Помоги проекту - поделись книгой:
Варварские народы и Китай
Пятью племенами были: сяньби (большинство ученых считает, что они были предками монголов), распавшиеся в III в. на две группы во главе с родами муюнов и тоба (тобгачей); цян и ди (предки средневековых тибетцев и тангутов), южные хунну (сюнну), часть некогда грозного народа, после разгрома своей кочевой державы переселившиеся в государство Вэй и подразделявшиеся на пять аймаков, контролируемых центральным правительством; зависимое от хунну племя цзэ (кулы — букв. рабы). На протяжении веков императоры то закрывались от кочевников Великой стеной и вели с ними войны, то откупались от варваров, то разрешали им селиться на своих территориях. Договоры скреплялись браками варварских вождей с китайскими принцессами, а дети кочевой знати воспитывались при дворе императора, играя роль заложников.
При императорском дворе воспитывался Лю Юань, наследственный вождь одного из аймаков южных хунну и внук китайской царевны. Один из боровшихся за власть родственников императора Цзинь, Сыма Ин, решился на то, чтобы объединить всех хунну под началом Лю Юаня (поскольку соперники Сыма Ина привлекли на свою сторону сяньби). Хунну и цзе в короткий срок собрали 50-тысячное войско и провозгласили Лю Юанья великим шаньюем, возродив традиционный титул хуннских правителей. Старейшины Лю Юаня предлагали ему не воевать с сяньбийцами, которые были им ближе, чем китайцы; они требовали добиваться независимости от империи Цзинь. Но Лю Юань не пошел по этому пути и, отогнав ненадолго племена сяньби от китайских границ, в 304 г. провозгласил себя правителем (Хань-ваном) нового государства, дав своей династии китайское имя Хань и подчеркивая тем самым свое китайское происхождение по женской линии.
Ближайшими сподвижниками Лю Юаня стали два талантливых полководца — Лю Яо и Ши Лэ. Первый происходил из рода шаньюев, и китайская образованность сочетались в нем с силой и храбростью. Второй, низкородный выходец из племени цзе, ранее зависимого от хунну, был продан в рабство. Бежав, он собрал шайку разбойников, с которой присоединился к Лю Юаню.
Враги Сыма Ина в 305 г. захватили одну из столиц империи Чаньань с помощью сяньбийцев, учинивших там неслыханную резню. В следующем году Сыма Ина заставили покончить жизнь самоубийством, а император династии Цзинь был отравлен. После этого вождь хунну начал войну, но подчеркивал, что воюет не с Китаем, а с его дурными правителями.
Несмотря на то что его войскам не удалось с ходу овладеть столицами, Лю Юань объявил себя императором династии Хань и обосновался на севере в городе Пиньяне (в совр. пров. Шаньси). Лю Юань умер, не дожив до победы, но в 311 г. войскам его сына Лю Цуна при помощи военных отрядов цзэ удалось взять Лоян и разрушить его. Первый раз в истории Поднебесной император законной китайской династии попал в руки к варварам. Затем хуннами и цзэ была занята и вторая столица — Чаньань. Разорение страны приняло ужасающие размеры, голод приводил к случаям людоедства, все новые толпы беженцев уходили на юг, где постепенно формировался новый очаг китайской власти. Китайцы использовали против сюнну северных кочевников — тобгачей (одно из четырех племенных подразделений, на которые разбились сяньби), что дало возможность отвоевать Чаньань. В отместку Лю Цун казнил пленного китайского императора.
Конфуцианское мировоззрение мешало китайцам провозгласить нового императора при жизни старого, так как на небе сияет только одно солнце. В 321 г. после казни хуннского пленника род Сыма короновал в отбитой у противника Чаньани своего представителя под именем императора Мин-ди. Новый император в течение четырех лет оборонял Чаньань, надеясь на помощь с Юга. Но правитель Юга Сыма Жуй хоть и пытался организовать наступление на Севере, помочь императору не смог, а возможно, и не захотел, желая освободить престол лично для себя. Мин-ди сдался и был доставлен ко двору Лю Цуна, где бывшего китайского императора заставляли разливать вино на пирах. Но после того как китайцы попытались захватить сына Лю Цуна, чтобы обменять его на пленного императора, того подвергли казни. После его смерти Сыма Жуй на Юге счел вполне законным провозглашение новой династии (Восточная Цзинь) со столицей в Цзянкане (совр. Нанкин) и себя в качестве императора и главы этой династии.
При хуннском императоре Лю Цуне, умершем в 318 г., и его наследнике Лю Цане выдвинулся Цзинь Чжун, возможно, китаец по происхождению. Выдав замуж за императора сразу двух своих дочерей (Лю Цун сделал их обеих императрицами, что вызывало возмущение), а затем еще одну — за Лю Цаня, Цзинь Чжун мог оказывать значительное влияние на принятие политических решений.
После смерти Лю Цуна Цзинь Чжун, опираясь на своих родственников, которые командовали дворцовой стражей и конницей, и получив поддержку китайских придворных, организовал заговор. Молодой император был убит, а все его родственники казнены на рыночной площади. Трупы двух предыдущих императоров вырыли из могил и обезглавили, а храм предков фамилии Лю сожгли. Цзинь Чжун, принявший титул вана, отправил государственную печать на Юг, ее законным владельцам — императорам Цзинь. В письме он объяснил, что пожелал освободиться от иноземцев, «презренных и лишенных добродетелей», и отомстить им за двух казненных императоров, прах которых он отправил вместе с письмом.
Узнав о случившемся, родственник основателя династии Хань, Лю Яо, воевавший на западе, объявил себя императором, а предводитель цзе Ши Лэ двинулся с 50-тысячным войском на Пиньян. Население бежало из столицы. Попытка Цзинь Чжуна вести сепаратные переговоры с Ши Лэ провалилась, и вскоре он был убит своими сообщниками. Ши Лэ занял покинутую столицу, казнил заговорщиков, сжег оскверненный дворец и восстановил могилы Лю Юаня и Лю Цуна. Но «сто дней» китайского реванша погубили хуннское государство династии Хань.
Лю Яо основал новую династию и дал ей новое название — Чжао (Ранняя Чжао), а столицу перенес в Чаньань. Ши Лэ получил титул вана — правителя восточных областей империи Чжао. Однако воспользовавшись в качестве предлога тем, что Лю Яо казнил его посла, Ши Лэ в 319 г. провозгласил независимость своей области и основание новой династии — Поздняя Чжао.
В Ранней Чжао была создана двойная структура управления: отдельно для кочевников и китайцев. При этом аристократ Лю Яо был тесно связан с традициями кочевой знати. Несмотря на императорский титул, он обязан был прислушиваться к своим знатным советникам — принцам крови, каждый из которых получил под свое командование часть войска. Считаясь с обычаями хунну, Лю Яо разрушил в Чаньани храм китайских императорских предков, а вместо него насыпал курган, посвященный Небу и Земле, подражая в этом древнему шаньюю Модэ. В Поздней Чжао неграмотный правитель цзэ Ши Лэ высоко ценил китайскую культуру и традиции, с уважением относился к девяти категориям чиновной иерархии, охотно брал на службу китайцев.
В отличие от Лю Яо правитель цзэ Ши Лэ ничем не был обязан знати своего государства в связи с полным ее отсутствием в Поздней Чжао. Он опирался лишь на преданность своих воинов, будь то цзе, хунну или китайцы. По-видимому, он более уважительно, чем хуннская элита, относился к китайским традициям: отразив смелую попытку южнокитайского полководца Восточной Цзинь Цзу Ти вернуть провинцию Хэнань и узнав о печали этого китайца в связи с захватом могилы его предков варварами, Ши Лэ отдал приказание восстановить все семейные храмы своего доблестного противника.
Разразившаяся в 323–329 гг. война между Лю Яо и Ши Лэ отличалась редкостным кровопролитием. Никто не мог одержать верх над старым и опытным вождем хунну Лю Яо. И только когда в 328 г. войско цзэ возглавил сам Ши Лэ, несмотря на возраст надевший тяжелые доспехи, ему удалось разбить своего давнего соперника, когда тот, по привычке, пьянствовал в походном шатре. Вскочив на коня, Лю Яо не смог на нем удержаться: упал, попал в плен и был убит.
В следующем году Ши Лэ вступил в Чаньань, а его названный брат Ши Ху разбил войска сыновей Лю Яо. Все знатные хунну были казнены. В 330 г. Ши Лэ стал императором государства Поздняя Чжао, объединившего всю северную часть Китая. Своей новой столицей Ши Лэ сделал город Е, где и умер в 333 г. Ахиллесовой пятой «варварских» государств была проблема престолонаследия. Ни завещания монархов, ни племенные традиции не могли предотвратить череды убийств и переворотов. После смерти Ши Лэ перевороты следовали один за другим, пока названный брат покойного императора Ши Ху не захватил власть, уничтожив всех его детей.
С большой пышностью были отстроены императорский дворец и весь столичный город Е. Сам Ши Ху был эстетом, любившим китайское искусство, и политиком, эффективно использовавшим китайцев на службе. Но в целом варвары презирали китайцев, и великая культура прививалась у них с трудом. Мощным каналом, по которому в «варварскую» среду вливалась китайская культура, служил буддизм, получивший в Поздней Чжао широкое распространение. Монахи-буддисты, индусы и согдийцы, не уступали китайцам в блеске интеллекта и не считали варваров ненавистными завоевателями. Индийский монах Будда Жанга был приближен ко двору Ши Ху, добился от него привилегий для строившихся монастырей и разрешения на свободную пропаганду буддизма среди подданных северной империи. Будда Жанга упрочил свое положение тем, что своевременным советом спас жизнь императора от заговора, устроенного наследником престола.
В связи с тем, что в предыдущих войнах погибло очень много и хунну, и цзе, а призванные в войска китайцы воевали значительно хуже варваров, да и армия все больше использовалась для пресечения растущего недовольства, военные успехи Ши Ху были незначительны. Подавляющая часть тягловых крестьян сгонялась на грандиозные строительные работы в столице Е, отрываясь от сельскохозяйственного труда в родных деревнях. Особую ненависть населения Ши Ху вызвал тем, что превратил громадные территории в охотничьи угодья для себя и своих военачальников, карая «браконьерство» китайцев смертной казнью.
Для обеспечения собственной безопасности он нашел оригинальный способ. Воспользовавшись правом императора набирать в гарем и для придворной службы самых красивых девушек (при этом пышность двора определялась числом наложниц и «фрейлин»), Ши Ху создал из специально отобранных красавиц гвардию лучниц. Такое необычное войско шокировало китайцев, увидевших в привлечении женщин к «мужской» профессии оскорбление естественного порядка вещей. Поэтому засуху, поразившую Северный Китай, коренное население рассматривало как проявление справедливого гнева Неба. Когда в 345 г. Ши Ху решил построить еще один грандиозный дворец в Лояне, мобилизовав сотни тысяч крестьян, а затем распорядился увеличить гвардию лучниц в три раза (с 10 до 30 тыс.), восстания разгорелись с новой силой. Некоторые китайские военачальники захватывали власть на местах, объявляя о независимости или о присоединении к южной китайской империи. Только при помощи «западных варваров» — цянов и ди — мятежи удалось подавить. Когда же в 349 г. Ши Ху умер, наследники престола стали с ожесточением истреблять друг друга. Кончилось это тем, что в 350 г. власть захватил приемный сын императора Ши Минь, который по рождению был китайцем, усыновленным и воспитанным Ши Ху, давшим ему свою фамилию.
Захватив власть, Ши Минь неожиданно для элиты «варваров» вернул себе свое китайское имя Жань Минь, призвав китайское население расправиться со всеми хунну в стране. Убивали всех, кто внешне походил на варваров (у хунну и цзе монголоидные признаки были выражены слабо), поэтому сгоряча перебили и множество «китайцев с возвышенными носами». Династия Поздняя Чжао прекратила свое существование, и Жань Минь направил в Южный Китай просьбу правительству Восточной Цзинь прислать войска для совместного наказания «взбунтовавшихся варваров». Ему удалось быстро собрать огромную армию (источники говорят о 300 тыс. воинов), пользующуюся поддержкой населения.
Оставшиеся в живых хунну и цзэ не могли организовать сопротивления. Но на помощь им пришли другие «варвары». Племена цян, ди и муюны в кровопролитных сражениях разгромили армию Жань Миня, заняв столицу Е. Восточная часть погибшего государства цзэ и сюнну досталась муюнам, часть земель и город Лоян удалось на некоторое время отвоевать южным китайцам, а западную долю «хуннского наследства» получил народ ди, чей правитель выбрал Чаньань своей столицей, основав династию Ранняя Цинь.
Царство Ранняя Цинь достигло больших успехов во время правления Фу Цзяня (357–385). Практически весь Северный Китай и значительная часть народов Великой степи оказались объединены под его властью. Этот правитель, убивший своего старшего брата, чтобы править единолично, и жестоко подавивший восстание собственной знати, демонстрировал великодушие по отношению к иноплеменным подданным. Когда прорицатель предсказал, что народ ди погибнет от рук сяньбийцев, придворные посоветовали правителю уничтожить опасное племя. Но Фу Цзянь ответил: «Китайцы и варвары — все мои дети. Будем обращаться с ними хорошо, и не возникнет никакого зла». Фу Цзянь строил дороги и восстанавливал разрушенные города. Будучи буддистом, он поощрял конфуцианскую ученость и китайский принцип отбора на службу в соответствии со способностями. Несмотря на веротерпимость, он объявил даосов невежественными колдунами и в 375 г. запретил их религиозную практику, прежде широко распространенную среди «западных варваров».
Собрав огромное войско, Фу Цзянь приступил к захвату Южной империи Восточная Цзинь, но в битве на реке Фэйшуй (383 г.) потерпел страшное поражение. Хотя ему самому удалось бежать, бросив инсигнии власти, но могущество Ранней Цинь закатилось навсегда. Северный Китай почти на полвека лет стал ареной соперничества нескольких варварских племен.
ВОСТОЧНАЯ ЦЗИНЬ
Южнокитайская династия Восточная Цзинь надолго обезопасила себя от вторжений с Севера, но воспользоваться плодами военных побед и объединить страну она не смогла в силу ряда причин внутреннего характера. Ядро этой империи составляли земли, на которых в эпоху Троецарствия располагалось царство У. Северяне считали только себя жителями Срединной земли, а тех, кто населял земли к югу от Янцзы, звали «людьми У» и не считали их в полной мере китайцами.
Действительно, земли южнее Янзцы были еще слабо освоены пришедшими с севера ханьцами. Здесь царили нравы, далекие от идеалов конфуцианства, а государственные законы слабо действовали. Влажный климат, дремучие леса и горы, населенные «южными варварами» (долинными и горными лээ/вьетами, тибето-бирманцами, частично тайцами, народами мяо-яо и мань), — все это приучало окитаезированную местную знать и общины китайских переселенцев (ханьцев) действовать на свой страх и риск, не дожидаясь разрешения из далекого центра. Неурядицы на севере, начиная с конца III в., способствовали тому, что река переселенцев не пересыхала. Но после вторжения северных племен и гибели империи Цзинь эта река превратилась в бурный поток.
По реестру 464 г. численность податного населения на Юге превышала 4,5 млн человек, удвоившись по сравнению с переписью 280 г. (при этом определенную часть жителей не смогли охватить переписью). Демографическое давление отодвигало границу расселения китайцев все дальше на юг. Ханьцы ассимилировали местное население, перенимая у него антропологические черты и особенности материальной культуры. Соединение традиций местной агрикультуры, прежде всего эффективного рисоводства, малоизвестного на Севере, с привозными технологиями земледелия породило особый сельскохозяйственный ландшафт Южного Китая. В V–VI вв. в низовьях Янцзы собирали уже по два урожая риса в год, что обеспечило в дальнейшем стремительный демографический рост Китая, а культура рисоводства продвинулась далеко на север.
На Юге сословная дифференциация играла значительно большую роль, чем на Севере, где доминировали этнокультурные различия. Местная знать Южного Китая оказалась оттесненной от власти. Вместе с императорским двором на Юг переселялись знатные северяне, бюрократия, а зачастую и простолюдины, бегущие от террора кочевников. С течением времени беженцев становилось все больше. Элита северян формировалась не только в соответствии со своим прежним социальным статусом, но и в зависимости от времени приезда на Юг. Считая лишь себя хранительницей высоких традиций китайской культуры, северная элита не собиралась делиться своим статусом с «людьми У», ограждая себя и от новых эмигрантов, и от служивых простолюдинов. Хотя в Восточной Цзинь воспроизводилась система «девяти категорий», только небольшая часть местной элиты допускалась к присвоению «второй категории», открывавшей путь к престижной службе. Дело заключалось не только в культурном шовинизме цзяньканского правительства. Северянам больше доверяли: лишившись многих своих земель, они почти полностью зависели от государственного жалованья, тогда как у местной аристократии имелись немалые земельные ресурсы и собственные дружины. Социальное доминирование северной элиты вызывало у южан стремление подражать ей прежде всего в культурном отношении.
Переселенцы с Севера включались в специальный «Белый реестр» и оставались приписанными к тем городам и деревням на Севере, откуда они бежали. Они не платили налоги, в то время как коренные южане, записанные в «Желтый реестр», платили налоги и исполняли повинности по полной норме. Правда, с 341 г. незнатных северян стали регистрировать уже по новому месту жительства и включать в число налогоплательщиков. Но на уровне элиты различия сохранялись.
Верхнюю ступеньку социальной лестницы в Восточной Цзинь занимали знатные «старые кланы», ниже их стояли худородные «холодные» или «простые» мужи. Родовитость клана удостоверялась его географическим происхождением и генеалогией. Реестры знатных кланов («сто семей»), фактически состояли только из «переселенческих фамилий» бывших северян. Коренные «кланы Юго-Востока» записывались в генеалогических реестрах отдельным разделом с оговоркой, что они не принадлежат к числу «ста семей». Важным признаком знатности в аристократическом обществе Восточной Цзинь считался стиль жизни аристократов. В государственном аппарате барьер между «старыми кланами» и «холодными» выражался в разделении должностей на «чистые» и «грязные».
Обладание «второй категорией» давало аристократам право занимать «чистые» должности — высшие посты в столичной администрации, на которые они могли заступать еще в юном возрасте. А «холодные» ши могли поступать на службу только с 30 лет и лишь после сдачи экзаменов. Впрочем, «северные» аристократы не взяли в свои руки всю административную власть на Юге. Они даже не стремились к этому, а позиционировали себя в качестве «необычных людей», «белых журавлей», для которых бюрократическая деятельность представлялась «низшим» занятием. Поэтому в государственном аппарате постепенно нарастала роль чиновников из «холодных» домов. В результате на Юге сложилось противопоставление деятельного гражданского или военного чиновника и изнеженного, сентиментального, не приспособленного к жизни и к службе аристократа, считавшего «холодных» людей деревенщиной.
Восточная Цзинь контролировала не более трети населения старого Китая, но потребности у двора и бюрократии оставались прежними, а расходы на войну несравненно более высокими. Налоговое бремя выросло втрое по сравнению с периодом Троецарствия. Крестьяне бежали под власть «сильных домов» или буддистских монастырей, уходили на новые земли. Государственная собственность на Юге была развита слабо, оставалось лишь усиливать репрессии за невыполнение тягла.
Экономический гнет и социальная напряженность создавали питательную среду для мятежей провинциальной знати и народных восстаний. Особую угрозу представляло соединение того и другого. Активизировалась старая даосская секта «Учение о пяти доу риса»: пять ковшей-«доу» риса нужно было внести для вступления в секту, а созвездие Ковша (Большой Медведицы) считалось у даосов вместилищем душ «Высокого неба». Секте удалось создать широко раскинувшуюся и иерархически структурированную сеть. Помимо крестьян и деклассированных элементов к движению примкнули некоторые южные аристократы. Так, вожди восстания Сунь Тай, Сунь Энь и Лу Сюнь были потомками местной династии У. Начавшись в горах Запада, восстание заполонило бассейн Янцзы. Лодочная флотилия спустилась вдоль побережья и захватила приморский город Гуанчжоу, мятежники угрожали столице. После поражений восставшие отходили в горы Запада и леса Юга, но затем наступали вновь. Бороться с ними могли только закаленные в боях ветераны. К ним принадлежал военачальник Лю Юй, неоднократно громивший на севере «варваров» и сумевший освободить старые столицы — Лоян и Чаньань; его каждый раз перебрасывали затем на юг.
Большую часть восставших удалось разбить к 412 г., хотя в горах сопротивление продолжалось еще долго. В следующем году был упразднен «Белый реестр», освобождающий вписанных в него северян от налогов и повинностей — так власти пытались ослабить социальную напряженность.
За подавление восстания пришлось заплатить потерей всех завоеваний на Севере. Лю Юй переложил всю вину за поражение на потомков северной знати, возглавляемых родом Сыма. После серии дворцовых переворотов Лю Юй в 420 г. сам принял императорский титул, основав династию южная Сун. Новый император был характерным представителем «холодных домов». Будучи сыном писаря, выросший в военных лагерях, он доверял только силе оружия. Укрепляя власть новой династии, он завещал назначать командующих Северной и Западной армий только из числа членов правящего императорского дома. В итоге «северная» аристократия временно утратила контроль над армией и была поставлена под строгий надзор государства. В то же время укреплялись сословные барьеры между аристократией и остальными слоями общества. Это была реакция аристократии на возвышение «худородной» знати, низших слоев ши и богатых простолюдинов.
ЭПОХА ЮЖНЫХ И СЕВЕРНЫХ ЦАРСТВ
Период 420–589 г. получил название «эпохи южных и северных царств» (Нань Бэй Чао). Он характеризуется стабилизацией обстановки на Севере Китая и самостоятельным существованием двух государств, разделенных рекой Янцзы. В Северном Китае к концу IV в. выделилось «царство» тобгачей Северная Вэй. Племя тоба (одно из четырех подразделений народности сяньби) во главе Тоба Гуем к началу второй трети V в. распространило власть на весь Северный Китай, восстановило контроль над восточным участком Великого шелкового пути, успешно воевало с северными кочевниками — жужанями.
Перед тем как провозгласить себя императором (399 г.), Тоба Гуй переселил в свою новую столицу Пинчен в провинции Шаньси около 100 тыс. семей китайцев, в том числе и множество ремесленников. Им запрещалось самовольно покидать город, их дети наследовали профессию и статус родителей. Чтобы наладить снабжение столицы, Тоба Гуй посадил часть кочевников на землю, пытаясь создать земледельческие поселения, в которых степняков учили заниматься сельским хозяйством. Но эта попытка оказалась неудачной, и на пустующие земли стали возвращать китайцев, ранее бежавших от кочевников — за первую половину века в столичный округ было переселено до миллиона человек. Китайцы обеспечили Северную Вэй зерном и промысловой податью. С тобгачей брали лишь налог лошадьми, и они вернулись к привычным для них скотоводству и военной службе.
Для тобгачской знати выделялись первые четыре чина из китайской должностной иерархии, тогда как пять низших остались открыты для китайцев. Вопреки китайским принципам, высшие должности были наследственными, что делало роды обладателей этих постов богатыми землевладельцами.
Доверенным лицом троих правителей, Тоба Гуя, Тоба Сы и Тоба Тао, являлся китаец Цуй Хао. По его рекомендации Тоба Тао приглашал к управлению сотни ученых китайцев из южной империи Сун, так как, не имея корней на Севере, они оказывались более зависимы, а значит надежны. Ни Тоба Гуй, ни Тоба Сы не стеснялись своего «окраинного» происхождения. Победоносный император Тоба Тао (424–450) также подчеркивал древность происхождения тобгачей, стремясь напомнить окитаившейся знати ее родовые корни. Узнав, что на севере, в местах прежнего обитания тобгачей, найден древний
пещерный храм, он велел в 443 г. высечь там надпись, гласившую, что предки Тоба, «начиная с самых ранних владык, обитали в тех дальних землях и полях беспрерывно великое множество лет».
Но в то же время была сформулирована и иная версия, согласно которой Тоба-Сяньби являлись потомками древнекитайского императора Хуан-ди, чей младший сын получил в удел далекие северные земли, где находилась «большая горя Сянь би», давшая имя всему роду. Но с упадком императорской власти вспыхнули смуты, северяне-тобгачи оказались надолго отрезаны от Китая «злыми» народами и потому о них не сохранилось упоминаний в китайских летописях. Наказав варваров, правители Тоба воссоединились со страной своих предков. Совершая регулярные императорские жертвоприношения в храмах Хуан-ди и других великих императоров Древнего Китая, император Северной Вэй подчеркивал свое «родство» с китайскими предками, претендуя на роль реставратора идеальных норм древнего управления.
В сосуществовании двух противоречивых версий мифа о происхождении тобгачей можно усмотреть борьбу тенденций в императорской политике. Не менее напряженной оказалась при дворе Тоба Тао и борьба конфессиональная. Поначалу он вслед за своими предшественниками проявлял веротерпимость: конфуцианцам доверил управление страной, приютил у себя дабсов, щедро одаривал буддийские монастыри (последнее возмущало конфуцианцев). Цуй Хао негодовал: «Зачем нам, китайцам, почитать варварских богов?»
В это время в столицу прибыл даос Коу Цянь-чжи — «учитель правил Небесного дворца», реформатор, отмежевавшийся от пророков, толкавших народ на мятежи, но много сделавший для превращения даосизма из секты в религию. Цуй Хао неожиданно оказал ему протекцию, усмотрев в его учении альтернативу чужеземному буддизму. Учение Коу Цянь-чжи увлекло императора Тоба Тао, и тот стал ревностным даосом. Он выстроил в столице даосский храм и взял даосский титул «Государя-покровителя наивысшего покоя».
Эта сугубо китайская по своему происхождению религия преследовалась на Юге Китая, и поэтому в лояльности даосов тобгачам можно было не сомневаться. Но даосизм служил также противовесом буддизму, широко распространенному среди северовэйской знати. Буддийские монастыри превращались в крупных землевладельцев, не платили налогов, а чем больше становилось монахов, тем меньше оставалось воинов. Готовясь к очередной войне, Тоба Тао в 438 г. велел вернуть в мир всех буддийских монахов моложе 50 лет. Укрыватели монахов подвергались преследованиям, закрывались буддистские школы. Но под запрет попали и шаманские культы язычников-тобгачей, которых обязали почитать китайских богов. При том что даосы многое взяли из магии народов Западного Китая, они нетерпимо относились к «суевериям».
Посетив буддийский монастырь в Чаньани и обнаружив там склад оружия, винокурню и женщин, Тоба Тао не только казнил местных монахов, но через два года, в 448 г., издал указ об уничтожении всех буддийских икон и статуй, сожжении индийских книг и предании смерти всех монахов и тех, кто, почитая чужеземных богов, делает идолов из серебра или меди. Хотя полагают, что указ был подготовлен при помощи Цуй Хао, его жестокость поразила даже конфуцианцев. По этому поводу сохранились полемические тексты. Один автор считал казни монахов справедливыми, так как они чтили чужеземный закон, не несли воинской повинности, нарушали долг детей перед родителями (отказываясь от мира) и родителей перед детьми (соблюдая целомудрие), грешили перед своим телом (изнуряя себя постом) и не работали (собирая милостыню). Другой автор возражал: если государь любит тех подданных, которые мудры, то он должен жалеть тех, которые глупы, и просвещать их, а не казнить, лишая возможности исправиться. Он должен распространять конфуцианскую истину, которая кладет конец буддийским заблуждениям, но без напрасного кровопролития. Еще больше была возмущена тобгачская знать, симпатизировавшая буддистам. Наследник престола решился задержать опубликование указа, дав возможность многим монахам скрыться и спасти книги и иконы.
Экспедиция, предпринятая Тоба Тао на Юг в 450 г., не принесла победы, хотя его армия выдвинулась к столице империи Сун, от которой ее отделяла только водная преграда Янцзы. Вернувшись с большими потерями, Тоба Тао выместил злобу на своем сыне, защитнике буддизма. Начались казни, однако и сам император пал жертвой заговора.
Последующие императоры восстановили буддизм, а один тобгачский правитель, возведя гигантскую статую Будды, сам ушел в монастырь. Его сын Тоба Хун перенес столицу в Лоян, великолепно отстроив его заново, и в его окрестностях заложил грандиозный пещерный монастырь Лунмэнь. Он попытался радикально решить вопрос культурной идентичности своих подданных. В 495 г. под страхом смерти он запретил тобгачской знати употребление сяньбийского языка, одежды и причесок, им предписывалось взять себе китайские фамилии и жениться на китаянках. Наконец, Тоба Хун приравнял китайскую элиту к тобгачской и переименовал династию в Юань. Высшей знатью этнических китайцев стали «четыре фамилии» (фактически пять), которым соответствовали «восемь фамилий» знатнейших родов Тоба.
Ниже китайско-тобгачской «элиты» располагались еще четыре класса китайских фамилий, которым соответствовали равные по знатности тобгачские роды. Такой горизонтальной стратификацией высших слоев общества Тоба Хун пытался «спаять» китайцев и тобгачей хотя бы на уровне социальной верхушки. Еще большее значение имела проведенная им реформа надельной системы, возрождавшая систему Сымя Яня. Новое заключалось в том, что дополнительные наделы давались теперь не только на членов семьи, но также на раба или буйвола. Кроме того, семья получала от 20 до 30 му земли в качестве приусадебного участка, которая, в отличие от пахотной земли, не подлежала перераспределениям. Реставрировалась и старая система круговой поруки: пять дворов составляли низшую организацию — «соседство», пять «соседств» — «деревню», пять «деревень» — «селение». Все эти меры призваны были укрепить экономическую базу слабеющей империи, заинтересованной в воинах и налогоплательщиках. Однако остановить рост частного землевладения не удалось ни на Севере Китая, ни на Юге. От гнета казенных податей крестьяне бежали под покровительство богатых землевладельцев, что ослабляло центральную власть.
И на Юге, и на Севере происходили частые дворцовые перевороты. Ярким примером может служить судьба северовэйского царевича Юань Гуна, восемь лет выдававшего себя за глухонемого, чтобы выжить в череде кровавых заговоров. Только в 531 г., когда его посадили на престол, он вдруг заговорил. Это его и сгубило — он был свергнут в следующем году. Вскоре империя Северная Вэй распалась на Восточную Вэй (534–550) со столицей в городе Е и Западную Вэй (534–556) со столицей в Чаньани. Позже на их месте образовались соответственно империя Северная Ци (550–577) и Северная Чжоу (557–581).
В начале и в середине VI в. наблюдался некий «сяньбийский ренессанс»: тобгачская знать боролась за возвращение национальных обычаев и языка, а в политическом отношении склонялась к союзу с новыми хозяевами Великой степи — тюрками, образовавшими в 551 г. Первый Тюркский каганат. В Западной Вэй военачальнику Юйвэнь Таю удалось создать прочную базу из закаленной в боях и хорошо организованной армии и не допустить усиления аристократии. В 554 г. была создана новая военная организация — фубин, в соответствии с которой армия состояла из 24 подразделений и корпусов. Семьи воинов, служивших в войсках «фубин», освобождались от налогов и податей. Их продвижение по службе зависело не от родовитости предков, а от воинской доблести и заслуг.
Китайцы, уже численно преобладавшие в армии и при дворе, с неудовольствием смотрели, как правители Юань, Западной и Восточной Вэй, а затем Северной Чжоу и Северной Ци пытались организовать союз с тюрками, таивший новые опасности для Китая. Военачальник царства Северная Чжоу Ян Цзянь, заработавший авторитет в ряде успешных войн и сумевший в 577 г. разгромить государство Северная Ци, в 581 г. провозгласил себя императором династии Суй. Он стал известен под именем Вэнь-ди в качестве первого правителя объединенного Китая.
Южный Китай в V–VI вв. переходил от деятельного спокойствия в период правления династии Сун (420–479) к спокойной спячке. На смену энергичным сунским императорам пришли пять правителей эфемерной династии Ци (479–502), с калейдоскопической быстротой сменявшие друг друга на южнокитайском престоле и с трудом отбивавшие нападения северян. В начале VI в. власть в Южном Китае захватили правители династии Лян (502–557), павшей под ударами последней южной династии Чэнь (557–589). Впрочем, династия Чэнь контролировала большую часть, но не весь Южный Китай, так как на его территории обосновалась также династия Поздняя Лян (555–587), отколовшаяся от династии Лян за два года до ее падения и уступившая власть династии Чэнь за два года до гибели последней. Подавив сопротивление «сильных домов», не желавших признавать его императором, суйский Вэнь-ди в 589 г. захватил Цзянькан — столицу южнокитайского государства Чэнь.
Период Лючао закончился. Китай был вновь объединен.
КИТАЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЭПОХИ ЛЮЧАО
Века разобщения страны оцениваются китайской историографической традицией крайне негативно. Падение империи сопровождалось мятежами, разорением городов, варварскими завоеваниями, которые несли гибель и лишения миллионам людей. Но те, кто исследует китайскую культуру, иногда называют этот период «Блестящие Темные века».
Если взглянуть на эпоху Лючао с точки зрения ее влияния на позднейшую культуру Китая, то выясняется, что при неизменном почитании наследия древности деятели «кисти и тушечницы» последующих веков чаще обращались к авторам, творившим именно в это неспокойное время. Культура Лючао представляется прежде всего периодом энциклопедий, сводов и комментариев, решавших важнейшую задачу сохранения, систематизации и передачи наследия древней культуры. Приведем лишь некоторые примеры. В энциклопедии северокитайского ученого начала VI в. Цзя Сысе «Необходимое искусство для простого народа» содержались не только сведения из 180 агрономических трактатов, но и привносилось немало нового, порожденного сельскохозяйственными экспериментами северных правителей и достижениями агротехники на Юге. «Записки о развитии природных данных и продлении жизни» Тао Хунцина (452–436) обобщают весь опыт китайской медицины. Его семитомная фармакопея описывает 720 видов лекарств.
Еще в конце ханьской эпохи был создан классический словарь китайского языка, содержащий свыше 9 тыс. иероглифов. Но в IV в. он был существенно дополнен словарем «Лес письмен» (Цзылин), насчитывающим почти 13 тыс. иероглифов, а словарь «Яшмовая книга» (Юйпянь), составленный в 543 г., включал в себя уже почти 17 тыс. знаков. Царевич из династии Лян Сяо Тун (501–531) прославился как составитель антологии «Литературный изборник», собрания всего лучшего, что было создано китайской изящной словесностью в предыдущие века.
Чрезвычайно популярным в Китае было и остается творение Го Пу (287–324). Именно в его редакции дошла до потомков знаменитая «Книга гор и морей». Го Пу был блестящим поэтом, астрономом, математиком, ботаником, зоологом и географом. Но «Книга гор и морей» сообщала в основном сведения о воображаемом мире, отчасти выполняя роль бестиария или пособия по демонологии.
Но, пожалуй, самым популярным сочинением являлось «Новое изложение рассказов, в свете ходящих», составленное Лю Ицзинем (434 г.). Сборник остроумных изречений и забавных историй из жизни кумиров ученой элиты того времени: философов, художников, каллиграфов, поэтов — играл роль своеобразного путеводителя по художественной жизни, в увлекательной форме приобщая читателя к культурному универсуму эпохи.
К наследию культуры времен Лючао обращались в последующие эпохи не только за справочным материалом. Традиционная китайская культура и ее конфуцианские идеалы невысоко ставили воинов, отсюда и поговорка: «Хорошее железо не идет на гвозди, хороший человек не идет в солдаты». Самостоятельного сословия благородных воинов, обладающих особым этосом, здесь так и не сложилось. Но время от времени те, кто воспевал борьбу против завоевателей, или подвиги тех, кто поднимался против несправедливости, нуждались в литературных образцах. И тогда они черпали вдохновение все в той же смутной эпохе.
Не случайно великая китайская средневековая эпопея называется «Троецарствие». Цао Цао, усмиритель восстания «Желтых повязок», сам прославился как литератор и поэт. Ему принадлежит не только популярный трактат о военном искусстве, но и цикл стихов, повествующих о тяготах солдатской жизни. Позже о нем говорили, что он «писал стихи в седле с копьем наперевес». С его легкой руки развитый в Китае жанр юэфу — подражаний народным песням, начал претерпевать изменения. Если на Юге «юэфу» сохраняли характер либо любовных призывов, либо элегий, то на Севере они все чаще воспевали ратные подвиги и любовь к родной земле. Исследователи отмечают влияние на северные «юэфу» фольклора кочевников, чье прославление воинской доблести не укладывалось в нормы конфуцианства. В начале VI в. уже упомянутый «Литературный изборник» Сяо Туна включает анонимную поэму «Хуа Мулань», о девушке, которая, несмотря на строжайший конфуцианский запрет для женщин браться за оружие, отправилась защищать отчий край. Этот сюжет получит дальнейшее развитие в XII в., когда на Китай вновь обрушатся северные племена.
Важной чертой этой эпохи была ее замкнутость на себе самой и проистекающий из этого эстетический аристократизм. Деятели культуры были ориентированы на духовную коммуникативность, создавая поле взаимных оценок. Не случайно в это время рождается новый жанр литературной критики (наиболее характерный пример — сочинение конца V в. «Резной дракон литературной мысли»). Поэты, философы и художники творили в основном в окружении друзей, и потомки ценили не только их идеи, но и стиль общения. Славу эпохи Вэй составили «семь поэтов», делившихся друг с другом своими стихами, пользуясь покровительством поэта-правителя Цао Цао и его сына императора Цао Пи (220–226), также поэта и автора трактата о пользе словесности для управления государством.
В следующем поколении прославилась другая плеяда — «семь мудрецов из бамбуковой рощи». Входившие в нее поэты-философы предпочитали церемонной придворной жизни свободные дружеские беседы в лесу. Образы ничем не стеснявших себя, веселившихся от души мудрецов стали живым воплощением новых идеалов аристократии. Один из них, Цзи Кан (223–262), остроумно и едко обличал лицемерие традиционной морали, используемой власть имущими, и эпатировал строгих конфуцианцев своим поведением.
У его не менее эксцентричного друга Жуань Цзи (210–263) критика конфуцианской морали носила философский характер. Под влиянием даосизма он подчеркивал бессилие человеческого разума перед совершенством великого Дао, предел которого «смешение всего в одно». Постигнувший это всеединство становится «совершенным человеком» и обретает бессмертие, но для тех, кто лишь «утверждает себя», вечность недостижима, а конфуцианский ханжеский идеал «благородного мужа» ввергает Поднебесную в ужас мятежей и гибели. Но философ осуждает и тщеславное отшельничество, тогда как подлинное отшельничество — духовного свойства, странствия его духа в поисках пустоты (сюй) не могут быть поняты суетным миром.
Возможно, «мудрецы из бамбуковой рощи» предвидели крах старого конфуцианского государства. Как бы там ни было, но их философский опыт и стиль общения вскоре оказались востребованы. Пафос новой не государственной, но аристократической культуры заключался в преодолении «мира пыли и грязи» земной жизни ради вершин чистого творчества. Излюбленным занятием элиты на Юге становятся «чистые беседы» — свободные дискуссии, в которых красноречие сочетается с метафизическими построениями. В спорах об именах и сущностях вещей, о природе первоосновы мира особо ценились художественные достоинства речи. Риторика «чистых бесед» ориентировалась также на идеал «безмолвного постижения» при помощи жеста или интуиции, что соответствовало буддистской проповеди «благородного молчания».
Тон в «новом изложении» задают непринужденная шутка, острое словцо, красивый афоризм, все — чуждое резонерства и нравоучительности. Выразителем этого стиля в живописи может считаться живший в конце IV в. художник Гу Кайчжи. Иллюстрируя классический трактат «Наставления старшей придворной дамы», он не только отказался от традиции давать размеры фигур в соответствии с их статусом, но и перенес смысловой центр с дидактического на эстетический уровень, противореча нравоучительному тону текста. Сентенция: «Мужчина и женщина знают, как украсить свое лицо, но не знают, как украсить свой характер», — содержала критицизм и давала строгие советы, однако художник концентрировался лишь на первой части фразы, изобразив элегантную придворную даму, смотрящуюся в зеркало, и другую даму рядом, длинные волосы которой служанка укладывает в прическу.
Вся сцена пронизана таким спокойствием и очарованием, которое не вяжется с морализаторством писателя. Но не всегда Гу Кайчжи противоречил тексту. Его шедевром считается свиток «Фея реки Ло», на тему известной поэмы Цао Чжи (опального брата вэйского поэта-императора Цао Пи), посвященный неожиданной встрече поэта с прекрасной нимфой и печали расставания с призрачной женщиной-мечтой. Передавая настроение поэмы, художник переводит образы поэта, воспевающие красавицу (лебеди, драконы, хризантемы, сосны) в образы изобразительные. Вплетенные в пейзаж, они воспринимаются как метафоры физического присутствия нимфы.
Новым были и роль пейзажа, и то, что темой стала не женщина как таковая, но ее красота как предмет поэтического вдохновения. Прославился Гу Кайчжи и как автор трактата о сущности художественного творчества, и как каллиграф, и как остроумный человек, для которого игра тонкими оттенками смыслов слов являлась любимым развлечением. Но главное, что фиксирует в своем сборнике Лю Инцинь, — это чудачества художника, служившие объектом насмешек друзей: «Кайчжи превзошел всех в трех отношениях: как остроумный человек, как художник и как чудак». Эпатажные проявления культуры, трансформированные в разновидность тонкого эстетства — характерная черта «людей ветра и потока» (фэнлю). Этот стиль поведения, продиктованный отчасти вызовом конфуцианству, отчасти философскими принципами буддистов и даосов, станет атрибутом «творческой богемы», но не только ее.
Стремление новых аристократов духа «пребывать вне вещей» не ограничивалось их внутренним миром, но имело и зримые признаки — демонстративное пренебрежение повседневными заботами и обязанностями, вплоть до нарочитой небрежности в одежде, отрешенность от житейской суеты. На Юге Китая такой стиль поведения был воспринят как недовольной аристократией, так и теми, кто ей подражал. Поскольку правители Юга покровительствовали словесности, здесь процветала литература придворного стиля, главным для которой становилось отлитое в изящную форму изображение мира аристократии — «стонов без причин», «беспредметных бесед» и «ощущений прояснившегося духа» после принятия возбуждающих напитков и снадобий.
В этом утонченном мире «чистых бесед» и манерного поведения диссонансом звучало творчество Тао Юаньмина (365–427). Мелкий чиновник, лишь в 29 лет получивший первую должность, тяготился службой, предпочитая общаться с друзьями, любоваться природой, прогуливаться с женой и детьми. Не желая унижаться перед присланным ревизором — «прогибаться ради пяти пудов риса» (таково было натуральное жалованье уездного чиновника), он вышел в отставку в 41 год и остаток жизни жил своим трудом, пребывая в бедности, но продолжая воспевать сельскую жизнь. Ничего примечательного в его жизни не произошло. Но его влияние на всю дальнейшую литературу оказалось огромным. Его цикл стихов «За вином» считается одной из вершин китайской поэзии:
Несмотря на то что придворные поэты считали Тао Юаньмина деревенщиной, к нему пришла посмертная слава. Его идиллические стихи соответствовали стремлению к тому «невысокомерному отшельничеству», о котором говорили еще «мудрецы из бамбуковой рощи». Даже если поэт не принадлежал к даосам или буддистам, его успех был подготовлен мощным влиянием на культуру этих двух учений.
РЕЛИГИОЗНЫЕ ИСКАНИЯ
Кризис архаической религии и старого конфуцианства выражался в духовных исканиях, охвативших все общество от рабов и крестьян до всемогущих императоров и знатоков умозрительной философии. Именно в эту эпоху даосизм из набора философских идей и колдовских практик превращается в религию. Даосизм учил созерцательному отношению к жизни. «Дэ» — индивидуальный путь постижения «Дао» (всеобщего закона бытия) лежал через «У-вэй» («недеяние», понимание того, когда надо действовать, а когда — бездействовать). Однако однажды «недеяние» даосской секты «Путь Великого Благоденствия» обернулось гигантским восстанием, погубившим империю Хань. Оно было потоплено в крови, но идея общности людей по признаку веры, избранных «людей-семян», которым уготовано блаженство в обновленном мире, выжила и подпитывала деятельность новых сект. Затем «Учение о пяти доу» создало иерархически структурированную сеть тайных обществ во главе с «Небесным наставником», считавшимся земным наместником «Высочайшего старого правителя» (обожествленного Лао-цзы).
Даосская практика основывалась на поисках бессмертия («эликсира жизни»), а также общих молениях, гаданиях и прорицаниях, особом питании и особых практиках половой жизни. Даосизм многое унаследовал от общинных интересов крестьянства, считая главным идеалом «сообщительность» и «всеобщность», а тягчайшим грехом — «накопление праведности для самого себя». Это толкало даосов к активным действиям в ожидании прихода «даосского мессии» и к созданию теократического государства. В самом начале III в. они попытались создать его в Сычуани, через столетие — в землях «западных варваров», затем даосизм на некоторое время стал государственной религией в Северной Вэй благодаря деятельности Коу Цянчжи. В юности к нему явился «Высочайший старый правитель» и повелел искоренить пороки даосских сект: отказаться от лжепророков, от налога в пять доу риса, от обряда «слияния жизненных сил», который злые языки называли оргией.
Другой реформатор даосизма Тао Цзин создал на Юге «Школу высшей чистоты» на горе Маошань. В его учении утопическое царство «даосского мессии» превратилось в «Небо людей-семян», доступное тем, кто обрел бессмертие. Акцент переносился на индивидуальную религиозную практику. Тао Цзин не случайно был составителем фармакопеи — даосы не только умели лечить болезни, но учили, что управление силами организма и применение «пилюль бессмертия», над которым трудились даосские алхимики, может принести вечную жизнь.
Перенимая многое от фольклорной традиции (в даосах видели магов, умеющих летать, становиться невидимыми и предсказывать будущее), даосизм играл роль посредника между «народной» религией и религией официальной. Ему удалось стать религией, с которой власти стали считаться. Трансформация даосизма во многом объяснялась заимствованиями из буддизма. Явно в подражание буддийскому канону в V в. складывается даосский канон «Сокровищница Дао», включавший более 250 текстов. Подобно буддистам, даосы стали основывать в горах свои монастыри и почитать своих святых, скопированных с буддийских бодхисатв (достигших совершенства, но жертвующих своим счастьем, помогая людям).
Но и буддизм был многим обязан даосам. Буддийские миссионеры, прибывшие из Индии и Парфии, и их китайские ученики использовали даосские понятия и термины для перевода священных текстов, что обеспечило быструю интеграцию буддизма в китайскую культуру. Впрочем, при всем сходстве «недеяния» у даосов и буддистов были совершенно разные цели. Первые ориентировались на обретение бессмертия и слияния с главным законом жизни, вторые мечтали, разорвав цепь перевоплощений, достигнуть нирваны. Буддизм начал проникать в Китай с середины I в., но резкий подъем его влияния начался лишь с IV в. — времени варварских государств на Севере и господства мистических настроений аристократии на Юге. Среди всеобщей ненависти буддисты занимали позицию беспристрастных наставников мира. Буддийский идеал равенства людей выступал альтернативой обществу, разделенному на враждебные этнические и сословные группы. Сращивание буддизма с китайской ученостью произошло на основе переведенных в III в. канонов буддизма махаяны. На Юге монах Дао Ань (312–385 гг.) разработал образцовый монастырский устав; его ученик Хуэй Юань (334–417 гг.) известен как основатель культа владыки рая «Чистой Земли» Амитабы, ставшего популярнейшим божеством на Дальнем Востоке.
На Севере монах Кумараджива, прибывший в 402 г. в Чаньань из Кучи (буддийского государства Центральной Азии), проделал гигантскую работу по переводу основного корпуса буддистских сутр. Его ученик Даошэн сформулировал учение о присутствии Будды во всех живых существах. В V в. буддизм утвердился прочно, завоевав симпатии и простонародья, и аристократов, и императоров, которые порой сами уходили в монастырь или объявляли себя воплощениями Будды. На Севере буддизм завоевал положение государственной религии со второй половины V в., на Юге — с начала VI в. Всё больше монастырей, пользуясь покровительством властей, не только превращались в центры образования, но и приобретали обширные земельные владения. Монахи оказались рачительными хозяевами: монастыри отвоевывали у лесов все новые участки земли, осваивали горные террасы.
Распространение буддизма встречало сопротивление со стороны конфуцианской идеологии. Вспомним полемику времен Тоба Тао, пытавшегося запретить эту религию. Подобные запреты время от времени повторялись, но без успеха. Буддизм и даосизм служили своеобразной реакцией китайской культуры на традиционное конфуцианство, хотя многое в этих религиях было заимствовано именно из него. Но и конфуцианство, претерпев значительные изменения, сумело приспособиться к новым условиям и через некоторое время нашло в себе силы вернуть утраченные позиции.
Итак, культура эпохи «Шести царств», обобщив и сохранив древнее наследие, сумела осуществить сложный религиозно-философский синтез, отвечавший вызовам времени. Различные традиции вели напряженный диалог, усиливая внимание к внутреннему миру человека и придавая китайской культуре высокую степень сложности. Как можно объяснить парадоксальное развитие культуры на фоне распада государственности?
1. Этот распад и был одной из причин. Среди царей как «варварского» Севера, так и «цивилизованного» Юга в этот период попадалось немало тиранов и самодуров. Но если император единого Китая мог, как Цинь Шихуан-ди, закопать ученых живьем в землю, сжечь все исторические хроники или обескровить страну возведением Великой стены, то ни один из правителей периода Лючао не имел такой возможности, поскольку он не владел всей Поднебесной. Даосы или буддисты, преследуемые в одном государстве, находили приют у другого императора. Соперничавшие правители стремились превзойти друг друга красотой столиц, блеском двора, покровительством философам, поэтам и монахам. Не раз в истории полицентризм благоприятствовал культуре.
2. В эту эпоху культура была востребована. «Спрос на культуру» был продиктован напряженными поисками как этнической, так и социальной идентичности. Ни Великая стена, ни отлаженная государственная машина, ни отчаянное сопротивление не защитили китайцев от варваров. Но ханьцы могли противопоставить завоевателям великую культурную традицию, развивая которую, они сопротивлялись «варварам». Последние же то стремились присвоить достижения китайской культуры, то пытались найти ей альтернативу либо в буддизме и даосизме, либо в возвращении к собственным корням. На Юге бежавшие северяне подчеркивали свою культурную исключительность, вызывая эффект подражания у местной элиты. В антагонизме «горячих» и «холодных» семей культура выступала способом самозащиты утонченных аристократов от ретивых служак, но для чиновников, тянущих лямку службы, овладение достижениями культуры давало возможность выдержать экзамен на чин. Ученые и интеллектуалы («ши»), обретая черты наследственного сословия, начали отделять себя от государственной власти, выступая в роли носителей «национальной идеи», выражаемой через культуру.
3. В предыдущем томе подчеркивалось, что китайская культура была самодостаточна, развиваясь без всяких внешних воздействий. Но в III–VI вв. силу таких воздействий можно сопоставить лишь с влиянием на Китай европейской цивилизации в XIX–XX вв. Китайская культура была как никогда синкретична, став ареной взаимодействия самых разных тенденций. Буддизм, пришедший из Индии через Центральную Азию, а также проникавший в Китай южным путем, через Юго-Восточную Азию, взаимодействовал с даосизмом, обогащенным верованиями «западных варваров».
Северные кочевники подарили Китаю складные стулья («варварские сиденья»), употребление молочных продуктов, искусство верховой езды и героический эпос. Народы Юга обогащали китайскую лирику любовными мотивами, а китайскую агрикультуру — субтропическими и тропическими растениями и технологиями рисоводства. Именно в этот период различные элементы китайской культуры отлаживали систему взаимодополнения друг друга. Созерцательность и мистицизм буддизма и даосизма корректировали рационализм конфуцианства, без которого, однако, они не обрели бы в Китае свою законченную форму. Усложненность поэтических, философских и этических конструкций компенсировалось «опрощением», за которым скрывалась особая мудрость.
В результате китайская культура обрела удивительную пластичность и силу, что обеспечило ее успех в сопредельных странах. Отстроенная «варварами» столица Лоян стала прообразом будущих императорских столиц не только Китая, но также Японии, Кореи и Вьетнама. Полководец Гуань Юй, прославившийся в период Троецарствия и воспетый в одноименном романе, будет позднее обожествлен в Китае как бог войны Гуань-ди, а в его изображении тибетцы, монголы и буряты признают Гэсэра, своего эпического героя. Корейцы же будут считать Гуань-ди героем, освободившим некогда их страну от японцев.
«Семь мудрецов из бамбуковой рощи» стали олицетворением философского отношения к жизни и вошли в китайский фольклор. В Японии этот образ стал ассоциироваться с буддистскими божествами («семь богов счастья»), которые несли в мир благо и процветание.
Так культура эпохи Лючао не только определила фундаментальные черты будущей культуры Китая, но и во многом сформировала общий характер всей дальневосточной цивилизации. Главное же состояло в том, что в данный период культура лучше, чем государство, справилась с задачей сохранения китайского общества, во многом трансформировавшегося под воздействием внешних влияний.
САСАНИДСКИЙ ИРАН
Иранская династия Сасанидов, сменившая парфянскую династию Аршакидов (247 г. до н. э. — 224 г. н. э.), правила Новоперсидским царством с 224 до 651 г. Основоположником династии был Арташир (Артаксеркс римских источников), сын Папака и внук Сасана, происходивший из рода наследственных хранителей храма богини Анахид в городе Стахре — центре области Парс (Персида античных источников) на юго-западе Ирана. Правители этой области были вассалами Аршакидов, но обладали некоторой самостоятельностью, в частности еще со времен Селевкидов чеканили свою монету.
В начале III в. н. э. Папак оттеснил от власти правителя Парса, а наследовавший ему Арташир повел борьбу с парфянским шаханшахом («царем царей») Артабаном V (213–224). В 224 г. в решающем сражении на равнине Ормиздаган Артабан потерпел поражение и погиб, а Парфянское царство прекратило свое существование. Сасаниды провозгласили себя преемниками и хранителями традиций Ахеменидов (549–331 гг. до н. э.) — создателей Персидской империи, которые так же, как и сами Сасаниды, были выходцами из Парса. От Аршакидов Сасаниды унаследовали неоднородную в этнополитическом, хозяйственно-экономическом и культурном отношении державу. В зависимости от природных условий в тех или иных областях Ирана получил распространение земледельческий или (полу)кочевой тип хозяйства. На большей части территории Ирана, представляющей собой сухое и каменистое плато, население вело полукочевой образ жизни. Лишь в небольших горных долинах и оазисах Иранского нагорья, отделенных друг от друга пустынными пространствами, практиковалось садоводство. В плодородных речных долинах Месопотамии (Саваде) и Хузистана, частично в Хорасане, Мидии, Фарсе и Азербайджане преобладало земледелие. Культивировались различные зерновые (ячмень, пшеница, рис и др.), виноград, плодовые деревья, финиковые пальмы и сахарный тростник.
Господствующим этносом в Парфянской империи были исповедовавшие различные зороастрийские культы иранцы (парны, парсы, мидийцы, курды). В Месопотамии, где иранцы не составляли большинства населения, жило много арамеев, арабов и греков, поклонявшихся своим божествам. В Закавказье обитали армяне. Среди горожан часть населения составляли евреи.
В административном отношении держава Аршакидов состояла из множества царств и сатрапий, степень зависимости которых от центральной власти могла сильно различаться. Представители парфянской родовой знати (Сурены, Карены, Михраны, Спахпаты и др.) носили титул шаха («царя») и обладали большой автономией, в том числе имели свое войско. В Великой Армении (к востоку от Евфрата), находившейся в зависимости то от Парфии, то от Рима, с середины I в. н. э. правила побочная ветвь Аршакидов. Мелкие арабские княжества (такие как Хатра в Месопотамии) сохраняли свои традиции патриархально-родового устройства. Экономически развитые эллинистические города Месопотамии обладали самоуправлением. Полунезависимыми от центральной власти были кочевники. На своих западных границах
Парфия испытывала постоянное давление со стороны римлян, которые трижды (в 116, 164 и 199 гг.) грабили парфянскую столицу Ктесифон.
Уже первые Сасаниды — Арташир и его сын и наследник Шапур I (241–272) — предприняли ряд мер по укреплению верховной власти и централизации страны, создав основные институты сасанидского государства и церкви. Все царствование Арташира прошло в военных походах, направленных прежде всего на покорение «царств», из которых состояла Парфянская империя. Он подчинил себе собственно иранские области и потеснил римлян в Месопотамии, взяв города Нисибин и Карры. Шапур I также успешно воевал с римлянами в Сирии, Киликии и Каппадокии. В битве на Евфрате в 244 г. погиб Гордиан III, а его преемник Филипп Араб в том же году заключил мир с персами, по которому Шапур добился признания двойного подчинения Армении. Шапур взял Антиохию и Дура-Европос и в 260 г. в сражении близ Эдессы пленил императора Валериана. Несмотря на поражение, которое Шапур потерпел от союзника Рима, правителя Пальмиры Одената, выступившего против него в 262 г., баланс сил на границе Ирана и Римской империи не изменился, так как в 272 г. император Аврелиан уничтожил Пальмиру, опасаясь ее усиления. На востоке Шапур захватил западную часть Кушанской империи, которая занимала территорию совр. Афганистана, части Северо-Западной Индии и Средней Азии. Туда были назначены кушано-сасанидские наместники, которые до середины IV в. чеканили собственную монету.
Наместниками провинций, на которые империя была разделена при Шапуре I, часто назначались не чиновники, а сыновья шаханшаха, получавшие в таком случае титул шаха той или иной области. Главы семи знатных парфянских родов, оставаясь важными политическими фигурами, тем не менее, уже не могли, как при Аршакидах, вести борьбу за верховную власть, которая теперь происходила внутри правящего рода.
Поделиться книгой: