Помоги проекту - поделись книгой:
Отличительной чертой этого периода была важная роль в организации экспедиций крупных паевых компаний: Ост-Индской и Вест-Индской в Нидерландах, Московской, Ост-Индской и других в Англии. Власти обеих стран также поощряли экспансию; так, голландское правительство назначило большую премию тому, кто откроет северо-восточный проход.
Начало английской заокеанской экспансии положили экспедиции 1497–1498 гг. генуэзца Джованни Кабото (известного в Англии как Джон Кэбот (Кабот)), в результате которых была открыта Северная Америка. Однако обнаруженные им земли — о. Ньюфаундленд и прилегающая часть побережья материка — не заинтересовали англичан (за исключением рыбаков, которые стали плавать к Ньюфаундлендской банке), и их попытки обрести богатство за океаном оказались надолго отложены. В середине XVI в. начались поиски северо-восточного прохода в страны Востока, прежде всего в Китай и Японию. Снаряженная туда в 1553 г. экспедиция X. Уиллоуби достигла лишь Карского моря, но в ходе ее корабль во главе с Р. Ченслером вошел в устье Северной Двины. Оттуда Ченслер, выдавший себя за посла, по приглашению Ивана Грозного приехал в Москву. Так в 1554 г. были установлены прямые дипломатические и торговые отношения между Россией и Англией.
Убедившись, что природные условия делают северо-восточный путь малоперспективным, англичане начали поиски северо-западного прохода. С 70-х годов XVI в. по 30-е годы XVII в. М. Фробишер, Г. Гудзон, В. Баффин и другие открыли множество островов, заливов и проливов в приполярной части Северной Америки, но не обнаружили ни богатств, ни прохода в Тихий океан. В 30-40-е годы мореплаватели пришли к выводу, что северо-западный проход, если и существует, непроходим для кораблей и не имеет торгового значения.
В конце XVI в. поиски северо-восточного прохода вела Голландия, снарядившая в 1594–1596 гг. три экспедиции подряд. Ключевую роль в них сыграл Виллем Баренц, хотя официально возглавлял их не он. Однако голландцы, добравшись лишь до Новой Земли (где в 1596–1597 гг. состоялась первая в истории европейских открытий полярная зимовка), отказались от дальнейших плаваний в этом направлении. Поиски северо-восточного и северо-западного проходов, хотя и не увенчались успехом, способствовали накоплению знаний о северных морях и землях; были обнаружены богатые районы рыболовства и китобойного промысла.
Открытие Австралии. История открытия Австралии связана с одним из географических мифов, восходящих к античности — мифом о Южной земле. Античные географы считали, что в Южном полушарии должна находиться земля, которая «уравновешивает» огромные пространства суши Северного полушария. На рубеже XV–XVI вв. эта теория на какое-то время теряет приверженцев (так, на глобусе М. Бехайма 1492 г., первом из сохранившихся, никакой земли у Южного полюса нет), но в XVI в. Южная земля быстро «берет реванш», ее размеры постоянно увеличиваются, и в Атласе мира А. Ортелия (1570 г.) она занимает огромные пространства, кое-где доходя почти до экватора. Тогда же ее стали называть Неведомой Южной землей, причем кабинетные ученые считали ее обитаемой и даже густонаселенной.
Такой разгул фантазии стал возможен потому, что высокие широты Южного полушария, где плавать было трудно и опасно, оставались почти недоступными для моряков, и когда в этих водах видели на юге какую-либо землю, ее тут же объявляли северным выступом огромного южного материка. Возможно, так думали португальцы, обнаружив в начале XVI в. северо-западное побережье Австралии, а затем и Новой Гвинеи. Во второй половине XVI — начале XVII в. испанцы организовали плавания в Тихом океане в поисках Южной земли, а также библейской страны Офир. В 1606 г. Л. Ваэс де Торрес открыл пролив между Новой Гвинеей и Австралией; ее северо-восточный выступ был принят за часть Южной земли. Открытие Торреса было засекречено и стало известно лишь в XVIII в.
С конца XVI в. голландцы развернули наступление на португальские колонии. Португалия тогда входила в состав Испанской монархии, но, поскольку ее колониям прежде никто не угрожал, они не были столь хорошо защищены, как испанские. С 1602 г. организатором экспансии Нидерландов в бассейне Индийского океана стала Ост-Индская компания. В считанные годы голландцы вытеснили португальцев из Индонезии. В поисках надежных коммуникаций между Югом Африки и островом Ява X. Браувер в 1611 г. открыл новый маршрут, использовавший удобные течения. Войдя в Индийский океан, голландцы плыли на восток, и, лишь достигнув долготы о. Ява, поворачивали к северу. Из-за несовершенства навигационных приборов они иногда заплывали слишком далеко на восток и оказывались у побережья Австралии; так в 1616–1636 гг. была открыта значительная его часть.
Чтобы выяснить, являются ли эти земли частью Неведомой Южной земли, губернатор голландской Ост-Индии снарядил две экспедиции Абела Тасмана. В 1642 г. Тасман отплыл с острова Ява в сторону острова Маврикий, а оттуда в поисках Южного материка повернул на юг. Достигнув 40-х широт и убедившись, что там материка нет, он направился на северо-восток и вскоре оказался у земли, много позже названной Тасманией. Он объявил ее владением Голландии, обогнул с юга и, продолжив путь на восток, открыл северо-западное побережье Новой Зеландии (которую он счел выступом Южной земли). Отсюда Тасман повернул на север, а затем на запад и в 1643 г. вернулся на Яву. Это плавание доказало, что открытые голландцами участки побережья не являются частью Южной земли, отодвинув границы последней далеко на юг. В 1644 г. Тасман совершил новое плавание, проследив непрерывную линию северного побережья Австралии на протяжении 5500 км и доказав, что речь идет не об островах, а о материке, получившем название Новая Голландия (Австралией, т. е. «Южной», ее назвали уже в начале XIX в.).
ПОСЛЕДСТВИЯ ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ
Уже с конца XV в. всемирную историю невозможно представить себе вне последствий Великих географических открытий. Они привели к резкому расширению представлений европейцев о мире и опровержению многих античных и средневековых мифов. Были открыты ранее неизвестные европейцам Америка и Австралия, в основном определены контуры всех обитаемых материков, исследована большая часть земной поверхности. В конечном счете Великие географические открытия способствовали запуску механизмов научной революции.
Открытия дали новый обширный материал для естественных наук и этнографии, истории и языкознания, стимулировали развитие общественной мысли. Приобретая опыт общения с носителями иных культур и религий, европейцы более отчетливо осознавали свое культурно-историческое единство. В то же время европейцы, по крайней мере наиболее критически мыслящие, убеждались, что мир многолик, что чужая культура и религия может быть не хуже своей и что европейцу есть чему поучиться у обитателей заморских земель. Не случайно авторы социальных утопий раннего Нового времени, начиная с Томаса Мора, не раз помещали идеально устроенные страны в тех уголках земного шара, которые стали известны европейцам в результате Великих географических открытий. Размышления о Золотом веке и неиспорченной вере обитателей Америки перекликались с идеями Возрождения и Реформации. Испанские гуманисты и служители церкви (Бартоломе де Лас Касас, Васко де Кирога и другие) пытались в Новом Свете воплотить в жизнь утопические идеи.
Великие географические открытия и Конкиста вызвали к жизни литературные произведения разных жанров: «Донесения» Э. Кортеса, «Основные плавания, путешествия и открытия англичан» Р. Хаклюйта и др. Появились синкретичные труды, содержавшие сведения о географии и природе новых земель, об обычаях и истории их народов: «Декады Нового Света» П. Мартире д’Ангиера, «История Индий» Лас Касаса, «Декады» Ж. де Барруша и другие. Образы дальних стран вошли в европейскую литературу и искусство, занимая важное место в наследии Камоэнса, Монтеня и Шекспира.
Открытия оказали глубокое влияние на социально-экономическое развитие Европы. С перемещением основных торговых путей из Средиземноморья в Атлантику одни регионы теряли былое первенство (Италия, Южная Германия), другие, напротив, заметно усиливались (Испания и Португалия, позже — Англия и Голландия). Масштабный ввоз американских драгоценных металлов вдвое увеличил количество находившегося в обращении в Европе золота и втрое — серебра, способствуя по всей Европе быстрому росту цен на предметы первой необходимости («революция цен»). Значительная часть поступавших в Европу драгоценных металлов тут же вывозилась в Азию, где на них закупались дорогостоящие восточные товары. Однако часть серебра оставалась в Европе. Увеличение денежной массы, а также возможности колоний как источников сырья и рынков сбыта для европейских товаров способствовали развитию европейской экономики. В то же время «революция цен» и другие новые социально-экономические процессы вызвали к жизни попытки объяснить их причины и способствовали развитию экономической мысли, особенно в Испании (Т. де Меркадо и др.).
В результате Великих географических открытий не только расширялись торговые связи между Европой и остальными частями света, но и устанавливались системные связи между Азией и Америкой, воплощенные в «манильских галеонах», а также Америкой и Африкой. В Атлантике в XVI в. сложился «торговый треугольник»: корабли везли европейские товары в Африку, оттуда перевозили невольников в Новый Свет и возвращались в Европу с грузом табака, сахара и других товаров. Все это свидетельствовало о формировании мирового рынка.
Вместе с экономикой на просторы океанов выходит и политика. Неотъемлемой частью международных отношений становится соперничество за контроль над торговыми путями, стремление европейских держав обзавестись собственными колониями, борьба за их передел. Благодаря богатствам колоний метрополии заметно усиливали свои позиции в Европе, как, например, Португалия в начале XVI в.
Европейцы познакомились с новыми сельскохозяйственными культурами (картофель, кукуруза, томаты, чай, кофе, какао, табак), и, хотя внедрение их в силу консервативности сознания подавляющего большинства потенциальных потребителей затянулось надолго, со временем они заметно изменили рацион питания европейцев, произведя своего рода «пищевую революцию». Особенно велико было значение картофеля и кукурузы, заметно снизивших угрозу голода.
Колониальная система связала весь мир в единое целое, в то же время разделив значительную его часть на метрополии и колонии. При этом в Азии вплоть до XVIII в. европейцы могли установить свой контроль лишь над немногими стратегически важными пунктами. Однако воздействие европейцев выходило далеко за рамки этих территорий.
Разрушительным было воздействие европейской экспансии на Африку, где работорговля, включенная в систему мировой экономики, опустошала целые области, оказывая негативное влияние на развития континента. Совокупные потери населения Африки в результате работорговли за XV–XVIII вв. составляли десятки миллионов человек.
В Америке контакты с европейцами также привели к заметному сокращению численности местного населения, а местами и к его полному исчезновению. Однако в целом в Испанской Америке возникло латиноамериканское общество со своей культурой, вобравшей в себя и европейские, и индейские черты, но переработавшей их в новое целое. Для индейцев Северной Америки последствия английской колонизации, хотя проявились позже, но оказались более гибельными.
Европейцам Великие географические открытия несли не только выгоды, но и издержки. Раньше всего проявили себя новые болезни (сифилис появился в Европе уже в конце XV в.). В Испании и Португалии эмиграция в колонии создавала демографические проблемы. Экономика этих стран не могла обеспечить потребности их заморских владений, и властям приходилось открывать дорогу в Америку купцам из более развитых стран, которые заодно подчиняли себе, в той или иной степени, и экономику метрополии. «Испания стала Индиями для иностранцев», — жаловались в середине XVI в. депутаты кастильских кортесов.
Великие географические открытия привели к заметным изменениям в географии религий. К XVI в. христианство господствовало в Европе и в Эфиопии, но на Востоке христиан было мало. А в XVI–XVII вв. европейские миссионеры распространили свою веру на огромных пространствах Азии, Африки и особенно Америки, хотя в некоторых странах Востока первые успехи оказались непрочными: власти стали запрещать христианство и жестоко преследовать его сторонников. Там, где проповедовали испанские, португальские и французские миссионеры, утверждался католицизм, там же, где верх брали англичане и голландцы, чаще распространялись различные реформационные течения, в основном кальвинистского толка.
НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ В XVI–XVII ВЕКАХ
ИЗМЕНЕНИЯ ДЛЯ ИСТОРИКА — ТЕМП, ДЕМОГРАФИЯ, ИСТОЧНИКИ
С исследовательской точки зрения особенности рассматриваемого периода всемирной истории вытекают из временных (темпоральных) и количественных характеристик присущих ему социальных процессов. Нарастает темп изменений на всех структурных уровнях исторического времени, и большой и малой длительности, даже географическая среда во все возрастающей степени подвергается воздействию как разрушительных, так и созидательных усилий человека. Демографический рост и образование новых, национальных государств с развитым бюрократическим аппаратом, с усложняющейся системой администрирования ведут к появлению значительных массивов письменных документов и материалов, к формированию государственных и других архивов, где хранятся многочисленные и зачастую однородные данные, пригодные для статистического и математического анализа. Распространение грамотности и развитие книгопечатания также во много раз расширяют круг источников исторического исследования. Все это позволяет сделать его масштаб более подробным, гораздо пристальнее всматриваться в реалии повседневности, ближе узнавать людей того времени. Вместе с тем охватить «все» сведения по тому или иному предмету одному человеку становится почти невозможно, хотя именно тогда появляются грандиозные труды эрудитов, впечатляющие своим размахом и полнотой, такие как словари Шарля Дюканжа и энциклопедия Пьера Бейля.
Можно ли выразить в одном-двух понятиях, в какой-то формуле суть изменений, происходивших в ту эпоху? В советское время было принято обозначать их (хотя и с оговорками) как переход от феодализма к капитализму, «генезис капитализма». На сегодня никаких альтернативных, более внятных или исчерпывающих формулировок не предложено, если не считать использовавшихся ранее и довольно расплывчатых терминов «Средние века» и «Новое время». Историки всего мира, не только российские, нередко прибегают к понятиям «капитализм», «капиталистическое производство», «буржуазный», но далеко не всегда утруждают себя их уточнением, хотя, если разобраться, подразумеваемых оговорок стало еще больше.
Видимо, объективное наличие некоторого ряда феноменов, скрывающихся за словом «капитализм», представляется очевидным, а копание в теоретических нюансах, некогда обязательное для советских историков (был ли тот или иной процесс уже капиталистическим или еще докапиталистическим, когда именно установился новый строй в той или иной стране — причем всегда со ссылкой на verba magistri), теперь выглядит схоластическим или в лучшем случае считается уделом философов и социологов.
Однако вопрос о том, насколько жизнь общества укладывается в схемы и как эти схемы конструируются, важен и для истории, и для понимания сегодняшнего дня. «Феодализм», занимающий одно из главных мест в марксистской схеме, никто специально не строил, этот термин стал применяться для обозначения определенного общественного уклада лишь в XVIII в., когда сам этот уклад уже изжил себя в Европе, т. е. люди, жившие еще раньше при феодализме, об этом не догадывались. Социализм, напротив, сразу возник как некий «проект», как долженствование и предполагаемая цель человечества. Капитализм находится где-то посредине: никто его специально также не возводил, но усилия людей, боровшихся за свободу торговли, за развитие промышленности, за равенство, наконец, были куда более осознанными, чем в Средние века — в смысле общественных перспектив. На этой стадии «научное», т. е. систематизированное, являющееся плодом специальных изысканий, знание об обществе постепенно стало обязательным компонентом идеологий. «Капитализм» поэтому не есть ярлычок, приклеиваемый произвольно к совокупности множества разнородных и мало связанных между собой явлений; термин появился тогда, когда экономисты и историки заметили феномен и ощутили потребность его назвать. Капитализм — это общественный строй или уклад (в последнем смысле слово употреблял Маркс), основанный на рыночных отношениях и свободе предпринимательства, который утверждался в той или иной форме в том или ином месте и в то или иное время, как правило, непростым способом — в борьбе с другими укладами. (Некоторые историки находили его и в глубокой древности.) Не чистый конструкт (примышленное к реальности обозначение), и в то же время не объективная данность, а коллективное изобретение — продукт ума (ментальности) и деятельности многих поколений. Капитал (иначе говоря, получение прибыли) стал источником развития. Сначала это было товарное производство, затем производство виртуальных ценностей (денег). Произошла капитализация мира, превращение его в источник доходов — такая ментальная установка в конечном счете возобладала в экономике.
