? По какому же случаю былъ судъ?

— Томъ жаловался вѣдь судьѣ Робинзону на итальянскаго графа, котораго обвинялъ въ нанесеніи побоевъ и оскорбленій дѣйствіемъ.

Старикъ внезапно вздрогнулъ и съежился, словно человѣкъ, которому нанесенъ смертельный ударъ. Нагнувшись впередъ онъ собирался уже упасть въ обморокъ, но Говардъ подскочилъ къ нему, подхватилъ его на руки, уложилъ въ лодку на спину, спрыснулъ ему лицо водой и сказалъ до нельзя изумленному встрѣчному рыболову:

— Убирайтесь-ка отсюда по добру по здорову! Надо, чтобы онъ, очнувшись, не засталъ васъ уже здѣсь! Вы сами видите, надѣюсь, какое впечатлѣніе произвели на него ваше необдуманныя слова. Вамъ слѣдовало быть поосторожнѣе, а не выкладывать прямо передъ старикомъ такую нелѣпую и позорную для его имени сплетню.

— Я и самъ теперь очень сожалѣю о томъ, что позволилъ себѣ заговорить съ нимъ, г-нъ Говардъ. Еслибъ я думалъ, что это такъ сильно на него подѣйствуетъ, то, разумѣется, лучше бы промолчалъ. Смѣю увѣрить однако, что тутъ нѣтъ никакой сплетни. Все, что я ему разсказалъ чистая правда отъ слова до слова.

Съ этими словами рыболовъ энергически погналъ свой челнъ вверхъ по теченію. Минутку спустя, старикъ судья очнулся отъ обморока и, жалобно глядя на своего пріятеля, съ любящимъ состраданіемъ нагнувшагося къ нему проговорилъ слабымъ еще голосомъ:

— Скажите мнѣ, Пемброкъ, что онъ совралъ и что все это ложь и чепуха.

Нельзя было упрекнуть ни въ малѣйшей слабости могучій басъ, отвѣтившій ему:

— Вы, старый дружище, такъ же хорошо, какъ и я самъ, знаете, что это наглая ложь. Предки его принадлежали вѣдь къ лучшимъ старо-виргинскимъ семьямъ.

— Да благословитъ васъ Богъ за это слова! — воскликнулъ престарѣлый джентльмэнъ съ выраженіемъ самой пламенной благодарности. — Ахъ, Пемброкъ, какимъ тяжкимъ ударомъ было бы для меня это!

Видя своего пріятеля до такой степени разстроеннымъ, Говардъ не рѣшился его покинуть. Онъ не только проводилъ судью до дому, но и зашелъ туда вмѣстѣ съ нимъ. Къ тому времени уже стемнѣло, такъ что давно слѣдовало бы садиться за ужинъ, но судьѣ было теперь не до ужина. Ему хотѣлось слышать какъ будетъ опровергнута сплетня самимъ Томомъ и притомъ опровергнута въ присутствіи Говарда. Онъ тотчасъ послалъ за племянникомъ, который немедленно къ нему и явился. Томъ казался сильно помятымъ, немножко прихрамывалъ и вообще имѣлъ видъ не особенно авантажный. Дядя усадилъ его въ кресло и сказалъ:

— Мы кое-что слышали, голубчикъ, про твое приключеніе, которое, ради краснаго словца, разсказчикъ сдобрилъ еще великолѣпѣнйшей ложью. Я убѣжденъ, что ты сразу же развѣешь ее, мельчайшую пыль. Какія мѣры приняты тобой и въ какомъ положеніи стоитъ теперь дѣло?

— Оно не стоитъ теперь ни въ какомъ положеніи, такъ какъ благополучно уже улажено! — отвѣчалъ Томъ съ наивностью новорожденнаго ребенка. — Я вызвалъ негодяя Луиджи въ судъ и добился обвинительнаго приговора. Мякинная Голова защищалъ Луиджи. Это было первое дѣло, которое Вильсонъ велъ въ судѣ, и онъ всетаки его проворонилъ. Судья приговорилъ негоднаго итальянца къ штрафу въ пять долларовъ за буйство и оскорбленіе дѣйствіемъ.

При первыхъ же словахъ Тома, Говардъ и судья, не давая себѣ отчета, почему именно они это дѣлаютъ, вскочили а затѣмъ принялись съ какимъ-то недоумѣніемъ поглядывать другъ на друга. Говардъ постоялъ съ минутку и, печально опустился опять на стулъ не промолвивъ ни слова. Гнѣвъ и негодованіе у судьи разгорались все съ большею силой и, наконецъ, выразились цѣлымъ потокомъ брани и укоризнъ:

— Ахъ ты, поганый щенокъ! Ахъ ты несчастная тварь! — Неужели родной мой племянникъ могъ оказаться такимъ подлецомъ и мерзавцемъ, что обратился къ суду съ жалобой на то, что его поколотили? — Отвѣчай же мнѣ, чортъ возьми!

Томъ понурилъ голову и отвѣтилъ лишь краснорѣчивымъ молчаніемъ. Дядя глядѣлъ на него вытаращивъ глаза, съ выраженіемъ, въ которомъ изумленіе, стыдъ и недовѣріе сливались въ одно, до чрезвычайности грустное, цѣлое. Помолчавъ еще немного, онъ спросилъ:

— Который же это былъ изъ близнецовъ?

— Графъ Луиджи.

— Вызывалъ ты его на дуэдь?

— Н…нѣтъ! — неувѣренно отвѣтилъ Томъ, страшно поблѣднѣвъ.

— Ты пошлешь ему вызовъ сегодня же вечеромъ. Говардъ будетъ твоимъ секундантомъ.

Тому чуть не сдѣлалось дурно и онъ былъ не въ силахъ скрывать охватившее его чувства страха. Бѣдняга молча вертѣлъ въ рукахъ свою шляпу, а дядя глядѣлъ на него все грознѣе, по мѣрѣ того, какъ одна мучительная секунда уходила за другой. Подъ конецъ Томъ проговорилъ прерывающимся жалобнымъ голосомъ:

— Пожалуйста, дядюшка, не требуйте этого отъ меня! Онъ такой дьяволъ, которому ровнехонько ничего не стоитъ убить человѣка… Я никогда бы не рѣшился… Я… его боюсь!

Ротъ старика трижды открывался и опять закрывался, прежде чѣмъ ему удалось издать какой-либо звукъ. Затѣмъ, однако, слова вырвались изъ, него бурнымъ потокомъ.

— Въ семьѣ моей значитъ оказывается трусъ! — Дрисколль и трусъ! — Что же такое я сдѣлалъ, чтобъ заслужить такое безчестіе?

Старикъ подошелъ шатаясь, къ письменному столу, стоявшему въ углу, причемъ повторялъ отъ времени до времени раздирающимъ душу голосомъ: «Чѣмъ-же, чѣмъ заслужилъ я это»? Онъ вынулъ изъ ящика исиисанный листъ гербовой бумаги, медленно разорвалъ его на клочки и принялся какъ-то машинально разбрасывать ихъ по комнатѣ, по которой ходилъ взадъ и впередъ, все еще продолжая сѣтовать и жаловаться, а подъ конецъ сказалъ Тому:

— Вотъ я опять изорвалъ мое завѣщаніе. Ты, подлый сынъ благороднаго отца, вторично заставилъ меня лишить тебя наслѣдства. Прочь съ моихъ глазъ! Уходи скорѣе, пока я еще не плюнулъ тебѣ въ лицо!

Молодой человѣкъ, не мѣшкая, удалился. Тогда судья, обращаясь къ Говарду, спросилъ:

— Вы, старый дружище, надѣюсь, согласны быть моимъ секундантомъ?

— Разумѣется.

— Вотъ вамъ перо и бумага: напишите ему отъ моего имени вызовъ и передайте его немедленно же.

— Черезъ четверть часа онъ будетъ переданъ графу въ собственныя руки! — торжественно объявилъ Говардъ.

На сердцѣ у Тома было очень тяжело. Утративъ наслѣдство и всякое уваженіе къ себѣ самому, онъ одновременно съ этимъ лишился также и аппетита. Молодой человѣкъ ушелъ не поужинавши изъ дому своего дяди съ задняго хода и машинально направился по темному переулку къ Заколдованному дому. Погрузившись въ грустныя думы, онъ спрашивалъ себя, въ состояніи ли будетъ даже самое примѣрнымъ и благоразумнымъ поведеніемъ въ будущемъ вернуть себѣ расположеніе дяди настолько, чтобы старикъ согласился возобновить великодушное завѣщаніе, которое только-что уничтожилъ теперь въ порывѣ негодованія. По долгомъ размышленіи, Томъ рѣшилъ, что это можетъ случиться съ теченіемъ врамени. Однажды вѣдь удалось же ему добиться помилованія, а то что удалось однажды, можетъ удасться вѣдь и другой разъ. Во всякомъ случаѣ, онъ постарается войти опять въ милость у дяди. Онъ употребитъ всю свою энергію на разрѣшеніе этой задачи и непремѣнно достигнетъ цѣли, если бы даже пришлось пожертвовать для этого завѣтными своими привычками къ легкомыслію и безшабашной разнузданности. Томъ разсуждалъ:

«Выручкой за то, что мнѣ удалось раздобыть у болвановъ, отправившихся на поклонъ къ проклятымъ проходимцамъ, я прежде всего уплачу свои карточные долги, а тогда забастую и не стану больше дотрогиваться до картъ. Увлеченіе азартными играми оказывается въ моемъ положеніи худшимъ изъ всѣхъ пороковъ, такъ какъ, изъ-за нетерпѣливости кредиторовъ, меня, въ случаѣ проигрыша, сейчасъ же могутъ уличить. Судья счелъ слишкомъ убыточной для себя уплату проигранныхъ мною двухъ сотъ долларовъ. Развѣ можно было признать такую пустячную затрату разорительной? Вотъ теперь онъ, разорвавъ свое завѣщаніе, дѣйствительно нанесетъ мнѣ серьезный убытокъ въ томъ случаѣ, если вздумаетъ умереть раньше, чѣмъ напишетъ новое завѣщаніе въ мою пользу. Понятно, что онъ объ этомъ даже и не подумалъ. Многіе поди имѣютъ привычку односторонне глядѣть на дѣло и видѣть только то, что согласуется съ ихъ собственными воззрѣніями. Впрочемъ еслибъ старикъ узналъ сколько долговъ успѣлъ я на себя накатать, онъ даже и безъ этой дуэли швырнулъ бы завѣщаніе въ печку. Триста долларовъ, шутка сказать! Счастье еще, что ему не доведется услышать объ этомъ долгѣ. Стоитъ только уплатить эти триста долларовъ и дѣло будетъ въ шляпѣ, такъ какъ я послѣ того ни за что въ свѣтѣ не дотронусь до картъ. Клянусь, что я не возьму ихъ въ руки, по крайней мѣрѣ, пока судья будетъ въ живыхъ! Знаю, что теперь мнѣ въ послѣдній уже разъ представляется случай вернуть себѣ его благоволеніе. Теперь мнѣ еще это удастся, но если я потомъ когда-нибудь позволю себѣ вздумаю хоть въ чемъ-либо проштрафиться, тогда уже пиши пропало.

ГЛАВА XIII

«Размышляя о томъ, сколько знакомыхъ людей, крайне непріятныхъ въ обращеніи, переселились въ лучшій міръ, невольно чувствуешь расположеніе вести себя такъ, чтобъ не пришлось встрѣчаться съ ними въ будущей жизни».

Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.

«Октябрь — это одинъ изъ самыгь опасныхъ мѣсяцевъ для спекуляцій съ процентными бумагами. Другими, столь же опасными мѣсяцами, слѣдуетъ признать: іюль, январь, сентябрь, апрѣль, ноябрь, май, мартъ, іюнь, декабрь, августъ и февраль.

Изъ того же календаря.

Грустно разсуждая съ самимъ собою, Томъ прошелъ глухимъ переулкомъ на задворкахъ мимо дома Мякинной Головы, а затѣмъ, мимо заборовъ, окаймлявшихъ пустопорожніе участки по обѣ стороны переулка, пока не добрался до заколдованнаго дома, обогнувъ который вышелъ на улицу. Онъ все еще пребывалъ въ самомъ злополучномъ настроеніи духа и, тяжко вздыхая, пустился въ обратный путь. Молодой человѣкъ испытывалъ величайшую потребность въ сочувствіи и думалъ, что теперь было бы очень пріятно зайти къ Ровенѣ. Въ ея обществѣ онъ, разумѣется бы, развеселился. — Ровена! — Мысль о ней заставила его сердце забиться сильнѣе, но тотчасъ же затѣмъ оно успокоилось, вспомнивъ, что тамъ пришлось бы встрѣтиться съ ненавистными близнецами.

Томъ подходилъ теперь къ дому Вильсона, съ обитаемой его стороны и замѣтилъ, что окна кабинета освѣщены. «Зайти развѣ туда?» подумалъ онъ. Другіе давали иной разъ чувствовать Тому, что онъ былъ для нихъ нежеланнымъ гостемъ, но Вильсонъ всегда держалъ себя съ нимъ очень вѣжливо и добросердечно, а добросердечная вѣжливость если и не можетъ считаться равносильной искреннему радушію, то во всякомъ случаѣ не позволитъ себѣ оскорблять чувство хотя бы даже нежеланнаго посѣтителя. Услышавъ у себя на крыльцѣ шаги и легкое покашливанье, Вильсонъ сказалъ себѣ самому:

— Это навѣрное слабохарактерный молодой кутила и шелопай Томъ. Бѣдняга наврядъ ли встрѣтитъ сегодня гдѣ-либо дружескій пріемъ послѣ такой безтактности, какою являлась съ его стороны подача жалобы въ судъ на оскорбленіе, нанесенное ему дѣйствіемъ.

Раздался смиренный стукъ въ дверь, въ отвѣтъ на который послѣдовалъ отвѣтъ: «Войдите»!

Войдя въ кабинетъ, Томъ не сказавъ ни слова и тяжело опустился въ кресло. Вильсонъ доброжелательно замѣтилъ своему гостю:

— У васъ, любезнѣйшій, слишкомъ уже печальный видъ. Зачѣмъ принимать все это такъ близко къ сердцу? Постарайтесь забыть, что васъ угостили пинкомъ.

— Дѣло совсѣмъ не въ пинкѣ, Мякинная Голова! — съ отчаяніемъ возразилъ ему Томъ. — Тутъ вышла штука въ тысячу или, что я говорю въ тысячу, — въ милліонъ разъ хуже пинка.

— Не понимаю, Томъ, что вы хотите сказать. Неужели Ровена…

— Меня отвергла? Нѣтъ, но старикъ вышвырнулъ меня за бортъ.

«Эге! — подумалъ про себя Вильсонъ, вспомнивъ о таинственной дѣвушкѣ, которую видѣлъ въ спальнѣ Тома. — Безъ сомнѣнія, Дрисколли что-нибудь про нее разузнали». Затѣмъ онъ добавилъ вслухъ, серьезнымъ, назидательнымъ тономъ:

— Замѣтьте себѣ, Томъ, что нѣкоторые виды легкомыслія и безпутства…

— Не трудитесь проповѣдывать въ пустынѣ! Здѣсь дѣло идетъ не о легкомысліи и безпутствѣ. Старику хотѣлось, чтобъ я вызвалъ этого проклятаго итальянскаго дикаря на дуэль, а я не соглаласился исполнить его желаніе.

— Разумѣется, онъ самъ такъ бы и поступилъ! — сказалъ Вильсонъ, словно разсуждая съ самимъ собою. — Меня удивило больше всего какимъ образомъ старикъ не позаботился объ этомъ еще вчера вечеромъ, и почему именно дозволилъ онъ вамъ вести дѣло судебнымъ порядкомъ передъ дуэлью, или же послѣ таковой? Жаловаться въ судъ было съ вашей стороны совершенно неумѣстно. Подобная жалоба являлась къ тому же не въ его характерѣ. Я до сихъ поръ не могу понять, какъ это могло случиться?

— Очень просто. Онъ ровнехонько ничего не зналъ о нанесенной мнѣ обидѣ, такъ какъ спалъ въ то время, когда я вернулся домой.

— И неужели, Томъ, вы его не разбудили? Томъ находилъ во всемъ этомъ очень мало для себя утѣшительнаго. Съ минутку помолчавъ, онъ не безъ нѣкотораго смущенія сознался:

— Я, видите, предпочелъ ничего ему не говорить. Старикъ собирался выѣхать еще до разсвѣта на рыбную ловлю съ Пемброкомъ Говардомъ, а я надѣялся, что близнецовъ засадятъ въ кутузку, если я подамъ на нихъ жалобу въ судъ. Мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ за такое грубое оскорбленіе дѣйствіемъ, какое они нанесли мнѣ, они отдѣлались пустячнымъ денежнымъ штрафомъ. Если бы ихъ упрятали въ тюрьму хоть на короткое время, они оказались бы опозоренными. Дядюшка не только не пожелалъ бы тогда дуэли съ этими молодцами, но даже ни подъ какимъ видомъ не дозволилъ бы мнѣ таковой.

— Знаете ли, Томъ, что мнѣ становится за васъ совѣстно! Не понимаю, какъ могли вы поступить подобнымъ образомъ съ такимъ прекраснымъ человѣкомъ, какъ престарѣлый вашъ дядя? Я отношусь къ нему честнѣе, чѣмъ вы, такъ какъ если бы мнѣ было извѣстно то, что вы изволили теперь сообщить, то я не допустилъ бы дѣло до судебнаго разбирательства, а предварительно объяснился бы съ вашимъ дядей, чтобъ предоставить ему случай покончить эту ссору какъ подобаетъ джентльмэнамъ.

— Неужели вы поступили бы такимъ образомъ! — воскликнулъ съ живѣйшимъ изумленіемъ Томъ. — Между тѣмъ, вѣдь это былъ вашъ первый процессъ? Вы, понимаете безъ сомнѣнія, что дядя ни подъ какимъ видомъ не допустилъ бы его до судебнаго разбирательства и что вамъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, никогда въ жизни не встрѣтился бы второй подобный же случай. Вамъ пришлось бы тогда сойти въ могилу бѣднякомъ, безъ опредѣленныхъ средствъ къ существованію, такъ какъ вы теперь стали сразу общепризнаннымъ и популярнымъ адвокатомъ. Неужели, несмотря на все это, вы поступили бы такъ, какъ говорите?

— Разумѣется, такъ бы и поступилъ!

Поглядѣвъ на него съ минутку, Томъ покачалъ головой и сказалъ:

— Я вамъ вѣрю! Честное слово, вѣрю. Не знаю, почему именно, но вы кажетесь мнѣ способнымъ на это. Вильсонъ Мякинная Голова, я считаю васъ величайшимъ дурнемъ въ свѣтѣ!

— Благодарю васъ за это.

— Не стоитъ благодарности!

— Итакъ, онъ требовалъ, чтобы вы вызвали на дуэль итальянца, а вы отъ этого отказались? Мнѣ стыдно за васъ, Томъ! Неужели могла до такой степени выродиться благородная кровь вашихъ предковъ?

— Стыдъ не дымъ, глаза не ѣстъ! Я считаю всѣ ваши разсужденія чистѣйшимъ вздоромъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ старикъ разорвалъ свое завѣщаніе.

— Томъ, скажите мнѣ совершенно откровенно, не разсердили ли вы старика еще чѣмъ-нибудь, кромѣ предъявленія иска въ судѣ и отказа отъ поединка?

Вильсонъ пристально всматривался въ лицо молодого человѣка, но оно оставалось также спокойно, какъ и голосъ, который отвѣтилъ:

— Нѣтъ, никакихъ другихъ грѣховъ за мной онъ не замѣтилъ, такъ какъ, въ противномъ случаѣ, принялся бы еще вчера попрекать меня ими. Онъ былъ тогда въ самомъ подходящемъ для этого расположеніи духа. Дядя возилъ вчера по всему городу этихъ итальянскихъ обезьянъ и показывалъ имъ всѣ наши достопримѣчательности, а вернувшись домой не могъ разыскать старинныхъ дѣдовскихъ серебряныхъ своихъ часовъ, которые врутъ безсовѣстнѣйшимъ образомъ, но, несмотря на это, пользуются полнѣйшимъ и величайшимъ его уваженіемъ. Онъ не могъ хорошенько вспомнить, куда именно ихъ засунулъ дня три или четыре тому назадъ, когда въ послѣдній разъ ими любовался. Когда я пришелъ домой, онъ ужасно о нихъ безпокоился. Я позволилъ себѣ намекнуть, что его часы, вѣроятно, не затерялись, а просто-на-просто украдены. Дядюшка тогда изволилъ совсѣмъ разсердиться и обозвалъ меня дуракомъ. Такая нежность убѣдила меня, что онъ тоже подозрѣваетъ въ данномъ случаѣ кражу, но не хочетъ только сознаться въ этомъ себѣ самому, такъ какъ очень дорожитъ часами и вмѣстѣ съ тѣмъ думаетъ, что потерянную вещь можно отыскать скорѣе, чѣмъ украденную.

Вильсонъ многозначительно свистнулъ и затѣмъ добавилъ:

— Описокъ какъ я вижу удлинняется!

— Какой такой списокъ?

— Списокъ кражъ.

— Кражъ?

— Ну да, кражъ! Часы вашего дядюшки, разумѣется, не потеряны, а украдены. Городъ подвергся вторичному воровскому набѣгу, обставленному точь-въ-точь такимъ же таинственнымъ образомъ, какъ и въ прошлый разъ. Вы, разумѣется, помните тогдашнюю продѣлку воровъ?

— Быть не можетъ!

— Это, сударь мой, такъ же вѣрно, какъ то, что вы изволите жить на свѣтѣ. Неужели у васъ у самихъ ничего не пропало?

— Нѣтъ… Впрочемъ, я не могъ разыскать серебрянаго рейсфедера, который тетушка Мэри Праттъ подарила мнѣ въ день рожденія.

— Онъ непремѣнно окажется украденнымъ. Вы не замедлите въ этомъ убѣдиться.

— Извините! Обстоятельства сложились тутъ нѣсколько иначе. Заподозрѣвъ, что часы украдены и поднявъ этимъ такую бурю въ домѣ, я ушелъ къ себѣ въ комнату и принялся ее осматривать. Рейсфедеръ, который я считалъ пропавшимъ, оказался только положеннымъ не на свое мѣсто и я его нашелъ цѣлымъ и невредимымъ.

— Увѣрены ли вы въ томъ, что у васъ не пропало чего-нибудь иного?

— Во всякомъ случаѣ никакой крупной пропажи я не замѣтиль. Правда, что мнѣ не удалось разыскать простенькаго золотого колечка, цѣнностью, въ два или три доллара, но и оно, безъ сомнѣнія, найдется, когда я поищу его хорошенько.

— А я думаю, что нѣтъ. Говорятъ вамъ, что на городъ былъ произведенъ воровской набѣгъ… Войдите!

Вошелъ судья Робинзонъ въ сопровожденіи Бэкстона и городского констэбля, Джима Блэка. Они усѣлись и послѣ вступительнаго безцѣльнаго разговора о погодѣ, Вильсонъ замѣтилъ:

— Кстати, мы можемъ прибавить къ списку кражъ еще одну, а пожалуй и двѣ. У судьи Дрисколла пропали старинные серебряные часы, а у присутствующаго здѣсь его племянника кольцо.

— Дѣло не ладное и принимаетъ все худшій видъ по мѣрѣ того, какъ мы собираемъ о немъ справки! — объявилъ судья Робинзонъ. — Генксы, Добсоны, Питигрю, Ортоны, Гренджеры, Гельсы, Фоллеры, Голькомбы, однимъ словомъ всѣ кто живетъ по сосѣдству съ достопочтеннѣйшей Патси Куперъ, несомнѣнно были обокрадены. У нихъ пропали разныя мелкія драгоцѣнныя вещицы: браслеты, кольца, серебряныя ложки и т. п. предметы, которые можно безъ хлопотъ спрятать въ кармане и незамѣтно унести съ собою. Не подлежитъ сомнѣнію, что воръ воспользовался оффиціальнымъ пріемомъ у Патси Куперъ. Всѣ сосѣди были у нея въ гостяхъ, а негры ихъ толпились вокругъ ея забора, чтобы полюбоваться на торжество. Тѣмъ временемъ воръ преспокойно шарилъ въ опустѣвшихъ домахъ. Тетушка Патси чувствуетъ теперь себя совершенно несчастной. Ей жаль, что она такъ подвела своихъ сосѣдей, но въ особенности груститъ она объ убыткахъ, понесенныхъ ея иностранцами. Она такъ скорбитъ объ этихъ утратахъ, что ей положительно некогда сокрушаться о пропавшихъ у нея самой мелочахъ.

— Это, должно быть, проказы прежняго вора. Думаю, что на этотъ счетъ не существуетъ никакихъ сомнѣній? — освѣдомился Вильсонъ.

Констэбль Блэкъ не раздѣляетъ этого мнѣнія.

— Нѣтъ-съ, вы изволите теперь ошибаться! — объявилъ Блэкъ. — Прошлый разъ кража была произведена мужчиною. Намъ хоть и не удалось изловить вора, но всетаки, по оставленнымъ имъ слѣдамъ, мы могли безошибочно признать въ немъ мужчину. На этотъ же разъ кражи произведены женщиною.

Вильсонъ немедленно же подумалъ о таинственной дѣвушкѣ. Мысль о ней неотвязно его теперь преслѣдовала. Оказалось, однако, что на этотъ разъ онъ опять ошибся. Блэкъ объяснилъ:

— Это сгорбившаяся уже старуха, вся въ траурѣ, съ чернымъ вуалемъ и съ плетеной крытой корзиною въ рукѣ. Я видѣлъ, какъ она вчера сѣла на паромъ. Думаю, что она живетъ въ Иллинойсѣ, но это для меня безразлично. Гдѣ бы она не жила, я до нея непремѣнно доберусь! Она, можетъ быть, въ этомъ вполнѣ увѣрена.

— Отчего же подозрѣніе падаетъ именно на нее?

— Во первыхъ, оттого, что мы никого другого не подозрѣваемъ а во-вторыхъ, нѣкоторые изъ негровъ-извозчиковъ, проѣзжая по улицамъ, видѣли, какъ входила въ разные дома и выходила изъ нихъ. Я снялъ съ нихъ показанія и убѣдился, что всѣ эти дома какъ разъ и были ограблены.

Присутствующіе признали такого рода косвенныя улики вполнѣ достаточными, а затѣмъ водворилось молчаніе, длившееся нѣсколько мгновеній. Вильсонъ прервалъ его, наконецъ, замѣчаніемъ:

— Хорошо, по крайней мѣрѣ, то, что ей не удастся ни заложить ни продать драгоцѣнный индійскій кинжалъ графа Луиджи.

— Скажите на милость. Развѣ его тоже украли?

— Да, украли.