Письма с Соломоновых островов

Меч-рыбу быстро разделали, тушу разрезали на куски, одну часть поместили в холодильник, а другую отнесли на камбуз, где Сава принялся готовить обед. Следует признать, что жареное мясо меч-рыбы с острыми фиджийскими приправами оказалось очень вкусным и нежным. Чем-то оно напоминало нашу лососину.

Пребывание «Матаупите» в водах О’у продолжалось около четырех недель. Почти ежедневно нас посещали братья Зарембы. У нас сложились дружеские, почти семейные отношения. Молодые люди подружились с Анджеем, а папу полюбили чуть ли не как родного отца. Но все имеет свой конец. Однажды Джек спросил меня, не соглашусь ли я стать его женой. Это было столь неожиданно, что я растерялась и не сразу ответила отказом. Но потом сказала, что, хотя я и ценю его предложение, мое сердце уже занято. Я посоветовала Джеку подыскать себе жену в Польше и даже решилась дать ему твой адрес, чтобы он мог встретиться с интересными людьми и познакомиться с привлекательными и достойными девушками. По его словам, в Австралии полек мало и их нарасхват берут в жены, причем не только проживающие там соотечественники. Джек молча выслушал мои слова, взял твой адрес, пробормотал что-то на прощание… и больше я его не видела! Он исчез вместе с «Матаупитой» и всем экипажем.

Так закончилось мое знакомство с Зарембами. А жаль! Это интересные люди, хорошо знакомые с островами Океании, много знающие о их жителях. Кроме того, они прекрасные мореплаватели, сильные, решительные, привыкшие к опасностям, словом, настоящие мужчины!

На этом кончаю свое несколько длинное и, быть может, скучное для тебя письмо и крепко целую.

Твоя всегда верная подруга Аня

7

Соломоновы острова, остров Улава, селение О’у

Моя дорогая Ева!

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я послала тебе последнее письмо. А не писала так долго просто потому, что вследствие сложившихся обстоятельств у меня не хватало ни времени, ни возможности сосредоточиться, чтобы черкнуть тебе хотя бы несколько слов. К вечеру я так уставала, что прямо валилась с ног и тут же засыпала.

Первые несколько дней после отплытия «Матаупите» я ходила как потерянная. Так не хватало мне повседневного общества Зарембов, их веселого смеха, экскурсий на яхте, во время которых мы посещали все новые и новые островки, знакомились с их жителями, местными верованиями, обычаями, любопытной культурой и бытом.

Я настолько привыкла к этим морским странствиям, что их внезапное прекращение восприняла с большой досадой и была страшно обижена на Джека за его бегство. Но было ли это действительно бегством? Я долго размышляла, пока не пришла к выводу, что Джек был, собственно, прав. Зачем ему оставаться на Улаве и катать нас на своей яхте, когда стало ясно, что толку от этого никакого? Ничего не поделаешь. Я относилась к Джеку как к члену семьи, как к сердечному другу, но у меня и в мыслях не было влюбляться в него. Правда, этот мужчина мог вскружить голову не одной женщине, но мне никогда не нравились блондины, да я как-то и не представляла себе его в роли мужа. Я позволяла ему иногда поцеловать себя в щеку, но это был просто дружеский поцелуй, который не мог подавать ему каких-либо особых надежд.

Внезапное исчезновение яхты вместе с братьями Зарембами испортило на несколько дней настроение и папе, зато Анджей чувствовал себя на седьмом небе. Отец не мог понять причины отъезда наших приятелей и сетовал, что по их вине не успел, побывать на одном из островов группы Расселя, где будто бы сохранились следы какой-то совершенно неизвестной культуры. Анджей старался убедить меня, что нечего огорчаться, так как Он (с большой буквы) остался. Бедняга не знал, что одного моего слова было бы достаточно, чтобы я оказалась женой Зарембы и стала жить на далеком острове Кандаву!

Хотя «Матаупите» ушла из О’у, тем не менее почти ежедневно какое-нибудь судно становилось на рейд перед селением. Иногда к одному из причалов подходили большие мотоботы и рыболовные катера. Это были большей частью старые, заржавленные и обшарпанные трампы[15], нередко ужасно вонючие, приспособленные к перевозкам копры и ценных сортов древесины. Их экипажи состояли обычно из китайцев, индийцев (тамилов), а иногда из аборигенов Новых Гебридских островов, Каледонии или других островов Тихого океана. Люди эти напоминали пиратов, и на О’у к ним относились недоброжелательно, так как каждый заход их судна в гавань кончался скандалами и потасовками. Причиной недоразумений всегда были женщины: дело в том, что мужчины на Улаве ужасно ревнуют своих жен, которые, как все женщины в мире, не прочь изведать порой чего-либо поновее.

Мотоботы и катера принадлежали большей частью рыболовным фирмам и прибывали на О’у за пресной водой, а иногда за проводниками, доставлявшими их к местам рыбной ловли. Экипажи этих маленьких и быстроходных суденышек специализировались на ловле трепангов и различных моллюсков или же добывали огромных двухсоткилограммовых окуней, тунцов, макрелей — всего около пятидесяти сортов различных рыб. Они доставляли улов на плавучие базы, занимающиеся переработкой рыбы, где ценные сорта замораживали, а оставшиеся перемалывали на муку.

Время от времени нас навещал Си Ян-цзи. Как всегда, он был преувеличенно вежлив. Папа его защищал, так как хитрый китаец то и дело преподносил какой-нибудь любопытный образчик старинных украшений, приобретенный на одном из островов архипелага, или же каменный сосуд, выкопанный где-нибудь из земли и относящийся к неизвестной нам культуре людей, обитавших на Соломоновых островах задолго до нашего времени.

Отец часами изучал эти предметы и связывал их с некоторыми преданиями, еще бытующими в разных районах Соломоновых островов. У меня создалось впечатление, что Си Ян-цзи ради каких-то, одному ему известных целей стремится расположить к себе профессора. Он кланялся чуть ли не до пояса, источал слащавые до тошноты речи, всегда приветливо улыбался, но его маленькие косые глаза метали из-под прищуренных век быстрые, испытующие взгляды, а их блеск был холоден и зачастую жесток. Именно тогда во мне просыпалось какое-то неприятное чувство. Это не был страх, о нет! Я слишком грозный противник для такого врага. Просто мне казалось в такие моменты, что Си Ян-цзи хватает меня за горло и срывает одежду! Это ощущение настолько реально, что я стараюсь уйти из дома, как только он приходит, и укрыться у Лилиекени или же вместе с Даниху посидеть в мастерской старого Халу Харере, где меня всегда радушно встречают.

Я облегченно вздохнула, когда Си Ян-цзи со своими соотечественниками уехал в Моли, откуда он через несколько дней собирался отправиться в Гонконг и на Тайвань. Это означало, что по меньшей мере месяц или два он не будет попадаться мне на глаза. Анджей говорил, что Си Ян-цзи неоднократно напоминал папе о его обещании выехать по окончании обряда малаоху на островки Санта-Ана и Санта-Каталина и вновь предлагал свою помощь. Профессор, по словам Анджея, ответил, что еще не окончил своей работы на Удаве. Ему нужно проверить кое-какие факты, установленные двумя знаменитыми английскими этнографами, доктором Кодрингтоном и доктором Риверсом, а это возможно лишь после проведения исследований в некоторых селениях острова. Меня удивляло, почему китаец так заинтересован в нашем переезде на два небольших островка, расположенных в самой крайней южной оконечности Соломоновых островов! Не связывает ли он с этим какие-то свои коварные планы? А может быть, я просто чувствую такую антипатию к этому человеку, что в каждом его действии вижу преступные замыслы?

Кстати, об островках. У нас есть о них кое-какая литература, в частности труд австрийского путешественника, этнографа Гуго Бернацика, который побывал на Санта-Ане и Санта-Каталине (он называет их Ова Раха и Ова Рики) в тридцатых годах. Это объемистая книга, и в ней приводится масса сведений, но папа утверждает, что это не научный труд, а беллетристика. В книге много хороших фотоснимков, хотя австриец явно увлекался снимками молодых, красивых, стройных и обнаженных девушек. Значительно меньше снимал он женщин в зрелом возрасте и cовеем не удостоил своим вниманием пожилых.

Отец и Анджей выехали на места, где предполагали проводить исследования. Я должна была сопровождать их в качестве опекунши и стряпухи, но у меня сильно разболелась поясница (последствия урагана). Пришлось лечь в постель, а в качестве компаньонки ко мне приставили Даниху. Мужчины начнут свое путешествие от мыса Арона, крайней южной оконечности Улавы, побывают по очереди во всех селениях на западном побережье острова и вернутся по восточному побережью.

Я снабдила их всем необходимым на два месяца, так как именно столько времени отнимут их исследования. Тем временем я займусь вопросами магии, заклинаний и колдовства, а если у меня хватит сил, то и разведением огородов, поскольку, как говорят, это тесно связано с разными заклинаниями. Думаю, что немало удастся выведать у старой Халукени, которая отлично знакома со всеми заклинаниями, а об остальном я разузнаю, наверное, у Даниху и Лилиекени…

Как мне кажется, Лилиекени готовится стать матерью! Она еще сохраняла свою девичью фигуру, однако ее живот уже начинает округляться, а груди набухают. Я заметила, что вместе со своим мужем она воздерживается от разных блюд, запрещенных беременным. Ваде загадочно улыбается, думая, очевидно, о своем будущем сыне, который унаследует от матери титул та’ а паине алоха, что означает «великий вождь, начальник или дворянин». Или, возможно, он размышляет, каким подарком отметить рождение первенца? В последнее время я часто видела Ваде погруженным в иллюстрированные каталоги разных фирм, предлагающих подвесные моторы для лодок. Быть может, он собирается купить что-нибудь в этом роде Лилиекени в знак благодарности за сына или дочь?

Однажды, когда я шла с Даниху из леса, то увидела нечто, весьма меня заинтересовавшее. Перед старой хижиной, окруженной арековыми пальмами, стоял небольшой алтарь, окаймленный камнями, вокруг которого посажены небольшие драцены. Когда я хотела ближе присмотреться к нему, Даниху схватила меня за руку и изо всех сил стала тащить в сторону. Я сразу же спросила, почему она так перепугалась. Даниху оглянулась по сторонам, а затем, приподнявшись на носках, шепнула мне в ухо:

— Это дамутеке\ Алтарь, на котором может остаться твое ну ну, и тогда какой-нибудь злодей повредит тебе, совершив заклинание!

Я уже достаточно долго находилась на Улаве, чтобы заклинания, колдовство и ворожба, бытующие среди канака, не были мне известны, по крайней мере понаслышке. Однако мне никогда еще не приходилось лично сталкиваться с такими вопросами, а ты ведь отлично знаешь, как они интересуют и увлекают меня. Ты хорошо, наверное, помнишь, как в десятом классе мы зачитывались «Польскими чарами и чертями» Тувима, публиковавшимися в журнале «Пшекруй». Как я и предполагала, на Соломоновых островах все эти суеверия не были сдобрены такой дозой дьяволов и колдуний, как в Европе, и речь шла лишь о магических силах, соответствующих складу ума меланезийцев и связанных с морем и морскими духами.

— Что это такое, мое нуну? — опросила я.

— Нуну — это невидимая часть тебя, она долгое время сохраняет свой запах на дамутеке. Если владелец алтаря, знакомый с черной магией, заметит твое присутствие и захочет повредить тебе, стоит ему после твоего ухода ударить несколько раз по алтарю заколдованной ветвью драцены и одновременно произнести соответствующее заклинание, как твое тело вскоре замрет и окоченеет…

Я невольно отошла от алтаря, а затем мы стремглав помчались в мой домик, где я повалилась на кровать, тяжело дыша от усталости. Даниху присела возле меня на циновке и безмятежно начала мастерить что-то, пользуясь длинной снизкой клыков летучих собак, которую мне преподнес Анджей. Мы долго молчали, погруженные в свои мысли, наконец девушка полушепотом заговорила:

— Я знаю, Энн, что вы, европейцы, не верите в заклинания или ворожбу, но у нас, на Улаве, они в ходу с незапамятных времен, и даже теперь еще пользуются заклинаниями, особенно во время посадок на огородах. Подробно мне трудно рассказать о них, — кто в силах все запомнить, — но многое я слышала от старших женщин и, если хочешь, могу передать тебе.

Я охотно согласилась, и Даниху начала:

— Заклинания на Улаве называют сару’э, и их сила состоит в торжественном вызове духа, к которому они направлены. Говорят, в старину колдуны располагали множеством вещей, с помощью которых могли вредить людям. Это скорлупа с объеденных орехов арека, отрезанные человеческие волосы, обломки ногтей, человеческие экскременты, мокрота, земля, по которой ступал заколдованный человек, свитки кокосовых листьев, употребляемые во время купания, остатки еды, послед и прежде всего дыхание.

— Вот почему женщины в О’у столь тщательно собирают мельчайшие остатки еды и всю скорлупу от арековых орехов, чтобы потом сжечь их или сбросить в ручей, — сказала я.

— Да, женщины опасаются, что все это может попасть в руки колдуна. Раньше перед каждой хижиной, у подножия главного столба, поддерживающего кровлю, находилась квадратная площадка, так называемая пупу, на которой стоял бачок для всякого рода пищевых отбросов, особенно для скорлупы от арековых орехов. Домочадцы бдительно следили за пупу, чтобы никто чужой не приближался к нему и не изъял хотя бы небольшую часть содержимого. И теперь еще у некоторых хижин в О’у можно увидеть пупу, хотя его обычно прикрывают циновками, чтобы уберечь от взоров нежелательных лиц.

— А верно ли, Даниху, что с помощью заклинания мужчина может снискать расположение женщины?

Девушка удивленно взглянула на меня, помолчала, а затем заговорила, запинаясь, как бы с трудом выдавливая слова:

— Энн, спроси об этом лучше у пожилых, опытных женщин… Я не очень-то понимаю, что тебя интересует. Лучше всего расскажет тебе об этом Халукени; она еще помнит старые времена и многое повидала на своем веку…

Я перестала досаждать своей подруге расспросами и начала очередной урок английского, а затем мы занялись самыми простыми приемами дзю-до. Ты не можешь себе представить, какая это способная девушка! Английский она усваивает на лету, да и в дзю-до также делает большие успехи. После болезни я потеряла свою прежнюю ловкость и должна была упражняться, чтобы вернуть телу гибкость, а так как не хотела заниматься этим с Анджеем, то постаралась заинтересовать дзю-до Даниху. После первых же упражнений девушка так увлеклась этим видом спорта, что теперь не дает мне покоя. Она выстлала мою комнату толстым слоем мягких циновок, а я дала ей одну из моих пижам. Теперь мы прорабатываем один из бросков на бедро — «о гоши». Даниху очень ловка, сильна, обладает быстрым рефлексом и уже сейчас радует меня своими успехами. Она только начала заниматься, но уже в состоянии активно защищаться. Несколько дней назад к ней пристал какой-то слонявшийся по селению, очевидно в поисках любовных похождений, матрос. Она так ловко повалила его наземь, что тот с трудом поднялся и едва дополз до залива, где лодка доставила его на судно, стоявшее на рейде.

Через несколько дней я отправилась к Халукени. Старушка сидела перед своей маленькой, но очень опрятной хижиной и готовила красную краску из особого сорта ротангового тростника и веерной пальмы, называемой здесь алеале. Сок этих растений соединяют со смесью из извести, морской воды и сока, выжатого из корней индийской шелковицы кикири, которая растет здесь, как лиана. Это долгий и сложный процесс, зато полученный краситель не меняет своего цвета, не выгорает, всегда свеж и прочен. Лучшее тому доказательство — использование его для украшения лодок, причем вода ничуть не вредиn красителю. Хотя раскраска — чисто мужское занятие, приготовление красителей лежит на обязанности женщин.

Помогая Халукени разрезать на куски побеги веерной пальмы и сдирать с них оболочку, я заговорила о случае, происшедшем недавно в селении Рипу, где бесследно исчезла молодая замужняя женщина, свадьба которой состоялась всего год назад. Вначале думали, что молодую женщину смыла с берега набежавшая во время прибоя высокая волна, но вскоре выяснилось, что вместе с ней исчезли и ее украшения, а один из рыбаков выловил в море пустой «женский» челн. Он принадлежал пропавшей женщине и находился недалеко от места, где за день до ее исчезновения причалило небольшое судно, перевозившее копру. Одновременно исчез из селения и молодой человек, который за неделю до этого приехал в отпуск с Бугенвиля, где работал механиком на табачной плантации. Сопоставив все эти факты, островитяне решили, что молодая женщина сбежала со своим поклонником, оставив мужа, который, обезумев от злобы и стыда, поклялся убить обоих любовников, если они вернутся на Улаву.

Халукени по-своему истолковала эту романтическую историю.

— Видишь ли, Энн, — сказала она, — здесь действовала, очевидно, магическая сила, которой эта женщина не могла противостоять. Вероятнее всего, молодой человек преподнес ей браслет из ароматных трав и тайком вплел в него стебелек обладающего сильным ароматом растения илу ни кени, которое вызывает охлаждение отношений между супругами и пылкую любовь к дарителю. Или, возможно, он носил этот стебелек спрятанным в волосах, когда посещал девушку. Запах и магическая сила растения могли повлиять на женщину и вызвать в ней неодолимое желание сойтись с любовником!

Как видишь, дорогая Ева, приворотное зелье известно но только у нас, в Польше, но и на Соломоновых островах. Должна, впрочем, отметить, что илу ни кени очень приятно пахнущее вьющееся растение из семейства эводий. Оно растет на пнях разных дикорастущих деревьев в тропических лесах Улавы. Когда человек, занимающийся магией, находит его в чаще, он тщательно укрывает илу ни кени камнями, чтобы уберечь от бродячих свиней. В случае надобности он срывает росток и производит над ним заклинания.

— Если илу ни кени столь сильно действует на женщин, то почему они не избегают этого растения? Ведь самый запах стебелька может вызвать подозрения? — спросила я у Халукени.

— Заколдованный браслет ничем не отличается от простого, а какая женщина откажется от подношения в виде хотя бы самого скромного подарка, призванного подчеркнуть ее красоту? Впрочем, это не обязательно должен быть браслет с вплетенным в него илу ни кени! Механик мог с таким же успехом подбросить в еду своей любимой заколдованный арековый орех с имбирем. Это очень сильное магическое средство; называется оно ди ха’ангау кени и так возбуждает женщину, что она готова бросить мужа и убежать с любовником или даже покончить с собой. Ведь недаром имбирь известен как «растение, привлекающее женщин».

Хотя я уже кое-что и слышала о заклинаниях и магии на Соломоновых островах, но все же решила, воспользовавшись словоохотливостью Халукени, пополнить свои сведения и как можно больше разузнать о старинном колдовстве. Я спросила поэтому, только ли имбирь, арек и илу ни кени используются для заклинаний. Старушка добродушно улыбнулась и стала подробно объяснять мне:

— В прежние времена в магии чаще всего пользовались — а возможно, пользуются еще и сейчас — коралловой известью, орехами арековой пальмы, имбирем, листьями драцены, а чтобы добиться благосклонности у замужней женщины — илу ни кени. Орехи арековой пальмы шли на жертвоприношения духу, опекающему дом, и употреблялись не только в магии, но и при совершении религиозных ритуалов. Во время обряда дау тана орехи клали в шкатулку для предметов культа и помещали в хижине. Это был своего рода талисман, оберегавший семью от болезней, краж ямса, порчи огородов и всякого рода других несчастных случаев. Когда кто-либо из мужчин отправлялся в дальнее морское путешествие, колдун торжественно возлагал орехи в шпангоуты лодки. Конечно, орехи эти предварительно посвящались духу, охраняющему путешественников. Такой обряд носил название луде оло.

Вождь, объявлявший о начале торжественного пира, брал обычно в руку большую кисть арека и раздавал каждому гостю по нескольку орехов этой пальмы. Гости, выступавшие на пиршествах, держали в руке ветку арека в качестве символа мира. Колдуны же старались выкрасть скорлупу арековых орехов, к которой прикоснулись губами или зубами ненавистные им люди, а затем складывали ее на алтарь, посвященный какому-либо духу, и после произнесения соответствующего заклинания могли насылать болезнь или смерть. Женщина, стремившаяся кого-либо околдовать, клала на алтарь послед вместе с арековыми орехами. Если арековая пальма после передачи ее под опеку духа семьи или моря становилась табу, то злой колдун мог умертвить каждого человека, которому давал съесть плод с этого дерева. Существовали также такие заклинания, которые доводили людей до помешательства, для чего арековые орехи возлагались на алтарь духа безумия. Конечно, для каждого заклинания нужно было знать соответствующие сЛова…

— Но, Халукени, ведь сотни и тысячи людей на Соломоновых островах ежедневно едят множество арековых орехов, но почему-то не болеют! — воскликнула я, заинтересованная словами старушки.

— Видишь ли, Энн, заклинания знали только колдуны, а простые люди, прибегавшие к магии во вред своим ближним, подвергались, если их разоблачали, суровым карам. Арековые орехи всегда употреблялись на этих островах в пищу, а также и как возбуждающее средство. Орех похож на большую сливу. Когда он созревает, то приобретает желтый цвет с красным оттенком. Едят орехи еще совершенно мягкими (пиле), недозрелыми (алаа), твердыми или совершенно зрелыми (куру). Матери дают младенцам сосать скорлупу ореха, а старших детей приучают грызть его с бетельным перцем. Если жевать даму — недозрелый орех арека с известью и бетельным перцем, — наверняка избавишься от глистов.

— Я пробовала бетель, но он показался мне ужасной гадостью, к тому же зубы от него чернеют, а губы становятся бурыми. Однако, если бетель помогает от глистов, то не удивительно, что островитяне защищаются от этих отвратительных паразитов, пережевывая арек с известью и перцем. Но ты рассказывала об имбире, драцене и извести, а теперь вдруг заговорила об орехах.

— Ты нетерпелива, Энн, — ответила, приветливо улыбаясь, Халукени, — Все в свое время. Известь на Улаве очень дорога, ее выжигают из благородных сортов коралла, которых в наших морях мало. Такие кораллы находят на побережье только после сильных штормов или большого прибоя. Их собирают, обжигают и хранят в хижине в небольших корзинках, сплетенных из листьев кокосовой пальмы. Обожженную известь гасят в небольшом количестве воды, чтобы сохранить ее силу. Затем сушат на солнце, собирают ложкой, сделанной из кокосового ореха, и заливают в короткие отрезки бамбуковых стволов, которые хранят под крышей хижин, окуривая дымом очага. Каждый отрезок бамбука, наполненный известковым порошком, стоит еще и сегодня сотню клыков морских свиней. Бетельный перец — растение высотой один-полтора метра, вьющееся на пнях хлебных деревьев, индийской шелковицы, канарских орехов и малайских яблонь. В случае надобности с дерева срывают росток, свертывают его в клубок и съедают вместе с ареком и известью.

— Ну, а имбирь?

— В имбире главную роль играют корневища, отличающиеся острым запахом и пряным вкусом. Им пользуются обычно в качестве приправы к кашице из ямса или к пудингу. Однако смешанный с известью и листьями драцены, над которыми произведены заклинания, имбирь вызывает боль или нарывы. Колдун может положить его на тропинке, по которой проходит ненавистный ему человек, после чего вступает в действие магическая сила, поражающая путника тяжелым недугом. Если дать девушке или замужней женщине съесть имбирь и произнести при этом особое заклинание, то она начинает проявлять благосклонность к тому, кто его ей преподнес. Мне как-то тоже пришлось однажды испытать такое… Когда — ведь об этом я уже рассказывала тебе — меня, молоденькую еще девушку, похитили на берегу Таварога и привезли на Улаву, один из воинов, Валукулу, дал мне съесть кусок рыбы, натертой имбирем. Â была я тогда молода и неопытна, к тому же очень голодна и поэтому с жадностью съела рыбу. С тех пор я полюбила Валукулу на всю жизнь. Долгие годы мы жили счастливо, пока я не стала вдовой, когда он утонул во время бури…

В тот день мне не удалось ничего больше выведать у Халукени. Старушка вспоминала, видимо, счастливую пору своей молодости, так как улыбалась и вполголоса бормотала что-то, однако можно было отчетливо уловить слово «Валукулу» — имя ее любимого мужа. По-видимому, в прежние времена имбирь очень сильно действовал на женщин!

Ночь я провела неспокойно. Долго не могла уснуть, наверное из-за страшной жары, уже довольно давно установившейся в О’у. Жаркий сезон был в разгаре, и зной с каждым днем становился все томительнее. По вечерам легкий бриз с моря несколько освежал воздух, но ночью было безветренно и так душно, что, если даже лежать совершенно обнаженной, все равно обливаешься потом. С завистью глядела я на Даниху, сладко спавшую на соседней кровати. Она слегка похрапывала, как дитя, уставшее от непрерывных игр. Когда я наконец заснула, начались какие-то кошмары. Почти все сны были связаны с колдовством и заклинаниями, о которых я наслушалась от Халукени. Из множества снов я отчетливо запомнила один: какое-то чудовище с лицом Си Ян-цзи силилось воткнуть мне в рот длинный ароматный побег эводии, а Анджей, отталкивая китайца, подавал на листе драцены корневище имбиря. Вдруг явился очень похожий на меланезийца Джек Заремба, оттолкнул обоих и подхватил меня на руки. И вот я уже на борту «Матаупите», плывущей по морю, усеянному высокими остроконечными скалами. Огромные вспененные волны швыряют яхту, как мячик, наконец из морской пучины появляется гигантская, не то человеческая, не то рыбья, голова. Она дунула… и судно со страшным грохотом и треском налетело на рифы, а я проснулась на полу, сброшенная с кровати какой-то неведомой силой. Едва я поднялась и стала на ноги, как сильный толчок и внезапное колебание почвы вновь повалили меня на циновки, по которым уже неуклюже ползала Даниху, тщетно нащупывая рукой какую-нибудь опору.

Придя в себя после первого испуга, я поняла, что на острове началось землетрясение. Как мы сумели выбраться из дома, трещавшего и трясущегося от коротких, но сильных толчков, — этого я сейчас уже не помню. Со стороны селения и побережья доносились крики мужчин, женщин и детей, грохот и треск разбивавшихся о скалы волн и грозный рев моря, сквозь который временами прорывался жалобный щебет птиц.

Ночной мрак усиливал всеобщую панику. Трудно было разглядеть что-либо на десять шагов вперед, и, видимо, поэтому опасность казалась еще большей. Порой сквозь оглушающий грохот волн слышны были оклики людей, вначале громкие и отчаянные, а затем становившиеся все слабее и слабее, как бы удалявшиеся в глубь острова. Наш домик стоял в стороне, поэтому ему могли угрожать только обвал или находящиеся поблизости деревья, которые, падая, раздавили бы его. Но так как корни арековых пальм сидят очень глубоко в земле, а сами растения пружинисты, то они не очень-то поддавались даже резким колебаниям земли и разрушительным порывам урагана. Было лучше поэтому ожидать окончания катастрофы где-то поблизости, нежели пробираться ощупью сквозь кусты в поисках сомнительного убежища. Такого же мнения была и Даниху, безропотно предавшаяся разбушевавшейся стихии и крепко прижавшаяся ко мне.

Толчки повторились еще несколько раз, но они были уже значительно слабее и вскоре совершенно прекратились. Только океан продолжал греметь и рычать, обозленный тем, что ему не удалось увлечь в пучину наш маленький клочок земли. Когда из-за разбушевавшегося океана выглянул огромный красный диск солнца и позолотил своими лучами леса и горы, я встала с земли и решилась посмотреть на разрушения, причиненные землетрясением. Крыша нашего домика была в нескольких местах как бы вдавлена внутрь, а столбы накренились, каждый в свою сторону и под своим углом. Раскладушки, столы, стулья и ящики лежали перевернутыми, в ужасном беспорядке, однако коллекции и личные вещи были целы.

Жители селения также не особенно пострадали. Правда, было разрушено несколько старых хижин, но большинство перенесло землетрясение хорошо и даже не требовало ремонта. Кое-где во время толчков свалились с чердачных настилов удочки, гарпуны и различные хранившиеся там мелочи. К счастью, в очагах не было тлеющих угольков, селение избежало пожара.

В хижинах меланезийцев нет никакой мебели, спят они на койках, укрепленных на столбиках, вбитых довольно глубоко в землю. Поэтому только кое-где рамы разъехались и циновки вместе с людьми свалились на пол. Лишь во время землетрясения становится очевидным, насколько практична и целесообразна вся конструкция этих легких хижин, состоящих из нескольких глубоко вбитых столбов, порой украшенных весьма любопытной резьбой, кровли и стен, сделанных из листьев. Это легкое и прохладное сооружение; если оно даже завалится, то не убьет и не ранит своих обитателей. Такую хижину можно разделить циновками на несколько обособленных комнатушек, которые занимают супруги, маленькие дети или одна из сестер хозяина дома.

Жители селения восприняли землетрясение как неизбежное зло, вызванное, по-видимому, гневом Пуа Танталу, но с явной озабоченностью глядели на разрушения, произведенные океаном на побережье. Огромные, более десяти метров высотой волны перекатились через барьер из коралловых рифов и почти полностью смыли один из домов ритуальных лодок, а другой серьезно повредили. Дом для неженатых мужчин и подростков, построенный на сваях, также сильно пострадал, хотя, к счастью, никто из его обитателей не погиб. Говорят, один из холостых пожилых мужчин, страдающий болезнью желудка, разбудил всех сразу же после первого толчка, пока волны не залили еще дом. Правда, не обошлось без синяков и даже серьезных ссадин, но здешние мужчины стойко переносят любую боль.

Сам берег представлял собой страшную картину. Мощные удары волн смыли половину кокосовых пальм, поломав почти все остальные. Исчез где-то в морской пучине коралловый барьер, а на его месте высились остроконечные и надтреснутые скалы, в изломах и расщелинах которых торчали пучки длинных бурых водорослей. На поросшем буйными кустами берегу и коралловой осыпи, повсюду, куда только доставали опустошительные волны, среди обломанных ветвей деревьев, поломанных досок и столбов, спутанных сорняков и водорослей валялись сотни рыб, крабов, морских ежей, ракообразных, моллюсков разной величины и формы и даже несколько огромных осьминогов. Некоторые из этих тварей еще шевелились, окатываемые фонтанами брызг разбивавшихся о скалы волн. Однако океан мало кого оставил в живых, и большинство морских обитателей было попросту раздавлено на месте. Подростки возились, громко хохоча, на коралловой осыпи и собирали в корзины все лучшее, что им попадалось, осторожно обходя ядовитых рыб, морских ежей и моллюсков.

Мой заливчик сильно изменился. Коралловый барьер, отделявший его от океана, поднялся почти на полметра, исчезли торчавшие на нем скалы. Океан все еще бурлил, через барьер со страшным грохотом перекатывались огромные массы воды, и заливчик превратился в какую-то жуткую яму, в которой клокотала кипящая вода, повсюду оставляя хлопья густой белой пены. На золотистом пляже заливчика я увидела множество прекрасных, порой очень больших раковин, чудесных разноцветных морских звезд, кораллы и даже огромного паука. Какое-то время он стоял на песке, раскачиваясь словно на ветру, пока наконец не растянулся и не застыл па земле. Сопровождавшие меня девушки подобрали самые красивые раковины, ловко выковыривая из них обитателей, прополоскали их в воде, а затем любезно преподнесли мне. Представляешь, какую чудесную коллекцию редких раковин привезу я в Польшу?

Через несколько дней в О’у не осталось уже и следов опустошений. Все хижины, в том числе и наша, были отремонтированы. Жизнь снова вошла в свою колею. Только на берегу складывали материалы для восстановления уничтоженных домов ритуальных лодок, а старый Халу Харере с утра и до вечера вырезал в своей мастерской для них столбы, шкатулки для талисманов и другие предметы культа. Я немного помогала ему в этой работе, отделывая деревянные сосуды и украшая их перламутровой инкрустацией.

Однажды я совсем одна пустилась в погоню за большой светло-желтой бабочкой и очутилась в старом, мрачном лесу, полном лиан и гирлянд тоненьких вьющихся растений, которые, словно портьеры, расшитые пестрыми, цветистыми узорами, спускались с верхушек деревьев на землю. Вдруг мне послышался голос кукушки. Я остановилась как вкопанная и с некоторым испугом стала прислушиваться: ведь кукушка — редчайшая птица в лесах Улавы, а по верованиям местных жителей того, кто услышит, как она кукует, постигнет несчастье. Однако мне повезло. Виновницей моего замешательства оказалась не кукушка, а очень красивая птица, которую я впервые увидела на Соломоновых островах. Оперение ее отливало металлическим блеском, от светло-стального на спине до пурпурно-коричневого на брюшке и голубого на подгрудке. Она перелетала с одной ветки на другую, ловя на лету больших мух и других насекомых. Тем временем бабочка, за которой я погналась, повисла над чашечкой большого пурпурного цветка. Неожиданно из густой листвы или же с соседнего дерева что-то свалилось на нее. Произошло это столь стремительно, что я уже сочла бабочку погибшей, но она оказалась проворнее и сумела ускользнуть от своего преследователя. К великому моему удивлению, на бабочку напала остроголовая лягушка, которая скатилась на цветок, а затем вместе с ним свалилась вниз. Желтая бабочка пупае — ценная добыча; если повезет, можно обнаружить ее висящей, наподобие летучей мыши, на ветвях дерева. А остроголовая лягушка так хорошо приспособилась к окружающему ее ландшафту, что даже зоркий глаз островитянина не в состоянии заметить лягушку на фоне ствола, на который она уселась. Совершенно случайно я поймала такую лягушку несколько недель назад, но так как для коллекции мне нужен был еще и самец, то решила воспользоваться представившимся случаем.

Я легко нашла оторванный от стебля цветок, но лягушки и след простыл. Затем обстоятельно осмотрела все листья и веточки, росшие вокруг корней могучего дерева из семейства шелковичных, и, отогнув в сторону сеть густых вьющихся растений, начала ощупывать руками ствол. Кора была в толстых складках темно-пепельного цвета, но местами проглядывали коричневые пятна. Шаря одной рукой по стволу, я крепко оперлась на него второй… как вдруг дерево хрустнуло и рука по самый локоть погрузилась в какое-то отверстие! Я почувствовала, как вокруг моих пальцев обвивается что-то тонкое и скользкое. Решив, что это змея или ядовитая многоножка, я пронзительно вскрикнула и быстро выдернула руку. Каково же было мое удивление, когда я увидела длинный ремешок, обильно орнаментированный украшениями из разноцветных раковин. Заинтересованная, я потянула ремешок сильнее, но он не поддавался, как будто был к чему-то прицеплен. Я снова засунула руку в отверстие и ощутила под пальцами довольно большой и тяжелый предмет…

Самые фантастические мысли приходили мне в голову, но после короткого раздумья я вынуждена была их отбросить. Сперва я решила, что нашла клад, спрятанный еще со времен испанских завоевателей, но вскоре сообразила, что шелковичные деревья, как правило, не столь долговечны. Затем я заметила, что отверстие, проделанное моей рукой, свежее, а потому должно быть еще и другое, через которое предмет вложили в дупло. Я начала его искать и вскоре на противоположной стороне ствола обнаружила довольно большую щель, тщательно прикрытую большим пучком незнакомого мне паразитирующего растения. Убрав его и расширив обильно заросшее корешками дупло, я вытащила из него сверток и очистила от слоя трухи и пыли. Это была довольно большая сумка, сплетенная из какого-то волокна и украшенная редкими морскими раковинами. К моему великому изумлению и разочарованию, вместо сокровища или хотя бы ценных раковин и сережек в сумке лежали лишь несколько человеческих костей, железный гарпун для ловли рыб и тритонов, иссохшие и раскрошенные ароматические травы, горстка почти окаменелых корневищ, а также длинных и острых шипов. На дне я нашла наполовину истлевшие куски какого-то дерева, перемешанные с кусочками имбиря, который сохранил еще свой пряный запах. Были там и остатки хитиновых панцирей разных жуков, но в таком плохом состоянии, что уже не представляли никакой ценности для коллекции.

Я раздумывала, что же делать с находкой: положить сумку обратно в дупло или попросту выбросить весь хлам в кусты? Следовало, однако, более тщательно осмотреть сумку. Она была сплетена из тонкого и крепкого ротангового луба. В ткань искусно вплетались узорчатые вставки из разноцветных раковинных дисков, так умело уложенных, что они стали как бы фоном для нескольких довольно больших круглых дисков, выпиленных из перламутра, на которых виднелись какие-то глубоко вдавленные линии — возможно, символические знаки. Верх, бока и ремешок сумки были украшены очень редкими на Улаве и поэтому чрезвычайно ценными морскими раковинами, скрепленными тонкими ротанговыми нитками.

Несомненно, сумка эта старинная, представляющая весьма любопытный образец меланезийского искусства, а следовательно, исключительно ценное для нас приобретение, разумеется, вместе с находившимися в ней предметами. Если же папа и решит, однако, что сумка не представляет никакой этнографической ценности, то я оставлю ее себе, очищу, верну раковинам их прежний блеск, и в Польше она произведет немалый фурор! Я завернула свое сокровище в листья пандануса, проверила еще раз, не осталось ли признаков того, что это место посещалось кем-либо, знающим о тайнике, а затем преспокойно, не чувствуя ни малейших угрызений совести, вернулась в селение. Я не встретила никого на своем пути, но, проходя мимо хижины Халу Харере, захотела похвастать своей находкой. Я вынула сумку из покрывающих ее листьев, повесила на плечо и уверенно вошла в мастерскую. Кроме резчика я застала там и Даниху, которая при виде меня радостно вскрикнула и вскочила. Халу Харере радушно буркнул что-то под кос и кивнул мне головой. Но Даниху, как истая женщина, сразу же заметила сумку и, пораженная, вероятно, ее отделкой, воскликнула:

— Энн, откуда такая красивая сумка? Кто подарил?

Хозяин дома взглянул на мою находку с любопытством, но неожиданно изменился в лице. В его глазах мелькнуло что-то, выражающее крайнее изумление, любопытство и страх, губы его задрожали, наконец он выдавил из себя нечто похожее на стон:

— Хеле…

Я глядела на него, ничего не понимая, а Даниху отскочила от меня и, прикрыв лицо руками, укрылась за какой-то поделкой. Некоторое время в хижине стояла мертвая тишина, затем Халу Харере осторожно подошел ко мне, поглядел на сумку, попросил показать ее содержимое и рассказать, как она ко мне попала. Сперва он казался весьма встревоженным, но, узнав, что на месте, где я нашла сумку, уже долгое время никого не было и все там заросло зеленью, старик вздохнул с облегчением. Он внимательно рассмотрел кости и другие вынутые из сумки предметы, весьма тщательно изучил украшения на ней, а затем тихо сказал:

— Сумка, видимо, принадлежала хеле, на что указывают раковины, сложенные в виде знаков сираку и ликвомо. Хеле был человек, в которого вселился демон. Он не имел оружия, но достаточно было хеле травинки или веточки, чтобы одним дуновением направить ее на свою жертву и погубить. Наши деды, а затем и отцы рассказывали, что сила хеле заключалась в одном из сортов имбиря, который он хранил в своей сумке. Хеле вынимал ее ночью из дупла или семейного тайника, и сумка уносила его туда, куда он хотел. Встретив свою жертву, хеле показывал блестящий узор на сумке, при виде которого несчастный падал на землю, бился в конвульсиях, глотая и давясь валявшимися листьями, камнями или пылью. Тогда хеле протягивал над лежавшим свою сумку, проводил ею с головы до ног, а затем гарпуном пронзал дыхательное горло. После этого он вынимал бамбук, прокатывал несколько раз по горлу своей жертвы, наконец дул на израненное тело и произносил: «Ступай теперь в свою хижину и объяви людям в селении мое имя». Назвав имя, он добавлял: «Через три дня созреет манго или залает собака». Этим он обозначал срок жизни несчастному. Человек поднимался и брел в свое селение, но по пути забывал имя напавшего на него хеле и испускал дух. Но хеле мог убивать только одинокого человека, в толпе он терял свою силу и был не в состоянии что-либо сделать.

— Если эта сумка принадлежала какому-то хеле, то это было, вероятно, очень давно, так как я ничего не слышала о вселении демонов в людей! — воскликнула я. а затем, улыбнувшись, добавила: — Как жаль, что эта сумка не сможет унести меня туда, куда бы я хотела… Как приятно было бы такое воздушное путешествие над лесами и горами Улавы!..

Но Халу Харере ничего не ответил на мою шутку, только покачал головой, а немного спустя стал уговаривать сжечь или выбросить в море сумку со всем ее содержимым. Я предпочла, однако, спрятать ее на дне стального сундучка и запереть на несколько замков, чтобы показать папе, когда он возвратится в О’у. Я с изумлением заметила, что после этого случая люди в селении стали смотреть на меня с явной тревогой. Пришлось поэтому сообщить направленной ко мне делегации женщин, что сумку я сожгла, а пепел выбросила в море. Видимо, Даниху рассказала о моем «сокровище».

Пишу это письмо бессонными ночами, мне все время чудится, что кто-то подбирается к дверям хижины! Пожалуй, и в самом деле лучше сжечь эту сумку, а то вдруг какой-нибудь хеле явится за ней?

Будь здорова.

Твоя озабоченная Аня

8

Соломоновы острова, остров Санта-Каталина, селение Токоре

Моя дорогая Ева!

Уже давно, очень давно, целых четыре или пять месяцев, я не писала тебе. Как видно из обратного адреса, нахожусь уже не на Улаве, так как месяц назад мы отправились на маленький островок Санта-Каталина, который аборигены называют Ова-Рики, то есть Малый остров. Но перед тем, как рассказать о новом месте нашего пребывания, должна хотя бы вкратце посвятить тебя в то, что произошло на Улаве.

Насколько помнится, я рассказала в последнем письме о найденной мною сумке, некогда принадлежавшей человеку, в которого вселился демон, но этот хеле давно умер, и сумка потеряла свою магическую силу. Она была очень красива, украшена ценными раковинами, и я решила поэтому оставить ее себе. Вопреки совету Халу Харере сжечь ее я спрятала сумку в моем стальном сундучке. Отсюда и начались мои несчастья! Тихий до сих пор домик стал сущим адом. С наступлением темноты кто-то настойчиво скребся в дверь, возился около засова, шелестел под стрехой, скрипел в стропилах. Несколько раз я пыталась выяснить, в чем причина этих звуков, но так и не добилась результатов. Никого близ домика не было, кругом стояла тишина, если не считать криков голубей, которые, громко курлыкая, в лунные ночи стаями перелетают с дерева на дерево. Как только сон одолевал меня, начинались кошмары, и каждый раз одинаковые: какое-то страшилище пронзало мне горло острием копья, хохоча при этом так жутко, что я с громким криком, обливаясь потом и вне себя от страха, просыпалась, зажигала лампу и просиживала так до рассвета. Но самое удивительное состояло в том, что у противоположной стены безмятежно спала Даниху и далее не слышала моих пронзительных криков!

Я была настолько измучена и взволнована, что решила сжечь сумку, но как раз в этот день вернулись из своей поездки по острову мои мужчины. Когда я показала им сумку и рассказала, как она попала мне в руки, они запрыгали, как маленькие дети, и стали восхищаться ею, словно это была ценнейшая жемчужина. Затем отец схватил сумку, прижал ее к груди и заботливо запер в своем чемодане, где держал только личные вещи. Я рассказала ему о бессонных ночах и кошмарных снах, преследовавших меня с тех пор, как сумка попала в дом, однако отец только махнул рукой, заявив, что жара знойного тропического сезона действует на мои нервы, но это быстро пройдет, так как мы вскоре покинем Улаву. В награду за сумку папа подарил мне чудесный наряд из раковин, который, как говорят, был изготовлен для скоропостижно скончавшейся дочери одного из вождей селения, жителей которого обратили в христианство. Это был обручальный наряд, который девушка так ни разу и не надела. Как папе удалось приобрести его у отца умершей — остается для меня загадкой, поскольку островитяне весьма неохотно расстаются с такими сокровищами. Ведь наряд этот доставили вождю через несколько дней после смерти девушки, и он должен был напоминать ему о безвременно потерянной дочери.

Наряд состоит из целой массы шнурков с нанизанными на них необыкновенно тонкими раковинными пластинками — красными, белыми и черными, а также зубами летучих собак, морских свиней и других животных. В него входит чепчик, искусно связанный и украшенный ниспадающими на лоб подвесками. Он производит впечатление какой-то легкой, тонкой короны, чудесным образом выделанной из коралловых веток. Есть здесь и великолепные серьги типа «эхо»; множество ожерелий, шнурков, падающих с плеч на грудь, живот и бедра; очень красивая набедренная повязка; наплечники и наголенники, вытканные разноцветными раковинными пластинками; браслеты из раковин тридакны и ароматических трав, а также покрытая орнаментом палочка для носа, заканчивающаяся богатым привеском из более чем десятка мелких зубов летучей мыши. К сожалению, я не смогу использовать это последнее украшение — ведь моя носовая перегородка не продырявлена.

Весь наряд кажется специально сделанным для меня. Выгляжу в нем как истое морское божество, но только потому, что загорела, как африканка. На белой коже эти украшения не будут иметь вида. Огорчает только мысль, что не смогу показаться в этом роскошном наряде у себя на родине. Ведь если бы женщины, собравшиеся на пляже, увидели меня в нем, то уж, наверное, каждая из них сочла необходимым отщипнуть кусочек на память, а меня, бедняжку, забрала бы милиция…

Моя радость от подарка была бы неполной, если бы я не убедилась, что очень нравлюсь Анджею в новых украшениях. Правда, этот циник утверждает, что я должна носить их, как местные девушки, то есть на голом теле, а не на бикини. Но так как он всегда несдержан на язык, и на этот раз подобное замечание сошло ему безнаказанно.

Несколько дней спустя, когда я уже вдоволь наслушалась всяких рассказов, воспоминаний и восторгов, связанных с поездкой по острову, и рассуждений о предстоящем скоро выезде на другие островки, девушки взяли меня с собой на лов морских моллюсков. Мы поплыли всей гурьбой к ближайшим подводным коралловым рифам. «Женские» челны сопровождали две «мужских» лодки, экипажам которых предстояло заботиться о нашей безопасности и защищать от акул и огромных осьминогов.

По прибытии на место было устроено небольшое совещание, после чего наши челны описали круг, а мужчины расположились в центре. Интервалы между лодками составляли приблизительно двадцать пять метров, поэтому места для лова было достаточно. С каждого челна прыгали в море две девушки, а третья присматривала за веревками, к которым привязывали корзины, наполняемые добычей. Все девушки были совершенно обнажены, и только вокруг бедер оставались узкие пояски, к которым каждая из них прикрепила острый нож и корзинку из листьев пандануса. Лишь на мне был надет купальный костюм, на ногах — резиновые ласты, а глаза защищены великолепными японскими очками для ныряния.

Ты не представляешь, как прекрасно плавают и ныряют девушки из О’у. Они прыгают в море обычно слева, параллельно лодке, и исчезают в воде так быстро, что даже рыбам пвуайле (что означает «обгрызающие кораллы») впору, пожалуй, краснеть от стыда. Через некоторое время — иногда проходит полминуты, а чаще даже минута — рывок веревкой сигнализирует: корзинку пора вытаскивать. Почти одновременно показывается голова всплывающей девушки.

Улов был обильным. Каждую корзину наполняли самые различные виды моллюсков, преимущественно в больших и красивых раковинах. Названий многих из них я просто не знаю. Попадали сюда также небольшие осьминоги, различные раки и другие мелкие морские животные самой необычайной формы и расцветки.

Я находилась в одной лодке с Даниху и Упвехо, внучкой старой Рехе. О Даниху ты уже знаешь из предыдущих писем, а Упвехо — это исключительно милая и живая девчонка, похожая на угловатого подростка. Как и любая местная жительница, она так плавает и ныряет, словно родилась в воде. Бедняжка даже прослезилась, когда мы с Даниху — на правах старших — прыгнули в воду, а ей пришлось остаться в лодке и присматривать за нашими веревками.

Даниху поплыла вправо, а я влево. Рядом проносились маленькие, но очень красочные коралловые рыбки, которые пялили на меня свои большие глаза, как бы с интересом наблюдая за появлением столь странного белого чудовища. Вскоре я увидела потрескавшиеся коралловые рифы, полные отверстий и лазеек, и, наконец, очутилась в широкой расщелине, похожей на улицу в большом городе, по обеим сторонам которой высятся каменные громады домов. Здесь валялась масса обломков (очевидно, последнее землетрясение наделало немало бед), но между ними уже прорастали пучки водорослей, виднелись пестрые актинии, колючие морские ежи, губки, раковины и морские звезды. Мое внимание привлекли какие-то великолепные мраморные конусы, но когда я уложила их в корзинку, то заметила сбоку красивого наутилуса, потом огромного Murex tinuispina и других любопытных моллюсков. Не успела оглянуться, как корзинка наполнилась. Когда я потянула за веревку и хотела уже оттолкнуться от дна, чтобы всплыть на поверхность, то уголком глаза заметила высовывавшуюся из-за коралловой осыпи раскрытую, полную острых зубов пасть, а затем короткую, почти треугольную голову с небольшими, злыми глазками, которые глядела с такой холодной жестокостью и хищной злобой, что дрожь пробежала у меня по спине.

«Мурена, — отметила я про себя, — если она нападет на меня сейчас… я пропала».

Мне уже не хватало воздуха, но попытка всплыть на поверхность могла кончиться тем, что мурена схватит меня за ногу. Следовало предупредить нападение!

В руке у меня был охотничий нож, длинный и острый как бритва. Я часто пользовалась им во время подводной охоты, отрезая крепко присосавшихся моллюсков. Резким движением я бросила его в высунувшуюся голову мурены, немного промахнулась и попала несколькими сантиметрами дальше, в толстое туловище рыбы. Удар был так силен, что нож крепко вонзился в коралл. Я никак не могла его вытащить. Неожиданно почувствовав удар по ногам, я выпустила рукоятку и свалилась на дно. Последним усилием воли оттолкнулась и, задыхаясь, всплыла на поверхность, где стала жадно ловить ртом воздух.

Девушки тотчас подплыли и помогли мне вскарабкаться в лодку. Тут Упвехо заметила широкий красный след от удара. Я рассказала девушкам о встрече с муреной. Они покачали головами и сказали, что лишь какой-то добрый дух спас меня от злой кровожадной рыбы.

После короткого отдыха и глубоких дыхательных упражнений мы с Даниху вновь спустились на дно, но на этот раз захватили с собой гарпуны. Найти мурену оказалось не трудно, так как она все еще металась, расшвыривая вокруг себя целые массы коралловых обломков и песка. Даниху немного выждала, а затем вонзила гарпун в толстое туловище чудовища, после чего и я воткнула свой. Мы дернули за веревки, которые сразу же натянулись как струны. Однако нож продолжал торчать в коралле и держал мурену как в клещах. Пришлось вернуться в лодку, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Затем мы снова нырнули, причем я держала теперь в руке крепкую веревку с затягивающейся петлей на конце. После многих безуспешных попыток мне удалось наконец затянуть петлю на рукоятке ножа, а затем, пошатав несколько раз в ту и другую сторону, выдернуть клинок. В этот момент мурена развернулась как пружина, вырвала оба гарпунных древка из рук ошеломленной Даниху и исчезла в одной из многочисленных щелей. Все это произошло столь внезапно, что какое-то время мы беспомощно глядели на жердочки, раскачиваемые спокойным течением.

Еще несколько раз мы всплывали на поверхность, а затем опускались на дно, общими усилиями пытаясь вытащить мурену или гарпуны из расщелины. Но все оказалось тщетным. Рыба так крепко заклинилась в кораллах, что веревки, к которым были привязаны гарпуны, стали протираться, грозя нам потерей ценных стальных лезвий. Мы решили позвать на помощь мужчин. Двое из них, Лапайте и Варичу, нырнули с нами вглубь и попытались копьями выгнать мурену из убежища, а мы тем временем тянули рукоятки гарпунов. Мы сделали не менее десятка попыток, и каждый раз безрезультатно. Когда было уже решено отрезать веревки и навсегда лишиться гарпунов, Лапайте, видимо, добрался до рыбы или же повредил стенку ее убежища, так как внезапно вокруг нас веером разлетелись обломки, затем на дно свалился большой кусок коралловой стены, а из проломленного отверстия молнией выкатилась огромная мурена, кинувшаяся прямо на Варичу. Я изо всех сил потянула веревку с гарпуном, но опоздала, так как хищник уже впился зубами в запястье юноши. Я оцепенела от ужаса — ведь клыки мурены соединены с наполненными ядом железами, а поэтому, хватая жертву, рыба отравляет ее организм. Не успела я подумать о последствиях укуса этой твари, как Даниху уже кинулась на помощь Варичу. Она схватила метавшееся туловище рыбы и, несмотря на сильные молниеносные удары, которые та наносила девушке, несколькими взмахами ножа… обезглавила мурену. Отрезанное туловище длиною более полутора метров и толщиной с плечо полной женщины зрелого возраста всей тяжестью повисло на моем гарпуне, но вскоре начало корчиться и с какой-то чудовищной силой биться о коралловое дно обрыва, окрашивая воду своей яркой кровью. Я изо всех сил удерживала в руках гарпун и старалась поскорее всплыть на поверхность, так как кровь мурены могла приманить акул, которых немало в этих местах, или же чудовищных скатов со страшными шипами на длинных хвостах. Видимо, судороги мурены послужили каким-то тревожным сигналом для морских обитателей, так как я с ужасом заметила, что вокруг меня собирается целая стая самых разнообразных рыб, среди которых появилась огромная, как бы налитая жиром голова крупного морского ангела, одной из самых прожорливых акул.

Когда я всплыла на поверхность, что-то дернуло мой гарпун так сильно, что только чудом мне удалось удержать его в руке. Я отдала гарпун Упвехо, которая сразу же подплыла ко мне и помогла взобраться в лодку. Долгое время я лежала, не проронив ни слова, совершенно обессиленная, жадно вдыхая воздух. Оказалось, что с обтрепанной веревки гарпуна свисал лишь жалкий кусок мурены, ровнехонько отхваченный зубами от остальной части туловища. Это была, видимо, работа морского ангела, для которого крупное туловище мурены послужило всего лишь предобеденной закуской. Но было бы значительно хуже, если этот хищник захотел полакомиться… моими ногами!