Для «феодализма» характерно специфически нераздельное соединение власти (права) и собственности — сочетание этих параметров определяет место человека, а точнее его рода, в социальной иерархии, имеющей форму пирамиды. При «капитализме» собственность обезличена: не власть наделяет богатством, а богатство властью. В XVI–XVII вв. исход соревнования этих принципов был далеко не ясен, в том числе и в Европе. Возникновение мануфактур, развитие рыночных отношений и товарного производства, ориентация на спрос и возрастание роли кредита, который благодаря торгующим финансовыми услугами банкам становится самостоятельной отраслью экономики, стимулировали экспансию Европы. Однако за ее пределами европейские новации не встретили понимания, они были отвергнуты странами, имеющими собственные тысячелетние традиции — Китаем, Японией, Индией. Выбор в пользу закрытости сделали политические «элиты», хотя предпосылки для развития рыночных отношений существовали и в этих странах. Но до поры до времени они могли развиваться в рамках отдельных «миров-экономик», как называл такие конгломераты, формировавшиеся вокруг крупнейших цивилизационных центров, Ф. Бродель. Только образование мирового рынка и развернувшееся на нем соперничество побудили отставшие страны к «модернизации» в капиталистическом духе.
СОЦИАЛЬНОЕ
Картина социальной жизни раннего Нового времени (или очень позднего Средневековья, что примерно то же), если рассматривать ее в контексте «прогресса», выглядит очень неоднородной, если не сказать противоречивой. Наряду с другими рынками формируются рынки рабочей силы, при этом квалифицированный наемный труд и физический труд постепенно перестают быть презираемыми, о чем красноречиво свидетельствуют новые установки в воспитании, касающиеся даже семей просвещенных деспотов.
В то же время новое дыхание и новые формы обретают торговля людьми и рабский или подневольный труд, которые парадоксальным образом сочетаются с рыночными способами хозяйствования и именно от них получают новый импульс. Прежде всего имеется в виду вывоз рабов на американские плантации, главным образом из Африки, и запоздалый подъем барщинного хозяйства на Востоке Европы, который приводит к новому закрепощению крестьян на землях помещиков, поставляющих сельскохозяйственные продукты на рынок, в том числе международный.
Подневольное состояние значительной, иногда большей части общества — феномен, вполне характерный для Средних веков, которым было знакомо и рабство, как оно знакомо и нашему времени. В Средние века работорговля являлась одной из форм международной торговли, в частности между Востоком и Западом. Кочевники поставляли тысячи рабов из Восточной Европы на невольничьи рынки Малой Азии и Причерноморья, откуда они иногда снова попадали в Европу, на этот раз в Западную. Но здесь рабство не получило широкого распространения, возможно, вступая в противоречие с христианской идеологией. Как бы то ни было, идея о том, что можно владеть людьми как любым другим имуществом, что такая власть вытекает из законов природы, вполне соответствовала патриархальному политическому укладу Средних веков, в котором право на власть ассоциировалось с особым статусом, с прирожденными, священными правами государей. Все подданные стояли ниже их (если не считать магнатов, которые также были в своем роде государями и равными государям). Но подневольное состояние очень часто было выгоднее, а может быть, и почетнее свободного. Слово «министр» происходит от латинского понятия «слуга», потому что министрами государева двора становились дослужившиеся до высших постов слуги. В России XVI в. высшим почетным титулом был «слуга государев». Главенствующее в Средние века военное сословие в значительной мере рекрутировалось из таких слуг, они участвовали в первоначальном формировании слоя рыцарства. На Востоке привилегированные военные части комплектовались по специальной системе из отпрысков покоренных народов; янычары в Турции со временем стали влиять на выбор султана, в Египте мамлюки превратились в правящее сословие. В Китае чрезвычайную силу набрали евнухи, насчитывавшиеся десятками тысяч и часто руководившие всей государственной политикой. В общем, быть зависимым не обязательно означало быть лишенным власти, зависимость от правителя приближала к нему. Это один из элементов социальной мобильности, существовавшей и в средневековом сословном обществе.
Повсеместно люди делились на податных и неподатных, простолюдинов и белую кость, принадлежность к которой, как правило, сочеталась с занятиями военным делом. На закате Средних веков в Европе привилегии получают и ученые люди, доктора (ранее ими пользовалось духовенство, из которого они вышли). Их значимость связана с их знаниями, с должностями, которые они занимают, и эти должности, в соответствии с тогдашними представлениями о месте человека в обществе, рассматриваются как его личная, часто семейственная принадлежность: должность не только можно купить, но и передать по наследству. На Востоке это часто было узаконенной практикой, на Западе (во Франции, в Англии, в Риме) ее не одобряли, но порой тоже пытались узаконить. Административная должность обеспечивала особое место в обществе, давала права на благородство, как титул, который состоятельный человек в это время мог купить, а иногда владельцев должностей даже принуждали покупать титулы.
Если для изначально зависимых людей и даже групп в позднесредневековый период открывалась возможность подниматься по социальной лестнице, то другие, формально свободные и привилегированные слои средневекового общества вследствие имущественного расслоения становились уязвимыми. Это относится к низшей и наиболее массовой части военного сословия, служилым людям, получавшим от государства надел для прокормления. В силу циклических законов рынка и других причин немногие из них богатели, а большая часть беднела. Эта наиболее многочисленная часть дворянства была одним из столпов средневековой «демократии» и в то же время источником повсеместных смут — она кормилась за счет войн, а при их отсутствии или неудачном исходе была склонна к асоциальному поведению, проще говоря к разбою и участию в волнениях. Такая военная прослойка имелась и в Европе (рыцарство, польская шляхта, русское мелкое дворянство и отчасти казачество), и на Востоке: в Турции (тимариоты), в Китае, в Корее.
Служилые люди повсеместно стремились сделать свои владения наследственными и прикрепить к ним земледельцев, а иногда, наоборот, согнать их с отнятых участков. Государственная власть вмешивалась в эти отношения, прежде всего в фискальных целях, в Турции, Китае, Японии, Венгрии, Скандинавии, противодействуя «несправедливому» переделу земель и защищая податное сословие. Но в некоторых случаях, как например в Иране в конце XVII в., инициатива закрепощения исходила напрямую от государства.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ
Историки политических учреждений в Европе XVI–XVII вв. говорят о существовании в это время так называемых «составных монархий» (англ, composite monarchy), причем это словосочетание может обозначать две разные вещи: 1) государство, в котором политическую роль играют несколько сословий, в большинстве случаев это та же сословно-представительная монархия (например, в Англии); 2) государство, состоящее из разных народов, фактически почти синоним империи (Габсбургская, Османская). В Средние века, уже ближе к их закату, власть монарха стала ограничиваться сословнопредставительными учреждениями, где собирались, как правило, депутаты от дворянства, духовенства, горожан, реже — свободных крестьян. Государи были вынуждены созывать эти собрания, например Генеральные Штаты во
Франции, чтобы объявлять войну и утверждать необходимое для этого взимание налогов. Существование таких учреждений имело для правителей и некую политическую выгоду: они могли опереться на них, апеллируя к защите общегосударственных интересов в борьбе со своевольными магнатами и сепаратизмом. Подобные органы, не обязательно сословного характера, имелись не только в Западной Европе, в частности монгольские курултаи или Земские соборы в России. Относительно последних в историографии идут споры, насколько можно говорить об их сословно-представительном характере, хотя в период, близкий к Смутному времени, такие функции, связанные с необходимостью выбирать кандидатов на царский трон, явно присутствовали.
В названных учреждениях видят прообраз будущей «демократии», но на заре Нового времени эти ростки парламентаризма парадоксальным образом ущемляются в пользу абсолютной власти монархов, парадокс здесь в том, что путь от средневекового сословного представительства к буржуазной республике лежит через ничем по сути не ограниченный суверенитет единоличного государя. Марксистская социология объясняла этот феномен неустойчивым равновесием политического влияния двух классов — дворянства и буржуазии, но сегодня хотелось бы подчеркнуть, во-первых, причудливость исторического существования и развития общественных институтов, эта причудливость не вписывается в схемы, нанизывающие все жизненные сферы на один стержень, а во-вторых, тот факт, что абсолютизм явился определенным венцом государственного строительства и развития политического сознания, в котором общее благо стало отождествляться с персоной государя, но государя — не столько верховного собственника страны и подданных, сколько главного слуги Левиафана (выражение Т. Гоббса), главы государственной машины[1]. В этом смысле абсолютный монарх — ее воплощение, высший чиновник, командующий армией чиновников. Тут можно провести некоторую параллель с неевропейскими странами, имевшими высокоразвитые государственные традиции, в частности с Китаем или Японией, где, однако, в рассматриваемый период императорская власть вырождается, превращаясь в чистый символ и замещаясь другими структурами (сёгунат). Впрочем, проведение подобных параллелей для историков чревато риском смешать вечное и временное, цикличные феномены со «стадиальными», историю общества в целом с историей учреждений. Всегда и везде разворачивается борьба между унитаризмом и сепаратизмом, между концентрацией власти и ее распределением, между централизацией и автономией. В России жестоко подавляются новгородские вольности, в Испании (позднее) вольности Арагона — можно ли видеть здесь проявления одного или хотя бы вызванных одинаковыми причинами процессов? В разных частях Европы подданные поднимаются или устраивают заговоры против монархов, называя их греческим словом «тираны»: в Испании комунерос против императора Карла, во Франции монархомахи против королей, в Англии парламент — было ли все это побочным результатом прихода абсолютизма?[2]
Нужно иметь в виду, что новые веяния и давно известные идеи могут применяться к совершенно разным явлениям и институтам, при всей их внешней похожести. Например, империи в эпоху раннего Нового времени далеко не потеряли своего значения и перспективности как политические «проекты». Священная Римская империя при Карле V обрела давно забытую грандиозность, казалось бы, ненадолго, но на ее обломках сформировалась австрийская империя Габсбургов, просуществовавшая еще триста с лишним лет. В Китае одна династия и даже один правящий этнос сменил другой, но империя сохранилась. В Индии империя Моголов более или менее благополучно продержалась на протяжении всего четырех поколений правителей, как в наше время Советский Союз (а в XV в. Бургундское государство), но не стала ли ее история важнейшим вкладом в будущее национальное единство, учитывая политику терпимости некоторых из них? Вообще религиозная и национальная терпимость — вынужденный выбор для многих империй, состоявших обычно из разных этносов и представителей разных конфессий. Любопытна в этом отношении история Османской империи, мусульманского государства, сохранившего свой азиатский облик, но в то же время ставшего преемником Византии, своего рода третьим Римом (или Румом). Близость к Европе, возможно, не только стала фактором ослабления Порты, но и помогла ей выжить, что особенно сказалось уже в современную эпоху.
Знаменательные изменения происходят в начале Нового времени с самой материей государства. Формируется бюрократия, созревает класс чиновничества, который соответствует новым представлениям о политических учреждениях. Хотя о парламентаризме и партиях говорить пока рано, чиновники образуют костяк новой государственной машины, будучи ее винтиками. Слуги государя становятся господами, сам он — слугой общества и закона, хотя бы в идеале. Идеальная функция нового чиновника — управлять потоками, его интересы — угодить начальству, не нарушать инструкций (никакой самодеятельности), но не забывать и себя. Только намного позже в Новом Свете потомки американских колонистов, стараясь взять все лучшее из европейского опыта, попытаются создать «демократию» с опорой на вооруженный народ, в которой государство действительно подчинено (служит) обществу, хотя и этот опыт далеко не во всем успешен.
В административной сфере также причудливо сочетались разнородные тенденции, что выразилось в уже упоминавшейся продаже должностей, особенно распространенной на Востоке. Не только в Западной Европе, но и в России, в Турции с XVI в. собственно государственные органы, приказы, обособлялись от аппаратов управления дворцом и личным хозяйством монархов. Везде, от Франции до Китая и Японии проводятся учет и оценка земель для пополнения доходов государства. В то же время в Восточной и Западной Индии (Америке), в Китае династии Цин, на Востоке Европы и в Турции сохраняются старинные механизмы управления, основанные на круговой поруке и удобные и в новых условиях для управления большими группами людей (общинами).
РЕВОЛЮЦИИ
Рубеж Средних веков и Нового времени ознаменован явлением, которое сегодня мы называем «революциями». Восстания, перевороты и мятежи сопровождали всю историю властных отношений в человеческом обществе. Но о революциях заговорили тогда, когда стало заметно, что в результате социальных конфликтов меняются не только люди или группы людей, стоящие у власти, но весь строй общества, начиная от экономических структур и заканчивая господствующими идеями.
Понятие социальной революции было глубоко разработано в марксизме, который считал революции проявлением законов истории, способом смены отсталого общественного строя более «прогрессивным», прежде всего феодального буржуазным (процессы, разворачивавшиеся на глазах Маркса и Энгельса). Это представление имеет право на существование в той мере, в какой можно провести аналогию между техническим прогрессом (совершенствованием орудий, механизмов и приспособлений) и социальной «технологией». И если техника в производстве и повседневной жизни рано или поздно «модернизируется» повсеместно, в силу связей и соревнования между разными обществами, то социальное обновление, судя по всему, слишком приблизительно описывается стадиальной схемой, потому что мотивация человеческого поведения противоречива и разнообразна, репертуар ролей несводим к сословной и классовой принадлежности. Конфликты, вызванные экономическими интересами, в том числе вечное противостояние бедных и богатых, накладывались на этнические и религиозные, которые все же очень трудно свести к неосознанному выражению классовой борьбы, объективно ведущей к прогрессу.
XVI и XVII века в Европе и во всем мире заполнены смутами, крестьянскими войнами и восстаниями и другими вспышками недовольства. Большинство из них сочеталось с конфликтами международного характера, т. е. с войнами, и с религиозной конфронтацией. Это относится и к Смутному времени в России, и к Тридцатилетней войне, которая с «европоцентристской» точки зрения была прообразом будущих мировых войн, ибо затронула весь тогдашний европейский мир. Среди мотивов и обоснований войн и переворотов по-прежнему на первом месте династические интересы, национальные и патриотические чувства уже пробудились, но их роль для этого времени не стоит преувеличивать.
Национально-гражданское самосознание быстрее развивается в тех странах, где формируются абсолютные монархии (Франция, Испания) и где революции пробуждают политическую и экономическую активность (Нидерланды, Англия). Все эти страны в XVI–XVIII вв. поочередно претендуют на гегемонию в Европе и связанном с ней мире, в том числе в колониях, которые уже начинают подвергаться переделу.
Главенствующие на пике Средневековья в политическом и духовном отношениях части Европы (Германия как центр империи и Италия — резиденция пап) остаются раздробленными, становятся ареной кровопролитных общеевропейских войн и на время превращаются в захолустье Европы.
ЦЕРКВИ И РЕЛИГИИ
XVI–XVII столетия — время религиозных схизм и реформ не только на Западе, но и в России (никонианский раскол), и в иудейской диаспоре (саббатианство). Впрочем, межконфессиональная и внутриконфессиональная борьба постоянно сопровождает всю историю религий. В геополитическом плане западное христианство наверстывает потери раскола благодаря колониальным захватам и миссионерской деятельности, распространяющейся на весь мир и приносящей богатые плоды, в том числе в Китае и Японии. Но в указанных странах эти плоды сводит на нет местная политическая конъюнктура, как и в других регионах, в частности в Африке, где католическое влияние слабеет под напором ислама или местных традиций (Эфиопия, Конго). Вообще знамением времени становится подчинение религии политике и ослабление политической и экономической самостоятельности церквей. Монастырское землевладение ограничивают не только в Англии и Скандинавии, но и в России, духовенство лишается налоговых и сословных привилегий (представительства) не только в протестантских странах, но и в Венеции.
Важнейшим косвенным результатом Реформации в конечном счете стало утверждение идеи веротерпимости, имеющей общие корни с ренессансным свободомыслием и для средневековой Европы чуждой. Благодаря религиозным коллоквиумам и соглашениям выработалось, пока в зачаточном виде, понимание необходимости считаться с чужим мнением. Правда, зачастую внешняя веротерпимость на деле сводилась к ограниченному допущению других культов в силу тех или иных причин (сосуществования разных этносов, пограничного положения) при господстве главной конфессии. Такая ситуация имела место в Польше, Венгрии, Османской империи. На Востоке относительно мирное сосуществование разных вер, например буддизма, конфуцианства и даосизма в Китае, имело более древние традиции. Но и здесь проявления государственной веротерпимости и поисков синтеза, такие как в Индии в правление султана Акбара, встречались чересчур редко, чтобы можно было увидеть в них общую закономерность.
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ
Для понимания собственно экономических процессов, как это ни парадоксально, нужно отталкиваться от тех изменений, которые происходили в ментальности.
На рубеже Средних веков и Нового времени наметилось доминирование парадигмы постоянного роста и постоянного обновления. Чтобы началось развитие производства, необходимо утверждение в умах этих парадигм. Можно сослаться на заложенную в природе человека тягу к накоплению или его инстинктивную любознательность, но для того, чтобы эти потребности привели к появлению современной экономики, они должны оформиться в некие коллективные ментальные тренды. В то же время для этого нужны, разумеется, и особое стечение обстоятельств, и определенные предпосылки, в том числе и чисто материальные.
В нашем случае это было наличие в Европе некоторого количества независимых государств, конкурирующих между собой, но и объединенных общим культурным, или цивилизационным багажом, не в последнюю очередь христианским, т. е. средневековым и античным. Христианское общество с подозрением относилось к богатству, которое считалось терпимым в силу несовершенства земной жизни. Перенос интереса на земной мир способствовал легитимации идеала накопления, но одновременно и революций ради «справедливого» передела собственности.
Схему дальнейшего развития экономики можно также строить на противопоставлении различных путей и взглядов, определявших ее состояние. Все они так или иначе связаны между собой: противостояние натурального хозяйства и рыночного клонится в рассматриваемый период к явному перевесу последнего, альтернатива свободы торговли и стремления управлять процессом выливается в последующие столетия в борьбу экономического либерализма и протекционизма (в рассматриваемый период — меркантилизма), баланс вещных и виртуальных средств обмена изменяется в сторону торжества кредитной экономики. Она обеспечивает рост производства, финансовые инвестиции, диверсификацию отраслей, преобладание предложения над спросом. Вместе с тем она несет с собой инфляцию как условие развития, финансовые спекуляции, банкротства и периодические кризисы. Зарождение новых кредитных отношений имело для Нового времени не меньшее значение, чем открытие Америки (эта параллель сходится в одну линию, если вспомнить о будущей роли доллара как мировой валюты и об участии генуэзского банка Сан-Джорджо в финансировании экспедиции Колумба).
Уже упомянутый меркантилизм был не столько теоретическим оправданием, сколько первой реакцией на этот процесс, стремлением общества в лице государственной власти придать ему управляемость. Желание накапливать деньги (внутри государства) отражает одну сторону рыночной экономики, традиционную, и для того периода оправдывается еще и тем, что деньги не стали в полной мере условной ценностью, они (драгоценные металлы) сохраняли характер реальной ценности, гарантируемой одинаково для всех природой. Другая сторона, выражаемая тем, что деньги должны работать, продаваться, крутиться, чтобы приносить доход, связана больше с их виртуальной спецификой и противоречит наличию всевозможных границ и барьеров, в перспективе она ведет к «глобализации».
Противоречивость и переходность раннего Нового времени ярко проявилась в феномене продажи должностей, о котором говорилось выше. Государство, одной из функций которого является перераспределение доходов, должно как-то и себя обеспечивать. В Средние века доходы человека были привязаны к его месту на общественной лестнице, человек тесно срастался с местом, но отсюда вытекала и возможность отчуждения, распоряжения им как имуществом — это явление того же порядка, что и продажа целых провинций и графств. Было понимание несовместимости службы обществу, как и Богу, с корыстью, извлечением доходов, однако симония больше всего процветала в Риме, что и стало одним из поводов к Реформации.
Во многих странах, особенно на Востоке, место и титул (например, заминдара в Индии) можно было продавать; наличие должности предполагало получение официальных подарков от просителей не только в России, но
и, например, в Англии. В конце Средневековья, таким образом, возникают элементы рыночно-правовых отношений, торговли властью, правом как собственностью. Вместе с тем было понятно, что правосудием нельзя торговать и что правовые полномочия требуют наличия некоторых знаний. Отсюда требование специальных знаний у чиновников — в Китае, где они должны были сдавать экзамены, в какой-то степени и во Франции, где делались попытки оформить существующую практику продажи и законодательно. В последнем случае покупка должности могла преследовать как цели престижа, так и получение доходов, своего рода инвестиция капитала в собственность, приносящую постоянный и относительно гарантированный доход. Со стороны государства это выглядело как род займа, погашаемого должностным жалованьем, почти разновидность рент, получивших в этот период во Франции чрезвычайное распространение.
В общем, попытки легализации продажи должностей служат одним из подтверждений того, что при власти находятся чаще не самые мудрые, образованные и достойные люди («меритократия»), а самые богатые, влиятельные и изворотливые. Первые только служат вторым, как в Китае XVII в., где захватившие власть маньчжуры использовали образованных чиновников в качестве хранителей государственной традиции.
Впрочем, мир накануне Нового времени, конечно, не мог являть собой царство социальной справедливости, смутное представление о которой только начинало приобретать определенные очертания в трудах авторов утопий.
«ВОЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» XVI–XVII ВЕКОВ
На рубеже Средневековья и раннего Нового времени в Европе в условиях экономического подъема и глубоких общественно-политических перемен (становление национальных государств, усиление центральной власти, борьба держав за сферы влияния и т. д.) происходит переворот в военной области. Термин «военная революция», выдвинутый британским историком М. Робертсом в 1955 г., был воспринят, уточнен и обоснован многими учеными. Правда, ввиду длительности, неравномерности и обширной географии этого явления, которое нельзя ограничить двумя столетиями, иногда предпочитают вести речь об эволюции.
В XVI–XVII вв. вооруженные конфликты становятся более продолжительными, ожесточенными и кровопролитными, чем прежде, приобретают огромный территориальный размах (Итальянские войны, 1494–1559; Ливонская война, 1558–1583; Тридцатилетняя война, 1618–1648; «Потоп» Речи Посполитой и Северные войны, 1648–1667, и др.). Соперничество стран и альянсов выходит далеко за пределы континента и охватывает почти весь мир в связи с образованием колониальных империй (Португалия, Испания, затем Нидерланды, Великобритания, Франция). Многие блестящие полководцы этой эпохи — Гонсало Фернандес де Кордова, Мориц Нассауский, Альбрехт фон Валленштейн, Густав II Адольф, Оливер Кромвель, Раймондо Монтекукколи, Анри Тюренн, Фридрих Вильгельм Бранденбургский, Ян Собеский и др. — не только прославились своими победами, но и внесли вклад во всесторонние военные реформы. Повсюду внедрялись и быстро перенимались военно-технические находки, новые виды вооружений, способы ведения боя, формы войсковой организации.
В Европе были созданы постоянные профессиональные армии, которые получили регулярную структуру, вели систематическую боевую подготовку и состояли на полном содержании государства, что многократно увеличило военные бюджеты и расходы. Наряду с традиционным, по-прежнему многочисленным наемным корпусом (немцы, швейцарцы, шотландцы и др.), все больший удельный вес получали части, вербовавшиеся по национальному признаку.
Так, шведская армия уже с середины XVI в. комплектовалась на основе обязательной воинской повинности. Каждая сельская община должна была выставить определенное число людей, из которых по рекрутским спискам отбирали солдат. При короле Густаве Адольфе страна была разделена на девять округов, и в каждом набирался один «большой полк» до 3 тысяч человек; «большие полки» делились на три «полевых полка», по восемь рот в каждом. Рекрутскому набору подлежал каждый десятый крестьянин, годный к военной службе. Король Карл XI ввел территориально-милиционный порядок службы (indelningsverket), покрывавший основные расходы на содержание вооруженных сил за счет доходов от частных и государственных, особенно редуцированных, дворянских земель. К концу XVII в. малонаселенная и ограниченная в ресурсах Швеция располагала более чем 60-тысячной постоянной армией; ее численность с началом Северной войны 1700–1721 гг. за счет дополнительного набора и найма была доведена до 100 тысяч человек. Бурный рост вооруженных сил наблюдается и в других странах. К началу 1700-х годов армии Великобритании и Нидерландов также достигали 100 тысяч человек, не считая многотысячных морских команд, на которых во многом покоилось могущество этих держав. Во Франции армия со 120 тысяч в 70-х годах XVII в. была довербована до 400 тысяч в начале XVIII в. Множился и административный аппарат, росли военные ведомства и министерства.
Еще важнее были качественные изменения. В целом определились состав и иерархия боевых подразделений и частей от взвода и роты до бригады и дивизии, сложилась знакомая и сегодня система воинских званий от унтер-офицерских чинов до фельдмаршала. Роль пехоты постоянно росла, хотя не следует преуменьшать и значение кавалерии — оно оставалось высоким, а в некоторых армиях (например, польско-литовской) преобладающим; в последних битвах Тридцатилетней войны конница даже численно превосходила пехоту. Появились новые рода войск, в том числе драгуны, способные действовать как в конном, так и в пешем строю; шло формирование инженерного корпуса и элитных лейб-гвардейских частей. Главнокомандующие стремились обеспечить оперативное взаимодействие всех родов войск, наладить их постоянное снабжение путем создания баз и магазинов, поддерживать твердую дисциплину.
Существенно повысились дальнобойность и скорострельность личного оружия и артиллерии. Во всех войсках вводилось единообразное вооружение. На смену аркебузам и мушкетам с фитильным запалом пришли ружья, карабины и пистолеты с колесцовым, а позже и с более практичным кремневым замком (его изобретение в начале 10-х годов XVII в. приписывается французскому мастеру Марену ле Буржуа). Помимо гладких стволов все чаще использовались нарезные. Беспорядочный и спорадический огонь уступал место залповому и непрерывному. В пехоте в конце XVII в. были введены штыки, сначала вставные, затем насадные, не препятствовавшие стрельбе. Возросла роль артиллерии, разделившейся на осадную, крепостную, полевую, полковую и морскую, началась унификация калибров, была улучшена конструкция лафетов, что повысило подвижность орудий; их вес был намного облегчен благодаря прогрессу литейного производства. В конце XVII в. в Швеции изобрели орудие нового типа, промежуточное между пушкой и мортирой, — гаубицу. Совершенствовались боевые припасы — появились зарядные пороховые трубки, картечи, картузы и т. д.
С начала XVI в. в испанской армии были приняты плотные и глубокие построения пехотинцев (coronelias, затем tercios), которые впервые последовательно сочетали холодное оружие с ручным огнестрельным и могли противостоять тяжелой рыцарской коннице. Они принесли Испании блестящие победы в сражениях при Чериньоле (1503), Павии (1525), Сен-Кантене (1557) и других, стяжали славу непобедимых и имитировались в других странах. К концу XVII в., в ответ на растущую мощь огня на поле боя, постепенно восторжествовала более гибкая линейная тактика. Пехота обычно располагалась в центре, в две-три линии различной глубины из мушкетеров и пикинеров (с введением штыков пики почти вышли из употребления), кавалерия — на флангах, артиллерия — по фронту или между боевыми частями. В зависимости от местных условий позиционные действия сочетались с быстрым маневрированием, осады — с генеральными сражениями. Развитие тактики не было однонаправленным, и безупречного, универсального боевого порядка не могло существовать. Так, в 1634 г., после всех реформ и побед Густава Адольфа, шведы и их союзники-протестанты были наголову разбиты «старомодными» полками Габсбургов при Нёрдлингене.
В фортификации бастионное начертание, возникшее в Италии в конце XV в., получило быстрое развитие в разных странах. В 1565 г. новейшие достижения крепостного искусства обеспечили победный для христиан исход «Великой осады» Мальты османами. Реформаторы инженерной науки — француз Себастьен де Вобан (1633–1707), голландский барон Менно ван Кухорн (1641–1704) и саксонец Георг Римплер (1636–1683) — были сторонниками упорной, активной, глубоко эшелонированной обороны, призванной удерживать противника как можно дальше и дольше. Отныне осады велись по принципу постепенной атаки («побольше пота, поменьше крови»), с апрошами, целенаправленным батарейным огнем из тяжелых орудий по уязвимым участкам и сложной системой концентрических параллельных траншей, соединенных зигзагообразными окопами (сапами). Весьма действенным способом взятия крепостей стало минирование; против него применялись контрмины. Немалых успехов достигла и полевая фортификация.
Стремительно развивалось военно-морское дело. Все ведущие державы Европы создали постоянные военные флоты, которые насчитывали десятки судов различных классов — от галер, незаменимых в условиях мелководья, и брандеров до галеонов в XVI в. и трехпалубных стопушечных линейных кораблей в конце XVII в. Изобретателем водонепроницаемого орудийного порта в начале XVI в. считается французский судостроитель из Бреста по имени Дешарж. Благодаря этому и другим новшествам резко возросла огневая мощь морских судов, как по количеству размещаемых на борту орудий, так и по их калибру. Абордаж, прежде основная форма морского боя, был вытеснен артиллерийской дуэлью. Как и на суше, во флоте стало применяться линейное построение, что давало возможность слаженно маневрировать и многократно производить сокрушительные бортовые залпы. Наиболее примечательными событиями в морских анналах того времени были уничтожение османского флота при Лепанто в 1571 г., долгое противостояние испанской и английской армад и англо-голландские войны второй половины XVII в.
Знаменитые флотоводцы — испанский маркиз Санта Крус, англичанин сэр Фрэнсис Дрейк, голландский адмирал Михиел де Рюйтер и другие — своими победами доказали, что флот превратился в важную и неотъемлемую часть вооруженных сил. К концу XVII в. «владычицей морей» стала Британия: в 1688 г. ее военный флот состоял из 173 судов с экипажем в 42 тысячи человек при 6930 орудиях. В целях взаимодействия морских и наземных операций были основаны части морской пехоты: в Испании (1537), Франции (1622), Великобритании (1664) и Нидерландах (1665).
В эту эпоху возникают первые военно-учебные заведения (в 1653 г. в Пруссии учреждены кадетские школы), издается обширная военная литература, вырабатываются армейские уставы, церемониалы, обычаи, униформа, кодексы обращения с военнопленными и проведения дуэлей, разнообразные жанры военной музыки и т. д.
Историческим итогом всех этих перемен стало бесспорное военное преимущество и растущее мировое господство европейцев, начиная с походов Кортеса и Писарро, с горстью солдат захвативших державы ацтеков и инков. Однако так бывало не всегда. К примеру, испанцы не смогли покорить жившие на территории Чили племена арауканов (мапуче). В XVII в. индейцы Северной Америки достаточно быстро освоили огнестрельное оружие и научились использовать лошадей в военных действиях, не без успеха сопротивляясь европейцам еще и в XIX в. Определенный вклад в развитие тактики морского боя внесли и пираты (Г. Морган и другие).
Военная история Востока XVI–XVII вв. также весьма богата событиями — такими, как разгром мамлюкского Египта османами в 1516–1517 гг., затяжные турецко-персидские войны, завоевание Китая маньчжурами и борьба Кореи за свою независимость. Среди выдающихся полководцев Азии можно назвать могольских падишахов Бабура и Акбара, иранского шаха Аббаса I (преобразованием своих войск он в известной мере обязан английским советникам, в частности Р. Ширли), объединителей Японии Ода Нобунага и Токугава Иэясу, корейского адмирала Ли Сунсина. Здесь тоже быстро и повсеместно распространялось огнестрельное оружие, в том числе путем восприятия его европейских видов. Известны и смелые нововведения, например, первые опыты применения в Корее «ракетных устройств» («огненные повозки» — хвачха) и «кораблей-черепах» (кобуксон), позволивших корейцам в конце XVI в. уверенно отражать атаки японцев, хотя наличие брони на кобуксонах не доказано. Но если даже в Европе о «военной революции» принято рассуждать с оговорками, то в азиатских странах, где в данной сфере по-прежнему ориентировались на традицию, это едва ли возможно вообще. Именно в эти столетия все яснее проявлялось военное превосходство Запада над Востоком, тем более разительное, что на стороне последнего почти всегда был заметный, порой подавляющий перевес в численности войск. В первой половине XVI в. небольшие эскадры и десанты португальцев победоносно прошествовали почти по всему побережью Индийского океана, сломили сопротивление местных правителей и закрепились в стратегически важных пунктах. Борьба христианских государств с Османской империей велась с крайним напряжением сил и переменным успехом, однако туркам не удалось одолеть ни маленькую Мальту, ни уже клонившуюся к упадку Венецию. Победы османов все чаще оказывались «пирровыми» (четвертьвековая осада Кандии 1645–1669, Чигиринские походы 1677–1678 гг.) и вскоре сменились сокрушительными поражениями от армий Священной лиги под Веной в 1683 г., при Зенте в 1697 г. и др.
На севере Евразии Россия, не самая передовая военная держава, нередко уступавшая на поле брани западным соседям, довольно легко покорила Казанское, Астраханское и Сибирское ханства и отбила у турок Азов. В 80-х годах XVII в. сильный боевой корпус Цинского Китая долго не мог совладать с несколькими сотнями русских казаков, оборонявших острог Албазин на Амуре. Успехи царского оружия во многом связаны с тем, что военные реформы в России все более решительно следовали по западноевропейскому пути, и это способствовало росту новой мировой империи. По указу царя Михаила Федоровича, в начале 30-х годов XVII в. шотландец Александер Лесли, ставший первым русским генералом, сформировал полки «иноземного строя» — солдатские, драгунские и рейтарские. С помощью опытных иностранных наставников, особенно Патрика Гордона, Петр I довершил начатое, создав регулярную армию и флот, одни из лучших в Европе.
СОБЫТИЯ И ПЕРЕМЕНЫ В ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ ЕВРОПЫ: ВОЗРОЖДЕНИЕ, РЕФОРМАЦИЯ, КОНТРРЕФОРМАЦИЯ
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Эпоха раннего Нового времени ознаменована культурными феноменами, которые зародились в Европе, но оказали огромное, может быть, решающее влияние на всю последующую всемирную историю. Они принесли с собой изменения во взглядах на мир, в отношении к науке, искусству, вере, человеческой личности. В результате знания стали более доступными, перестали быть уделом избранных, распространились понятия о свободе совести и веротерпимости, открытие новых земель сопровождалось культурной экспансией и обменом, тенденция приветствовать новое укоренилась и в хозяйственной деятельности, и в литературе, и в социальной жизни. Впоследствии на этой основе утвердилась идея прогресса, который в эпоху Просвещения стали связывать с распространением знания.
Все началось с Возрождения. Это была переходная эпоха между Средними веками и Новым временем, которая в смысле социального устройства ближе к первым, но в духовном отношении подготовила практически все будущие перемены. Чисто хронологически она начинается с середины XIV в. (а если говорить о Предвозрождении, то с его начала) и заканчивается в отдельных странах XVII в. Возрождение началось как сугубо конкретный исторический феномен, и хотя делались попытки с большим или меньшим основанием говорить о других Возрождениях (Каролингском, Восточном), все же это было уникальное явление, последствия которого вышли далеко за рамки чисто культурной сферы.
Сам термин «Возрождение», или его французский прототип «Ренессанс», вошел в историческую науку около середины XIX в., но восходит к идее renovatio, обновления, выдвинутой самими его представителями — итальянскими гуманистами. Речь шла о следовании великим образцам грекоримской древности как в изобразительном искусстве, так и в словесности, образцам, которые были преданы забвению на протяжении почти тысячелетия. Но достижения античной цивилизации использовались и тогда, особенно широко с XII в.; юристы и медики изучали римское право и труды древних врачей, философы — Аристотеля, сама же идея обновления была распространена среди верующих, где звучали призывы вернуться к евангельским истокам и оздоровить церковную организацию; этими принципами руководствовались не только еретики, но и основатели нищенствующих орденов. Позднее эта же идея воплотилась уже в форме разрыва с католицизмом и отрицания главенства папы в реформационном движении, отчасти хронологически совпавшем, отчасти пришедшем на смену Возрождению. Коренное отличие последнего заключается в преобладании у гуманистов светских интересов, что со временем навлекло на них критику как католиков, так и протестантов.
Будучи движением преимущественно культурным, Возрождение не создало никаких специальных институтов и организаций, кроме гуманистических кружков и академий, объединявших любителей литературы и искусства; оно не знало четких сословных, политических, религиозных и прочих границ. Оно создавало новую духовную атмосферу, идеи носились в воздухе и незаметно проникали повсюду — в этой аморфности и заключалась неодолимая сила ренессансной культуры, плодами которой могли воспользоваться все — папы, короли, дворяне, купцы, крестьяне, ремесленники, горожане; даже ее враги не могли обойтись без гуманистической образованности, без услуг новых художников и ученых. Эта бескровная революция заняла столь прочные позиции в европейской идеологии, что провозглашенные ею принципы образования и формирования развитой личности главенствовали несколько столетий и не забыты до сих пор.
Еще одна важная черта жизнеспособности ренессансной культуры — это ее наднациональный характер. Хотя в каждой стране Возрождение имело свои особенности и национальные корни, увлечение античной культурой, древние языки, научное и художественное общение придавали новому течению международный характер.
Таким образом, Возрождение представляло собой предпосылку отрицания средневековых обычаев и институтов в рамках самой средневековой системы; в чем-то порывая с прошлым, оно оказалось одним из самых пышных цветов, возросших на средневековой почве. Раскрепощая человека, оно еще не вело к разобщенности, к обезличенности общественных отношений.
Хронологически наиболее четко оформлена периодизация искусства Возрождения: для Италии она делится на Раннее (середина XIV–XV в.), Высокое (конец XV — начало XVI в.) и Позднее (XVI в.), что с некоторым сдвигом совпадает с тремя веками итальянского Ренессанса в целом: Треченто, Кватроченто и Чинквеченто (XIV, XV и XVI вв.). В другие страны Европы Возрождение пришло позднее и в значительной мере совпало там с эпохой Реформации, начавшейся в первой четверти XVI в. и продлившейся около ста лет. Реформация была прежде всего религиозным и национально-политическим движением и в этом смысле составляла противоположность Ренессансу.
Новые явления, вызвавшие к жизни гуманизм и искусство Возрождения, связывают обычно с развитием городской культуры. Средневековые города прирастали населением и освобождались от феодальной зависимости, в городских республиках жили свободные люди, кормившиеся ремеслом и торговлей, у них скапливались большие денежные средства, которые можно было тратить на общественные нужды — строительство, украшение церквей, общие торжества. Купцы ездили по свету, видели разные страны, набирались опыта и приобретали вкус к новым знаниям, необходимым для производства, торговли и путешествий. Постепенно образовывалась группа людей, культурные потребности которых выходили за пределы старых форм, ограничивавших круг образованных людей в основном духовными лицами, а науку подчинявших теологии. В марксистской историографии ответ на вопрос, почему предпосылки для возникновения феномена Возрождения возникли именно в Италии на рубеже XIV в., искали в особенностях ее экономики и общественной структуры: промышленное развитие городов перерастало узкоцеховые рамки, появились зачатки мануфактурного производства с разделением труда между сотнями и даже тысячами рабочих, в первую очередь в текстильной промышленности. Формировались новые общественные классы, получившие названия ранней буржуазии, или предбуржуазии (фактически «бюргерства»), и предпролетариата — они выдвигали собственные политические притязания. Однако эти общие и затрагивающие преимущественно материальную сферу явления не привели бы к Ренессансу, который путем прямого заимствования и подражания распространился из Италии в другие страны Европы, если бы не ряд других обстоятельств.
Первым из них был сам факт наличия в Италии множества небольших и независимых городов-государств, которые в свое время были фундаментом античной культуры и сохранили некоторую память об этом. Не было забыто и величие Италии в эпоху империи, частично возрожденной германскими властителями. Благодаря римскому престолу Италия была центром западнохристианской Европы, и в Средние века Рим был точкой притяжения всего христианского мира, со всех сторон в него стекались материальные и духовные богатства. Такие связи соответствовали и универсальному, наднациональному характеру гуманизма. Интенсивность внутриполитической жизни Италии, ее активные сношения со всем известным тогда европейцам обитаемым миром, попытки вернуться к единству с восточным христианством немало способствовали культурному всплеску. Падение византийской империи в середине XV в. и переезд в Италию византийских ученых, хранивших древнегреческие традиции, помогли распространению и изучению античных авторов в подлиннике, переводу греческих авторов на латынь и новые европейские языки. Позднее Итальянские войны, длившиеся с конца XV до второй половины XVI в., способствовали широкому распространению ренессансной культуры в других странах.
Гуманизм зародился в среде интеллектуалов, но не случайно эта эпоха дала возможность большим массам людей приобщиться к высокому образованию и культуре. «Демократические» идеи о свободе и достоинстве человека были разнесены благодаря изобретению печатного станка, также относящемуся к середине XV в., — к концу столетия было напечатано уже около 40 тысяч названий общим тиражом в несколько миллионов книг.
Появление печатной книги и других изданий изменило всю структуру производства и потребления знания — правда, не столь радикально и не столь быстро, как иногда принято считать. Печатная книга — это техническое новшество, которое отвечает на новые потребности в знании и одновременно формирует эти потребности, распространяет иные стандарты использования знания.
Распространение грамотности, новое обращение к античной культуре, пересмотр отношения к авторитетам — приметы времени, обозначившиеся еще до внедрения печатного станка. Последний, однако, дал новые импульсы этим тенденциям, и за счет высвобождения времени, тратившегося на переписывание книг, и за счет облегчения чтения текстов, тиражированных типографским способом, и за счет расширения круга источников знания и их доступности. В то же время печатная книга далеко не сразу вытеснила рукописную как вследствие редкости отдельных изданий, так и потому, что и печатные книги были недешевы и иногда переписать, т. е. затратить ручной труд, представлялось более выгодным. Типографы приспосабливались к рынку: тиражи не были большими, но популярные книги часто переиздавались, появлялись и «пиратские» издания. Кроме того, почти одновременно с книгопечатанием в XV в. родилась и цензура в виде списков запрещенных книг, утверждаемых авторитетом римского папы (см. ниже).
Само понятие «гуманист» применительно к Возрождению очень расплывчато, оно не является чисто профессиональной или социальной характеристикой, но не сводится и к наличию у носителя этого звания какой-то определенной суммы взглядов. В социальном плане наилучшими условиями для получения гуманистического образования обладали зажиточные слои — дворянство и бюргеры, однако были и выходцы из низов, тем более что гуманисты провозглашали принцип равного достоинства людей по природе, независимо от происхождения. В профессиональном отношении гуманистами были люди самых разных творческих профессий — от дипломатов до священников. Но заниматься умственным трудом еще не значило быть гуманистом — юристы, учителя, врачи могли придерживаться средневековых, во многом противоположных гуманизму взглядов. П.О. Кристеллер и его последователи пытались дать гуманистам профессионально-социальное определение на основании предпочтения, которое последние отдавали словесности. В этом смысле гуманисты предстают как люди, усвоившие набор классических знаний и предлагающие свои услуги в качестве учителей риторики, придворных поэтов, историков, секретарей власть имущих — именно последним требовались подобные услуги, и у них была возможность их оплачивать. Вместе с тем гуманисты исповедовали духовную независимость, и это позволяло некоторым ренессансным публицистам, например Пьетро Аретино, бичевать в своих памфлетах королей, а таким художникам, как Бенвенуто Челлини, ссориться с папами и герцогами.
Иногда говорят о том, что в эпоху Возрождения впервые сложилась особая общественная группа — интеллигенция. Но гуманисты скорее были предшественниками интеллигентов Нового времени, причем не столько по роду своих занятий: подражание античности, увлечение астрологией и магией сильно отличаются от позднейшей науки, сколько благодаря комплексу новых идей, связанных со studia humanitatis, «изучением человечности» (фактически мира природы в противовес studia divina — богословию и другим умозрительным предметам).
Подражание классической древности постепенно вошло в моду во всем — в искусстве, архитектуре, философии, гражданской жизни и даже отчасти в богопочитании. Но развитие получили те стороны античной культуры, которые отвергались в Средние века. Прежде всего возврат к подлинникам древних писателей, философов и поэтов носил характер очищения их от искажений, служил обновлению латинского языка, который оставался языком Церкви и, соответственно, образованного сословия, но эти штудии вели и к обогащению идейного аппарата. Если в Средние века монархов уподобляли небесному царю, а иерархическую структуру общества — небесной иерархии, то из древних книг гуманисты усваивали республиканские идеалы и представления о циклической смене политических форм. Для схоластов высшим авторитетом был Аристотель, гуманисты же очищали его труды от наслоений времени и вместе с тем противопоставляли ему «божественного Платона», предтечу христианской философии, но все же язычника, вкладывавшего в уста главного героя своих диалогов, Сократа, вольнодумные речи. Церковь учила, что человеческая природа поражена грехом и истинная жизнь ожидает праведников за гробом, для древних же загробное воздаяние было лишь тусклым и туманным отражением земного бытия, их боги, олицетворявшие силы природы, жили на Земле, почти как люди, и их чувства и поступки служили неиссякаемым источником вдохновения для поэтов и художников. У христиан эти мифологические персонажи превратились в бесов, но гуманисты прониклись поэзией античных верований — они толковали их по-своему, как аллегории, иносказания, иногда предвосхищающие христианскую истину, однако именно такие представления были им близки. Они хотели видеть природу одушевленной, а человека, его тело, проявления его жизни — одухотворенными; отсюда огромное влияние античной мифологии на искусство Ренессанса, а через него на культуру последующих столетий.
Если можно говорить применительно к рассматриваемой эпохе о революционных переменах в культуре, то это перемены в отношении к знанию, к его возможностям и доступности. Знание обладало силой и прежде, но во многом его воспринимали как сверхъестественную силу, отчасти магическую, отчасти нравоучительную; знание имело особый ценностный, даже сакральный статус и смысл, закрытый для профанов. Начиная с Возрождения можно говорить о десакрализации знания, и именно этот процесс ведет в дальнейшем к появлению такого понятия, как «информация». Информация — это и есть десакрализованное знание, т. е. служащее конкретным целям, сугубо утилитарное. Порох, компас и книгопечатание стали изобретениями, которые, по словам Ф. Бэкона, изменили современный мир, они получили известность и у китайцев, но в Европе нашли новое применение, вероятно, именно благодаря этому утилитарному духу.
Знание, которое привлекало гуманистов, было знанием о человеке, а его давали словесность и нравственная философия того времени. Гуманистические сочинения, в большинстве своем диалоги, представляют собой сплав литературы и искусства; это, как правило, рассуждения о том, как должно жить, в виде бесед ученых мужей, почитателей наук и искусств. Вообще жанры, в которых упражнялись гуманисты, они унаследовали от античности — трактаты, речи, диалоги, письма, предназначенные для опубликования. Язык, искусство слова, красота слога — вот что заботило и находило у них отклик в первую очередь. Красноречие воплощало для них науку о человеке. Систематизированных учений гуманисты не оставили, можно говорить лишь о некоторых общих тенденциях и принципах, которые они проповедовали.
На первом месте среди этих принципов находилась тяга к знанию как главной добродетели и главной цели земной человеческой деятельности. В поисках истины гуманисты обращались ко всем источникам: греческим философам, римским поэтам и писателям, Отцам церкви, средневековым арабским и еврейским ученым, у которых они искали сокровенного, доступного лишь посвященным знания. Конечно, истина, как ее представляли себе образованные итальянцы XIV–XV столетий, значительно отличалась и от истины средневековых схоластов и от постулатов новоевропейской науки XVII в.
Возрождение было сродни и той и другим; от Средних веков оно взяло целостность, нерасчлененность знания, его устремленность на человеческие нужды, хотя тогда под ними понималась забота о спасении души. Оно черпало знания не столько в опыте, сколько в традиции, правда, расширив ее рамки и позволив себе относиться к ней куда более критически, но все же оставаясь культурой эрудитов, эстетов и коллекционеров. Критицизм, широта взглядов, светская направленность и перенос акцента на земную деятельность людей сближает гуманистов с учеными Нового времени. Но в отличие от последних для гуманистов мир был слишком одушевленным, лишенным механистичности, открытым и доступным для человека во всех своих проявлениях. Гуманисты, как художники, искали в действительности и старались воплотить в своих творениях прекрасное. Понятие истины совпадало с понятием блага (высшая цель — познание) и с понятием прекрасного. Поэтому для них было так дорого учение Платона, изображающее познание как любовь, т. е. постижение прекрасного, движение к красоте, начиная от низших форм — прекрасных творений природы, человеческого тела, до красоты души и красоты одухотворенного мира в целом, красоты Вселенной как произведения творческого духа. Платонизм позволял связать воедино все разнородные источники мудрости и представить их в виде постепенного движения к божественной истине, главным, но не единственным достижением которого мыслилось евангельское учение.
Поделиться книгой: