Том 4. Стихотворения 1930-1940

Демьян Бедный

Собрание сочинений в пяти томах

Том 4. Стихотворения 1930-1940

1930

Классовый суд*

Бывший японский министр сообщения Огава, привлеченный к ответственности за взяточничество, выпущен на свободу под залог в 1 млн. иен.

С министра-вора взятки гладки: Ему подносят шоколадки И, как гласит газетный слог, Дают свободу «под залог» Затем, чтоб после приговора Снять и залог с большого вора.    Но вот бедняк стянул пирог, И суд к нему безмерно строг. Вот судят как, любуйтесь, нате, В одном американском штате:

Техас (Америка). Безработный Томас Мак-Грю, стащивший от голода кусок пирога, приговорен к пожизненному заключению в каторжной тюрьме.

«Беднота», 21 января.

«Процветанье»*

Обследование рабочей статистики в САСШ установило, что до 20 процентов продавцов газет в 8 крупнейших городах САСШ моложе 10 лет. Есть газетчики 7,6 и даже 5 лет.

Чуть не грудных детей шатанье, Ребячий труд, самопитанье… И уверяют нас вруны, Что это значит – процветанье Сверхбуржуазнейшей страны!

Почему это случилось*

В целях борьбы с безнравственностью папа устраивает в Италии морской курорт для духовенства, католических школ и «моральных» людей.

Борьба с безнравственностью! Браво! А на кого сия гроза? Кто? Не поповская ль орава Косит налево и направо Свои блудливые глаза? Но на курортах особливо Отцы ведут себя блудливо. Так, что пришлось в конце концов Спасать курорты и купальни (Ведь это все-таки не спальни!) От блудодействия отцов.

Грехи простимые и непростимые*

В американском консульстве в Иерусалиме из 14 чиновников 13 уволено за взяточничество.

В любом поповском вертограде На складе Ворох чепухи: «Кто побывал в христовом граде, Тому простятся все грехи!» Кто не поверит этой чуши, Тот есть безбожный маловер. Американские чинуши – Греха простимого пример. Бунты рабочих, забастовки – Вот непростимый грех! А тут… Намылят жуликам головки За то, что были так неловки… И повышение дадут!

Роковая тяжба*

Столкновения в Гамбурге между полицией и безработными и ставшими на их защиту строительными рабочими продолжались 30 января до поздней ночи. В ряде мест рабочие возвели баррикады. 31 января столкновения возобновились с новой силой.

Так, безработные отряды Кой-где возводят баррикады. На языке скажу своем: У них строительный подъем! Смекает стан фашистов злобный, Что даст ему подъем подобный, И в тыл геройскому труду Шлет полицейскую орду. Но обладаем мы приметой, Уже проверенной вполне, – Исход победный тяжбы этой – На пролетарской стороне!

Диво-дивное, коллективное*

«Но, но, но, ты, разледащая! Надорвала жилы все! Эх, работа распропащая На аршинной полосе!» Растрепала баба косыньку, Разомлела от серпа. Вышла баба жать полосыньку И нажала… три снопа! Рядом пахоть – не аршинная! Трактор весело гудит. Чудо-силушка машинная Пашне, явно, не вредит. Урожаи диво-дивные! Не узнать: не та земля! Вот что значит: коллективные, Обобщенные поля!!

Красноармеец в колхозе*

Он – тракторист военной школы, И землемер он не худой: Сметает межи, частоколы Красноармеец молодой! На бранном поле воин грозный, Сейчас грозит он кулаку, Сейчас работник он колхозный, Помощник брату-бедняку!

Два билета*

(Памяти убитых на дальневосточном фронте комсомольца тов. Г. Аникина и партийца тов. И. Чеботаря.)

С какою возволнованно-нежной любовью Рабочий, крестьянин, кузнец и поэт Посмотрят на этот, окрашенный кровью, Комсомольский билет! С ним рядом – билет командира-партийца. Он знал, куда метить, наемный убийца, Оставивший пулей просверленный след: Ущерб нанося пролетарскому строю, Он сердце пронзил командиру-герою И – хранимый у сердца – партийный билет! Час грозный придет, и наш залп орудийный Прогремит не однажды злодеям в ответ За этот простреленный пулей, партийный, Покрашенный кровью комсомольский билет![1]

«Прощай, белогвардейская жизнь!»*

ГПУ во вчерашней публикации Разоблачило махинации Рабоче-снабженческих дельцов, Высокопробных подлецов Белогвардейского сплава! Честь ему и слава! Разоблачение «заготовителей». Раскрытие «организации вредителей Рабочего снабжения» Стоит выигранного сражения. Вредители проиграли войну. Они – в плену! ГПУ работает отменно! Советский страж – на должной высоте! Но вредители, скажем откровенно, Тож не плелись у событий в хвосте. Их активность значительна И поучительна! Их ловкость тож не мала: Удалось нам раскрыть не попытку, А свершенные многократно дела, Причинившие нам немало убытку, Убытку не только материального – У идейно-вредительского крыла Еще и работка была Порядка политико-социального: «Контрреволюция движется! Движется! Мы – у власти! Гоп-ля!!» Уж тянулася к власти интеллигентская жижица, Кондратьевско-громанская сопля! Просчитались, однакоже, стервы. Подвели их мясные консервы!

Переходя к моей вредительской работе, я должен указать следующие факты:

1) Зав. производственным отделом Троицкого мясокомбината Соколов в течение января, февраля и марта текущего года стал выпускать гольевые мясные консервы из требухи, губ, небного мяса и т. п., несмотря на запрещение правления Союзмяса. В бытность в Москве в феврале с. г. Соколов, рассказывая мне об этом, говорил: «Ничего, съедят товарищи и это».

Из показания завед. консервн. отделом Союзмяса, бывш. полковника Н. А. Куранова.

Привожу факты конкретного моего вредительства в консервном производстве по Троицкому комбинату:

а) Допустил употребление в январе при производстве консервов требухи.

б) Допустил производство консервов, в коих были грязь, глазное яблоко, волос, зубы и т. д.

Из показания инспект. Уральск. обл. конторы Союзмяса С. Соколова. Консервы, поистине! Да! «Пролетарская, ясно, еда!» «Гас-с-с-па-да, Попробовать, х-ха, не хотите ли?» Смеются вредители. Вредят и в ладоши от радости хлопают: «Товарищи слопают!» «Ах-ха-ха!» «Ах-ха-ха!» «Грязь!» – «Кишки!» – «Требуха!» «Дерьмо, извините, воловье!» «Все сожрут на здоровье… Виноват, на погибель свою!» «Даешь-ш-ш-шь кан-с-с-серь-вы!» – «Даю!!» И давали действительно, Ухмыляясь язвительно, Колбасную гадость – «Собачью радость», И консервы с зубами, Губами, Кишками, Глазами… «Кушайте сами!» Чудо-консервы! Советский патент! Ел их рабочий, пролетарский студент, Работницы-матери, малые дети Ели консервы проклятые эти, Дрянь и мерзость застуженную, Получившую кличку заслуженную: «Прощай, молодая жизнь!»

* * *

Пусть же нынче вредительский стан содрогнется: Кличка эта сегодня на него обернется! Беспощадным ответом на его «заготовки» Будет краткая речь пролетарской винтовки: «Прощай белогвардейская жизнь!!»

Революционная молния*

Сверкает хищный глаз. Оскалены клыки. Последний, острый взмах вредительской руки, И – нет вредителя! Его настигла кара. Его пронзила и сожгла Неотразимая стрела Молниеносного удара! Знай, враг, шагающий к вредительской меже: Наш часовой – настороже!

Развиваем ход!*

Гниль тонкоствольная испуганно трясется:    «Нет, этой скоростью немыслимо идти!»       Локомотив истории несется          По генеральному пути. Тринадцать станций, лет – каких! – остались сзади.       Разгон велик. И машинист – гроза. Гниль в страхе мечется: «Спасите!»                     «Бога ради!»          «Ах, бога ради!»          «Где тормоза?» «Ай, где-то звякнуло!»          «Ай, где-то прогремело!» Гниль бревнышки сует на рельсы очумело. «Тринадцать!» Роковой для суеверов год. …Суровый машинист уверенно и смело Пронзает взором даль и – развивает ход!

Общепролетарское дело*

Каждый день по утрам мы Читаем телеграммы, Приносящие нам вести Из страны насилия и мести, Насилия Чаи Кай-ши и империалистских гадов, Мести красноармейских китайских отрядов. Газета «Норд Чайна дейли ньюс» Пишет открыто: «Не таю-с! Таить невозможно: Положение тревожно. Растут красные войска. Несмотря на все старание, Красная опасность столь же велика, Даже больше, чем ранее!» Да, нечем газете утешаться: Красная опасность не хочет уменьшаться. Беднота заодно с красными частями. Неприятно делиться такими вестями? «Дагун-бао», газетка другая. Коммунистов ругая, Понять все же кое-что старается, До сути дела добирается:

«Недавно появилось много официальных сообщений о победах правительственных войск над коммунистами. На самом деле коммунисты не разбиты; их части просто переходят с места на место. Коммунисты на занимаемых территориях уничтожают все признаки частной собственности, что приводит к разрушению существовавшей там социальной структуры». Газета признает, что коммунистические идеи пользуются огромным успехом среди масс населения на юге и в Среднем Китае. Газета высказывает опасение, что условия жизни на севере Китая «могут стать плодотворной почвой» для усиления влияния коммунистов в массах. «Население Северного Китая, – пишет газета, – живет в нечеловеческих, ужасных условиях. Растет безработица».

Что ж эта газета набралася совести? Иль преподнесла нам какие-либо новости? Она не знала ранее, Что средь китайской бедноты сплошное                     вымирание, Что жизнь ее – роковая западня Не со вчерашнего дня, Что мы жуткие детали Чуть не в нашем детстве читали:

У китайцев есть своеобразный обычай, более распространенный, нежели думают в Европе, обычай выбрасывать новорожденных детей… Бросают… или топят… Варварский обычай, вызванный социальными условиями!

С. Гедин. В сердце Азии. СПБ. 1899. Том 2, стр. 417–418. Вот и весь разговор. Какая бездна хладнокровия В ученом европейском муже! Но разве с тех пор Социальные условия Не сделались хуже? И разве они В наши дни Чужды Европе, все ужасы эти? Матерями в Европе не убиваются дети? Разве ужасу этому Европа чужда? Разве не заставляет нужда Безработные гибнуть семейства? Сколько лжи, лицемерья, злодейства, Какие преступные фигуры Прикрывают «гуманность» буржуазной                     культуры. Разве не несколько дней лишь назад Весь фасад Вечерней берлинской газеты – Каждый день приносит такие сюжеты! – Не был поистине страшен? Не был «шапкой» такою украшен:

Ужасное преступление матери

В отчаянии утопила собственного ребенка в Тегельском озере

(«Die Welt am Abend» от 11/XII) Да, утопила!.. Малютку!.. Сынишку!.. Резвого шалунишку!.. Утопила сама!.. Сошла, бедняжка, с ума!.. Целый год без работы… Изнурили нужда и заботы… Голод… Холод… Зима… Жалость к ребенку рассудок убила. Мать родная сама Родное дитя утопила!.. . . . . . . . . . . . . . . . Товарищ! Европейский рабочий, читай: Заливаемый кровью рабочих Китай, Китайской нуждой изнуряемый, Европейскими пушками усмиряемый, Это – прообраз европейской судьбы, Пролетарской судьбы, Если б сердце рабочих к борьбе охладело. Нет отдельной китайской революционной борьбы, Есть борьба за общепролетарское дело!

Старые куклы*

К игрушкам дооктябрьским, детки, Тянулись долго ваши предки, Чтоб их схватить, потеребить, Все изломать и истребить И с кучей старенького хламу Забросить в мусорную яму.    Был для рабочих и крестьян От них один сплошной изъян: Все эти страшные игрушки В руках имели войско, пушки, Кнуты – у каждой по кнуту – На трудовую бедноту, И беднотою, как хотели, Они играли и вертели.    Конец всей этой злой игре Был в большевистском Октябре: Народ встряхнулся, встрепенулся, К игрушкам подлым дотянулся И так тряхнул их – пыль столбом! Теперь посмотримте в альбом. Вот это – царь, Глава всей банды. Он только знал Слова команды: «Рас-се-я, Смир-р-р-но!.. Стой!.. назад!»… Большой дурак, Хоть и усат. Игрушка важная – сановник. Народных бед и слез виновник, Бездушный злобный бюрократ Держал в руках весь аппарат. Митрополит.             Служитель божий, Колдун брюхатый, толсторожий, Дурил народ,              морил постом, Глушил кадилом               и крестом. Помещик.           Вид высокородий. Владелец множества угодий. Считая мужика скотом, Всегда стоял над ним с кнутом. Капиталист.             Заводчик. Туша. На все способный ради куша. Рабочих гнул в бараний рог. Под ним – завод,                не то – острог. Купец.        Был твердым старовером. Жирел обвесом и обмером. Над бедняком чиня разбой, Рычал: «Терпи, Христос с тобой!» Судья.         Безжалостный. Бесчестный. Был приговор его известный: «Кто против барской кабалы, Того навеки в кандалы!» Жандарм.           Тюремщик и убийца. Шпион, свирепый кровопийца. Пес, охранявший царский строй Своею подлою игрой. Городовой.             Такой-то части. Фундамент главный царской власти. Везде – торчал, рычал, стращал, Держал, тащил и не пущал.

1931

О писательском труде*

Склонясь к бумажному листу, Я – на посту. У самой вражье-идейной границы, Где высятся грозно бойницы И неприступные пролетарские стены, Я – часовой, ожидающий смены. Дослуживая мой срок боевой, Я – часовой. И только. Я никогда не был чванным нисколько. Заявляю прямо и раз навсегда Без ломания И без брюзжания: Весь я – производное труда И прилежания. Никаких особых даров. Работал вовсю, пока был здоров. Нынче не то здоровье, Не то полнокровье. Старость не за горой. Водопад мой играет последнею пеною Я – не вождь, не «герой». Но хочется так мне порой Поговорить с молодою сменою. Не ворчать, Не поучать, Не сокрушенно головою качать, Не журить по-старчески всех оголтело. Это – последнее дело. Противно даже думать об этом. Я буду доволен вполне, Если мой разговор будет ясным ответом На потоки вопросов, обращенных ко мне: «Как писателем стать?»             «Как вы стали поэтом? Поделитеся вашим секретом!» «Посылаю вам два стихотворения И басню „Свинья и чужой огород“. Жду вашего одобрения Или – наоборот». Не раз я пытался делать усилие – На все письма давать непременно ответ. Но писем подобных такое обилие, Что сил моих нет, Да, сил моих нет Все стихи разобрать, все таланты увидеть И так отвечать, чтоб никого не обидеть, Никакой нет возможности При всей моей осторожности. После ответного иного письма Бывал я обруган весьма и весьма. Человек, величавший меня поэтом, У меня с почтеньем искавший суда, Обидясь на суд, крыл меня же ответом: «Сам ты, дьявол, не гож никуда! Твое суждение глупо и вздорно!» Благодарю покорно! Я честным судом человека уважил И – себе неприятеля нажил. Вот почему нынче сотни пакетов Лежат у меня без ответов. Лечить стихотворно-болезненный зуд… Нет, к этим делам больше я не причастен. А затем… Может быть, и взаправду мой суд Однобок и излишне пристрастен. И сейчас я тоже никого не лечу. Я только хочу В разговоре моем стихотворном Поговорить о главном, бесспорном, Без чего нет успеха ни в чем и нигде, О писательском – в частности – _тяжком и черном, Напряженно-упорном, Непрерывном труде_. Вот о чем у нас нынче – так и прежде бывало! – Говорят и пишут до ужаса мало. Убрали мы к дьяволу, скажем, Парнас, Ушли от превыспренних прежних сравнений, Но все же доселе, как нужно, у нас Не развенчан собой ослепленный, Самовлюбленный, Писательский неврастенический «гений». «Гений!», это порожденье глупцов И коварных льстецов, Это первопричина больных самомнений И печальных концов.    Подчеркиваю вторично И категорично, Чтоб сильней доказать мою тезу: Не лез я в «гении» сам и не лезу, – Я знаю, какие мне скромные средства Природой отпущены с детства. Но при этаких средствах – поистине скромных – Результатов порой достигал я огромных. Достигал не всегда: Писал я неровно. Но я в цель иногда Попадал безусловно. Врагов мои песни весьма беспокоили, Причиняли порой им не мало вреда. Но эти удачи обычно мне стоили Большого труда, Очень, очень большого труда И обильного пота: Работа всегда есть работа. Зачем я стал бы это скрывать, Кого надувать? Перед кем гениальничать, Зарываться, скандальничать? Образ был бы не в точности верен – Сравнить себя с трудолюбивой пчелой, Но я все же скрывать не намерен, Что я очень гордился б такой похвалой. И к тому разговор мой весь клонится: Глуп, кто шумно за дутою славою гонится, Кто кривляется и ломается, В манифестах кичливых несет дребедень, А делом не занимается Каждый день, Каждый день, Каждый день! Гений, подлинный гений, бесспорный, Если он не работник упорный, Сколько б он ни шумел, свою славу трубя, Есть только лишь дробь самого себя. Кто хочет и мудро писать и напевно, Тот чеканит свой стиль ежедневно.   «Лишь тот достоин жизни и свободы,   Кто ежедневно с бою их берет!   Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной,   Дитя, и муж, и старец пусть идет».                     Гете. «Фауст». Мы все в своем деле – солдаты, Залог чьих побед – в непрерывной борьбе. Творец приведенной выше цитаты Сам сказал о себе:

Меня всегда считали за особенного счастливца, и я не стану жаловаться и хулить течение моей жизни. Однако в сущности она была только труд и работа, и я могу сказать прямо, что вряд ли за свои семьдесят пять лет я провел четыре недели в свое удовольствие. Моя жизнь была вечным скатыванием камня, который требовалось подымать снова.

Гете. Разговоры, собранные Эккерманом. Запись от 27 января 1824 г. А можно ли наш жизнетворческий строй Сравнить с той далекой-далекой порой, Когда Гете не мог оторваться от мифа О бесплодной работе Сизифа? Наше время иное, Пролетарско-культурно-победно-стальное! Мы не зря ведь училися в ленинской школе. Нам должно подтянуться тем боле, Чтоб в решающий час не попасть нам впросак. Наша литература – не дикое поле, Пролетарский писатель – не вольный казак. Не нужна, ни к чему нам порода писак Богемски-разгульной, ленивой повадки. Писатель культурно-творческой складки, Колоссальный, стихийно-могучий Бальзак, Болел разрешеньем «ужасной загадки»: Что в искусстве главнейшее – в литературе, В музыке, в живописи и в скульптуре?

Скульптура есть непрерывное осуществление того события, которое в живописи единственный раз и навеки олицетворилось именем Рафаэля! Разрешение этой ужасной загадки основано исключительно на непрерывном, постоянном труде, так как тут физические трудности должны быть настолько побеждены, рука должна быть до того выправлена, послушна и покорна, что скульптор может бороться заодно с тем неуловимым духовным началом, которое приходится олицетворять, облекая его плотью и кровью. Если бы Паганини, который умел передавать свою душу в струнах скрипки, провел три дня, не упражняясь в игре, он бы внезапно превратился в обыкновенного скрипача.

Непрерывный труд есть закон для искусства точно так же, как закон для существования, так как искусство есть идеальное творчество. Потому-то великие артисты, истинные поэты не ждут ни заказов, ни покупщиков: они производят сегодня, завтра, вечно. Из этого вытекает привычка к труду, это непрерывное столкновение с трудностями, поддерживающее их в постоянном сочетании с музой, с ее творческими силами. Канова жил в своей мастерской, и Вольтер жил у себя в кабинете. И Фидий и Гомер, должно быть, поступали так же.

Бальзак. «Бедные родственники». Собр. соч. в русск. перев. Изд. 1896 г. Т. II, стр. 196–197. Я наспех пишу. По заказу. Всего не высказать сразу. Тороплюсь основное сказать как-нибудь, Не дав своим мыслям надлежащей чеканки. Молодых творцов, лишь начавших свой путь, Спешу отвлечь от опасной приманки. Нет «жрецов», «алтарей» и «лавровых венков», – Ни к чему атрибуты нам дряхлых веков И эстетическое худосочие. _Соцстроительство – дум наших всех средоточие. Мы у письменных наших – не столов, а станков – Мастера и рабочие. Подчинись трудовому режиму суровому, Осознав, как подъем наш опасен и крут, Окультурим и облагородим по-новому Боевой, пролетарский писательский труд_!

Электро-жар-птица*

К десятилетию государственного плана электрификации, то есть плана ГОЭЛРО.

С новым годом! С решающим годом! С основным трудовым переходом! С крутым перевалом, Который надо перевалить! Речь идет не о малом! Большевистским закалом Все себя мы должны закалить, Чтоб препятствия все удалить, Чтобы нам – с напряженьем всего организма И хозяйственного механизма – Достроить фундамент социализма! Скрепим его сталью, бетоном. А потом – за стены, за свод, Наконец займемся фронтоном! Наступил решающий год! «Решь-шяющий?!. Вот!» Кто там шамкает где-то? Надо вдуматься в это! Надо это понять! Кто не хочет понять Иль понять неспособен, Чем год по-особому этот особен, Тому неча пенять, Если при перекличке строителей И победителей В советской земле Повсеместно Прозвучит его имя в числе Или темных вредителей, Поступавших Бесчестно, Иль в числе безнадежно отставших И пропавших Безвестно. Кто там шамкает про неувязки? Кто там, полный опаски, Боится – чего? Не борьбы ль? Какой трухлявый бобыль Унылые мямлит побаски? Разве наша советская быль Не упоительней сказки? Что мы в сказках слыхали? Что деды и прадеды наши пахали, Пред царем и пред богом дрожали, вздыхали, Тому и другому бухаясь в ноги, Платили налоги, Сами часто перебивались едой – Хлебом с водой, Да и хлеб-то нередко бывал с лебедой, – Покоряясь начальства орде тунеядной, Жили век в темноте непроглядной, – И сказочный только Иван-дурачок, Мужичок-серячок, Однажды дорвался до света. Всем известна нам сказочка эта О сиявшей в царской столице Волшебной «жар-птице», Как Ивашка, до царских добравшись хором, Поживился жар-птицыным светлым пером. До чего эта сказочка кажется детской В сравнении с былью советской! Как поблекли все старые сказки, поверья! Поглядите, какие волшебные перья Сверкают у нас пред глазами! Какими сверхсказочными чудесами Нас новая жизнь ежедневно дарит! Перед нами горит, Покорив необъятный размах расстояний, Миллиардами солнечно-ярких сияний, За пером распуская перо, Чудо-птица, Электро-жар-птица, – Зовется она так хитро – ГОЭЛРО! В ее свете обильном, С каждым днем все более сильном, Пролетарская наша сверкает столица, Новой стройкой охваченные города, Заводы и шахты, поезда и суда, За деревней деревня, за станицей станица, Суша, вода, Вся страна под флагом пролетарского цвета Торжественно, празднично входит сюда – В потоки гигантского электросвета. Дивной электроптице всего десять лет, Но какие она уж преграды сносила! ГОЭЛРО – не только электросвет, Но и электросила! И она, эта сила, Ускоряя темпы движения, Умножая свои достижения, Побивая свои же рекорды. Покажет, что все буржуазные Форды Перед силою коллективного, Творчески-дивного Пролетарского гения Не заслуживают никакого сравнения. За работу! В поход! Перед нами – решающий год! Кто там шамкает где-то? Надо вдуматься в это, Надо это понять, Надо крепко понять, На каких дрожжах наша жизнь забродила, Чтобы после на нас не пенять, Очутившись в зубах… «Крокодила».

Вместо привета*

Делегатам IX Всесоюзного съезда ВЛКСМ.

Я думал – зычно и солидно Вам дать развернутый привет. Но получилось так обидно: Болезнь подкралася ехидно И весь мой план свела на нет. Я не из тех, кто без умолку Трезвонит модным докторам. (От них я видел мало толку!) Зато, читая «Комсомолку», Я оживаю по утрам. То, что сожмет она, спрессует (Бумажный голод строки ест!), Воображенье дорисует: Вот – обсуждает, голосует Девятый комсомольский съезд! Оратор. Что ни мысль, ни фраза, То комсомольский динамит. Так жарко, тесно – до отказа. Весь зал, исполненный экстаза, Рукоплесканьями гремит. В нем столько крепкого задору И полнокровного отпору Всем, всем пророчествам худым! Какое счастье в нашу пору Здоровым быть и молодым!

«Перекопская»*

Посвящается краснознаменной 51-й Перекопской дивизии.

Походная, песня

Уж как мы под Перекопом С белым скопом Бой вели. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! С белым скопом бой вели! Тлю господскую густую Всю вчистую Подмели. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Всех буржуев подмели! Нынче снова строят плутни Злые трутни И шмели. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Заграничные шмели! Но… скажи нам только: «Хлопцы, Перекопцы, Навали!» Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Где очутятся шмели?! Воют в страхе чуть живые Биржевые Короли. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Биржевые короли! Их машины и вагранки, Биржи, банки На мели! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Вражье дело на мели! А у нас иные думы. Все в поту мы И в пыли. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Все в поту мы и в пыли! Заводских громадин только Эвон сколько Возвели! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Сколько фабрик возвели! Пахнет слаще нам, чем роза, Дух навоза И земли! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли, Прут колхозы из земли! Чтоб свалить судьбу-недолю, Всю мы волю Напрягли! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Всю мы волю напрягли! Не собьет нас вражья жалость, Чтоб мы малость Прилегли. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Чтоб всхрапнуть мы прилегли! Чтоб враги нас, вялых, шалых, Оплошалых, Взять могли! Эх-х! Лю-ли, лю-ли лю-ли! Чтоб нас сонных взять могли! Вражья жалость дышит местью! Кто там – с лестью? Стань вдали! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Просим честью Стать вдали! С богатырской силой дивной, Коллективной, Не шали! Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Нынче с нами не шали! А не то… Нам скажут: «Хлопцы, Перекопцы, Навали!» Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Где очутятся шмели?!

Уберем с пути*

«Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна…» Очутилася у кручи Меньшевистская шпана. Шпанка явно увядает. Срам страшнее, чем террор. Беспощадно наседает Большевистский прокурор. Соскребет кусочек грязи, А под грязью хлещет гной: «Есть с рабочим классом связи?» «Сорвалося! Ни одной!» «Где видалися вы с Даном?.. Вандервельде что сказал?.. Были в смычке с белым станом?» – Напряжен судебный зал. Гвоздь вопроса всеми понят, Подсудимые сдают. «Сколько их? Куда их гонят? Что так жалобно поют?» Меньшевистски-безобразны В продувной своей игре, «Закружились бесы разны, Словно листья в ноябре». «Мы мечтали вместе с Даном: Интервенция вблизи!» «Мы с торгпромовским карманом Находилися в связи!» Им и стыдно и обидно… Все глядят по сторонам. «Хоть убей, следа не видно: Сбились мы. Что делать нам?» Фразы деланно-трескучи, Но вся гниль насквозь видна. Треск словесный не из тучи, А из кучи… Вот она! К ней сумеем – к неопрятной! – Мы с лопатой подойти И с брезгливостью понятной Уберем ее с пути!

«Общий блок»*

Языки б хоть прикусили! Нет, «Соц-вестники», «Рули» Вдруг в одно заголосили, Желто-белые врали. Прикрывая с фронтом белым Общей гнусности этап, Врет с нахальством отупелым Меньшевистский желтый штаб. «Не слыхали! Не видали! Нет на нас грехов и вин. Финн сказал – мы деньги дали! Провокатор этот Финн!» Так они невинно-просты, Финн, однако, на суде Заявил: «Не все прохвосты И в ответе и в беде: Мы тут влипли, дуралеи, А в Берлине главари „Унтер Линден“ вдоль аллеи Ходят, черт их побери!» Обоснованная злоба. Финн взывает из суда: «Абрамович с Даном, оба, Не угодно ли сюда?!» «Не угодно» им, конечно. Знают, ждет какой их блин, Но, однакоже, не вечно Будет раем им Берлин! Грянет гром и над Берлином, Стены прошлого валя. И тогда сойдется клином Под прохвостами земля. И тогда совместно с Даном Абрамович даст ответ: «Да, мы жили век обманом. В нашем прошлом правды нет. Мы рабочим нагло врали, Мы втирали им очки. У буржуев деньги брали И ходили в кабачки. Сочиняли там мы планы За стаканами винца. Приезжали к нам болваны Вроде Финна-шельмеца. Обращались к нам и Шеры За получкой директив: «Принимать какие меры? Как сколачивать актив? С кем нам в блок вступать уместно?» Мог ли быть ответ иным: «Да работайте совместно Хоть с жандармом отставным! Хоть с погромщиком отпетым! Общий блок необходим! Общий лозунг: прочь советы! Мы другого не хотим. Пусть империей расейской Правит барин. Он умней. Мы привыкли жить в лакейской, И останемся мы в ней!» Абрамович с Даном, оба, Будут жалобно тужить: «Дайте как-нибудь до гроба Нам смирнехонько прожить!» Мы ж – по ясной всем причине – Эту пару по трудам, Хоть она в лакейском чине, Приравняем к господам, К родовитым фон баронам, К живоглотам-богачам, К политическим шпионам, К старым царским палачам, Блоку барства и лакейства – «Общий блок необходим!» – Мы за общие злодейства Общей мерой воздадим!

«В Америке нет рабского труда»*

Ах, правду пишут о большевистских тиранах! Да, да, да! Только в буржуазных культурных странах Рабского нету труда! Особливо в Америке! Ах, в свободной Америке! Можно прийти от нее в экстаз! Вы не слыхали о гражданине Ерике? О Никанор Аполлоныче Ерике?.. Так вот его собственный рассказ. Он, голодая в белой эмиграции, Очутился на фордовской плантации. Дошла до него молва Такова (Не подумал Ерик, что молва эта хламная, Вербовочно-рекламная): Заработки-то, дескать, у Форда До какого доходят рекорда! Лишь почудиться может спросонку! На реку Амазонку Гений этот залез, Сводит там дикий лес И землю, жирную сказочным туком, Засаживает каучуком На предмет эксплуатации Резиновой плантации. Всех, кому подработать не лень, Привлекает такая приманка: От пяти до пятнадцати долларов в день Выдается у Форда рабочим из банка! Моментально наш Ерик помчался туда. А нынче он вопит оттуда: «Ай, беда! Ай, беда! Ай, беда!» (Этот вопль оглашает газета-паскуда, Называемая эмигрантским «Рулем», Помеченная 27-м февралем.) Жалкий Ерик вопит в истерике О «свободном труде» в Америке:

Узнав, что на резиновых плантациях Форда постоянно нужны рабочие, я решил, что это самый благоприятный случай познакомиться с заманчивой рекой Амазонкой и ее возможностями.

Из каких-то неведомых источников ползет по миру слух, что у Форда на плантациях платят от 5 до 15 долларов. И со всех сторон приезжают сюда специалисты по разным отраслям. Но всех их ждет неприятное разочарование. Не многим удается получить более 10 мильрейсов в день (около 1 доллара на американские деньги). И большинство соглашается, так как обычно едут на последнее и на обратную дорогу денег нет… Медицинскому осмотру подвергаются все, желающие поступить на работу, и бракуют около половины желающих.

…Оказалось, что все рабочие спят по ночам в собственных самодельных гамаках, так как на них трудно взобраться муравьям, змеям, крысам и т. д. Зато москитам открыт доступ со всех сторон.

…Работать приходилось под отвесными беспощадными лучами тропического солнца. Тракторы подымают целые тучи мельчайшей пыли. Она проникает во все поры и в легкие трактористов, и смертность выше среди них, чем среди остальных рабочих. При вскрытии в легких обнаруживаются целые залежи этой пыли.

…Хлеба не дают. Пища вареная, но очень плохого качества, часто с душком и весьма однообразная: обычно мясо и прелый, недоваренный рис в шелухе. За это продовольствие высчитывается чуть не половина заработка.

Жизнь проходит в полном однообразии, развлечений никаких… Правда, было одно празднество в день годовщины освобождения от рабства. Уж в пять часов утра запиликали, запищали, затрубили любители-музыканты из рабочих, не чувствуя, повидимому, горькой иронии этого торжества.

…В здешних лесах – масса всевозможных животных, гадов, диких хищников… Масса зверей, о существовании которых я и не подозревал… Но, кажется, всего разнообразнее микробы, особенно охотно нападающие на утомленных, измученных жарою европейцев. Есть микроб, который размножается под кожей, умерщвляя тело… Захватить лихорадку тут очень не трудно… Смертность здесь колоссальная среди рабочих. Штук пятнадцать могил всегда стоят наготове: умирают ежедневно.

«Руль» от 27 февр. 1931 г. № 3118. Очерк «На плантациях Форда». Ну, чем не сплошная идиллия? Свобода. Никакого насилия. Никакого похабства. Праздновали освобождение от рабства! Говорили ораторы темные, Несомненно, прохвосты наемные, О рабском труде, Чуть не о забастовках – Ну, известно, где: На советских лесных заготовках! Культурнейшие господа иностранцы, Американцы, Нынче леса у нас не берут. Принудительный труд! Говорили ораторы темные, Прохвосты наемные, Ловко пряча улыбку в усах, О советских засыпанных снегом лесах, – Говорили, собравши цинично собрание У могил, для рабочих нарытых заранее. Говорили, кусая со смеху губы:    «О, если б советские лесорубы Увидали плантацию эту, К нам попали б на праздник сюда! Они б убедились, что в Америке нету Принудительного труда!»    Ораторы темные, Прохвосты наемные, Не жалели слов блудливо-умильных, Прибегали к газетным буржуазным статьям, Толпа рабочих больных и бессильных Понуро их слушала… возле могильных Срежевырытых ям!

До решительной…*

(К выполнению нефтяной пятилетки в 2 1/2 года)

Пятилетка нефтяная Завершилась в полусрок. Эх ты, милая, родная, До чего нам это впрок! Точно раннею весною Первой ласточки прилет: Далеко еще до зною, Но уж рухнул зимний лед. Но уж дни теплей и ярче, Но уж соки всюду прут. Но бодрей, Спорей И ярче Боевой весенний труд! За границей с кислой миной Все враги поднимут лай: «В два, представьте, с половиной!» «Ай-ай-ай!»    «Ай-ай!»       «Ай-ай!» Лайте, сколько вам угодно, – Нам на это наплевать. Вы ж кричали. «Сумасбродно!» «Пятилетке не бывать!» «Несерьезно!» – «Водевильно!» «Дураков лишь надувать!» «Невозможно!» – «Непосильно!» «Пятилетке не бывать!» Вы кляли ее словами И грозили ей войной. А она вот – перед вами В виде вышки нефтяной В виде вышки небывалой – С морем нефти в глубине, Со звездою яркоалой На гигантской вышине! Нефтяной фонтан ударно Выполняет наш заказ! Это зрелище кошмарно Для горящих вражьих глаз! Но для нас картина эта – Выполняемый обет, Боевая эстафета Наступающих побед! Вслед за нею, за досрочной, За победой нефтяной, Загремит на базе прочной Фронт чугунный и стальной! Пятилетка поначалу Вышла в море – хлябкий плот. Но к победному причалу Подойдет могучий флот. Подойдет. И станет грозно. И опять, скопив пары… Сумасбродно?! Несерьезно?! До решительной поры!!

За технику и за учебу!*

Пролетписателям «амовцам».

Вот уперся во что весь вопрос-то: Не все то просто, что выглядит просто. Это не ново. Есть вещи простые до смешного, Всем, как говорится, известные. Разговоры о них – разговоры неуместные, Чего, дескать, тут толковать! Ан – хвать! – На проверку не то получается. Толкуют о красоте: «Красота – в простоте!» Но такой простоте человек обучается. Известно, к примеру, от века, Что у нормального человека Имеются две ноги. Натянув на них сапоги Иль ботинки, вообще, что имеется, – Не рукавицы, разумеется! – Человек идет, куда ему нужно, Походкой простой, но простой лишь наружно: Один идет – хилым задом виляет, Другой – не идет – ковыляет, Третий ступню выворачивает, Четвертый ноги раскорячивает, Пятый, как утка, качается… Что на проверку получается? Походка, и та Не так-то проста. Плетется иной, согнувшись фигурою Уныло-понурою, Волочит и этой и тою ногой. Но его не узнать, если годик-другой Обработать его физкультурою. Подойдет к нему кто-то, понимающий дело, Повернет раскоряку умело Направо, налево, кругом, Заставит пробежаться бегом, Пройтись твердым шагом, – тут скажет, Там примером покажет, Подберет раскоряке живот, – Глядь, Федот Уж не тот: Был тюфяк, вдруг – полнейшее преображение! Стройность вместо унылой дуги! Другое совсем выражение! Другие шаги! На стройных ногах окрепшее тело! Похож на тюфяк? Не похож! Вот так и всякое дело. Писательство тож. Кажется просто так сразу: Наматывай фразу на фразу, Рассказывай, Щедро размазывай – Не рассказ, так смешной анекдот, Авось да что-либо получится! Нет, в писатели выйдет лишь тот, Кто писательству каторжно учится, «Стиснув зубы», как Сталиным сказано точно. Лишь что взято упорной борьбою, то – прочно, И к тому моя речь, Чтобы юных соратников предостеречь От погони за легкими пусто-успехами. Тяжел на редкость писательский труд, Подъем к мастерству очень крут, Перевалы отмечаются вехами, – Берется упорно этап за этапом, Этап за этапом, Устремив точно натиск, не вкривь и не вкось, Чтобы не сорвалось, А не так – разудалым нахрапом: Выйдет, нет ли! – эх, дуй на авось! Я пишу вам про эту механику Не затем, чтоб нагнать на вас панику. Наоборот! Вы все – молодые. Вы – храбрый народ. Речь к тому моя клонится, чтобы Перед штурмом учебы Вы не дрогнули, взяли б учебу в штыки, – Виноват, по-писательски: в перья!! Ваши свежие силы так велики! Больше к собственной силе доверья! Пролетарская сила все преграды берет, Гору сносит, сметает лесную чащобу! Веселее, смелее, задорней – вперед! За технику и за учебу!

Новая победа*

Пьянит сильнее, чем вином, От радостной отметки: «Ур-ра! На фронте нефтяном Победа «пятилетки»! Но вот побед уж нынче две (По «спаренной» методе!): Шум ликования в Москве На Электрозаводе! Потом еще, еще завод!.. Потом, как мощный ледоход, «Торжественно и чудно» Вступать начнут гиганты в ход!.. Эх-ма! Что будет через год, Представить даже трудно!

Потонут!*

В Испании свергли короля Альфонса.

Из газет.

Потонут все бедняжки короли!

Беранже.

Французское правительство решило посадить на престол Сирии сына бывш. гаджасского короля Гуссейна, принца Али.

«Руль» от 11 апреля. Еще один свалился с пьедестала Короною венчанный дуралей. Рискованна беда как нынче стала Профессия несчастных королей. «Уж океан вздымается опасно. Эй, берегись! – кричу князьям земли. Кто скажет мне: я брежу? Дело ясно: Потонут все бедняжки короли! В монетный двор спровадят их короны!» Смеялся так когда-то Беранже. Что Беранже пророчил им в дни оны, То, почитай, свершилося уже! В Испании у короля Альфонса – Мы знали все – под ним земля горит. И вот теперь дождались мы анонса: «Нет короля!»- Безумствует Мадрид. Такой восторг! Сплошное ликованье: Все заглушил республиканский «звон». Но кое-где уж слышно завыванье: «С рабочими взять надо твердый тон!»    Француз Эрве – есть этакая гнида! – Уже скулит: «Испания!.. Увы!.. Увидите потом, что от Мадрида Путь не совсем далекий до… Москвы!» Французский штаб тем временем готовит В Сирии трон для принцика Али. Но бурных сил ничто не остановит. Потонут все бедняжки короли!    Ведь сколько их осталось в самом деле? В Европе их по пальцам перечесть. И те сидят на тронах еле-еле. Не прежняя уже их сану честь. Сидят они – живые? Неживые? «Сиди и – цыц! Ничем не шевели!» И правят всем владыки биржевые, Еще пока живые короли. По шее дав испанскому кретину (Он ни себя, ни их в беде б не спас!), Они плетут гнилую паутину Для трудовых, для пролетарских масс. Но мир, весь мир, а не одна Европа, Ждет грозных бурь. Всё тучи облегли. Владыкам бирж не всплыть среди потопа: Потонут все – и эти! – короли!!

Новые времена – новые песни*

Старая пословица: «В Москву за песнями!»

Новая пословица: «Из Москвы за песнями!»

У поэтов в оны годы Социальный был заказ: Воспевалися походы На «погибельный Капказ». С боевым клеймом картинок Всякий школьник был знаком. Всем известен поединок Делибаша с казаком: «Мчатся, сшиблись в общем крике… Посмотрите! Каковы?.. Делибаш уже на пике, А казак – без головы». Раньше были – «те» и «эфти». Нынче лагерь – общий, наш: Делибаш – герой Азнефти, А казак – крепит Сельмаш! Из завода ли, иль с поля Прежде несся стон раба: «Эх ты, доля наша, доля!» «Эх ты, горькая судьба!» Клокотали в общем хоре – Брань, проклятья, плач и вой. «Вьется коршун – злое горе – Над покорной головой!» Сбит проклятый коршун! Ныне Власть у горя отнята. Нет покорности в помине. Песня сделалась не та: Нет созвучий «доли-боли», Новых рифм растет запас. Взять меня: махнуть мне, что ли, На Урал или в Донбасс? На Урал! Там зреет чудо Под Магнитною горой! В первомайский день не худо Повидать Магнитострой! А потом трубить победу: Вот где песен я набрал! …До свиданья, братцы! Еду! От «Известий» – на Урал!

Вытянем!!*

Посвящается магнитогорским строителям.

Приветствую рабочих и руководящий состав Магнитогорска с первой серьезной победой.

Вперёд, товарищи, к новым победам!

И. Сталин. «Известия» 19 мая. Читать заграничную белую печать И карандашом отмечать Все ее благоглупости, Образцы тупой и злобной тупости – В этом не ахти как много наслаждения. Но ведь создает все эти «Возрождения», «Последние новости», «Дни» и «Рули» Бывшая «соль русской земли». «Соль» эта сделалась пресной И малоинтересной? В ее безотрадной судьбе Не будет уже изменения? Эта «соль» о себе, Однако, обратного мнения. И, выводя музыкальные фуги Про свои заслуги В попытках вернуть старину И на нашу страну Бросить вражью ватагу военную, Отмечает она особливо одну Заслугу свою наиболее ценную:

Наиболее ценным результатом нашей работы в иностранной среде является тот замечательный факт, что в подавляющем большинстве случаев иностранцы, выступая против коммунистической власти Москвы, пользуются именно нашими сведениями и в особенности нашими аргументами.

«Руль», № 3173. Что верно, то верно: Прибегая к «сведениям» и «аргументам», Гады белые служат нелицемерно Господам интервентам. Интеллигентные литераторы, «Доносители» и «аргументаторы», Бешеные агитаторы Против рабоче-крестьянской власти, Клеветники и поджигатели, Шпионы и предатели Патриотической масти – Где только они не таскаются, На какие приемы не пускаются, Чтоб только стану биржевиков И мелко-буржуазной гниде Показать большевиков В «соответственном виде», Дескать, вот – поглядеть не хотите ли: Разорители И расхитители, Старой России погубители! Как-кую страну, Как-кую страну Превратили в руину! – Тут белые доки скорей – ай да ну! – Нам подбрасывать «стр-р-р-раш-ну-ю» мину, Стряпать кинокартину «Русская старина И советская новизна». «Первым делом покажем картину Берлину! Запузыривай!.. Р-р-раз!.. Бож-же царь-ря!.. Начинай царским балом!» Среди зрителей – русских отбросов – экстаз. Монархисты ревут в озверении шалом, Но немцы сидят в настроении вялом: «Вас ист дас?!»         «Вас ист дас?!» Сверкающий белым накалом Стряпни монархической первый показ Окончился треском, провалом. Надо было состряпать агитку умней, Чересчур нитки белые видно. В буржуазных немецких газетах над ней – Над картиною глупой – смеялись ехидно:

Полюбоваться картиной собрались типичные представители дореволюционного русского общества, прежние офицеры, помещики, сановники, старые дамы.

Картина состоит главным образом из старых обрывков тех еженедельных обозрений, где фигурировал последний русский царь. Царь на парадах, церковных ходах, торжествах, царь при встречах с иностранными монархами, царь в ставке.

Кинополотно очаровывает взоры собравшихся зрителей. Время от времени раздается подавленный возглас, когда на полотне всплывает интимно-близкое лицо. Из мелькающих фотографий вырастает старая Россия в том виде, в каком она удержалась в головах эмигрантов: Россия светского общества и верхних правящих слоев – с царскими парадами, духовенством, процессиями, придворными дамами, генералами и мундирами. Вечно праздный, от жизненных тягот отгороженный мир.

Наступает перерыв. Какой-то господин требует, чтобы дети оставили зал, так как будут показываться снимки революции и «большевистских ужасов». Дети и дамы удаляются.

Следуют снимки революционного времени. Эти снимки явно «сделанные», до крайности неуклюжие фальшивки. В паноптикуме иной раз показывается нечто более внушающее доверие. Перед нами – плохо разыгранное театральное зрелище.

Последний снимок показывает парад врангелевской армии, интернированной, уже в чужой стране. Врангель прощается с солдатами.

Тут и картине конец.

Неужели это – Россия прежде и теперь?

Старая Россия состояла не из одних царских парадов и жизни высшего общества. Были и другие явления, например: бедные крестьяне и рабочие, развращенное государственное управление, подавление каждого свободного движения, угнетение национальных меньшинств, притеснение всех вероисповеданий, не принадлежащих к господствующей церкви, еврейские погромы под руководством полиции…Обо всем этом новый фильм молчит.

Да и новую Россию определяют не одни только ужасные для эмигрантов чекисты, но и «пятилетка». Об этом настоящий фильм ничего не знает.

«Франкфуртская газета» от 2 мая с. г. Уважаемый автор немецкой заметки, Не порочьте вы нашу эмигрантскую знать! Успехов советской трудовой «пятилетки» Ей да не знать! Знают, знают белогвардейские гады, Как воюют ударные наши бригады Из-за сроков – не месяцев даже, а дней, – Знают, знают белогвардейские гады, Сокрушает какие «пятилетка» преграды, Чтобы сделать Союз наш культурней, сильней, Чтобы он устоял против вражьей блокады, – Знают, знают белогвардейские гады, Сколько новых зажгут нам электроогней, Сколько новых машин и электроконей Создадут новостройные наши громады, – Знают, знают белогвардейские гады, Что нам трудно – да, трудно! Чего уж трудней! Но фундамент заложен и крепнут фасады, Злобный мир буржуазный не скрывает досады: Бурный ход нашей стройки ему стал видней. «Пятилетки» ль не знают эмигрантские гады?! Но о чем каждый день, каждый день их доклады, Их статьи и дискуссии? Только о ней! Только о ней! Планомерны, прочны ли ее достижения? Развивается ль скорость ее продвижения? Утешительно ль это, что пишут рабкоры Большей частью про срывы, прорывы, заторы? Сами большевики – и строители И руководители – Не застрянут в воздвигнутых ими лесах? И нельзя ли, прислушавшись, в их голосах Уловить отражение острой тревоги? Не собьются ль они с генеральной, дороги? Выводить не начнут ли зигзаги и петли? Вытянут? Нет ли? На все эти вопросы «Соль земли», эмигрантские, то-бишь, отбросы, Знают только один – им приятный – ответ: «Нет, нет, нет! Уж трещат большевистские тросы! Поезда „пятилетки“ летят под откосы! Фантастичен размер ее планов и смет! Все строители голодны, рваны и босы. Им ли вытянуть? Дудки! Не вытянут! Нет! Большевистской погибели близятся сроки!» …Про-ро-о-о-о-ки!! Я – злой. Я крестьянски ушиблен Россией былой. Когда я выхожу против старой кувалды, То порою держать меня надо за фалды, Чтобы я, разойдясь, не хватил сгоряча Мимо слов Ильича, Что в былом есть и то, чем мы вправе гордиться: Не убог он, тот край, где могла народиться Вот такая, как нынче ведущая нас, Революционная партия масс, – Не бездарный народ дал – не только отечеству, А всему человечеству – Славный ряд образцов, Беззаветных борцов За свободу, за творчество социализма, – Беззаветных борцов Против банков, дворцов, Против гнета царизма, Против хищно-разгульного капитализма, Против ржавых цепей темноты, Нищеты, Против рабской забитости и одурелости, Против яда церковного и духоты, Против дряблости, ветоши, плесени, прелости… Да, былое держали большие «киты», И «китов» этих мы не оставили в целости: В Октябре повернувшись к былому спиной, Стали строить мы жизнь на опоре иной, Не свято-кабальной, не зло-окаянной, Не лубяной И не деревянной, А рабоче-социалистической И металлической! Прочь былые тюремно-больничные нары! Крепнет родина наша! Она уж не та! И не сломят уже никакие удары Ее станового стального хребта! Похвальба?.. Похвальбы было в прошлом немало, Старина похвальбой заменяла дела: Вот ее как порой похвальбою вздымало! Ан гора, смотришь, мышь родила. Потому-то и заваль вся старорасейская, Эмигрантщина подлая, белогвардейская, Услыхав из Москвы голоса ликования, Когда радуют нас наши завоевания, Выполнения планов и сверхвыполнения, Скрыть не может волнения: «Что за выдумки! Магнитогорск? Ерунда! Худосочье строительное! Золотуха! Вот уже Демьян Бедный поехал туда. Ясно с целью какой: для поднятия духа!» Верно. Так. Для поднятия духа. Чьего? Духа магнитогорцев? Ничуть. Своего! Я об этом в газете трубил ведь заране – Мало видеть постройки на киноэкране: Вот, мол, первых две домны – растут в одно лето! Вот, мол, первая шахта, откуда руда! Нет, _лишь тот, кто на месте увидит все это, Тот поймет и почувствует пафос труда_ И увидит невиданные стариною масштабы, Как средь голых просторов растут города, Как у крепко-бетонного чудо-пруда Восемь домен – могуче-волшебные бабы! – Свой чугунолитейный ведут хоровод. Вот! К октябрю – первых две, а все восемь – чрез год Запоют они песню свою гулко-звонкую, Когда станет литье из них бурно хлестать: «Полюбуйтесь на нашу железобетонную Богатырскую стать! Эй, руды нам! Руды нам! Вагоны! Вагоны! Поскорей! Поскорей! Поскорей! Поскорей! Мы родим вам мильоны, Мильоны, Мильоны Металлических богатырей! В пролетарской стране мы повысим культуру! Нашу родину мы от врагов оградим! Вместо старого лыка ей мускулатуру Мы стальную, Стальную, Стальную Дадим!» Заграничные беглые лжелитераторы, «Доносители», «аргументаторы», Уж пред вражьими штабами подняли вой, Сообщая про «гвоздь пятилетки» подробности: «Кар-р-р-ра-ул! Приглядитесь! Ведь это ж Москвой Укрепляется сила ее боевой Обороноспособности!» Доносители только ль одни так умны? Надо думать, что их не глупей их патроны. Ну, конечно ж, для новой, советской страны Поискать мы должны Новых средств обороны. Мало – вражьи полки у себя увидать И, увидевши, «шапками их закидать»: Шапки царские из перетлевшей материи Подготовили гибель российской империи! Если б к нам вражьи своры с ножами пристали И навязана б ими была нам война, Мы б врагам наготовили «шапок» – из стали И чугуна! В том лишь наша вина,  Что умнее мы прежних «правителей» стали И сильнее советская стала страна! Бюрократических Папок И патриотических Шапок Отошли времена! Было – сплыло. Навек улетело. Нет, словесная нам похвальба не нужна: Пусть за нас наше хвалится дело! Во Францию два инженера – Вредители! – след замели. И оба душой приуныли, Дойдя до немецкой земли. Сказал старший грустно: «Пр-рок-лятье! Попали в ловушку мы, брат: В немецкой земле – безработных Мильончиков пять аккурат!» Но младший ответил: «Что – немцы! Во Францию ведь мы идем. Добраться нам лишь до Булони: В Булони мы не пропадем! Приятель мой, Миша Зарудный, Простым там рабочим пока, Доход все ж имеет не скудный. Я друга возьму за бока, Скажу ему весело: „Друже, Москву мы… того… ко всем псам!“ И он нас устроит не хуже. Чем там он устроился сам!» «Не хуже?.. Возьми вот газетку. – Зло старший промолвил:- Ты – глуп. Прочти-ка вот эту заметку. Что может быть хуже, чем труп?» И точно: в газетном отделе, Где траурный выдержан тон, Анонс был о «трупе в отеле» В Булони на ля рю Медон:

Самоубийство русского

В комнате отеля на улице Медон, номер 26, в Булони покончил с собой русский рабочий Михаил Зарудный, 29 лет. Самоубийца оставил письмо, в котором заявляет, что кончает самоубийством, отчаявшись найти работу.

«Последние новости» от 8 мая с. г. Еще нет буржуазной предсмертной агонии, Но народ задыхается в гнойном зловонии Чуть не в каждой уже буржуазной стране – Даже в жирной Америке, даже в Японии, Хоть она нажилась на всемирной войне[2]. А в советской стране в это самое время Не скребут – по-былому – лохматое темя, Не царапают тощей сохой пустыри, Не несут – «для целенья» – телесные шрамы И душевную боль в церковушки и храмы, Не орут в кабаках от зари до зари, Нет, Советский Союз – в трудовом напряжении, Бой за темпы ведут в полном вооружении Самоподлинные чудо-богатыри. О победе их песни, а не поражении, Дьявол всех буржуазных кликуш побери! Труд ударный – враг часа прогульно-досужего, И все меньше, все меньше прогульных часов, И растет и все гуще становится кружево Сверхгигантских строительных наших лесов! Прозябавшие сотни веков в неизвестности, Пустовавшие глухо-безлюдные местности. Полустанки, заброшенные закоулки Стали людны и шумны, по-новому гулки. Кто не скажет, что дивная наша страна – Лишь теперь только строиться стала она! И в такое-то время Эмигрантское племя, «Соль земли», обомшело-безмозглые доки Нам пророчат последние грозные сроки?! …Про-ро-о-оки! В Магнитогорском рабочем совете Я сказал в первомайском привете: «Что ж, товарищи, ждет нас в решительном споре За тот клад, что заложен в Магнитной горе? Чай, слыхали былину вы о Святогоре, Старорусском бахвальщике-богатыре? Похвалился он, плечи свои разминая: „Эх, кабы мне в руки да тяга земная, Всю бы землю я, кажется, перевернул!“ И только он так хвастанул, Как на ветошь лежалую, Как на суму переметную, малую, Он наехал средь белого дня. „И сходил Святогор да со добра коня, Он за ту за суму да принимается, А сума-то и с места не сдымается, А все жилы-суставы у Святогора распушаются, И по колени-то в землю Святогор убирается“, Тут ему была и кончина. Что за причина? Тянул Святогор, сам не зная, Что в суме была тяга земная. Эта тяга была его смерти виной. Не вытянул он страшной тяги земной, Надорвал богатырскую силу, бедняга. Мы теперь – не в такой ли мы точно поре? Не такой ли искус, не земная ли тяга Нас влечет к этой дивной Магнитной горе? Что ж? По силам, товарищи, нам тяга эта? Загрузит наши домны руда И – когда? Домны первые в ход пустим мы к концу лета? Нашу тягу земную мы вытянем?»                     «Да!» – Раздалось где-то там в глубине горсовета. И весь зал Досказал Свой ответ громогласно: «Вы-тя-не-е-е-ем!» Вытянем! Ясно! Былинный сказ о Святогоре Звучит далекой стариной. Там богатырь – себе на горе – Тягался с тягою земной. «Дай тягу мне – сверну полсвета!» Так Святогор хвалился зря. Втянула в землю тяга эта, Угробила богатыря. Был Святогор в тяжелой пробе Богатырем, но – кустарем. Мы на пути к земной утробе Иной ухваткою берем, Ухваткой дружной, коллективной, Несокрушимо-волевой. На штурм горы Магнитно-дивной Идем колонной трудовой. Мы не сдадим! Напор утроим И, раздобыв заветный клад, Мы наш, мы новый мир построим На большевистский крепкий лад!

Боевой «комсомолке»

Так тебе наступает уж годик седьмой? Ой, ой, ой! Время сколь быстротечно. Поздравляю сердечно!.. Что еще, бишь?.. Не делай досадливой мины. Я не так уже вял, не настолько я плох. Но меня, признаюся, твои именины Застали врасплох. Хотя возраст твой, как говорится, Не ахти уж каков: Шесть годков, – Но большая, однакоже, ты мастерица Вот как радовать нас, стариков! Нет, была ты не просто печатной бумагой: С юным жаром, с комсомольской отвагой, С песней – гимном победным борьбе и труду – Налетала ты буйно на вражью ораву. «Орден Ленина» ты получила по праву В минувшем году.    Где-нибудь вдалеке и вблизи – с нами рядом – Пусть троцкисты, пусть гнусные меньшевики, Наши парт-обыватели с правой руки, Обыватели просто и вражьи шпики С помутнелым от злобы и одури взглядом Все исходят чернильно-клеветническим ядом И строчат мемуары свои, дневники, Освещения И сообщения О советских вождях, о рабочих, поэтах, О партийных и о комсомольских газетах, В том числе и о самой «лихой» – о тебе, – Наши думы и чувства, всех сил напряжение Отданы одному только – острой борьбе За темпы строительства, за вооружение Пролетарской страны Боевым снаряжением, Оружьем, способным Дать отпор сокрушительный хищникам злобным, Что готовят для нас скорпионы войны! Пусть клевещут на нас крикуны, Шептуны, Социал-каракатицы, плесень, полипы, – Пусть полит-Хлестаковы – прожженные типы Изводят бумаги огромные кипы Для хранения их мемуарной блевоты, Где помножены вымыслы на анекдоты, – Пусть, страдая от честолюбивой занозы, Становясь пред потомством в геройские позы, Комментируя, Аргументируя И потомству напыщенный брех «презентируя», Шавки жалкие брызжут бессильной слюной И кольнуть нас хотят клеветой уж неколкой, – Что все это в сравненье с тобою одной, С боевой «Комсомолкой», Где, что ни строка, То удар молотка, Где, что ни страница – строительство бурное, Индустриально-культурное, – А ты вся – ты заряд, динамит, – Каждый номер твой – взрыв: он гремит, Он зовет, веселит, он бодрит, обещает, Славит наши успехи и нам предвещает Величайший показ величайших побед.    Комсомольскому рупору и агитатору, Вдохновителю-организатору Мой – горячий большевистский привет!