TiHKAL

Я выключила телевизор и опять пошла на кухню. Вдруг через открытую дверь с улицы донеслось: «…и он описывает, что бывает, если принимать их в разных дозах, что с тобой происходит…» Голос смолк, как только один из слушателей заметил меня. В голосе рассказчика не было враждебности — скорее, уважение и восторг. Я выглянула на улицу — рядом со столиком стоял молодой японец, он обращался к группе из пяти других полицейских, сидевших за столиком, некоторые из них обедали; на столе стояли разноцветные банки с газировкой.

Правильно, берут всю еду с собой — не хотят, чтобы их отравили.

Значит он читал PIHKAL, и книга ему понравилась, — подумала я, почувствовав симпатию к этому человеку — единственному здесь, кто хоть как-то понимал нас.

Я пошла по коридору к черному ходу и выглянула на улицу. Непонятно, куда идти теперь. Вдруг со стороны лаборатории послышались голоса.

Они возвращаются. Интересно, как все прошло на этот раз.

Я опять вернулась в коридор. Я шла так тихо, что смогла расслышать конец фразы, сказанной высоким человеком в сером костюме, которого я видела, когда Шура вел их в лабораторию. Он активно жестикулировал, говоря: «Была бы моя воля — пригнал бы сюда бульдозер и сровнял бы все с землей к чертовой матери!»

А это еще кто? Одет в штатское, в первый раз его вижу. И он явно ненавидит нас с Шурой. Кто это и зачем он здесь?

Все замолчали, как только меня увидели. Я опять направилась на кухню. Опять пришла в голову мысль спрятать магнитофон недалеко от дверей и записать разговоры на улице. Но нет: меня бы заметили.

А может, попытаться подслушать через стену с помощью перевернутого стакана? Почему бы нет?

Я пробралась в кладовку, где на полках было все на свете, от пакетов риса до электрических лампочек, и поставила стакан рядом с банками сухого молока. Стена, которая отделяла меня от дворика, была заставлена коробками с кошачьей едой, и я принялась в темноте разгребать завалы и складывать коробки на пол, как вдруг кто-то постучал. Я подошла к двери.

Молодая девушка, агент DEA, с милым круглым лицом и в синей униформе, делавшей ее полной, заглянула в кладовку и спросила: «Извините, могу я воспользоваться вашей ванной»?

«Пожалуйста, первая дверь направо, совершенно не стоит извиняться». Итак, она видела, что я чем-то занята — теперь уже нельзя будет подслушать, это имело бы смысл, только если бы меня никто не заметил. Придется идти на кухню и притворяться, будто я что-то делаю. Жалко. Было бы приятно хотя бы попробовать их подслушать.

Когда девушка вышла из туалета, я уже держала в руках две открытые банки, собираясь, по всей видимости, кормить кошек. Девушка улыбнулась и сказала: «Спасибо, теперь полный порядок». И мы обе засмеялись.

Лучший способ завоевать чью-то симпатию — это в нужный момент показать человеку туалет.

Когда я вернулась, наполнив кошачьи миски (их с тем же успехом можно было бы назвать барсучьими или лисьими, исходя из того, кто чаще приходил к ним ночью), за столом в гостиной сидели трое: агент Фоска (спиной ко мне), Шура (напротив), и низкорослый человек в твидовом пиджаке, который до этого кивнул мне.

Перед агентом Фоской лежал его вечный блокнотик. Шура, облокотившись локтем на кипу документов, оживленно разговаривал с человеком в твидовом пиджаке. Заметив меня, он представил меня своему собеседнику: «Алиса, познакомься, это мистер Гуд из Вашингтона, он химик». Мистер Гуд, улыбнувшись, привстал со стула. Я кивнула головой и уселась на свое обычное место — кресло на границе гостиной и кухни, где дым от моих сигарет не мешал гостям.

В следующие два часа я оказалась зрителем увлекательной пьесы для трех актеров, по ходу которой агент Фоска все меньше и меньше понимал ответы гениального, немного сумасшедшего химика, которому гораздо проще и интереснее было объяснять все любознательному химику из DEA. Мне не пришло в голову, что я присутствую на тривиальном допросе по принципу «добрый следователь — злой следователь».

(Мы узнали позже, что мистер Гуд — большая шишка в штаб-квартире DEA. Когда-то он был химиком и поэтому знал всю терминологию. Теперь он руководил главной лабораторией DEA в Вашингтоне и прилетел специально, чтобы участвовать в обыске и быть своего рода переводчиком для агента Фоски).

Мистер Гуд старался простыми словами разъяснить Фоске сложные научные идеи, но время от времени отвлекался на веселый поток химической информации, источником которого был Шура. Иногда агент Фоска вздыхал и вежливо жаловался, что не получает ответов на конкретные вопросы для своего отчета, на что Шура и Гуд прекращали свою дискуссию, поворачивались к агенту, и снова Гуд медленно и аккуратно переводил и объяснял. А у Шуры пропадал блеск в глазах: он вспоминал, зачем он здесь и что собой представляют его собеседники.

В основном, допрос развивался по такой схеме:

— Вот этот препарат, есть ли у вас квитанция о его покупке?

— Да, конечно — вот она.

— Могу я включить ее в свой отчет?

— Как вам угодно.

— Почему в вашей лаборатории мы нашли такое количество 2С-В?

— Как я уже говорил вам… (и он повторял все то, что уже говорил в лаборатории, а мистер Гуд объяснял все простыми словами).

— А как вы используете данный химикат?

— Обычно для… (длинное перечисление химических реакций — перевод мистера Гуда).

Теперь даже мне было понятно, что эта проверка совсем не похожа на предыдущие, и что мистер Фоска — не просто слишком усердный инспектор. И опять, как и три недели назад, главный вопрос остался без ответа. Когда Шура пошел зачем-то в кабинет, я спросила: «Почему наш друг Пол и четверо предыдущих проверяющих не говорили Шуре, что он нарушает какие-то правила?»

Продолжая что-то записывать в свой блокнот, агент Фоска повернулся на стуле в мою сторону: «Понимаете, мэм, иногда друзья не говорят нам всей правды. А потом, ваш друг Пол мог не знать всех правил — он же был начальник, а не химик».

— Но ведь инспекторы DEA должны были знать все правила. Что же они ничего не сказали?

В голосе Фоски послышался оттенок нетерпения:

— Просто они были некомпетентны. К сожалению не все инспектора знают свое дело.

— О чем вы? — все еще не понимала я. — Все четверо? Некомпетентны?

На этот раз Фоска почти разозлился. Он взглянул на меня из-за своих бумаг и резко проговорил:

— Да, мэм, такое, к сожалению, случается.

Что он имеет в виду — некомпетентны? Не может быть! Должно быть он шутит. Но нет: этот человек не шутит. Он говорит мне — нам, что это его последнее слово, его окончательный ответ: бросайте, сворачивайте свою работу.

Наконец-то я начинаю понимать.

Как долго я не понимала!

Когда Шура снова сел за стол, вошел молодой японец из полиции штата и очень дружелюбно объявил, что никаких признаков преступной деятельности не обнаружено, и что господин доктор не должен забывать, что это всего лишь очередная проверка. Видимо, он пытался нас успокоить, и сам говорил с явным облегчением.

Ну, слава Богу, они хотя бы ничего нам не подкинули.

Следующий акт драмы был разыгран ближе к вечеру, когда мистер Гуд и Шура отлучились в кабинет. Агент Фоска пересел так, чтобы повернуться лицом ко мне, и достал из своего портфеля кипу бумаг. Даже со своего кресла я разглядела, что одна из бумаг — это ксерокопия нашего интервью, напечатанного полгода назад в одном контр-культурном журнале. Интервью предназначалось для книги, и мы были неприятно удивлены, увидев его в журнале, но ко времени инспекции мы уже забыли о нем. Я спросила: «Это у вас статья из журнала «Flying High»?»

Фоска посмотрел на меня и совершенно серьезно ответил: «Да, вы пользуетесь успехом, и ваша слава часто вас спасала».

«Что?» — я была потрясена. Что он имеет в виду — «часто нас спасала?» От чего спасала?

Да и слава — это когда твое лицо попадает на обложку журнала «Ньюсуик» или «Тайм», а мы известны в очень ограниченном кругу.

— Давали ли вы запрещенные препараты членам вашей группы? — неожиданно сменил тему агент Фоска.

Я чуть не подпрыгнула на стуле. Что за дурацкий вопрос!

— Мистер Фоска, не забывайте, что все, описанное в книге — вымысел. Я имею в виду, конечно, первую часть.

— А некоторые считают, что там все правда.

— Что бы там люди не считали, это все вымысел.

— Если кто-нибудь из вашей группы сознается, что вы давали ему запрещенные препараты, если только это случится…

— Это не может случиться, потому что мы никогда не давали людям запрещенные препараты.

Фоска погорячился. Ему не стоило заводить разговор о PIHKAL’е. Инспекция не должна иметь к книге никакого отношения. Они просто проверяют соблюдение правил техники безопасности, смотрят, нет ли признаков преступной деятельности — о книге речь не может идти. Зато теперь я все поняла. Видимо кому-то в штаб-квартире DEA не понравилась книга, и теперь они хотят показать нам, кто здесь главный, кого надо бояться.

Когда Шура и мистер Гуд вернулись за стол, допрос продолжился. Теперь они обсуждали закупки конкретных прекурсоров. Наконец агент Фоска закончил свою работу.

В этот момент произошло самое сумасшедшее событие дня. Пока Фоска собирал документы, которые ему предоставил Шура для отчета, в комнату зашли двое в униформе. В руке у каждого было по довольно потрепанному экземпляру PIHKAL’а, и они попросили у Шуры автограф. Он радостно согласился и предложил мне в свою очередь подписать книгу. Тогда подошел третий полицейский и спросил, нельзя ли ее купить. «Конечно, можно!» — сказали мы, и Шура притащил еще две копии и снял у одной суперобложку, чтобы подписать ее. Еще один агент взял четвертую книгу и начал листать страницы, бормоча себе под нос: «Интересно, очень интересно», и мы попросили принять ее в подарок, хотя мы совсем не были уверены, позволительно ли это ему при данных щекотливых обстоятельствах. Немного поколебавшись, он согласился и тоже попросил подписать книгу — что мы сделали с радостью.

Фоска уложил бумаги в портфель и направился в сторону четвертого подвала. Интересно, какие чувства он сейчас испытывает по поводу автографов: ярость, смущение или безразличие?

Спросили ли они разрешения у Фоски? Или для него это было таким же сюрпризом, как и для нас? Вряд ли он рад такому обороту событий. Как здорово, что это случилось! Полное сумасшествие!

Только один раз Шура не смог сохранить маску — невозмутимого, доброжелательного зрителя. Под самый конец нашествия толстый полицейский, которого я окрестила «дядюшкой», заглянул в комнату и спросил: «Извините, мэм, не растут ли здесь кактусы пейотля?»

— Да, конечно, прямо за вами у стены.

Несколько человек, стоявших во дворике, замерли, словно я показала им на большого удава. «Дядюшка» воскликнул: «Так я и думал! Так я и думал! Я сразу понял…»

Неожиданно вокруг наших кактусов забегали люди. Кто-то спросил у Шуры, зачем он выращивает их, и он стал рассказывать про неизученные, неизвестные науке алкалоиды, следы которых присутствуют в кактусе. Он говорил спокойно и с воодушевлением, зная, что лицензия позволяет ему иметь пейотль.

Невысокий, толстый, похожий на азиата полицейский объявил, четко выговаривая каждое слово: «Доктор Бородин, нам придется забрать кактусы, мы должны их уничтожить. Понимаете?»

На Шурином лице читалось недоверие: «Но по лицензии я имею право их выращивать. Проверьте, загляните в свои правила: вы убедитесь, что это ошибка».

Кто-то побежал за агентом Фоской.

Пока его искали, полицейские столпились вокруг горшков с кактусами, чтобы лучше их рассмотреть. Они нагибались к кактусам, отпуская удивленные замечания по поводу их внешнего вида. Я наклонилась вперед, наблюдая за ними со своего места.

Очень странно: агенты служб по борьбе с наркотиками не знают, как выглядит пейотль. Очень странно. А когда я показала им на него, они вели себя так, словно бедное растение может подпрыгнуть и укусить. Они, что, боятся, что кактус попадет в их организм и отравит их разум и душу? Скорее всего, это так. Они слышали, что пейотль — это что-то безумное, опасное, их головы полны ужасов, которых им нарассказывали о действии этих маленьких зеленых шариков.

Появился агент Фоска, и толстый полицейский показал ему кактусы. После этого он отвел Фоску подальше от толпы и стал что-то энергично ему доказывать. Шура с волнением следил за разговором, стоя в дверях дома. Наконец агент Фоска подошел к Шуре и сказал извиняющимся тоном:

— Простите, доктор, но кактусы придется забрать.

— Но я их выращиваю для научных исследований уже пятнадцать лет! Где вы прочитали в ваших правилах, что я не имею права анализировать химический состав кактусов?

— Хорошо, покажите мне следы надрезов. По-моему над этими кактусами не проводилось никакой исследовательской работы.

— Конечно! Я ведь еще не приступал к этим исследованиям. Но кактусы мне очень нужны…

Неожиданно из-за двери высунулась голова толстого полицейского:

— Мы забираем кактусы, и если вы будете возражать, мне придется надеть на вас наручники и зачитать вам ваши права! Надеюсь, вы меня понимаете?!

Он вперил свой взгляд в Шуру, пока не убедился, что тот полностью осознал сказанное, потом повернулся к своим подчиненным и жестом приказал им приступать. Полицейские направились к кактусам.

Шура медленно сел в кресло, как дряхлый старик с негнущимися ногами. Теперь все присутствующие видели, что, наконец, сделали ему больно. Я готова поклясться, что на моем лице они не прочли ничего, но это было не важно: главной их целью был Шура. Именно его они хотели наказать, и теперь агент Фоска и его суровый напарник могли быть довольны: им, наконец, удалось сорвать маску благодушия с его лица.

Наши драгоценные, родные кактусы, наши любимые питомцы, в которых так много неразгаданных тайн — эти тайны можно называть алкалоидами, а можно Временем, Пространством, Формой, Смыслом — так много времени понадобилось, чтобы из крошечных ростков они превратились во взрослые, хотя еще совсем не большие кактусы, и вот теперь их вырывали из земли и топтали сапогами. Мы отвернулись, чтобы не видеть этого.

Все, дело сделано. Даже если потом они будут извиняться — дело сделано. С какой бы радостью я прокляла этих людей! Однако этого делать нельзя. Ненависть отравляет сердца. Сейчас они наслаждаются своей победой над Шурой, наслаждаются тем, что сделали ему больно, потому что им сказали, что он — преступник, а их дело правое. Но когда они умрут, то, может быть, поймут, что они сделали, почувствуют то, что чувствуем сейчас мы; может быть, даже узнают правду о Священном Кактусе.

К пяти часам дня все кончилось. Уходя, агент Фоска обещал вернуться на следующий день для окончательного завершения проверки.

Ночью, прижавшись друг к другу в теплой постели, мы подводили итог нелегкому дню и утешали друг друга. Шура сказал:

— В конце концов в какой-нибудь Гватемале или Боливии нас бы просто расстреляли.

— Точно. А потом, они ничего не подбросили…

— И правда, все не так уж и плохо.

— И не обыскали наш дом, не залезли в компьютер, не забрали переписку.

— А ты уверена, что они не сделают это завтра?

— Нет, дорогой, ведь завтра ты позвонишь тому адвокату, который тебе так понравился по телефону. Помнишь, ты говорил, что это умный человек, и что если тебе понадобится адвокат…

— Да, конечно. Кассман. Надо с утра ему позвонить.

— И надо будет спрятать все письма…

— Посмотрим, что скажет адвокат.

— И сохранить всю информацию из компьютера на дискетах, а то вдруг им придет в голову забрать компьютер. (Честно говоря, мне не верилось в такое развитие событий).

— Ты представляешь, завтра эта скотина опять придет.

— Ты знаешь, они были удивительно вежливы, даже спрашивали разрешения войти в туалет. С чего бы это?

— Ничего себе вежливость! Растоптать несчастные кактусы!

Очевидно, Шура все еще не оправился от этого удара. Я обняла его и больше ничего не говорила.

В пятницу Фоска вернулся, на этот раз в сопровождении одного полицейского. Вопросы заняли всего два часа, и по большей части это было повторение предыдущего допроса. Однако Фоска сделал одно важное заявление:

— Вашингтон хочет отозвать вашу лицензию, доктор Бородин.

— Я уже понял, — отвечал Шура. Сегодня он не улыбался, но был спокоен и уверен в себе.

Возник разговор о том, может ли добровольый отказ от лицензии спасти Шуру от дальнейших преследований со стороны местной и федеральной власти и от штрафов. Опять Фоска повторял: «Я ничего не решаю, я простой исполнитель».

И хотя мы вполне уверены в том, кто именно отдал приказ, мы никогда не сможем это доказать. Скорее всего, приказ звучал примерно так: «Закройте этого идиота! Он позорит нас своей книжкой, и мы хотим снять его лицензию. Можете делать что угодно в пределах закона, только отберите ее!» Что-то в этом роде. Но они не могут нам запретить одну вещь — продолжать распространять научную информацию. Первая поправка к Конституции все еще действует! Может быть, судя по тому, что происходит, ее отменят, но все же не так скоро.

И вот большая проверка завершена. По крайней мере, официальная ее часть.

Через несколько дней мы навестили адвоката Теда Кассмана. Это оказался умный человек с лукавой улыбкой и слегка сардоническим чувством юмора. Мы рассказали ему все, что произошло.