Помоги проекту - поделись книгой:
Хальтер Марек
Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
Я принадлежу к народу, который часто называют избранным…
Избранным? Может быть, но при отсутствии кворума.
День первый
Вашингтон, 22 июня 1950 года
— Сообщите, пожалуйста, ваше полное имя и нынешнее место жительства.
— Мария Магдалена Эпрон, Хестер Хаус, Хестер-стрит, 35, Нижний Ист-Сайд, Нью-Йорк.
— Давно ли вы там живете?
— Больше года, с февраля 1949-го.
— Дата и место рождения?
— 10 октября 1912 года, Гросс-Пойнт-Парк, Детройт, штат Мичиган.
— Ваша профессия?
— Актриса.
— Чем вы занимаетесь в настоящее время?
— Преподаю театральное искусство.
— Не играете, только преподаете?
— Да, в Актерской студии в Нью-Йорке.
— Присутствует ли здесь ваш адвокат, мисс?
Она только покачала головой.
Я, как и все присутствующие, не спускал с нее глаз. Красавица! Выразительное лицо, чувственные, щедро накрашенные губы, угольные волосы, приподнятые шиньоном. Несмотря на черное строгое платье, схваченное на груди серебряной брошечкой, ей можно было с легкостью дать на пять-шесть лет меньше ее возраста. Фотография этой женщины вполне годилась на обложку журнала, собирающего голливудские сплетни. Однако в ее темно-синих глазах, которые иногда становились непрозрачными, как китайский лак, читалась совсем не гламурная история.
Меня зовут Аллен Г. Кёнигсман. В ту пору я вкалывал репортером «Нью-Йорк Пост». Уже три-четыре года свирепствовала охота на коммунистов. Маккарти и его шайка убедили всю страну, что Голливуд и театры Восточного побережья кишат агентами Сталина. Каждый актер, режиссер, сценарист трепетал в ожидании повестки от КРАД, Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мне уже пришлось наблюдать многих знаменитостей, вызванных на ковер. Включая таких гигантов, как Хамфри Богарт, Кэри Грант, Лорен Бэколл, Жюль Дассен, Элиа Казан, Брехт, Чаплин. И все лезли из кожи вон, чтобы представить себя добропорядочными американцами и ярыми антикоммунистами. Но список обвиняемых не иссякал. Его называли «черным списком» Голливуда… Точней бы сказать, — «траурным». Попавшим туда приходилось распрощаться со студией, поставить крест на карьере и сменить профессию. Кое-кто еще поплатился разводом. А некоторые предпочли и вовсе покончить с собой. Гнусное времечко.
Меня тошнило от этих слушаний. Можно было и вовсе разочароваться в человечестве. Но такая уж была моя работенка, и глаз уже стал наметанным. Поэтому я сразу отметил, что женщина, в тот день проходившая через горнило Комиссии, сильно отличалась от своих подруг по несчастью. Не только тем, что я не встречал ее имя в титрах, не это главное. В первую очередь повадкой — тем, как она сидела в кресле, своей манерой складывать руки. Так же и невозмутимостью. И не было в ней ни тени жеманства, свойственного голливудским старлеткам, притом что ее глаза и губы будто сулили блаженство всем и каждому. Разумеется, она не уступала им красотой, но явно не благодаря гримерам «Метро Голдвин Майер» или «Уорнер Бразерз». Я бы дал голову на отсечение, что эта женщина изрядно хлебнула жизненной правды в своем личном кинофильме.
Поскольку она так и не ответила, Вуд вздернул бровь в знак нетерпения. Сенатор Дж. С. Вуд уже год как председательствовал в Комиссии. Это был кругленький человечек всегда в одном и том же чудовищном галстуке — желтом в синюю полоску. Он считался дружком Рейгана, возглавлявшего Актерскую гильдию. Полгода назад они на пару составили список артистов, подозреваемых в симпатиях к коммунизму. Помню, что Мария Эпрон там не значилась.
Вуд стукнул своим молоточком и подался к микрофону.
— Отвечайте да или нет, мисс Эпрон. Присутствует ли здесь ваш адвокат?
— Как видите, со мной рядом никого нет, — и она кивнула на пустое соседнее кресло.
Улыбнулся не только я один. У нее был акцент. Небольшой, но все-таки заметный. Вовсе не свойственный берегам Мичигана. Такой акцент немецким и польским эмигрантам не удавалось искоренить в двух-трех поколениях.
В отличие от обычных слушаний зал отнюдь не ломился от публики. Кроме копов, торчавших в дверях и по краям трибуны, сенаторов и других членов Комиссии, стенографисток, двух операторов, направленных Конгрессом, всего четверо нас, репортеров. Вуд объявил заседание закрытым, что позволяло избавиться от зевак и отсечь лишних журналистов.
КРАД обожала устраивать грандиозные спектакли. Но иногда «закрытые двери» служили наилучшим средством привлечь внимание прессы к вовсе не знаменитому свидетелю. Ведь любой репортер просто умрет от любопытства, если перед его носом захлопнут дверь. Но я в данном случае оказался среди счастливчиков, допущенных на заседание.
Почему?
Да, вопросик на засыпку. Я отнюдь не ходил в любимцах Комиссии. И вообще не в моем обычае выть в унисон с волчьей стаей. А два-три раза я так прямо и написал, что методы КРАД только позорят нашу страну. И все-таки удостоился картонного билетика, сделавшего меня
Вуд пошелестел лежавшими перед ним бумагами. Он-то был плохой актер. Стараясь принять суровый вид, лишь выпячивал свой двойной подбородок.
— Мисс Эпрон, вынужден вам напомнить ряд правил. Если вы будете уклоняться от ответов, вас отправят в тюрьму за оскорбление Конгресса. И еще запомните, что на данных слушаниях вы будете иметь только те права, которые вам предоставит Комиссия. Вы меня поняли, мисс Эпрон?
— Кажется.
— Отвечайте да или нет.
— Да.
— Встаньте, пожалуйста… Поднимите правую руку и поклянитесь говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
— Клянусь.
— Не так. Повторяйте за мной: «Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды».
— Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
— Можете сесть… Господин Кон, теперь ваша очередь.
Вот и завертелось. Вуд развалился в кресле, а прокурор Кон, отложив свое вечное перо на стопку бумаг, ринулся в бой.
Забавный тип был этот Кон. Двадцать три года, внешность то ли записного остряка, то ли карающего ангела. Всегда тщательно одетый, он предпочитал костюмы-тройки от Логана Бельроза и серые шелковые галстуки. Его плотоядный рот и ямочка на подбородке создавали впечатление, что Кон всегда чуть усмехается. Благодаря безупречному пробору и прилизанным волосам на манер Кларка Гейбла, он казался более уместным на каком-нибудь дансинге, чем в прокурорском кресле. И все же он был тем, кем он был. Если Кон внешне походил на ангела, это был, разумеется, ангел-мститель.
Совсем юный, он успел уже заработать громкую репутацию. За два с половиной года Кон провел сотню допросов относительно «антиамериканской деятельности», и хватало пальцев одной руки, чтобы сосчитать отмывшихся. Можно было только удивляться его азарту в охоте на этих бедолаг, но Кон казался воистину ненасытным.
Поднявшись с кресла, он сразу взял быка за рога:
— Мария Эпрон, вы коммунистка?..
— Нет.
— Значит, вы не являетесь членом Коммунистической партии США?
— Нет, конечно, нет.
— И никогда не были?
— Нет.
— Может быть, какой-нибудь другой коммунистической партии?
— Не понимаю, о чем вы.
— Не являетесь ли вы членом КПСС?
— Нет. Как бы мне это удалось?
— Вы поклялись говорить правду, мисс Эпрон. Я повторяю вопрос: являетесь ли вы членом КПСС?
— Нет, и никогда не была.
Ее голос изменился. Взгляд Кона тоже. Между ними происходило нечто, нам непонятное. В вопросе прокурора таился подвох, и она это почувствовала.
— Вы советский агент, мисс Эпрон?
— Нет, я всего лишь актриса.
— Когда вы приехали в Соединенные Штаты, мисс Эпрон?
— Я уже все сказала, можете заглянуть в мой паспорт.
— Вы родились в Соединенных Штатах?
— Да.
Кон расплылся в своей ангельской улыбке.
— Вы лжете.
Он воздел правую руку, потрясая зеленой книжицей, и обратился к сенаторам:
— Этот паспорт она передала агентам ФБР. В нем свидетельница значится Марией Магдаленой Эпрон, как она и назвалась под присягой. Мы проверили: 10 октября 1912 года в Гросс-Пойнт-Парке, Детройт, штат Мичиган, не отмечено рождение Марии Магдалены Эпрон. ФБР установило, что паспорт поддельный, хотя подделан безупречно.
В почти пустом зале каждый выразил изумление на свой манер. Кон, тыча паспортом в сторону женщины, орал в микрофон, стараясь перекричать шум.
Вуд два-три раза стукнул молоточком, чтобы успокоить зал. Мне досталось удачное место слева от женщины, так что от меня не ускользнуло, как переменилось ее лицо. Голубые глаза потемнели, а слой пудры уже не мог скрыть ни ее морщинок, ни бледности. Можно представить, что она сейчас переживала. Никто бы не пожелал попасть в лапы этого мальчишки с внешностью жиголо. Кон упивался произведенным фурором. Когда шум стих, он задал вопрос:
— Что вы делаете в нашей стране, кто вы на самом деле?
Он чувствовал себя героем. И сенаторам, и моим коллегам уже грезились огромные шапки в завтрашних газетах. Незнакомка будто окаменела, лишь пальцами теребя носовой платок.
Вуд снова приложился молоточком.
— Вы должны ответить на вопрос, мисс Кто-то-там. Теперь вы заподозрены в присвоении чужого имени, следовательно, Комиссия может в любой момент потребовать вашего ареста…
Разумеется, он бы этого не сделал: все присутствующие с замиранием ждали продолжения. Кон подготовил еще сюрприз. Он опять взмахнул паспортом.
— По ходатайству прокуратуры ФБР выяснило происхождение документа. Его номер свидетельствует, что это один из четырех «чистых» паспортов, выданных УСС одному из своих агентов. Вот объяснение высокого качества подделки… Напоминаю Комиссии, что Управление стратегических служб занималось борьбой с советским шпионажем, пока не было создано ЦРУ, то есть до 1947-го. Восемь лет назад, в 1943-м, агент УСС был направлен в Советский Союз. Его звали Майкл Дэвид Эпрон.
Вуд забыл о своем молоточке, на несколько секунд замер цокот стенографисток. А Кон продолжал ровным тоном, будто сообщал прогноз погоды:
— Агент Эпрон не вернулся с задания. В досье УСС зафиксирован последний контакт с ним летом 1944-го. Больше никаких сведений… До тех самых пор, пока не обнаружился паспорт некоей особы, именующей себя Марией Магдаленой Эпрон.
Когда Кон замолчал, русская понурилась. Отчаянно пульсировала жилка на ее виске. Частыми толчками вздымалось на груди траурное платье, заставляя мерцать серебряную брошку. Я так и не понял, блистательная ли это игра или женщина действительно была в панике, но она все молчала. Вуд и Маккарти что-то неразборчиво рявкали в микрофон и наконец прорвались сквозь помехи:
— Вы убили агента Эпрона, мисс Неизвестная?
— Нет!
— Кто вы?
— С каких пор занимаетесь шпионажем?
— Я не шпионка!
— Лжете!
— Кто еще работает на вашу резидентуру?
— Да никто! Я не…
— Лжете!
— Нет!
Она вскочила на ноги и оказалась высокого роста.
— Я не шпионка и не убивала Майкла! Вы ничего не знаете! Я сделала все, чтобы его спасти.
Теперь было ясно, откуда ее акцент. Взгляд женщины от сенаторов метнулся к столу прессы. Наверно, и у меня, как и у остальных журналистов, был вид разъяренного хищника. Похоже, на этот раз Кону удалось сорвать банк. Я уже прикидывал статью в завтрашней «Пост». Да и на лицах коллег было написано, что они занялись привычным делом. Женщина рухнула в кресло.
— Действительно, Эпрон не моя фамилия. Мне ее дал Майкл, как и этот паспорт.
— Дал его или вы убили Майкла, чтобы завладеть паспортом?
Это уже встрял Никсон, до сих пор молчавший. Стоило ему раскрыть рот, мне всегда чудился камнепад.
— Нет, неправда!
Вуд прервал ее жестом.
— Продолжайте допрос, господин Кон.
Русская испытующе нас разглядывала, одного за другим. Я впервые перехватил ее взгляд. Ее синие глаза казались глубокими, словно омут. Я подумал: так глубок ее ужас. Женщина помаргивала в такт своему дыханию. Я мог пересчитать все ее морщинки в уголках губ.
Кон возобновил допрос своим тоном первого ученика. Это была его коронная роль: он умел придать себе столь презрительный вид, будто собеседника вообще за человека не держит.
Поделиться книгой: