Помоги проекту - поделись книгой:
– Нет, друг не против и меня действительно зовут Ингрид, вы знали? Ингрид Ренар, – представилась она, – галерея Tate. Вон та труба через реку, видите?
А теперь, внимание: 18+. Ингрид выглядела необыкновенно счастливой. Она словно предчувствовала нечто новое (что обещало быть незабываемым) и не скрывала радости. Она вообще ничего не скрывала. Задрав юбку, Ингрид присела, разведя колени и облокотившись о поручни набережной. Ослик зашёл сзади, взял её за руки, и та плавно откинулась на него, приняв максимально удобное положение для секса.
«Джек» кивнул Ослику и тут же возобновил свои движения – довольно мощно, но в то же время и мягко, словно стесняясь быть пошлым и удерживая Ингрид за талию. Трусов на ней не наблюдалось, лобок был почти выбрит, а лицом она походила на Мишель Пфайффер из «Знаменитых братьев Бейкер» (The Fabulous Baker Boys, реж. Стивен Кловз, США, 1989).
Что интересно, эти братья (по фильму Джефф и Бо Бриджес) были именно братья, а не так называемые «братаны», которые сплошь и рядом шатались по Москве и искали приключений. Всюду только и слышалось: «Здорóво, братан» или того хуже: «Братан, дай десятку». Россия вообще славилась «братанами». Те разгуливали по улицам, выслеживали вас у магазина, руководили вами в офисе и управляли страной. Братья Бейкер в отличие от них десяток не просили, виртуозно играли на рояле и выступали по клубам. С ними-то Ослик и связывал образ истинного мужчины, а русские «братаны» годились разве что в крокодилы из рассказа про Собаку Софи («Видишь, как здесь красиво?»).
Ничего красивого здесь, конечно, не было. Путинская Россия представляла собой в некотором роде неизлечимо больного ребёнка, которого, безусловно, жаль, но помочь которому уже никто не может (включая НКО, приёмных родителей из Америки и сказки Римуса).
Между тем, «Джек» двигался всё интенсивней, а Ингрид подбиралась к оргазму. Ослик держал её за руки, разглядывал её, вдыхал её запах и по сути влюблялся, переживая небывалую лёгкость. При этом его завораживало и само движение, ведь вместе с «Джеком» двигался и он с Ингрид – шаг за шагом продвигаясь к наивысшей точке эмоционального подъёма.
Явление идеальной итерации.
В какой-то момент Ослик представил этот процесс в виде блок-схемы, затем математически, и вдруг подумал про итерацию в психиатрии. Надо же – при патологическом возбуждении больной то и дело повторяет слова или фразы, и это состояние наиболее выражено как раз при глубоком слабоумии. Именно с таким диагнозом его в своё время отправили на Мосфильмовскую, и вот теперь он рисует блок-схемы полового акта.
(На заметку – в дальнейшем Ослик не раз ещё вернётся к своим алгоритмам, а столь необыкновенная встреча с Ингрид Ренар обернётся сильнейшим генератором его творчества на многие годы вперёд.)
Наконец Ингрид кончила, отпустила Осликову руку и чуть присев, погладила клитор – нежно и прищурив глаза, словно хитрая кошка (глаза закрыты, но мышь никуда не денется – кошка чувствует её). Спустя интервал, она подтянула чулки, поправила юбку и обернулась к Ослику:
– Было хорошо, спасибо.
– Пожалуйста, – ответил Ослик.
– Как вас зовут?
– Генри.
– Что ж, тогда мы пойдём.
«Джек» попрощался с ним, и они ушли.
О тротуар вновь застучал дождь. Капли были довольно крупными. Ударяясь об асфальт, они мгновенно взрывались, точно инопланетные снаряды, прилетевшие покончить с Землёй, но без толку: Земля держалась, а дождь лишь придавал красоты окружающему миру.
«Джек» и Ингрид перебежали улицу и заторопились прочь. Ещё немного – и они вовсе скроются из виду, но вот о чём подумал Ослик: у Ингрид удивительно переменчивое лицо. При малейшем изменении мимики Ингрид Ренар преображалась. Она менялась: от Карис ван Хаутен через Мишель Пфайффер и до Эмили Блант (внешность которой уже сама по себе – бесконечная завораживающая перемена).
Способность к изменению образа давно и устойчиво ассоциировалась у Ослика с мимикрией. Мимикрия же в его понимании была функцией приспособляемости. Той самой приспособляемости, что как раз и обеспечивает виду выживание. «Механизм естественного отбора, – прочёл он как-то у Барнса (и вновь храбрый Барнс, «Нечего бояться»), – зависит от выживания, но выживает не тот, кто сильней или обладает более высокими интеллектуальными способностями, а тот, кто лучше всех приспосабливается». По-любому, здесь было над чем подумать, но думать не хотелось.
Ослик пребывал в эйфории. Он понимал, что влюбился, ему хорошо, а сколько это продлится – не так уж и важно. Ингрид Ренар из галереи Tate Modern постучалась в его голову, он впустил её, и Ингрид постепенно обустраивалась. Впрочем, обустроиться здесь несложно: пустая голова – делай что хочешь. Пустые комнаты, собрание картин, развешанных по стенам, полки с книжками, да сотня-другая любимых пластинок. Можно сказать, Осликова голова была готова к приёму чего угодно, хотя и тут как посмотреть.
Его коллекцию живописи, к примеру, составляли выдающиеся импрессионисты: Клод Моне с работой «Впечатление. Восход солнца», Огюст Ренуар («В кафе»), Эдгар Дега («На сцене»), Фредерик Базиль, Берта Моризо и тому подобные.
Особое же место среди художников (и это бросалось сразу) занимали картины Жоржа Сера. Редкий пример «социального импрессионизма», по мнению Ослика. Взять хотя бы «Купание в Аньере» (работа слева) и «Воскресную прогулку на острове Гран-Жатт» (работа справа). Люди из разных миров и разделённые плавным течением реки, будто смотрят друг на друга, но на этом и всё. Слева – молодые люди (рабочие местной фабрики), справа – разноцветные зонты, леди, их дети, джентльмен с проституткой и, похоже, ещё одна (за ловлей «форели» – стоит себе у самой воды и удит).
Жорж Сера создал лишь семь больших полотен, что и понятно. Во-первых он прожил всего ничего (32 года), а во-вторых, придуманная им техника рисования – так называемый «пуантилизм» (крошечные точки контрастного цвета) – была невероятно трудоемкой.
Ингрид всё «обустраивалась».
Из книжек у Ослика присутствовали в основном научные издания (преимущественно по математике, биологии и искусственному интеллекту). Коллекция художественной литературы была представлена большей частью западными писателями (примерно от Байрона до Бернара-Анри Леви), если не считать отдельной полки с античными авторами. Неплохая коллекция как ни странно: там тебе и «Одиссея» Гомера (совсем уж архаика), и «Лисистрата» с «Облаками» Аристофана.
Что касается музыки – в голове у Генри то и дело крутились малоизвестные панк-группы, такие как Tiny Moving Parts, Precursor, Alcoa, Vinnie Caruana, Shai Hulud, ну и конечно его распрекрасные This Town Needs Guns из Оксфорда. Группы не ахти какие, но, по-любому, одарённые – и поэтически, и музыкально.
Кроме того Ослик бережно хранил и несколько флаеров на клубные концерты своих любимцев. Среди них наиболее памятный – флаер на This Town Needs Guns (при поддержке L’étranger и Forbiros) в московском клубе Б2. Дело в том, что Ослик так и не попал на этот концерт 12 февраля тринадцатого года из-за ареста («Пройдёмте с нами»). Ослика схватили как раз накануне, а 12 февраля, во вторник, он уже проходил медицинскую комиссию в ведомственной санчасти.
Осликова голова, таким образом, была хоть и пуста, но весьма романтична, и приживётся ли там Ингрид – было неясно. Наташа Лобачёва, к слову, не прижилась. Не прижилась, похоже, и Эльвира Додж, не говоря уже о Собаке Софи из дурдома на Мосфильмовской. Люди ценят реальность. Даже в искусстве они большей частью ищут именно её. Реальность же Ослика походила на вымысел, да и ни к чему ему, если подумать, лишние заботы. «Оставьте меня в покое» – вот наиболее часто возникавшая в его голове мысль. Так что шансов у Ингрид было немного.
Ослик перешёл улицу и направился к собору Святого Павла. Возведением собора (1675–1708) занимался Кристофер Рен (1632–1723, математик, архитектор и профессор Оксфорда), но самым сложным для Рена оказался купол. Его конструкция должна была быть очень лёгкой, иначе церковь грозила бы развалиться: фундамент и без того просел. И тогда Рену помог Роберт Гук, изобретатель микроскопа (1635–1703, английский естествоиспытатель). Он предложил трёхуровневую архитектуру по принципу свисающих цепей.
И вновь уровни. Находились ли Ослик и Ингрид Ренар на одном уровне или были распределены? – вот о чём думал Генри. Лучше бы на одном. В противном случае придётся и жёсткость пересчитывать (жёсткость перекрытий), и цепи городить («перевёрнутые цепи» купола обычно собирались из досок), а так не хотелось.
(Роберт Гук признан одним из основоположников экспериментальной физики. Он открыл закон всемирного тяготения (что впоследствии успешно оспорил Исаак Ньютон), закон пропорциональности между упругими растяжениями (закон Гука) и явление интерференции света. Кроме микроскопа Гук изобрёл оптический телеграф и множество других механизмов.)
Постояв у Saint Paul’s Cathedral, Ослик съел гамбургер в «Макдоналдсе» у Wood Street и вернулся к своей Audi. Занимался рассвет. Он дослушал «Animals» и под утро уснул, убаюканный Стюардом Смитом (вокалистом This Town Needs Guns).
VI. Ингрид Ренар (16.03.2036, воскресенье)
Узнав, при каких обстоятельствах Ослик познакомился с нею восемнадцать лет назад, Ингрид смутилась: она давно уже не занималась любовью на улице (да и где бы то ни было). С мужчинами ей не везло – они охотно сближались с Ингрид, но встречи были непродолжительными, не говоря уже о долгой и прочной связи.
Она без труда припомнила оргию у Святого Павла и потянулась за сигаретой. С тех пор прошло немало времени, но странно – воспоминание живо, за окном тот же дождь, а жизнь, тем не менее, подходит к концу. И дело даже не в астероиде (астероид стремительно приближался к Земле), здесь другое – с годами опускались руки, зато мысленное возвращение назад становилось всё привлекательнее.
Ингрид подумала о Ницше с его «вечным возвращением» и изумилась. «Идея вечного возвращения загадочна, – писал Милан Кундера в „Невыносимой лёгкости бытия“, – и Ницше поверг ею в замешательство прочих философов: представить только, что когда-нибудь повторится всё пережитое нами и что само повторение станет повторяться до бесконечности!»
Ужас какой. Вот и Ренар, единственное, на что она сгодилась – стать персонажем романа, да и то, подобно Терезе Милана Кундеры, Ингрид «родилась вовсе не из утробы матери, а из одной-двух впечатляющих фраз или из одной решающей ситуации». Утешало хотя бы то, что и Ослик, если разобраться, был тоже персонажем. Как и Томаш, он родился из фразы, пусть и не столь впечатляющей («Einmal ist keinmal», «один раз не в счёт», нем.), зато весьма многозначительной: «Вы не могли бы подержать меня за руки?»
Мог бы. Вероятно, в этом «мог бы» и заключался смысл их соединения на страницах Осликовой рукописи: все эти годы Ослик держал её за руки, она занималась любовью (большей частью сама с собой), а когда время вышло, он написал ей.
Ингрид заглянула в дневник. Она исправно вела его – сначала от руки, но последние лет десять в основном на компьютере и всё более развёрнуто: с размышлениями, анализом событий, а подчас и придумывая их продолжение. Дневник Ренар, таким образом, приобретал некоторую художественность. Да и как откажешь себе? Вымысел хоть и зависимость, но зависимость приятная и в сущности безвредная.
Под датой «12.10.2018» стоял прочерк (записей не было), зато днём позже: «Занималась любовью с неким Дейлом у Святого Павла. В какой-то момент к нам присоединился странный незнакомец. Пока Дейл старался, молодой человек держал меня за руки. Держал очень нежно, словно я нуждалась в помощи (а не развлекалась) и он беспокоился обо мне. Отчётливо помню его глаза. Похоже, он был счастлив».
Так что никакой это не «Джек», как мыслилось Генри, а Дейл Арьес – безработный художник, на которого она запала в клубе The White House (хаус, электро, брейкбит). Приключение на одну ночь. С тех пор о Дейле она ничего не знала, да и знать не хотела. Мало ли к чему прибьётся мотылёк. Как правило, он летит на свет, но больно ударившись о фонарь, падает замертво.
А вот насчёт «Чёрных бабочек» она могла бы дополнить Ослика. Так и неясно, к примеру, от кого Йонкер сделала аборт: то ли от Джека Коупа (как пишет Генри), то ли от Андре Бринка (André Philippus Brink; южноафриканский писатель), с которым она тоже была близка и, возможно, любила его. Впрочем, без разницы – и тот, и другой в конечном итоге отказались от Ингрид, предпочтя работу над очередным романом (извечная дилемма писателя – или быт, или книжка). И Джек, и Андре выбрали книжку. Добавим к этому непростые отношения Ингрид с её отцом. Будучи одним из ведущих политиков ЮАР и отъявленным расистом, он чурался свободных убеждений дочери, а под конец и вовсе возненавидел и её, и её стихи.
Ну как тут не прыгнуть в море? Ситуация изменилась лишь спустя 30 лет, с приходом к власти Африканского национального конгресса во главе с Нельсоном Манделой. Именно тогда Йонкер получила всеобщее признание и стала символом сопротивления.
В своей знаменитой речи по случаю первых в истории ЮАР демократических выборов Мандела даже процитировал одно из стихотворений Ингрид об убитом ребёнке («Ребёнок, убитый солдатами в Ньянге»). Возвращаясь к аборту: её истинным абортом была Африка, а если точней, право человека на достоинство и свободу. В этом смысле совершенно справедливым выглядело обращение Ослика к теме русских детей. Россия (как и ЮАР времён апартеида) представлялась ему неизлечимо больным (а то и убитым) ребёнком.
Как видим, история с Black Butterflies обернулась довольно актуальной метафорой и для современности. Ренар не смотрела фильм, зато слушала как-то лекцию о ценностях демократии, прочитанную в Кэмбервелском художественном колледже Борисом Березовским.
Березовский тогда производил впечатление истинного мужчины (в терминологии Ослика), хоть и не был виртуозом фортепиано и не давал концертов по клубам.
Теперь понятно, откуда на холсте «Итерация» (часть I) взялись Борис Березовский и Нельсон Мандела. Они катались на качелях (туда-сюда) и обсуждали, надо думать, планы на будущее. По замыслу Березовского Африка должна наконец заняться образованием своих граждан и впоследствии перейти к рыночным реформам – без оглядки на прошлое, развивая право и стимулируя интерес к труду. У Манделы же не было никакого плана, кроме как поправить здоровье, а для поддержания беседы он большей частью задавал вопросы, глупо улыбался и повторялся, цитируя Йонкер. «Ребёнок не умер, – талдычил он. – Кто-то другой / Лежит там с простреленной головой / В сердце растерзанной Африки».
«Авантюрист и слабоумный», – подумала Ингрид. Пожалуй, она так и назвала бы этот фрагмент с качелями из Осликовой картины. Да что и говорить: и Борис Березовский, и Нельсон Мандела (с его многострадальными африканцами) представляли собой явно промежуточный продукт эволюции и, безусловно, в начальной своей стадии. Неизвестно также, куда приведёт эта эволюция.
Качели (ещё один образ итерации) – вот единственное, что более-менее верно отражает сущностный механизм развития. Стоит добавить: качели с Березовским и Манделой были частью детской площадки, где резвились детишки всех наций и вероисповеданий. Вокруг копошились их родители, то мирно беседуя, то воинственно огрызаясь, демонстрируя при этом и умные лица, и злобный оскал, а подчас и то и другое вместе. «Что ж поделать, – разумно заметила Ренар. – Люди с умными лицами тоже бывают дураками».
В целом же она была обескуражена. Выходит, все эти годы Ослик по меньшей мере думал о ней, а там – как знать – может и любил её. Любил по-настоящему (а не как, скажем, Дейл Арьес – безработный художник и мотылёк, разбившийся о фонарь). Любовь на расстоянии, как известно, наиболее долгая. Не зря Фредерик Бегбедер даже не рассматривал её в нашумевшем романе сорокалетней давности («Любовь живёт три года»).
В любом случае она намерена как можно скорей повидаться с Осликом или хотя бы поговорить с ним. «Авантюрист и слабоумный», – мелькнула мысль (Ингрид была «авантюристом», а Ослик «слабоумным»). Они заочно катались на качелях и делились планами на будущее в окружении безумцев всех наций и вероисповеданий.
Ближе к вечеру Ренар позвонила ему на мобильный и он тут же ответил:
– Слушаю, Ослик.
– Здравствуйте, Генри. Это Ингрид Ренар, галерея Tate. Вон та труба через реку, помните?
– Помню, – ответил Ослик.
Он действительно помнил. Помнил не то слово. Труба Bankside Power Station высотой в 99 метров уже сама по себе была произведением искусства, а знакомство с Ренар и подавно. Тепловая электростанция построена в 1963 году по проекту Сэра Джайлса Гилберта Скотта (Sir Giles Gilbert Scott, 1880–1960, знаменитый дизайнер и архитектор), но уже в 1981-м закрылась из-за повышения цен на топливо. Галерея современного искусства, размещённая позже в Bankside Power Station, оказалась как видно куда более рентабельной.
И всё же само сооружение не может не впечатлять. Впечатляло оно и Ослика. Людям вообще свойственно впечатляться, а уж тем более связывать своё впечатление с обстоятельствами, включая любовь (и так далее). В этой связи сознание Генри неразрывно соединяло образ Ренар с образом «вон той трубы через реку, помните?».
– Помню, – ответил Ослик и засмущался. – Здравствуйте, Ингрид, – чуть помедлив и словно очнувшись от долгого сна, произнёс он. – Как поживаете?
– Как поживаю? – Ингрид мысленно улыбнулась (Ослик и вправду не от мира сего). – До вашей «посылки» без проблем, но теперь и не знаю. Начала читать рукопись. Вы сумасшедший?
– А вы как думаете?
– Думаю нет. Хотите, встретимся?
– Хочу.
Олдос Луазье уже сообщил ему о вчерашнем разговоре с Ингрид, так что Генри не удивился звонку. Он догадывался, что Ингрид по-любому дозвонится и предложит встречу. Хотел ли он увидеть её? Безусловно хотел. Хотел и прекрасно знал, о чём они будут говорить. Ингрид тоже хотела, но в отличие от Ослика понятия не имела, что скажет ему. Она хотела и одновременно опасалась этой встречи, предвидя роль слушателя. Уж Ослику есть что порассказать, не сомневалась она.
– Хочу, но не сегодня, – извинился Ослик. – Сегодня я не в Лондоне. Как насчёт завтра? Завтра вечером, к примеру в десять. Любое кафе на ваш выбор.
Ингрид не спешила с ответом. Она предполагала нечто подобное, но кафе подождёт, рассуждала она.
– Что если там же, где и в первый раз? На набережной, помните?
– И как тогда, вы придёте с «Джеком» или как там его, – рассмеялся Ослик.
– Нет, конечно. Я не замужем, если вы об этом.
Ослик и сам знал, что не замужем. Честно говоря, он стеснялся даже думать о браке. Не то чтобы он недооценивал брак, но странно – по его наблюдениям, люди, состоящие в браке, не казались ему счастливыми. В лучшем случае они испытывали взаимную привязанность, в худшем – ненавидели друг друга и всё же терпели.
– Ингрид, не бойтесь меня, – Генри осторожно подбирал слова. – И вообще ничего не бойтесь. По моим расчетам, Апофис пролетит мимо, а вас ожидает вполне счастливое будущее.
Счастливое будущее?
Вот уж чего она не ждёт – так это перемен. О счастливом будущем надо было думать раньше. Теперь же, вне зависимости от космических объектов, Ингрид рассчитывала лишь продлить настоящее, избежать потрясений и быстро умереть – без боли и страдания.
– Хорошие новости, – ответила она.
– Тогда до встречи, – казалось, Ослику всё нипочём. Будто начался проливной дождь, а он смеялся и перепрыгивал лужи. – До встречи, Ингрид.
– До встречи, Генри.
Нет, он и правда не в себе. Ингрид выключила трубку и задумалась. Она вдруг представила ослика Иисуса Христа, но не в каноническом изложении Евангелия (покорный ослик при въезде в Иерусалим), а как если бы он и впрямь весело скакал, перепрыгивая лужи и радуясь жизни. Более того, ослик лучился волшебным светом, а Иисуса трясло и он ждал не дождался, как бы поскорей соскочить на землю. Соскочив наконец на землю (Святую землю), Иисус перекрестился, а Ингрид сперва усмехнулась, а там и вовсе залилась безудержным смехом. Смехом искренним и умным, словно «робкое обещание спасения», как сказал бы Милан Кундера в какой-нибудь из своих книг.
VII. Волшебство одиночества
Прошлое – это то, что привело к нашему возникновению; будущее – это то, что мы создаём сегодня.
Вдохновившись любовью к Ингрид, и уже меньше чем через месяц после приключения у Святого Павла Ослик предпринял свою первую поездку в Россию.
На что он рассчитывал?
Во-первых, повидать Марка и Собаку Софи, а заодно посмотреть, как вытащить их из дурдома. Задача не из лёгких, и он не строил иллюзий. «Хотя бы начать, – убеждал себя Генри, – ведь и крокодил не сразу стал крокодилом».
Кстати о крокодилах. Ослик то и дело возвращался к своей модели, и вот что волновало его: что если крокодил, борясь со смертью, на каком-то этапе своей эволюции охладеет чувствами? Ладно бы охладеет, а то и вовсе утратит способность испытывать чувства. Сначала рептилия потеряет интерес к друзьям, затем к любимой и наконец к самому себе. Согласно Сомерсету Моэму это было бы «величайшей трагедией жизни» («Подводя итоги»), а допустить такое не хотелось бы.
Во-вторых, посетив Россию, Ослик рассчитывал на новые впечатления. Теоретически он вполне представлял себе тамошний режим и издевательства над людьми, но всё же надеялся на положительные перемены: зря, что ли, столько народу томится по тюрьмам и несмотря ни на что продолжает сопротивление.
По сути, Генри тоже сопротивлялся, хотя и ясно, что преследовал куда меньшую цель (набраться страху, как мы знаем). Он надеялся, что это как-то поможет ему, а как – лишь догадывался. Конечно, он не хотел становиться крокодилом, но и пингвином быть не хотел.
Между тем, с пингвинами тоже непросто.
В соответствии с классификацией животных, они считались птицами, хоть и давно уже не летали. Зато пингвины прекрасно плавали и Ослик находил в этом определённую надежду. Смотрите, что получается: не выдержав конкурентной борьбы в воздухе, пингвины (узники совести) решили попытать счастья в воде. На той же территории (в той же стране), при тех же порядках (право сильного, закон джунглей) и с теми же традициями (Россия – лучше всех).
Нет, не подумайте, в воде пингвинам тоже не мёд: их ест кто ни попадя, а некоторые их виды уже сегодня занесены в Международную Красную книгу. Тем не менее, угроз под водой значительно меньше, чем в воздухе, и для птиц это существенное облегчение. Так или иначе, пингвины приспособились. Они и до сих пор демонстрируют небывалую силу характера (в РФ меньше 1 % оправдательных приговоров), отстаивая свои права на достойную жизнь. «Так что, как знать, может в будущем эти прекрасные птицы и в самом деле добьются заветной цели. Пусть бы даже и поменяв среду обитания, – рассуждал Ослик, – какая к чёрту разница, как вы добиваетесь своих прав?»
В отличие от Джулиана Барнса Генри не считал приспособляемость сомнительным качеством. К тому же Ослик рассматривал умение приспособиться (а в РФ – тем более) неотъемлемой частью земного колорита. Для начала, полагал он, надо выжить, а уж потом добиваться счастья: справедливости, прав человека или любви. Кому чего, короче. Хорошо бы впоследствии и крокодила съесть. Съесть его не помешало бы. Пока пингвин не съест крокодила (хотя бы разок), пингвину не позавидуешь: у него не будет популярности, а без неё он вряд ли добьётся честных выборов.
В этом смысле и тюрьма, и эмиграция (включая внутреннюю эмиграцию) пингвину на пользу. Фактически, Ослик распространял учение Дарвина не только на свободный рынок («проклятый дарвинизм», в терминологии левых), но также и на гражданские свободы в условиях истинной демократии. Чем собственно и был хорош его андроид: он не просто выполнял команды и развлекал гостей (подобно японскому роботу ASIMO), но и обладал индивидуальным сознанием. Бельгийский андроид был самодостаточным андроидом. Он всё время совершенствовал себя. Он работал именно над собой, а не над своим рейтингом (раз уж мы заговорили про честные выборы).
Поделиться книгой: