Игра Джеральда

«Возможно, это самая мрачная книга Кинга»

«Буклист»

«Эксцентричная сексуальная игра становится прелюдией кошмара… я не мог оторваться от книги».

«Нью Вумен»

«Стефан Кинг написал потрясающую книгу ужасов. Ранящий душу психологический кошмар.»

«Нью-Йорк Таймс»

«Хитроумные перипетии… не дают заснуть всю ночь, мы просто не могли дочитать не до конца. Кинг сделал нам великолепный подарок.»

«Ньюсуик»

«Одно из лучших произведений Кинга!»

«Паблишерс Викли»

«Кинг на вершине своего мастерства в „Игре Джеральда“… будоражащее представление… одно из самых лучших!»

«Ю Эс Ай Тудей»

«Хитроумно вводит вас во мрак ночи женской души».

«Фэнфеар»

«Пугающе… волосы становятся дыбом… я был испуган до смерти, но читал запоем… я должен был знать, чем все это кончится».

«Космополитэн»

Стивен Кинг

ИГРА ДЖЕРАЛЬДА

С любовью и восхищением эта книга посвящается шести великолепным женщинам:

Маргарет Сирюс Морехаус,

Катрин Сирюс Грейвс,

Стефани Сирюс Леонора,

Энн Сирюс Кинг,

Марселле Сирюс.

Сэди взяла себя в руки. Невозможно было описать все пренебрежение и презрительную ненависть, вложенную в ее ответ:

— Вы, мужчины! Вы, сытые, грязные свиньи!

В. Сомерсет Моэм «Дождь»

1

Джесси слышала, как тихонько хлопала дверь черного хода под напором разгулявшегося октябрьского ветра. Осенью, во время дождей, косяк двери всегда разбухал, и, чтобы дверь плотно закрылась, нужно было хорошенько хлопнуть ею. В этот раз они забыли об этом. Лучше бы попросить Джеральда закрыть дверь сейчас, пока еще есть время, иначе этот звук вымотает ей все нервы. Потом Джесси подумала о том, как нелепо это будет выглядеть, особенно в данных обстоятельствах. Это испортит все настроение.

Какое настроение?

Отличный вопрос. В то время, когда Джеральд повернул полый стержень ключа во втором замке и она услышала щелчок слева над головой, Джесси осознала, что для нее не так уж важно, сохранится ли ее настроение. Именно поэтому она так упорно думала о незакрытой двери. Ее давно уже перестала возбуждать эта игра в распятую рабыню.

Однако о Джеральде этого сказать было нельзя. Теперь на нем были одни лишь плавки, и Джесси вовсе не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, что его интерес продолжает увеличиваться.

«Это глупо, — подумала она. — Но глупость — далеко не полное определение». Во всем этом было нечто жуткое. Ей не хотелось в этом признаваться, но факт оставался фактом.

— Джеральд, может, лучше прекратить, забыть об этом?

На мгновение Джеральд заколебался, выражение его лица стало мрачным, потом он направился к шифоньеру, стоявшему слева от двери, которая вела в ванную комнату. Пока он шел, лицо его прояснилось. Джесси наблюдала за ним, лежа на кровати, ее руки были подняты и распяты, что делало ее похожей на закованную в цепи Фэй Рэй, ожидающую появления огромной обезьяны в «Кинг Конге». Ее запястья были прикованы наручниками к столбикам кровати. Цепи давали свободу движения рукам в пределах шести дюймов. Не так уж и много.

Джеральд положил ключи на шифоньер — более продолжительное постукивание. Кажется, слух безупречно служил Джесси в эту среду. Потом Джеральд повернулся к ней. Над его головой на белом потолке спальни плясали солнечные блики, отражающиеся от поверхности озера.

— Знаешь, это уже потеряло для меня свое очарование и прелесть.

«Да и с самого начала мне это не нравилось», — подумала про себя Джесси.

Он усмехнулся. У Джеральда было тяжелое розовое лицо под черными, как вороново крыло, остатками волос с залысинами. Именно его усмешка творила с ней нечто, о чем она старалась не думать. Она не могла точно описать это чувство, но…

«Ну, конечно, ты же можешь объяснить. Усмешка делает его глупым. Практически ты видишь, как коэффициент его умственного развития снижается на десять баллов в те мгновения, когда он усмехается, а усмехаясь максимально широко, твой убийственный муж-юрист становится похожим на развлекающегося сторожа психиатрической лечебницы».

Это было жестоко, но не так уж далеко от истины. Но как можно сказать мужу, с которым прожито уже почти двадцать лет, что каждый раз, когда он усмехается, у нее возникает чувство, будто он страдает легким умственным расстройством. Ответ был предельно прост: «Невозможно». А вот улыбка у Джеральда была совершенно иная.

Улыбался он мило. Джесси полагала, что именно из-за этой улыбки, такой нежной и открытой, она стала встречаться в ним. Его улыбка напоминала Джесси улыбку отца, когда тот рассказывал семье удивительные истории о «старых добрых временах», потягивая предобеденную порцию джина с тоником.

Теперь это была не улыбка. Это была именно усмешка (одна из ее версий), которую Джеральд обычно приурочивал исключительно к подобным случаям. Она думала, что Джеральд считал эту усмешку волчьим оскалом. Возможно, даже бандитской ухмылкой. С ее точки зрения, когда она лежала в одних трусиках с поднятыми над головой руками, эта усмешка казалась глупой.

Нет… полоумной. В конце концов, Джеральд не был одним из тех мужчин в дьявольском обличье из порнографических журналов, над которыми он пережил столько неистовых извержений в пору полового созревания, когда был таким одиноким и толстым; Джеральд был адвокатом с розовым, слишком большим лицом под залысинами, грозящими перейти в полную лысину. Просто адвокатом с бесформенным, увеличенным комком под плавками. Лишь немного увеличенным, вот и все.

Размер его эрекции не был таким уж важным фактом. Самым главным была усмешка. Она не сильно изменилась, а это означало, что Джеральд не воспринял ее слова всерьез. Заранее предполагалось, что Джесси должна сопротивляться, в конце концов это была всего лишь игра.

— Джеральд, я серьезно.

Усмешка стала шире. Стали видны еще несколько неповрежденных зубов адвоката; коэффициент его умственного развития упал еще на двадцать или тридцать баллов. И Джеральд все еще не слышал ее.

«Ты уверена в этом?»

Она была уверена. Джесси не могла читать его, как открытую книгу — для этого, ей казалось, нужно больше, чем семнадцать лет замужества, — но она думала, что обычно понимает, что с ним происходит. Ей казалось, что произойдет нечто ужасное, если она перестанет понимать Джеральда.

«Если это правда, малышка, почему же тогда он не понимает тебя? Почему же он не понимает, что это не просто новая сцена в старом эротическом фарсе?»

Теперь наступил черед Джесси нахмуриться. Внутри у нее всегда звучали голоса — Джесси считала, что то же самое происходит со всеми, однако обычно люди говорят об этом не чаще, чем о функциях кишечника, — большинство из этих голосов были старыми друзьями, такими же удобными и уютными, как комнатные тапочки. Но это был новый голос… и в нем не было ничего уютного и приятного. Голос был громким, звучал молодо и энергично. В нем сквозило нетерпение. Теперь он снова заговорил, отвечая на собственные вопросы.

«Это не потому, что он не понимает тебя, малышка, просто иногда он не хочет понимать».

— Джеральд, действительно… я не хочу. Принеси ключи и открой наручники. Мы сделаем кое-что другое. Я буду сверху, если ты хочешь. Или ты будешь просто лежать, закинув руки за голову, а я помогу тебе, ты знаешь, по-другому.

«А ты уверена, что хочешь этого? — спросил новый голос. — Действительно ли ты хочешь заниматься сексом с этим мужчиной?»

Джесси закрыла глаза, как будто таким образом могла заставить замолчать этот голос. Когда она опять взглянула на Джеральда, он стоял в ногах кровати, перед его плавок выпирал, как нос корабля. Ну, возможно… как нос маленькой игрушечной лодочки. Его усмешка стала еще шире, обнажая коренные зубы с золотыми коронками с обеих сторон. Джесси поняла, что она не просто не любит эту бессмысленную усмешку — она ее органически не переваривает.

— Я позволю тебе встать… если ты будешь очень, очень хорошей. Можешь ты быть очень, очень хорошей, Джесси?

«Банально, — прокомментировал голос. — Очень банально».

Большими пальцами Джеральд зацепил пояс плавок, имитируя нелепый жест прожженного гангстера. Плавки быстренько соскользнули вниз, минуя незначительный аппарат любви. И вот он здесь, обнаженный. Не такой уж грозный и устрашающий, как тот двигатель любви, который она впервые увидела подростком на страницах «Фанни Хилл», а нечто мягкое, розовое, усеченное, длиною всего в пять дюймов почти незаметной эрекции. Два или три года назад в одну из своих редких поездок в Бостон она посмотрела фильм «Брюхо архитектора». В голове пронеслось: «Отлично. Теперь я смотрю на пенис адвоката». Она прикусила кончик языка, чтобы не рассмеяться. Смех сейчас выглядел бы неучтивостью.

А потом мелькнула мысль, которая убила смех в зародыше: «Он не воспринял мои слова всерьез, потому что для него на самом деле здесь не было никакой Джесси Махо Белингейм, сестры Мэдди и Вилла, дочери Тома и Сэлли, бездетной жены Джеральда». Она прекратила свое существование, как только щелкнул ключ, закрывая замочки наручников. Приключенческие журналы для мужчин подросткового возраста периода Джеральда сменились журналами в нижних ящиках его письменного стола, где женщины, увешанные дешевым жемчугом, стояли на коленях на протертых ковриках, в то время как мужчины с помощью сексуальных приспособлений, вид которых разжигал похоть у Джеральда, входили в них со спины. На обложках этих журналов номера «секс по телефону» перемежались рекламой надувных резиновых женщин, расписывающей их как анатомически безупречные модели — такая концепция казалась Джесси довольно-таки странной и экстравагантной.

Теперь она думала об этих надувных куклах, об их розовой коже, о бесформенных резиновых телах и безразличных лицах с каким-то отвращением. Джесси не испытывала ужаса, вовсе нет, но внутри у нее вспыхнул напряженный свет, и то, что осветилось, было более пугающим, чем эта глупая и бессмысленная игра или тот факт, что теперь они развлекаются в летнем домике у озера, когда лето давным-давно убежало в следующий год.

Но ни одна из этих мыслей не отразилась на ее способности воспринимать звуки. Теперь она слышала позвякивание циркулярной пилы о дерево на значительном расстоянии — возможно, милях в пяти отсюда. Поближе, над поверхностью озера, отставшая от стаи гагара, начинавшая свой естественный перелет на юг, бешено вопила в синем октябрьском небе. А еще ближе, где-то на северном берегу, захлебывалась лаем собака. Это были резкие, хриплые звуки, но Джесси они казались странно приятными. Это означало, что здесь, в октябре, в середине недели, есть еще кто-то живой. Иначе был бы слышен только звук хлопающей двери, о которой забыли, как об использованной жевательной резинке. Она чувствовала, что если ей придется слушать его слишком долго, то это сведет ее с ума.

Джеральд, оставшийся в одних очках, теперь подбирался к ней на четвереньках. Глаза его все еще блестели.

Джесси казалось, что именно из-за этого блеска она продолжала подыгрывать ему даже после того, как ее собственное желание уже было удовлетворено. Прошло уже много лет с тех пор, как она впервые увидела этот огонь желания в глазах Джеральда. Она выглядела неплохо — Джесси удалось сохранить фигуру и не поправиться, но интерес Джеральда все равно терял свою интенсивность. Джесси считала, что частично виной тому было спиртное — он так чертовски много пил теперь, не то что в первые годы их семейной жизни, — но она знала, что выпивка — не единственная тому причина. Недаром же существует пословица: «Чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь». Конечно, предполагается, что это не относится к влюбленным мужчинам, по крайней мере по концепции романтических поэтов, которых Джесси читала, изучая английскую литературу, но за годы, отдалившие ее от колледжа, она выяснила, что в жизни существуют некоторые факты, о которых Джон Китс и Перси Шелли никогда не писали. Но, конечно же, оба они умерли более молодыми, чем Джесси и Джеральд были сейчас.

Да и не так уж это важно в данный момент. Единственное, что имело значение, так это то, что она продолжала эту игру даже дольше, чем хотела, из-за этого горячечного блеска в глазах Джеральда. Это сияние давало ей возможность чувствовать себя молодой, красивой и желанной. Но…

«… но если ты думаешь, что он видит тебя, когда его глаза загораются страстью, ты глубоко ошибаешься, малышка. А возможно, ты просто обманываешь себя. И теперь тебе придется решить, действительно решить, согласна ли ты мириться с подобным унижением. Потому что именно так ты чувствуешь себя в эти мгновения. Оскорбленной, ведь так?»

Джесси вздохнула: «Да, именно так».

— Джеральд, я действительно не хочу.

Теперь она говорила громче, и вспыхнувший было огонь в его глазах погас. Хорошо. По крайней мере, он ее хотя бы слышит. Возможно, все не так уж и плохо. Не отлично, как это было давным-давно, когда все было просто великолепно, а просто хорошо. Затем огонек появился снова, за ним последовала усмешка.

— Я проучу тебя, моя гордая красавица, — произнес он. Он действительно сказал это, произнося слово «красавица», как некий лорд в плохонькой мелодраме о викторианской эпохе.

«Ладно, пусть уж он забавляется. Просто позволь ему продолжать, и скоро все закончится».

С этим голосом Джесси была более знакома и собиралась последовать его совету. Она не знала, одобрила бы ее Глория Стейнем или нет, да для нее это было и не важно; этот совет привлекал своей практичностью. Пусть он делает, что хочет, и скоро все закончится. Что и требовалось доказать.

Затем его мягкая рука с короткими пальцами, с такой же розовой, как и на пенисе, мякотью потянулась к ней и обхватила ее грудь, и что-то внутри нее взорвалось — так лопаются перенапряженные сухожилия. Джесси с силой повела бедрами и отбросила его руку.

— Оставь, Джеральд. Открой эти дурацкие наручники и позволь мне встать. Меня перестала забавлять эта игра еще в марте, когда на земле лежал снег. Меня это не возбуждает, напротив, я чувствую себя нелепо.

Теперь он услышал ее. Она заметила это по тому, как потухло желание в его глазах; так гаснут свечи под порывом сильного ветра. Она считала, что до него дошли, по крайней мере, два слова: «дурацкие» и «нелепо». Он был жирным ребенком в очках с толстыми линзами, ребенком, который не встречался с девушками до восемнадцати лет — целый год до этого он сидел на жесточайшей диете и пытался опоясать себя тугим ремнем, прежде чем тот действительно сошелся на нем. К тому времени, когда он стал второкурсником, жизнь его, по его собственному описанию, «более или менее была под контролем» (как будто жизнь — по крайней мере, его жизнь — была необъезженным жеребцом, которого следовало укротить), но она знала, что годы, проведенные в высшей школе, были для него сплошным кошмаром, оставившим глубокий след в его психике, чувство презрения к себе и подозрительности по отношению к другим.

Его профессиональный успех и женитьба на ней (Джесси считала, что именно это сыграло решающую роль) впоследствии восстановили в нем уверенность и самоуважение, но ей казалось, что его постоянно преследуют ночные кошмары. Где-то в затаенной глубине сознания хулиганы и задиры продолжают давать ему затрещины и пинки в коридорах школы, высмеивая неспособность Джеральда ответить им по-мужски, и именно эти слова — «дурацкие» и «нелепо» — снова вернули его в школьные годы, или Джесси просто так показалось. Ей часто казалось, что все эти психологи абсолютно не разбираются во многих вещах, но насчет постоянства некоторых воспоминаний они были безусловно правы, в этом Джесси полностью соглашалась с ними. Некоторые воспоминания присасываются к человеку, как дьявольские пиявки, и определенные слова — «дурацкие» и «нелепо», например, — постоянно воскрешают в душе эти беспорядочные воспоминания.

Джесси ожидала волны стыда, обычно охватывающей человека при нанесении удара ниже пояса, и обрадовалась (возможно, она почувствовала облегчение), когда не испытала угрызений совести. «Просто я так устала притворяться», — подумала Джесси; за этой мыслью последовала другая: «Ведь, может быть, у меня собственный стиль сексуального поведения, а коль скоро это так, то вся эта процедура с наручниками определенно не подходит мне». От нее она чувствует себя униженной. Даже сама мысль о наручниках оскорбляла ее. В самом начале она действительно испытывала некоторое неприятное возбуждение — тогда они пользовались шарфами, — два или три раза она даже испытала многократный оргазм, а для нее это было большой редкостью. Но все равно подобные эксперименты давали побочные эффекты, и чувство униженности было только одним из них. Ее преследовали собственные кошмары, начавшиеся после первых вариантов развлечений Джеральда. Она просыпалась вся в поту, тяжело дыша, глубоко запустив руку в развилку любви, исступленно поглаживая маленькие бугорки. Джесси хорошо помнила только один из этих снов, да и то воспоминание было туманным, смутным: абсолютно обнаженная, она играла в крокет, и вдруг погасло солнце.

«Не обращай на это внимания, Джесси; об этом ты можешь подумать в другой день. Самое важное сейчас — заставить его освободить тебя».

Именно так, потому что это не было их игрой; это развлечение полностью принадлежало ему. Она играла только потому, что Джеральд хотел этого; Теперь ей это было неприятно.

Над озером снова разнесся крик одинокой гагары. Одурманенная усмешка ожидания на лице Джеральда сменилась выражением мрачного неудовольствия. «Ты разбила мою игрушку, сука», — говорил его взгляд.

Джесси вспомнила, когда видела его таким же в последний раз. В августе Джеральд принес глянцевую брошюру и показал, чего именно он хочет, и она согласилась: конечно, он может купить «поршэ», если хочет, они действительно могут позволить себе купить «поршэ», но, как ей кажется, ему лучше было бы купить членство в Лесном клубе здоровья, что он грозился сделать уже года два.

— Сейчас ты абсолютно не соответствуешь «поршэ», — сказала она, сознавая, что это не дипломатично, однако ей было не до дипломатии. Он разозлил Джесси до такой степени, что ее уже не интересовали его чувства.

В последнее время она все чаще и чаще выходила из себя, и это приводило ее в уныние, потому что она не знала, как с этим бороться.

— На что ты намекаешь? — спросил Джеральд ледяным тоном. Обычно она не утруждала себя ответом; она уже знала, что почти все такие вопросы были чисто риторическими. Основной смысл содержался в подтексте: «Ты расстраиваешь меня, Джесси. Ты не соблюдаешь правила игры».

Но в данном случае она предпочла проигнорировать подтекст и ответила на вопрос.

— Это означает, что тебе все равно исполнится сорок шесть этой зимой, независимо от того, купишь ты «поршэ» или нет, Джеральд… и все равно ты весишь на тридцать фунтов больше нормы.

Жестоко. Да, она могла позволить себе быть откровенно грубой, особенно теперь, когда перед ее глазами маячила фотография спортивного автомобиля с обложки брошюры, принесенной Джеральдом. В это мгновение она увидела пухлого маленького мальчика с розовым лицом и залысинами.

Джеральд выхватил брошюру из ее рук и удалился, не проронив ни слова. С тех пор вопрос о покупке «поршэ» больше не возникал… но она часто замечала его в обиженном, как бы ничего не выражающем взгляде Джеральда.

Сейчас она наблюдала более впечатляющую версию этого взгляда.

— Ты говорила, что Это выглядит заманчиво. Вот твои собственные слова: «Это выглядит забавно».

Неужели она действительно говорила так?

Возможно, что и так, но это было ошибкой.

Настолько глупо, все равно что поскользнуться на банановой кожуре. Конечно. Но как можно сказать об этом собственному мужу, когда нижняя губа у него начинает дрожать, как у малыша, готового закатить истерику?

Этого Джесси не знала, поэтому она отвела взгляд… и увидела нечто, что абсолютно ей не понравилось. Версия мистера Ухаря, принадлежащая Джеральду, нисколько не увяла. Очевидно, мистер Ухарь не ведал о том, что ее планы несколько изменились.

— Джеральд, я просто не…

— … хочу? Ну, что ж, это чертовски ценное замечание, правда? Я специально взял на работе выходной. А если мы проведем здесь и ночь, то я также потеряю и завтрашнее утро. — Он поразмышлял немного и добавил: — Ты сказала, что это выглядит заманчиво.

Она собралась выполнить свои обязанности, как уставший карточный шулер («Да, но сейчас у меня болит голова; да, но сейчас у меня перед менструацией разламывается низ живота; да, но я женщина, поэтому могу и передумать; да, но сейчас в этом Пустынном Одиночестве ты испугал меня, ты, грубый, неотесанный самец»), это вполне удовлетворяло его самообман или его «я» (эти два понятия часто становятся взаимозаменяемыми), но, прежде чем она успела выложить карту, любую карту, снова зазвучал новый голос. Впервые он зазвучал громко, и Джесси была разочарована, уяснив, что вслух он звучит так же, как и в уме: сильно, сухо, решительно, уверенно.

Он звучал до удивления знакомо.

— Ты — прав. Кажется, я говорила так, но то, что было забавным, ты разрушил сам. Я думала, что, возможно, мы возродим наши отношения, вспомним нашу юность, а потом посидим на террасе, покопаемся в саду. Возможно, немного поразвлекаемся после захода солнца. Разве в этом есть что-то преступное, Джеральд? Как ты думаешь? Скажи мне, потому что я действительно хочу знать.

— Но ты сказала…

Последние пять минут разными способами Джесси говорила ему о том, что хочет освободиться от этих проклятых наручников, а он все еще не снимал их. Ее нетерпение переросло в ярость.

— Господи, Джеральд, это перестало забавлять меня почти сразу же, как только мы начали, и, если бы ты не был таким же непробиваемым, как стенка, ты бы давно понял это!

— Твой ротик. Твой милый, ироничный ротик. Иногда я так устаю от…

— Джеральд, когда тебе что-то приходит в голову, до тебя невозможно достучаться. Кто же в этом виноват?

— Мне не нравится, когда ты в таком настроении, Джесси. Когда ты такая, я тебя совсем не люблю.

Все изменилось от плохого к ужасному, но самое жуткое было то, как быстро это случилось. Внезапно она почувствовала себя смертельно уставшей, на ум ей пришли строчки из старой песни Поля Симона: «Мне не нужна такая сумасшедшая любовь». «Ты прав, Поль. Может быть, ты и невысок ростом, но в песнях твоих много смысла».

— Я знаю, что ты не любишь. Ну и хорошо, что не любишь. Потому что сейчас вся проблема в этих наручниках, а не в том, нравится тебе это или нет, когда я говорю тебе, что изменила решение. Я хочу освободиться от этих проклятых железок. Ты слышишь меня?

С охватившим ее разочарованием Джесси поняла, что нет. Джеральд действительно не слышал ее. Он наполовину все еще был захвачен игрой.

— Ты так чертовски противоречива, так саркастична. Я люблю тебя, Джесс, но я ненавижу твою дерзость. Всегда ненавидел. — Он вытер пальцами розовую мякоть надутых губ, потом печально взглянул на нее — бедный, одураченный Джеральд, обремененный женщиной, которая притащила его сюда, в первобытный лес, а потом отказалась от своих женских обязанностей. Бедный, обманутый Джеральд, не проявляющий ни малейшего желания достать ключи от наручников со шкафа, стоящего рядом с дверью, ведущей в ванную комнату.

Ее беспокойство переросло в нечто иное — пока она переворачивалась со спины. Теперь это была смесь гнева и страха. Такое чувство она испытывала раньше только однажды. Когда Джесси было лет двенадцать, ее брат Вилл подшутил над ней в свой день рождения. Это видели все ее друзья, и все они смеялись над ней. «Ха-ха, очень смешно, сеньора». А ей вовсе не было смешно.

Вилл смеялся громче всех, он корчился от смеха, бил себя руками по ляжкам, волосы его свесились на лицо. Это происходило через год после появления «Битлз», «Стоунз» и других групп, поэтому волосы у Вилла были очень длинными. Эти свисающие волосы закрыли от него Джесси, поэтому он не имел ни малейшего представления о том, насколько сильно Джесси разозлилась… однако он прекрасно знал, как быстро меняется ее настроение. Он продолжал смеяться, пока волна эмоций не переполнила ее настолько, что она поняла: нужно что-то делать с этим, иначе она просто взорвется. Поэтому она сжала обе ладони в один кулачок и что есть силы двинула своего возлюбленного братца по зубам, когда тот наконец-то разогнулся и посмотрел на нее.