Помоги проекту - поделись книгой:
— Думаю, сделаю его цвета молодой листвы, — заявляет Люсинда, отступая на пару шагов назад, чтобы полюбоваться собственноручно отшлифованным комодом.
— Да, смотреться будет отлично, — соглашаюсь я. — И что же, без всяких узоров и орнаментов на этот раз?
Люсинда — очень миловидная женщина, ей за шестьдесят, и она очень любит всячески декорировать свои изделия, благодаря чему они даже больше похожи на декупаж, чем на то, чем мы обычно занимаемся. Ее последняя работа, исходным материалом для которой стал ветхий старинный сундук, стала произведением искусства после того, как она украсила его цветочным орнаментом и вскрыла лаком. Внутреннюю его часть женщина обила старыми газетами, которые собирала долгие годы, и теперь этот шедевр занял почетное место в ее гостиной.
— Нет, думаю, без них никак не обойтись, — смеется она.
— Господи, только не цветы! — театрально взывает к публике Гарри Смит, с улыбкой глядя на Люсинду поверх своих очков со стеклами в форме полумесяцев. Гарри, который ничуть не моложе своей визави, вечно ведет себя так, будто ему шестнадцать. Он большой поклонник пуризма[7]. В нашей работе ему нравится вначале избавляться от всего лишнего, затем делать политуру — везде, где это возможно, раскрывать естественную красоту дерева. Поэтому изделия из красного дерева у него всегда выходят лучше, чем у остальных.
— Отстань, гадкий старикашка, иначе я тебя всего узорами покрою! — добродушно грозит ему Люсинда. Чувство юмора у нее прихрамывает, поэтому такие словесные баталии случаются частенько.
— Куда думаешь его поставить, Люсинда? — спрашиваю я. У нее всегда все продумано — она заранее представляет, где ее произведения будут смотреться наиболее выигрышно и где лучше их разместить.
— В спальне, — уверенно отвечает она.
— Будешь хранить в нем свои панталоны? — продолжает глумиться Гарри.
— Старый развратник ты, Гарри Смит, — чопорно отвечает Люсинда, но я вижу, как у нее дергается уголок рта оттого, что она всеми силами пытается не рассмеяться.
— Ну-ка, не заставляйте меня браться за линейку и наказывать вас, — хмурюсь я, придавая голосу настоящей учительской строгости.
— Вечно ты только обещаешь, — подмигивая мне, сокрушается Гарри.
— Бога ради, добрый человек, берите вы свое пальто и ступайте домой, к жене, — не выдерживает Люсинда.
После этих слов все вспоминают, что уже действительно засиделись, откладывают в сторону инструменты и начинают собираться по домам. Наше занятие подошло к концу, самое время расходиться.
— Отлично поработали, увидимся на следующей неделе, — прощаюсь я. — Не опаздывайте!
— Как можно! — откликается кто-то уже с порога.
Улыбка по-прежнему не сходит с моего лица, когда уходит последний посетитель. Мои ученики и в самом деле очень разные, у каждого свой неповторимый характер, но все они отлично ладят. А то, что они по-доброму подтрунивают друг над другом, лишь поднимает всем настроение. Однако удовольствие им доставляет не только сам процесс, но и те чудесные изделия, которые получаются в результате кропотливого труда над старенькими, казалось бы, отжившими свое вещами. Для меня нет ничего прекраснее ощущения того, что я помогла людям спасти никому не нужный предмет мебели, дать ему новую жизнь и новый кров. Я каждый раз получаю от своих занятий настоящий кайф.
Оставшись в одиночестве в тишине, воцарившейся в лавке, я задумалась: чем бы еще сегодня заняться? В итоге решила разобрать коробки с коллекционной ерундой, которые достались мне на аукционе вместе с мраморным столиком. Я уже успела мельком просмотреть их содержимое и расстроилась — в них не обнаружилось ничего стоящего: только старые, пыльные, никому не нужные книги и фарфоровые фигурки со множеством сколов, которые в жизни никто не купит. Придется использовать все эти «богатства» во время занятий — никогда не знаешь, что может пригодиться, — но я все равно разочарована до глубины души тем, что в коробках не нашлось ни одной ценной вещицы, хоть я выложила за тот лот больше сотни евро.
Когда я добираюсь до последней коробки, спускается Рут.
— Ну и что же ты нашла в этих сундуках с сокровищами? Есть что-нибудь любопытное? — спрашивает она, заглядывая мне через плечо.
— Не думаю, — вздыхаю в ответ я. — Мусор всякий, больше ничего. Ты была права.
Я не просто разочарована — я чувствую себя обманутой из-за того, что так простодушно повелась на эту ерунду только для того, чтобы одержать победу над Перри. Хотя я и понимаю, что прибыль от перепродажи столика никуда от меня не денется, все равно не могу избавиться от чувства, что я катастрофически переплатила за этот лот, и нам обеим это прекрасно известно.
— Жаль, — беспечно отзывается она.
Рут никогда не осуждает меня, если я допускаю ошибку во время торгов — она всегда очень добра ко мне. Когда я только начинала закупать товар для лавки, то не раз делала ошибки, но она ни разу меня ни за что не отругала.
— Глупо, конечно, но я до сих пор надеюсь в один прекрасный день обнаружить в одной из таких коробок бесценный артефакт, — признаюсь я.
— Хочешь в «Античное шоу»[8] попасть?
— Да, это бред, я знаю.
— Не такой уж и бред, — уверяет она с милой улыбкой. — Именно в этом и заключается вся соль участия в торгах — иногда можно приобрести что-то совершенно неожиданное.
— И как я сразу не догадалась, что ничего приличного в этих коробках и быть не может, — сокрушаюсь я. — Мы ведь не сможем их вернуть.
Я вытряхиваю из коробки последние безделицы — парочку старых зажигалок, всякую кухонную утварь и несколько зачитанных книг с измятыми страницами, — но и тут не могу найти ничего, что мы смогли бы перепродать. В коробке осталась лишь стопка отсыревших музыкальных журналов.
На всякий случай, чтобы убедиться, что я ничего не пропустила, я приподнимаю эту кучу макулатуры. И вдруг, на самом дне, нащупываю еще какой-то предмет. При ближайшем рассмотрении он оказывается пыльным пакетом кремового цвета.
— Что там в нем, сумочка? — с любопытством спрашивает Рут, когда я бережно разворачиваю упаковку и достаю из нее маленькую черную дамскую сумочку.
— Кажется, липовая «Шанель», — вздыхаю я. — Что ж, пущу ее на благотворительность.
Это не первая сумочка, которую я обнаруживаю среди предметов старины, ведь когда люди избавляются от ненужных вещей, они редко берут на себя труд их рассортировать. Некоторые вместо мусорной корзины пользуются аукционом.
— Господи, — вдруг бледнеет Рут.
— Что случилось? — обеспокоенно спрашиваю я. — Что с тобой?
— Эта сумочка…
— А что с ней?
Она смотрит на нее так, будто увидела призрак, ее глаза широко раскрыты от удивления.
— Мне кажется… Думаю, это — «Шанель 2.55»[9].
— Ну да, конечно, — смеюсь я. — Это же подделка, Рут. Кто-то, должно быть, купил ее с лотка на углу какой-нибудь нью-йоркской улицы, таких сейчас там полно. Она ведь даже не в хорошем состоянии — на ней и замочка-то с логотипом «Шанель» нет.
Это дешевая подделка, вот и все. Таких можно десять штук на пенни купить. А мне хоть бы за пять фунтов ее продать.
— В этом все и дело, Коко! Первые модели закрывались на прямоугольный замок, «замок мадемуазель», помнишь? Прямо как эта! И назывались эти замочки так потому…
— Потому что Шанель так никогда и не вышла замуж, — почти машинально заканчиваю я ее фразу.
Я держу сумочку на расстоянии вытянутой руки, взглянув на нее другими глазами — действительно, вот тот замочек, о котором говорит Рут. Она права — действительно похоже на «мадемуазель». При ближайшем рассмотрении оказывается, что это очень тонкая работа — совсем не чета подделкам, которые моментально изнашиваются в уголках. Сердце вот-вот выскочит из груди — неужто настоящая?
Историю знаменитой «Шанель 2.55» я знаю почти наизусть — мама рассказывала мне ее, еще когда я была совсем маленькой. Первые сумочки изготовлялись в парижском салоне Коко Шанель на рю Камбон вручную. Затем, в 1980-х годах, Карл Лагерфельд несколько изменил первоначальную модель. Но эта сумка, несомненно, появилась на свет раньше, теперь я в этом уверена. Она намного старше — и, вполне возможно, даже настоящая. Но как она очутилась в этой куче бесполезного хлама? Вряд ли кто-то совершенно случайно оставил шикарную сумочку от «Шанель» в коробке с ветхими книжонками и всякой рухлядью. Так просто не бывает.
— Открой ее, — просит Рут дрожащим голосом. — Только осторожно.
Я трясущимися руками с легкостью открываю замочек и заглядываю внутрь.
— Ох, — выдыхаю я, и сердце у меня замирает, когда я вижу, что подкладка у сумочки правильного, бордового цвета, такого же, как одеяния, которые носили монахини в монастыре, где воспитывалась Коко. Еще один признак того, что это не подделка, равно как и оригинальный замочек. Я едва дышу.
Рут тоже заглядывает внутрь сумочки, сгорая от нетерпения.
— Смотри: вот потайной внутренний карманчик, в котором Шанель хранила любовные письма, — с благоговением шепчет она. — Даже логотип с пересекающимися литерами «С» внутри имеется.
Я бережно касаюсь пальцами подкладки сумки. Стежки и молния выполнены безукоризненно. Качество превосходное, все симметрично — я вновь убеждаюсь, что передо мной не фальшивка. Я склоняюсь над сумочкой, делаю глубокий вдох и чувствую едва уловимый аромат лаванды, смешавшийся с обычным для всех старинных вещей запахом.
— Ты же не думаешь… Я хотела сказать, что вероятность так… мала, это же один шанс на миллиард, это как выиграть в лотерею.
— Знаю, — соглашается она. — Но, кажется, ты сорвала джек-пот, Коко. Скорей примерь ее уже, ради бога.
Я до сих пор не могу прийти в себя, но все же вешаю на плечо цепочку, на которой висит сумочка, и рассматриваю свое отражение в старинном зеркале, что висит на стене передо мной. Да, возможно, я выгляжу неряшливо, возможно, вся моя одежда заляпана краской, но вдруг это теряет всякое значение — сейчас я вижу в зеркале только сумочку. Я чувствую ее вес на своем плече, прикасаюсь к ней локтем… Неописуемое ощущение. Рут права — это настоящая «Шанель».
Я как будто во сне слышу, как бабушка щебечет без умолку рядом со мной, но ее голос звучит словно откуда-то издалека. Сумочка от «Шанель».
Я снимаю сумочку и бережно беру ее в руки, по-прежнему не веря своему счастью. Удивительно, как мне повезло случайно наткнуться на нее среди всей этой рухляди — теперь, вложив совсем ничтожные средства, я получу колоссальную прибыль. Вдруг мне приходит в голову, что вступить в бой с Перри в тот день мне подсказало само Провидение. Жаль, что придется в любом случае с ней расстаться. На самом деле, за такую сумочку я готова даже на убийство. Да, она не подошла бы ни к одной вещи из моего гардероба — все, что я обычно ношу, выглядит слишком повседневно, чтобы сочетаться с таким аксессуаром, но у меня голова начинает кружиться от одной только мысли о том, что на моем плече будет висеть эта сумочка — она как будто бы превращает меня в существо более значимое и экзотичное, чем я есть на самом деле. С ней я будто бы становлюсь наконец достойна своего имени. И вдруг я понимаю: мне ведь
И тут я начинаю представлять себе жизнь с этой сумочкой: вот я иду по улице, а она заманчиво покачивается на своей цепочке у меня на плече; или вот я в ресторане, открываю ее, чтобы достать кошелек. Последний, кстати, придется поменять — если у меня настоящая сумочка от «Шанель», совершенно неприемлемо носить в ней бумажник с «Хеллоу, Китти», который мне подарила шутки ради на двадцать первый день рождения Кэт. Сейчас-то мне уже тридцать два, самый расцвет сил. И коль скоро у меня будет такая взрослая сумочка, мне никак не обойтись и без взрослого кошелька. Я снова касаюсь ее гладкой кожи и даю волю воображению. Сама бы я никогда не купила себе нечто настолько прекрасное — мне бы не хватило денег, даже если бы я откладывала средства на это приобретение всю свою жизнь. А теперь она сама попала мне в руки, вот, лежит прямо передо мной. По всему выходит так, что эта вещица сама нашла меня — она как будто предназначена мне судьбой. В конце концов, мама всегда говорила, что мне нужна собственная сумочка от «Шанель», под стать имени. Когда я была совсем маленькой, она все обещала, что купит мне такую. И вот она здесь — будто подарок, который мама прислала мне с небес.
— Интересно, кому же она принадлежала, — задумчиво произносит Рут, забирает ее из моих рук, примеряет на себя и любуется своим отражением в зеркале. — До чего же роскошно выглядит — отлично сохранилась.
На миг мы обе умолкаем и взволнованно переглядываемся. Я знаю, о чем она думает: произошла какая-то ошибка, никто вот так просто не стал бы выбрасывать такую вещь. Она слишком ценная.
— Думаешь, я должна ее вернуть? — Моей эйфории как не бывало.
— Я этого не говорила, — отвечает она, пряча глаза.
— Но ты так думаешь.
— Просто любопытно, как она попала в эту коробку, вот и все.
— Это не мои проблемы, — упрямлюсь я.
— Знаю. Забери ее у меня, пока я с ней не убежала, — улыбается она мне, но я никак не могу отделаться от этого щемящего чувства, будто она не одобряет моего решения. Теперь особое предназначение этой сумочки для меня под большим вопросом. Допустим, мы действительно понятия не имеем, как и почему она попала в коробку со всякими безделушками, но разве нас должно это беспокоить? Почему бы просто не порадоваться этому счастливому стечению обстоятельств?
Рут по-прежнему не сводит с меня глаз.
— Знаешь что… а как насчет кофе? Поставить чайник? — спрашивает она.
— Давай, — соглашаюсь я, хотя на самом деле совсем ее не слушаю. В моих руках сумочка, и я слишком восхищена ею, чтобы уделять внимание чему-нибудь еще. Я не хочу ее возвращать и не хочу думать, что я должна это сделать. Кому бы она ни принадлежала, кто бы ни был ее прежним хозяином, теперь она моя. И все мое существо не хочет с ней расставаться.
4
И вот я вхожу в холл отеля «Сентрал»: сумочка от «Шанель» надежно спрятана в моем потертом кожаном рюкзаке, а я теряю дар речи при виде того, каким прекрасным стало это место с тех пор, как в прошлом году за него взялась Кэт. Возможно, с виду этот отель не так презентабелен, местами нуждается в покраске, но выглядит он по-прежнему очень стильно. О гостинице моей подруги уже появилось немало хвалебных отзывов на популярнейшем сайте для путешественников TripAdvisor. Туристы называли ее очаровательным местом с неповторимой атмосферой, которая воцарилась там исключительно благодаря Кэт.
Моя подруга всегда совершенно ясно представляла, как должна выглядеть эта гостиница и что для этого нужно делать. Проблема заключалась в том, что ее видение вступало в противоречие с традициями, заложенными ее отцом. Его представления были актуальными разве что в позабытые всеми 1970-е годы. Она же хотела придать гостинице гламурный шик, сделать из нее что-то вроде отеля-бутика, и с тех пор, как отец отошел от дел, все усилия прилагала для того, чтобы создать для семейного дела новый имидж. Старомодное фойе превратилось в уютное и гостеприимное лобби. На окнах висят роскошные тяжелые портьеры, их жемчужный цвет прекрасно сочетается с лакированным паркетом и стенами нежно-лилового цвета. Золотистые бархатные диваны, на которых разложены бордовые подушечки, создают теплую и уютную атмосферу. А когда в огромном высоком камине разводят огонь и красивые торшеры начинают излучать мягкий свет, ощущение просто потрясающее — не чета ужасным красно-коричневым узорчатым коврами и дешевым обоям розового цвета, которые были здесь прежде.
Я помогла Кэт обставить всю гостиницу, а она в ответ повесила возле рецепции небольшую благодарность в рамочке, в которой выражала свою признательность и рекомендовала нашу лавку своим посетителям. С ее достаточно скромным бюджетом подобное преображение было бы практически невозможным, но я постепенно подбираю для нее все необходимое на аукционах. Эти самые торшеры достались мне почти за бесценок, равно как и массивное зеркало в позолоченной раме, занявшее целую стену. За последнее я заплатила сущие копейки, потому что оно никому не было нужно — мало у кого найдется место для такой громадины. Кэт хочет добыть еще одно такое же — но подобные вещи встречаются не так часто. И все же я не унываю и продолжаю поиски. Кэт говорит, что иногда я превращаюсь в настоящую ищейку, когда дело доходит до предметов старины, — и в этом она права. Для меня «Сентрал» стала вторым родным домом, как лавка Суона, и теперь я повсюду разыскиваю вещи, которые смогли бы украсить эту гостиницу и раскрыть все ее возможности.
Я направляюсь в бар, в который Кэт также вдохнула новую жизнь — теперь его интерьер украшают шикарные кожаные банкетки, освещение здесь мягкое, приглушенное. Он по-прежнему остается излюбленным местом встреч жителей Дронмора, хоть большинство его завсегдатаев и поджимают недовольно губы при виде всех этих новшеств. Вот уже много лет эта барная стойка спасает местных от хмельных последствий свадеб, похорон и крестин, лечит душевные раны рассорившихся влюбленных, скрепляет джентльменские соглашения и наблюдает за редкими кулачными боями. Если бы только эти стены могли говорить, им было бы о чем рассказать!
— Привет, Коко!
Что-то я замечталась — передо мной незаметно появился Лиам Дойль, управляющий бара-ресторана. Как и всегда, он одет в черный костюм поверх слишком уж обтягивающей рубашки, его дородное лицо заливает нездоровый румянец — он выглядит точь-в-точь как школьник, которого поймали на чем-то недостойном.
— Привет, Лиам, — вздрогнув, здороваюсь я в ответ. Любит же он подкрадываться незаметно! Не знаю почему, но от него у меня мурашки по коже.
— Ищешь ее высочество? — ухмыляется он.
— Ну да, ищу, — отвечаю я.
— Она там, — он кивает в сторону дальнего угла, где Кэт как раз беседует с незнакомой молодой парочкой. — Свадьба. Хотят пожениться здесь, а не в церкви. В жизни большей глупости не слышал.
— Многие сейчас так делают, Лиам, — протестую я. — Я бы сказала — подавляющее большинство.
Он и вправду большой ханжа и лицемер. Неудивительно, что Кэт терпеть его не может.
— Не понимаю, зачем вообще нужна вся эта суета. Ни к чему хорошему такая церемония не приведет.
Краешком глаза я замечаю, что Кэт уже прощается с будущими молодоженами и машет мне рукой, приглашая присоединиться. Лиам исчезает из моего поля зрения в ту же секунду, так же незаметно, как и появился минутой ранее.
— Привет, — здоровается Кэт, когда я подхожу ближе. — Хочешь чего-нибудь выпить? Слава Богу, я на сегодня уже закончила.
— Да, было бы неплохо, — соглашаюсь я, усаживаясь напротив нее.
Кэт подзывает молодого бармена, и вскоре нам уже приносят белое сухое «Пино Гриджио».
— Господи, мне это было просто необходимо, — довольно мурлычет она.
— Тяжелый день? — спрашиваю я.
— Не то чтобы очень, все как всегда. Опять разборки с персоналом, тут и рассказывать нечего.
— Лиаму не нравится, что ты собираешься устраивать здесь гражданские церемонии, — тут же ябедничаю я и оглядываюсь через плечо, опасаясь, что он может меня услышать.
Моя подруга закатывает глаза:
— Ему придется с этим смириться. Только так мы сможем развиваться дальше, и не важно, что он там себе думает.
— А ты крепкий орешек! — восхищаюсь я.
— Приходится, в этом бизнесе нельзя иначе. Кроме того, я мать троих детей, меня ничем не запугаешь.
— Кстати, о птичках: рассказывай. Нас ведь прервали тогда, в лавке.
— Ха! С чего бы мне начать… — вздыхает она.
— Неприятности в раю?
— Близнецы в ажиотаже из-за грядущей вечеринки в их честь, которая, к слову, еще совсем не готова. А Марк и вовсе превратился в мой ночной кошмар.
— Что случилось?
Поделиться книгой: