Помоги проекту - поделись книгой:
Сейчас он записал довольно отрывочно слышанный им позавчера рассказ Ива Шведенера о молодом человеке, не ужившемся с совами, затем вспомнил что-то калькуттское, о чем он забыл и сейчас счел нужным записать. Он писал твердым почерком, широким пером:
«Я видел, как у окна ювелирного магазина в тени под навесом из полосатой ткани стоял большой черный бык и, не мигая, смотрел на богатства, выставленные в витрине. Солнечные лучи проходили сквозь щелки в навесе и играли на драгоценных камнях в футлярах. Зеленые, рубиновые, алмазные огни вспыхивали в разных местах витрины, и бык переводил глаза с футляра на футляр, наморщив большой, широкий лоб и сжав замшевые губы. Он не обращал внимания на толпу пешеходов, которая, не смея побеспокоить, обходила его, стараясь не задеть. Я ехал по делу, и, когда возвращался через два часа, мне захотелось посмотреть, что стало с быком. Он стоял там же в полной неподвижности, только глаза его переносились с одного украшения на другое, как будто сияние драгоценных камней загипнотизировало его. Он был божественно прекрасен. Я понял, кто он. Он Юпитер, собирающийся снова похитить Европу, и выбирающий, какое ожерелье ей подарить, и все никак не могущий решить какое. Камни горели олимпийскими блестками.
Утром я уезжал на аэродром. В лилейном сумраке наступающего дня автомобиль уже проезжал предместьями, город остался позади. Пошли жалкие лавчонки под старыми, искривленными деревьями. Я велел остановиться. Я вышел из машины и пошел к ближайшей лавчонке. Она была закрыта. Людей не было. Но от самых дверей начиналась очередь коров. Одни из них лежали на траве, другие стояли и смотрели сонно на дорогу. Они не мычали, ждали молча, совсем как в человеческой очереди, где одни женщины вяжут, другие читают газету, третьи дремлют. Но это были коровы. Чего ждали они? И в этой же очереди, скромно, как полагается толстому мужчине, стоял бык. Я узнал его. Это был мой Юпитер. Как он поблек! Ничего божественного в нем не было. Он был жалок на фоне этих уверенных матрон, не обращавших на него внимания.
— Что это такое? — спросил я у шофера.
— Это лавка, где продают зелень, — ответил он. — Придет хозяин, и они выберут себе овощи, какие получше, съедят их и пойдут в город на весь день. А он начнет торговлю. Таков порядок...
— Какое же молоко у этих коров? — спросил я словоохотливого шофера. Он засмеялся.
— Какое молоко может быть у коров, которые целый день шляются по магазинам?..
И мой Юпитер стоял в очереди!..»
Бомпер перевернул страницу и записал другое:
«Никогда не думал, что в Ганге водятся дельфины. Они называются сусук, или гангский дельфин. Сверху он серовато-черного, снизу — грязно-белого цвета, длиной до двух метров. Он плавает в Ганге и в его притоках. У него нет глаз. Это так кажется. Их правда трудно найти. Они спрятаны в складки толстой кожи. Вода грязная и желто-мутная, и он не смог бы очистить глаза от грязи, если бы не прятал их глубоко в кожу... Так и у меня глаза внутреннего зрения спрятаны оттого, чтобы их не залепила муть нашей человеческой цивилизации. А простые глаза я не берегу. Муть жизни так сильна, что я плохо вижу сквозь нее, если бы не внутреннее зрение».
Когда он кончил свои записи и убрал книжку в карман, перехватив ее толстой резинкой, в дверь осторожно постучали. Вошел неизвестный человек, в очках, среднего роста, в темно-сером европейском костюме, с задумчивыми глазами, добрым лицом, с хорошей, простой улыбкой.
Этот индиец с вежливыми, мягкими жестами приветствовал Бомпера как старого знакомого.
— Вас прислал Шведенер?—спросил Бомпер, так как он никого не ждал.
— К сожалению, — сказал с подчеркнутой вежливостью вошедший, — я не знаю никакого мистера Шведенера.
— Но вы пришли с каким-нибудь предложением?
Гость с достоинством улыбнулся.
— У меня нет никакого предложения, мистер Бомпер. Я не ошибся, вы мистер Бомпер?
— Да, это я, но я не имею чести вас знать...
— Меня зовут Рамачария. Я знаю вашу книгу «Игра теней». Вы написали ее?
— Я! — Бомпер пригласил гостя сесть. Теперь он вспомнил этого индийского писателя, про которого что-то смутно слышал, но книг его, конечно, никаких не читал. И даже не мог бы сказать, о чем он пишет вообще и давно ли он писатель.
Бомпер закурил и предложил сигареты гостю, но тот, поблагодарив, отказался. Рамачария рассматривал его с дружеским вниманием. Потом он заговорил спокойно, медленно, с уважением:
— Простите, что я пришел к вам без приглашения для того, чтобы приветствовать ваш приезд в Индию. Я прочел вашу книгу. Теперь мне понятно, в каких поисках обновления духовного мира вы приехали в Индию. Я слышал, что в Европе сейчас увлекаются индийской философией, даже изучают систему дыхания йогов. Но, говоря серьезно, вас ждет в Индии прекрасный жизненный материал. Мы, индийские писатели, много пишем о своей стране, но голос европейского писателя — совсем другое. У него другой авторитет, его свидетельство о жизни нашей страны приобретает мировое значение. Мы вам покажем Индию такой, какая она есть. Мы ничего не будем прятать от вас. Вы узнаете радости и печали нашего великого народа...
Бомпер хотел возразить, но гость твердо сделал просительный жест — не прерывать его — и снова заговорил:
— Еще великий наш учитель Ганди сказал в свое время: «Я хочу такого искусства и такой литературы, которые могут говорить с миллионами». Наш народ страстно жаждет просвещения, света науки, в народной массе таятся сотни, тысячи настоящих талантов, которые еще покажут себя всему миру. Но как трудно живется сейчас народу! Я знаю, что всюду трудно, что три пятых человечества голодают. Ученые считают белковый голод самым опасным видом голода. Минимальная дневная потребность в белках человека — это семьдесят граммов животного и растительного белка. В Индии среднее потребление белков — всего шесть граммов в день, в то время как, например, в Японии — двадцать три грамма. В стране страшная нищета. Три миллиона туберкулезных. От постоянного недоедания даже животные становятся меньше ростом. Посмотрите, какие в Бихаре ослы — вы их примете за большую собаку. Голод — последствие жуткой засухи — уносит неисчислимые жертвы. Такой засухи не знали пятьдесят лет... У крестьян нет земли...
— Зачем вы мне все это говорите? — воскликнул, прервав его речь, Бомпер. — Какое отношение это имеет к литературе?
— Прямое, мистер Бомпер, самое прямое. Демократия только тогда имеет власть в жизни, когда ее можно назвать экономической демократией. Надо именно рассказывать о помещиках, о ростовщиках, о спекулянтах, которые перекупают и прячут хлеб. О реакции, она против реформ, которые должны дать крестьянину землю. Сколько их, пустых земель, по всей стране! Надо дать землю и воду крестьянам...
Бомпер больше не мог выдержать. Он рассердился. Он ходил по комнате, потом снова сел.
— Зачем вы все это мне говорите? — повторил он. — Я не врач, чтобы исцелять больных, я не социолог, чтобы изучать недостатки вашего социального строя...
Индиец возразил невозмутимо:
— Но вы в вашем новом романе, в новой книге скажете всем об этом. И я вам помогу собрать великолепный материал, чтобы только правда в нем говорила полным голосом. Вы должны разбудить людей для больших исторических дел, для работ, которые поднимут миллионы на высоту современной жизни. Вы написали условную книгу-сказку, теперь вы создадите реалистический роман о том, как человек рвет путы, сковывающие его жизнь, его будущее...
Бомпер засмеялся почти добродушно. Ему показалось, что один из тех утренних велосипедистов вошел к нему, чтобы сказать, что он не хочет ехать к далекому горизонту и просит разрешения сломать свой велосипед.
— Почему вы смеетесь? — спросил, удивившись его смеху, Рамачария. — Вам, может быть, смешно, что я, индийский писатель, прошу вас написать роман, который мы должны были бы написать сами. Мы пишем, хотя я сознаюсь вам совершенно искренне, что еще не так хорошо знаем жизнь наших рабочих, но мы, я скажу не без гордости, мы имеем произведения мирового значения. Но раз вы здесь и будете писать об Индии, вы не можете плохо написать о людях нашей страны...
Бомпер нахмурился. Как заблуждается этот, по-видимому, добрый человек, называющий себя писателем!
— Послушайте, — сказал он, стараясь говорить медленно, чтобы в его словах не было обидного волнения и нажима, — вы слышали, что такое антигуманизм?
— Это что-то направленное против человека? — спросил Рамачария.
— Совершенно верно. Я хочу вам пояснить. Человек больше не центр мировой жизни. Вы сами говорите — он в массе голоден, нищ, грязен, болен. Так повсюду. Герой — это деталь прихоти воображения. Литература не имеет никакого соприкосновения с действительностью, с политикой. Все прошлые века перемолоты, и пыль развеяна. Мы сейчас в том периоде, когда человечество сменяет все, вплоть до отношения к космосу, к богу, к ощущению окружающего мира, к женщине, к морали, ко всем отмирающим чувствам. Чем больше будет хаоса, тем скорее явится новый мир.
Роман, о котором вы говорите, пригоден для кого? Европа настолько ушла вперед, далеко ушла, что возвращаться к содержанию, взятому из так называемой народной жизни, — это нечто такое, элементарнее чего трудно себе представить. Зачем роману нужен человек? Какая чепуха — какое-то действие! Это все было в прошлом, которое стало предрассудком. Мы идем сквозь материальную сторону жизни, свободные от повседневности. Шестидесятые годы будут бессвязными, беспокойными, с энергией, растрачиваемой во все стороны. Правда, для отсталой Азии такая форма, как бывший роман, еще сохраняет свою силу. Вы еще можете писать о человеке, но нам, передовым европейцам, человек ни к чему. Это тоже предрассудок. В мире наступила полная неустойчивость. Мир — это театр абсурда, это распад всего, что составляло ложное основание цивилизации. Мы, передовые писатели, за распад. Пусть придет распад — в нем зерна будущего!
Он замолчал и смотрел, как Рамачария платком вытер пот со лба. Он был налит волнением, но сдерживался.
— Так вот что такое дегуманизация! — наконец сказал Рамачария. — Теперь мне кое-что ясно. Не все, нет, я, наверное, действительно отсталый человек.
— Да, — твердо сказал Бомпер, снова прохаживаясь перед гостем. — Человек, повторяю, не центр жизни. Мы, как, художники, должны встать над «человеческим». Искусство не обязано брать на себя защиту интересов человека. Сверхдействительное — единственное, что еще осталось, мир сновидений!
— Но кто же вы? — спросил Рамачария, протирая свои очки и смотря на собеседника с жалостливой улыбкой.
— Я проповедник нечеловеческого! — ответил с вызовом Бомпер.
Рамачария грустно улыбнулся одними глазами.
— Я вижу, — сказал он после некоторой паузы, — что вы не отказываетесь от литературы, но вы все ваши усилия направляете на то, чтобы увести читателя, современного человека, от реального мира с его глубокими трагическими проблемами. Вы хотите создать произведения-наркотики, полные литературного героина, которыми подмените настоящее искусство, но я не могу понять, зачем вам это нужно. Может быть, вы хотите, чтобы эти голодные люди впали в некий гипноз, вошли в мир призраков и забыли о том, что за стенами, например, кино, где кинофицированы ваши книги, где им покажут мир снов, есть жестокая, беспощадная жизнь. Вы хотите, чтобы ваши читатели усыпляли себя сонной лихорадкой и скользили, усыпленные вами, в бездну, которая вполне реальна, потому что это бездна социальной несправедливости, бездна рабства и унижения человеческого духа...
Бомпер даже замахал руками перед лицом своего противника.
— Послушайте, я не хочу ничего знать ни о коррупции, ни о положении рабочего класса, ни о том, как укрепить ваш государственный сектор или как устранить голод в деревне, где ослы стали ростом с собаку; я не хочу знать ваших отношений с капиталистами и ростовщиками или найти довод, чтобы Китай перестал угрожать Индии...
Рамачария встал. Он с достоинством поклонился и сказал, направляясь к двери:
— Мистер Бомпер! Иностранцы, приезжающие в Индию, привыкли называть ее страной чудес. Но сегодня я услышал чудеса, которые появились с Запада. Я желаю вам успеха в ваших сверхчеловеческих поисках...
— А я, — сказал Бомпер, — желаю вам кончать с чепухой о человеке. Напишите в старом духе роман и назовите его «Последний роман о человеке». Это будет сенсация, и вы станете всемирно известны!
Рамачария раскланялся и тихо вышел из комнаты, ничего не ответив.
Когда Яков Бомпер в своих сомнениях достиг предела, подводя итог бесцельной своей поездке, не обогатившей его никакими ошеломляющими открытиями, и решительно собирался прекратить дальнейшую растрату времени, появился Шри-гуша.
Он возник так неожиданно, бесшумно, незаметно, как будто вышел из стены. Обернувшись, Бомпер увидел перед собой человека, смотревшего на него с такой признательностью, с таким обожанием и с таким упорством, точно он давно был его преданным слугой, и только особые обстоятельства разделили их в свое время, и теперь вновь наступило давно ожидаемое свидание. Человек сказал:
— Намаете! («Здравствуйте!») Я Шри-гуша! — и сложил руки подобающим образом.
Что-то в этих приподнятых бровях, в жгучей темноте бронзового лица, в небритости щек, в черной, точно приклеенной шевелюре показалось Бомперу знакомым, и он от растерянности сказал:
— Ну и что?
Человек повел руками, приподнял плечи, улыбнулся, сказал:
— Ача хай, шукрия! («Спасибо, хорошо!»)
И тут Бомпер все вспомнил. Этот наглец
тогда в «Моти-Махале» рассматривал его так долго и откровенно, сидя за дальним столом. И, чтобы ошеломить пришельца, он спросил:
— Это вы были в «Моти-Махале» несколько дней назад? Я видел вас там и запомнил, да, запомнил. Это были вы?
Человек не выказал никакого удивления:
— Это был я! Я увидел вас со своим знакомым и долго решал, подойти или не мешать вашей беседе, вот отчего я так смотрел на вас. И решил, что не подойду, не буду вам мешать...
— Так вы знаете Шведенера? — искренне удивляясь, спросил Бомпер. Так вот кого Ив послал к нему! Все было естественно.
— Да, я хорошо знаю вашего друга, — сказал Шри-гуша.
— Садитесь, — пригласил Бомпер и сам сел и предложил посетителю сигарету.
Тут же он вспомнил свой разговор с Рамачария и окинул подозрительным взглядом черный сюртучок и длинные узкие белые брюки Шри-гуши.
— А вы не писатель, не журналист? Как ваше настоящее имя? Как вас зовут, Шри-гуша?
— Шри-гуша, — с почти насмешливым полупоклоном ответил индиец, — Я не писатель. Писатель вы, и вам нужны, как всякому писателю, особые переживания?
Лицо его стало непроницаемым. Он умолк, ожидая, что скажет Бомпер. И вдруг на Бомпера нашло раздражение. Он с некоторой резкостью начал говорить, что если Шри-гуша пришел предложить ему разные поездки и осмотры древностей, памятников, богов, разных
Тадж-Махалов, то пусть поищет кого-нибудь в другом месте.
Шри-гуша осматривал его со спокойной сосредоточенностью.
— Вас интересуют живые ощущения, — сказал он без улыбки, — начнем с самого легкого. Как мистер относится к красоткам и каких он предпочитает? Все прелести стран Востока к его услугам. И Запада, — добавил он. помедлив.
«Однако, — подумал Бомпер, — это уж очень примитивно».
— Нет, — сказал он, — никаких красоток.
Шри-гуша не моргнул глазом.
— Восточные поэты хорошо воспевали то, что в таком спросе сегодня в свободном мире. Ганимеды?
Бомпер удивился, но не показал удивления. Он сказал:
— Вы, видимо, где-то обучались по западному образцу. Откуда вы знаете про Ганимеда?
— Я окончил католическую школу, правда, не полный курс...
— Ганимеды не пойдут. Что еще?
— Есть просвещенные, богатые жены раджей. Это трудно, у них большие требования, но для такого знатного гостя я готов поискать...
Бомпер рассмеялся, представив в своих объятиях толстую, размалеванную, в бриллиантах. красотку, у которой на крыле носа алмазная звездочка.
— Не ищите. Жены раджей — вчерашний день.
Шри-гуша пожал плечами.
— Я понимаю, что для писателя нужно что-то новое. Я могу свести с людьми, которые крадут девушек...
— Зачем? — спросил Бомпер. — Для себя, чтобы жениться на них?
В глазах Шри-гуши пробежал темный огонек.
— Нет, не для того. Девушек увозят в Сингапур. Их продают и дальше. Это — опасное занятие. Если хотите познакомиться. Такие девушки бывают на вес золота.
Бомпер не заметил, как начал разговаривать со своим странным посетителем, как со слугой.
— Я вижу, уважаемый Шри-гуша, — сказал он насмешливо, — что у тебя большой выбор. Но я не занимаюсь ни гангстерскими фильмами, ни детективными романами.
— А я очень люблю детективы, — сказал Шри-гуша. — Я хожу в кино только на них...
Бомпер пропустил эти слова мимо ушей.
— Что у тебя еще есть?
— Есть особые, ни на что не похожие удовольствия...
— Именно? Что ты хочешь предложить искушенному европейцу?
— Помимо того, что идет в ход сегодня в Европе и в Америке, кроме героина, которого везде много.
— А! Ты знаешь даже о героине?
— Шри-гуша не был бы Шри-гушей, если бы он не знал таких простых вещей. Кроме героина, ЛСД, опиума, гашиша, анаши, есть неизвестные, чисто индийские наркотики. Писатели любят их, я знаю. Вам они дадут такие переживания, какие вы нигде не получите. Устроит вас это? Подобного вы не найдете нигде в мире. Шри-гуше вы скажете благодарственные слова. Вы скажете: «Ты ввел меня в рай! Я не думал, что есть такое на земле...»
Бомперу стало весело. Он даже похлопал по плечу Шри-гушу, и, странно, такое мягкое, вялое с виду плечо было железным, точно под сюртучком была кираса.
Поделиться книгой: