Советник королевы - суперагент Кремля

Читатель может спросить: а какое все это имеет отношение к «кембриджской пятерке»? Дело в том, что, по словам Гузенко, другой «Элли» работал в контрразведке Англии, в МИ-5. Английский журналист Эндрю Бойл, описывая дело Гузенко, констатирует: «Для Филби, а значит, и для всей «кембриджской группы» дело Гузенко было в некотором смысле более опасным, чем дело Волкова».

Что же рассказал Гузенко, что так встревожило и «кембриджскую пятерку», и лондонскую резидентуру КГБ, и Лубянку?

Гузенко сообщил, что однажды его друг Любимов, с которым они вместе учились в Московском архитектурном институте, показал ему только что расшифрованную телеграмму из Лондона. В ней говорилось, что русские имеют своего агента в МИ-5. В другой раз Любимов видел телеграмму на имя За-ботина о командировке представителя МИ-5 в Канаду. Действительно, в то время, а именно в 1944 году, в Оттаву приезжал Лиделл, значит, слова Любимова о наличии советских агентов в английской контрразведке, которые знали даже о приезде Лиделла, были справедливы. Сообщение о втором «Элли» направили из Оттавы в Англию 18–19 сентября 1945 г. Оно, вероятно, стало известно Филби, так как в эти дни бурно возрос обмен телеграммами между Москвой и Лондоном. Разведчики двух столиц встревожились.

Расследование дела Гузенко поручили Роджеру Холлису, которого впоследствии обвинили в том, что он сам был русским шпионом и, вероятно, вторым «Элли». Первоначально сэр Стюарт Мензис, генеральный директор английской Секретной службы, предложил Филби поехать в Оттаву, но последний попросил день на размышление. И, наверное, посоветовавшись с советским «контролером», отказался. Но Москва, по-видимому, исходила из того, что кто-то из советских разведчиков должен информировать ее о ходе расследования, и если Холлис действительно советский разведчик и на самом деле «Элли», то следовало бы подтолкнуть руководство МИ-5 к тому, чтобы послали именно Холлиса и он смог бы в Канаде «замять» это дело. Холлис вылетел в США.

На первый взгляд, вызывает удивление, почему Холлис поехал один, а не взял, как это обычно делается, с собой кого-нибудь в помощь, чтобы записать допрос Гузенко, составить затем отчет и помочь ему в поисках на месте, в ЦРУ, интересующих английскую разведку документов. Вероятнее всего, Холлис хотел иметь свободу рук при расследовании, проводить его без свидетелей, с тем чтобы по окончании следствия доложить о его результатах в том духе, в котором это было выгодно ему, Холлису. В известной степени его поездка в одиночку — это еще одна загадка в деле о «кембриджской пятерке», и не в пользу Холлиса. (Роджер Холлис стал впоследствии генеральным директором МИ-5 и был ответствен в силу своей должности не только за контршпионаж, контрсаботаж и подрывную деятельность против иностранных государств, но и за «физические предварительные меры безопасности», что можно расшифровать как физическое устранение неугодных лиц40.)

Все это говорит за то, что или Холлис и был «Элли», или во всяком случае как-то был связан с советской разведкой или зависел от нее. Английские исследователи приводят такие данные в пользу этого предположения: «Холлис одним из первых узнал (а очень немногие англичане были информированы об этом) от одной еврейской женщины по имени Флора Соломон о Филби, и эта информация стала известна тому. Холлис едва ли мог сказать это Филби. Откуда же в таком случае Филби узнал об этом? Скорее всего, от советского «контролера». Но кто сказал об этом «контролеру»? Не Холлис ли?».

В сообщении Гузенко говорилось, что «Элли» имел доступ к досье, находившемуся в Бленхейме. Блант, как мы знаем, к ним доступа не имел. Он работал в Лондоне, а Холлис — в Бленхейме. Правда, там же служил и Лео Лонг, но он не занимал такого высокого поста, какой, по словам Гузенко, занимал «Элли». Блант и Холлис имели обыкновение уходить после работы домой поздно и шли пешком. Для Бланта это было делом обычным, он и на работу часто ездил городским транспортом. У Холлиса же была служебная машина с шофером. В принципе, может быть, в этом и не было ничего необыкновенного — просто захотели отдохнуть, расслабиться, подышать свежим воздухом. Но на пути от Кемпден-хилла через Гайд-парк до дома было много почтовых ящиков, которыми можно воспользоваться, а Гузенко как раз и утверждал, что «Элли», чтобы не рассекречивать себя, не встречался с советскими «контролерами», а использовал только почтовые ящики.

И еще один факт, который наводит на размышление.

Холлис в конце войны распорядился уничтожить дневники Гая Лиделла, одного из руководителей контрразведки. Зачем? Не потому ли, что там могли быть какие-то намеки на деятельность «кембриджской группы» и него, Холлиса, лично.

Наконец, смущает, если не сказать больше, поведение Холлиса во время допроса Гузенко. Существуют разные версии допроса, который проводил Холлис, но все они сходятся в одном: допрос был очень поверхностным и казалось, что Холлис меньше всего заинтересован в том, чтобы раскрыть истину. А может быть, он и не ставил перед собой такой цели?

«Джентльмен из Англии» — так называл Гузенко Холлиса. По его мнению, задача Холлиса заключалась в том, чтобы дискредитировать Гузенко, подвергнуть сомнению его показания. Советский перебежчик утверждал, что он дал Холлису существенную информацию, но микрофон, в который он говорил, как оказалось, не был даже включен. «Джентльмен из Англии» не был заинтересован, чтобы кто-нибудь еще мог ознакомиться с тем, о чем рассказывал Гузенко.

В начале 1946 года Холлис предпринял второй визит в Оттаву и еще раз встретился с советским перебежчиком. По словам последнего, беседа заняла всего несколько минут. Холлис даже не попросил его сесть. Позднее, в 1972 году, Гузенко, которого ознакомили с докладом Холлиса, отозвался о нем резко отрицательно. Он заявил, что его слова были искажены: «Записи представляли собой настоящую чепуху, были искажены настолько, что я был представлен в них идиотом, жадным до денег и славы… Мне приписывали заявления, которых я вообще не мог делать… Неважно, кто был британский следователь, но он сам работал на русских». И в конце своего повествования он делал вывод: «Я подозреваю, что именно Холлис и был “Элли”»41.

Вокруг миссии Холлиса было столько накручено, что даже в правдивые данные иногда верится с трудом. Так, одно время появилась почти бредовая версия: Холлис не встречался с Гузенко, его отослали обратно, а с Гузенко имели беседу только сотрудники сэра Уильяма Стефенсона. В конце 70-х годов, уже после смерти Холлиса, последовало новое рассмотрение этого дела, и оно установило, что встречи «джентльмена из Англии» с советским перебежчиком были, но все документы, связанные с его поездкой, почему-то уничтожены, а досье Гузенко вообще исчезло. Видимо, кому-то исчезновение этих документов было выгодно.

Каковы были отношения Холлиса с Блантом? Питер Райт, работавший в МИ-5 и специализировавшийся на поимке советских агентов, первым обвинил Холлиса в шпионаже в пользу СССР, назвав его советским супершпионом.

Подтекст его утверждения таков: Холлис прикрывал Бланта. А для пущей убедительности он привел такие факты. За полтора года до отставки Бланта, а именно в 1972 году, контрразведка возобновила его допросы. Они были зафиксированы, были подведены и итоги дополнительного расследования. Холлис дал распоряжение уничтожить все магнитофонные записи допросов Бланта и все документы, составленные на основании расследований. Зачем? Кому они мешали? Ясно, что уничтожение документов было выгодно только Бланту и тем, кто был с ним связан.

Но дело не только в этом. Офицер, которому было поручено расследование дела Бланта, еще в 1963 году сказал Холлису, что в связи с тем, что иммунитет был предоставлен Бланту в обмен на его признание, он намерен немедленно начать его допрос. На что Холлис посоветовал ему «не торопиться» и допрашивать Бланта «очень спокойно». «Допрос» отложили на две недели, и, конечно, эта отсрочка была на руку Бланту. Офицер предложил вызвать Бланта для допроса в контрразведку, Холлис запретил это делать, сказав, что беседы с Блантом надо проводить на его квартире.

В течение двух недель Блант был предоставлен самому себе и за ним не велось наблюдения. Все это вызвало недоумение у офицера разведки. Но Холлис был непреклонен. Чепмен Пинчер, к книге которого я не раз обращусь, замечает по этому поводу: «Никто не знает, консультировался ли Блант с русскими за эти две недели и получал ли от них советы… Нет никакого сомнения, что Блант во время последующих допросов вводил своих следователей в заблуждение, особенно относительно тех своих друзей, кто продолжал занимать высокие посты».

Когда Блант сознательно или по оплошности давал какие-то показания, которые могли привести к необходимости задавать вопросы высокопоставленным лицам, Холлис неохотно давал разрешение на продолжение следствия. Наконец, офицер, расследовавший дело, стал жаловаться и проявлять активность, и тогда Холлис отстранил его от ведения дела. Видимо, излишнее рвение сотрудника в отношении Бланта не входило в его планы. У офицера разведки сложилось определенное мнение: Холлис хотел отделаться от него и не одобрял стремления офицера получить максимум информации о проникновении Бланта в разведывательную службу Британии. Пинчер заключает: поведение Холлиса в деле Бланта… может быть понято только в том контексте, что сам Холлис был советским шпионом… И хотя Блант настаивал на том, что он не знал, был Холлис шпионом или нет, потому что его «контролер» никогда не говорил и не намекал ему на это, некоторая его информация усилила подозрение в отношении генерального директора (то есть Холлиса).

Так, «контролер» Бланта давал ему задания собирать информацию в различных департаментах, кроме того, в котором начальником был Холлис. Блант делал вывод: объяснение нужно искать в том, что такой информацией русские располагали и без него.

Словом, за Холлисом тянется шлейф загадочности. Здесь есть о чем поразмыслить. И к проблемам, связанным с Холлисом, мы вернемся в XIV главе.

Доносы Гузенко обеспокоили английские спецслужбы. Его сообщение об «Элли» насторожило также и ЦРУ и поставило под сомнение целесообразность обмена мнениями и секретами американских и британских спецслужб. Дело Гузенко затруднило деятельность «кембриджской пятерки». Подозрения в просоветской деятельности могли пасть на некоторых ее членов, в том числе и на Бланта. Когда в 1979 году в парламенте обсуждался вопрос об английской разведке и был задан вопрос, а не было ли в МИ-5 сверхсекретного агента КГБ, лорд Тренд от имени правительства вынужден был признать, что «существует серьезное подозрение, что кроме Бланта в МИ-5 проник и другой агент». Ясно, что спецслужбы знали это и раньше и подозревали не одного Бланта.

Когда в английской контрразведке анализировали дело Холлиса и сравнивали стиль работы Холлиса со стилем работы некоторых членов «кембриджской группы», то обнаружили одну общую для всех них особенность — все они засиживались на работе сверх положенного времени. Что, просто не справлялись с работой? Нет, им нужно было время для снятия копий с документов, выписок из них, работы в условиях полной изолированности от других сотрудников, словом, для работы на Лубянку.

И это впоследствии было взято на вооружение другими советскими разведчиками: «укладываться вовремя», не слишком задерживаться после окончания рабочего дня.

И еще одно соображение. А может быть, под псевдонимом «Элли» скрывался А. Блант? Едва ли. Против такого предположения приводится ряд аргументов. Во-первых, никаких подозрений до 1951 года, то есть до бегства Берджеса и Маклина, относительно Бланта ни у кого не возникало. Во-вторых, Блант не работал на ГРУ, а «Элли» работал и на гражданскую, и на военную разведку; в-третьих, как уже отмечалось, Гузенко утверждал, «Элли» мог брать досье на советских разведчиков, а они хранились в Бленхейме, недалеко от Оксфорда, где работал Холлис, а Блант все годы войны, как я уже упоминал, был в Лондоне. Правда, автор книги о Гузенко подозревает, что Блант, если и не был «Элли», знал, кто на самом деле «Элли», но унес эту тайну в могилу. Возможно, последняя версия правдоподобна.

В последние годы появились заявления, что «Элли» — это на самом деле Лео Лонг, завербованный Блантом. Однако конкретных доказательств этой версии не приводится.

Еще одно предательство

В 1954 году изменил родине резидент советской разведки в Австралии, второй секретарь консульского отдела посольства Владимир Петров. Австралийская разведка нашла к нему «ключ», подослав своего агента, — польского эмигранта, будто бы симпатизировавшего коммунистам. У Петрова не сложились отношения с послом, а его жена не смогла «ужиться» с женой посла. Москва была, разумеется, недовольна. Да и информация на Лубянку шла из Канберры скудная, так как Петрову не удавалось установить доверительных связей с австралийцами. И когда Петров узнал, что его предполагают отозвать, он с папкой секретных документов, которые можно было выгодно продать, бежал из посольства, забыв, правда, захватить с собой свою жену, которая тоже работала в системе КГБ. Разумеется, Лубянка не хотела оставлять ее в Австралии и постаралась вывезти из страны.

Осуществлял операцию представитель КГБ. Однако сделал это неуклюже. Сама же Петрова не желала возвращаться в Москву. Пока самолет летел в Дарвин, австралийский порт на севере страны, стюардесса английской авиакомпании, говорившая по-русски, воспользовавшись тем, что Петрова пошла в туалет, заговорила с ней и показала австралийские газеты, в которых было напечатано обращение Владимира Петрова к жене с просьбой присоединиться к нему.

О несогласии Петровой лететь в Москву было доложено капитану корабля и через него — властям Дарвинского аэропорта. По прибытии в Дарвин на борт самолета поднялись австралийские полицейские и обезоружили двух агентов КГБ. Пассажиры, сотрудники аэропорта и журналисты были свидетелями возникшего скандала, самого большого скандала года42.

Владимир Петров во время допросов раскрыл многие стороны деятельности КГБ. Есть подозрение, что и в отношении Бланта он, не зная его имени, сделал кое-какие намеки. Более определенными были его данные о Берджесе. При этом он сослался на своего друга Кислицына, который в 1952 году был шифровальщиком в советском посольстве в Канберре. Кислицын говорил Петрову, что Берджес во время войны и после был одним из самых «продуктивных» советских шпионов, что он приносил полный чемодан документов, которые в посольстве изучались, фотографировались и отсылались обратно. Петров раскрыл также, что Берджес и Маклин были завербованы, когда они были еще студентами университета.

Это, может быть, впервые наводило на мысль, что и другие студенты Кембриджа, в особенности прокоммунистически настроенные (например, Блант), были также завербованы советской разведкой, когда они еще были студентами.

Глава X. ПОЛОЖЕНИЕ БЛАНТА ОСЛОЖНЯЕТСЯ

В четверг 7 июня 1951 г. английская газета «Дейли экспресс» опубликовала небольшую заметку, всего в 25 строк. Но она вызвала сенсацию в Англии, в США и во всем мире. Газета возвестила миру о «кембриджской группе» советских шпионов. «Начало распада шпионской группы», «Скотланд-ярд охотится за двумя британцами», «На пути в Россию» — кричали заголовки статьи. В заметке говорилось, что Скотланд-ярд и французские детективы разыскивают двух британцев, состоящих на государственной службе в Форин оффис. Как полагают, они бежали в Москву и, возможно, прихватили с собой секретные документы.

Такого еще в истории Англии не было. До сих пор английские дипломаты не изменяли своей стране, не были советскими шпионами и не искали убежища в Москве.

В то же утро Форин оффис был вынужден сделать заявление, которое гласило: «Два сотрудника дипломатической службы отсутствуют в своих домах с 25 мая. Один из них — мистер Д.Д. Маклин, второй — мистер Г.Ф. де М. Берджес. Все возможные запросы сделаны. Известно, что несколько дней назад они выехали во Францию… Поскольку они отсутствуют без разрешения, оба с 1 июня временно отстранены от должности».

На всякий случай в довольно неуклюжем заявлении была сделана ссылка на нервное расстройство Маклина, вызванное переутомлением. В тот же день поступили телеграммы: от Берд-жеса — на имя матери и от Маклина — на имя жены и матери. Но вот что было любопытно: телеграммы не были написаны ни рукой Берджеса, ни рукой Маклина. Телеграмма Берджеса была отправлена из Рима, где, как выяснилось позднее, он не был, а Маклина — из Парижа. Почерк автора и текст телеграммы свидетельствовали, что отправлял их не англичанин, а иностранец (были ошибки в фамилии Маклина и другие описки). В телеграмме от Берджеса говорилось: «Очень прошу извинить за мое молчание. Отправляюсь в длительное путешествие по Средиземноморью. Прости. Гай». Маклин писал матери: «У меня все в полном порядке. Не беспокойся. Целую всех». Маклин — жене Мелинде: «Должен был неожиданно выехать. Очень прошу извинить. Со мной все в порядке. Не беспокойся, дорогая, я люблю тебя. Пожалуйста, не переставай любить меня. Дональд».

Дипломаты, аккредитованные в Лондоне, терялись в догадках. Кем-то даже был пущен слух, что вся операция была попыткой английской секретной службы внедрить двух своих агентов в Советский Союз. Впрочем, в этот домысел никто не верил, и он продержался недолго.

Теперь самое время сказать еще об одном члене «кембриджской группы», о котором пока еще мало говорили.

Речь пойдет о Дональде Маклине. Когда его разыскивали, то были сообщены приметы: родился 25 мая 1913 г. Рост 6 футов и 6,5 дюйма (около 2 метров), волосы зачесаны на косой пробор на левую сторону, чуть лысоватый, слегка покатые плечи, длинные тонкие ноги, крепко сжатые губы. Приятные черты лица. Непрерывно курит, небрежно, но хорошо одет, говорит по-французски, но языком владеет не в совершенстве.

Совет Лубянки: «Не будьте слишком активны»

«Ключ к пониманию личности Дональда Маклина следует искать в характере его родителей» — так начинает рассказ биограф Маклина.

Сэр Дональд, отец бежавшего в Москву Дональда, шотландец, был видным политическим деятелем, членом парламента, лидером «независимых либералов», затем стал заместителем спикера палаты общин, министром. Когда сэр Дональд умер, его жена леди Маклин получила телеграммы соболезнования от короля Георга V, премьер-министра и многих других видных политиков. Сэра Дональда отличали самостоятельность взглядов, забота о народном благосостоянии и высокие моральные качества.

Мать Дональда-младшего была дочерью мирового судьи, очень религиозной женщиной, сторонницей справедливости.

Уже в школе благодаря своим успехам в изучении иностранных языков Маклин-младший получил право поступления стипендиатом в Тринити-колледж Кембриджа. В 1931 году, в 18 лет, он был зачислен в университет и сразу очутился в гуще политических дискуссий; вступил в социалистическое общество, быстро приобрел репутацию «писателя и оратора». Многие из его друзей в колледже считали, что только в Советском Союзе правильно понимают потребности человека и заботятся о людях.

Одно время он вынашивал планы эмиграции в Советский Союз, чтобы помочь русским рабочим изучить английский язык, а советские граждане, думал он, овладев иностранным языком, смогли бы помочь английским рабочим совершить революцию. В то время имела хождение теория, ныне воспринимаемая нами с улыбкой: Англия, став республикой, войдет в состав Советского Союза, а за ней последуют Франция и другие страны Европы.

Вспомним, что 30-е годы были временем, когда советская разведка усиленно вербовала в Кембридже себе сторонников. И хотя Блант (ко времени поступления Маклина в колледж уже закончивший его) и Берджес не привлекли Маклина в Общество «апостолов», но обратили на него внимание. Их советские друзья убедили Маклина, что ему не следует уезжать в СССР, что он окажет больше содействия делу социализма, оставаясь в Англии, но работая на Советский Союз. Скажем, он мог бы такую помощь оказать, работая в Форин оффис.

Чтобы поступить на дипломатическую службу, Дональд стал демонстративно заявлять, что порвал со своим коммунистическим прошлым. Для успокоения матери и в порядке конспирации он уверял ее, что «оставил эту коммунистическую ерунду». Именно тогда он на самом деле связал себя с Советским Союзом тайными узами и стал, как говорится у разведчиков, «агентом на месте».

В октябре 1935 года Маклин был принят в Министерство иностранных дел на должность третьего секретаря (второй дипломатический ранг). Так он первым из «кембриджской группы» проник в высшие эшелоны власти, в Форин оффис.

Маклин приступил к работе на советскую разведку, не имея еще навыков этой деятельности. Первая его информация касалась, скорее, изложения официальной политики Англии. Как в МИД России, так и в МИД Англии молодые дипломаты низших рангов не слишком-то допускались к шифроинформации по широкому кругу вопросов.

Как складывались его отношения с советской разведкой? Маклин взялся за работу, не совсем понимая ее характер, и был удивлен, когда русские предложили ему плату за нее. Он ведь вел ее по идейным соображениям, совершенно бескорыстно и, конечно, отказался от денег. Его советские коллеги, как свидетельствует статья о нем в английском «Словаре шпионажа», рекомендовали ему на первых порах не быть слишком активным в добывании материалов для Москвы, подождать, пока он поднимется выше по служебной лестнице, и тогда его материалы будут иметь большую значимость для Центра.

Маклин быстро зарекомендовал себя в Форин оффис, и его стали считать «гордостью» Управления западных стран. Его кандидатура даже обсуждалась на пост помощника министра. В «Белой книге» британского МИД, изданной после его побега из Англии, говорилось: «Он оказался исключительно способным работником и получил звание советника в возрасте всего 35 лет, то есть продвигался по службе очень быстро».

1940 год застал его в Париже; он смог благополучно эвакуироваться в Лондон, где и оставался до 1944-го. В те годы он поставлял нашей стране очень полезную информацию. В 1944 году Маклина назначили первым секретарем посольства Британии в Вашингтоне. Первые секретари в служебной иерархии посольств занимают особое положение. Они «рабочие лошадки»: они главные сборщики информации, они составители большинства проектов шифротелеграмм. Вскоре Маклин получил повышение, став секретарем британской делегации в Комитете по выработке совместной политики трех стран (США, Англии и Канады) в области ядерных вооружений.

Кто такой «Гомер»

Теперь он уже был в курсе политики трех стран, в том числе в области, которая, пожалуй, больше, чем какая-либо другая, интересовала в то время Советский Союз. Маклин превратился в обладателя таких секретов, о которых советская разведка могла только мечтать. Так, ему (а значит, и Москве) стало, к примеру, известно, сколько урановой руды было в распоряжении трех правительств, сколько им нужно ее для своих атомных программ и в каких направлениях три государства продолжают работать над совместным проектом. Он знал, откуда поступает уран для союзников, цены на руду, сроки следующих закупок и т. п. Биограф Маклина пишет: «Эта информация была поистине бесценна для русских, когда считалось, что запасы руды очень невелики, и помогла им обогнать Запад в ядерной гонке. По количеству заказываемой руды русские могли судить, сколько Запад может произвести атомных бомб. Он имел свободный доступ в штаб-квартиру американской комиссии по атомной энергии, в том числе и в нерабочее время».

Дважды в неделю, посещая Нью-Йорк, он мог передавать важнейшие материалы совместного Комитета по ядерной энергии. Маклин отправлял также в Москву информацию о состоянии англо-американских отношений и о решениях двух стран в области внешней политики. Более того, он имел доступ к секретной переписке между У. Черчиллем и Ф.Д. Рузвельтом, а затем и Г. Трумэном.

Его активная деятельность не осталась незамеченной в Соединенных Штатах, и американская контрразведывательная служба начала подозревать Маклина43. Она обнаружила, что он злоупотреблял своим правом на проход в здание Комитета по атомной энергии. Вероятно, американские спецслужбы имели и соответствующую информацию о нем от двойного агента, работавшего тоже в области ядерного шпионажа. Особенно важные и уличающие сведения они получили, анализируя его передвижения из Вашингтона в Нью-Йорк, в советское консульство.

Есть сведения, что и советские шифровальщики невольно помогли американцам рассекретить Маклина. Ввиду огромного количества материалов, передаваемых им, они прибегали к более простым кодам, которые американцы смогли расшифровать. Американские контрразведчики выдвинули версию, что информатор принадлежал к британскому истеблишменту. Кроме того, им стало известно из какой-то телеграммы, носившей частный характер, что жена ее автора находилась в положении. Когда усилили наблюдение за Маклином, то выяснили, что жена Маклина ожидала ребенка…

Как раз в то время, в 1948 году, Советский Союз устами В.М. Молотова заявил, что секрета атомной бомбы больше не существует. Эта формулировка позволяла двойную трактовку. То ли русские сами раскрыли его, то ли они его похитили у американцев и англичан. (Характерно, что когда Молотов был «не у дел», он сам в домашних беседах признавал, что «американцы помогли нам раскрыть тайну бомбы»). 23 сентября 1949 г. СССР взорвал ядерное устройство. Мнение на Западе о том, что русские смогли добиться быстрого успеха в ядерной гонке с помощью «заимствования» американской технологии (то есть с помощью своих разведчиков), усилилось, а затем превратилось в уверенность. Английский журналист Джон Фишер утверждает, что Ким Филби до своего отъезда к Вашингтон получил информацию о том, что, по данным американской и английской разведслужб, произошла утечка информации о ядерной технологии. Были основания полагать, что виновато в этом английское посольство в Вашингтоне.

Американцы, информируя англичан о том, что в британском посольстве есть человек, который явно работает на русских, дали ему кодовое имя «Гомер». Когда Берджес работал в Вашингтоне, то заметил, что в личном деле «Гомера» есть с десяток сообщений, в которых назывались имена нескольких видных британских дипломатов в качестве возможных «Гомеров». Под подозрение попал даже Пол Гор Бут, впоследствии глава Форин оффис, который в какой-то степени отвечал представлению об «идеалисте» (именно такое определение давали «Гомеру»).

Расследование шло медленно. Главная причина затяжки заключалась в том, что искали человека, который (хотя он и «идеалист») мог польститься на деньги. Иначе зачем высокопоставленному лицу работать на русских? Не могли представить себе, чтобы дипломат мог стать агентом советской разведки совершенно бескорыстно, ради самой идеи, которая была для него привлекательной.

Решающей «ниточкой» стал постоянный пропуск в здание совместного ядерного Комитета. Один из членов Комиссии США по атомной энергии обнаружил, что «некий чужак» имеет постоянный пропуск, дающий право на вход в здание комиссии и хождение внутри без сопровождения, — этой особой привилегии не имел даже генерал Гроувс, руководивший атомной программой США. Ясно, что именно такой человек мог добывать самую важную информацию, которая интересовала русских. Кроме того, другие обладатели пропусков если и посещали здание вечером или оставались в нем после работы, то делали это очень редко, от случая к случаю, а Маклин задерживался после работы практически регулярно. К тому времени в Службе безопасности установилось твердое мнение: подозрительно, когда работают вечером, никогда нельзя сказать, чем в это время занимаются сотрудники. Они ведь это делают без свидетелей.

На всякий случай особый пропуск у Маклина был отобран. Не знаю, как объяснили это ему, но ясно, что он понял: тучи сгущаются. Ему закрыли доступ к секретным документам, его телефон начали прослушивать.

О своих подозрениях разведка США сообщила англичанам, но те на первых порах не поверили информации. Английские спецслужбы, не имея прямых доказательств, не отстранили его от работы в Форин оффис, но под давлением американцев отозвали из Вашингтона и в 1948 году в порядке перестраховки перевели на дипломатическую работу в Каир.

Английский посол в Египте был очень доволен его деятельностью и с похвалой отзывался о нем в своих сообщениях в Лондон. Однако вскоре обнаружилось, что Маклин злоупотребляет спиртным. Иногда это было очень заметно всем окружающим. Что послужило причиной его нервного срыва? Вероятнее всего, это произошло из-за огромного переутомления, из-за тех подозрений, о которых он знал, и из-за того, что видел опасность, нависшую над ним.

Но он продолжал работать на советскую разведку, обычно уходил с работы поздно, с папкой, набитой секретными документами. Главный сотрудник безопасности посольства в Каире И.У. Сенсон вообще очень строго смотрел на любые нарушения правил обращения с секретными материалами кем бы то ни было. Его административное рвение привело к тому, что он распорядился обыскивать перед уходом с работы даже девушек-машинисток, чтобы убедиться, что они не захватили с собой, может быть и по ошибке, служебных документов. Сенсон направил в отдел безопасности Форин оффис докладную записку о поведении Маклина.

Министерство иностранных дел запросило мнение посла. Тот ответил, что его заведующий канцелярией (а именно на этой должности был Маклин) — «один из самых выдающихся работников, когда-либо занимавших этот пост и которых он встречал за время работы в Форин оффис». Но Маклину все же пришлось возвратиться в Лондон «для лечения» и на время поселиться у матери. По-видимому, в министерстве Маклина настолько ценили как прекрасного работника, что в конце года ему предложили возобновить работу в Форин оффис уже в качестве руководителя американского отдела.

Это было время корейской войны. Премьер-министр Англии намеревался нанести визит в Вашингтон. Маклин участвовал в его подготовке. На Лубянку он передал все справочные материалы к визиту премьера, а впоследствии и отчет о состоявшихся переговорах. В марте 1951 года в Москву пошла специальная докладная записка об американской политике на Дальнем Востоке, в которой говорилось о ее неразумности, об опасности ситуации, о том, что действия США могут бросить мир в пучину ядерной войны.

Последнее «прости»

Подбирались американские власти и к Берджесу. Да и сам он в известной степени содействовал ухудшению своего положения. По словам биографа, его поведение далеко не соответствовало элементарным дипломатическим нормам. Берджес любил быструю езду, скорее — бешено быструю. В один и тот же день его трижды останавливала вашингтонская полиция за превышение скорости — более 100 миль в час (около 160 км). Не всегда он был за рулем трезвым. Однажды оставил на рабочем месте секретные документы. «Все это выглядело так, — пишет один из авторов, — будто он умышленно вызывает посла на то, чтобы тот откомандировал его в Лондон».

Как-то Берджес вошел в кабинет К. Филби. Тот только что прочитал секретный документ о том, что Берджес попал под подозрение. Филби сказал: «Ты не можешь себе представить, какую чепуху пишет ФБР. Оно утверждает, что ты стал шпионом». Берджес выслушал новость совершенно спокойно, и оба «кембриджских разведчика» весело посмеялись. Потом Филби добавил: «Они и Маклина тоже подозревают». Так в виде шутки (кто знает, может, прослушивался и кабинет Филби) Берджесу было сказано то, что он должен быть более аккуратным и осмотрительным.

Косо стали посматривать сотрудники американской разведки и на самого Филби, ведь он дружил с Берджесом и однажды даже предоставил ему кров.

Первая реакция Берджеса на сообщение была, однако, следствием его большой выдержки. Он, конечно, не был так спокоен, как казалось, он переживал и, по словам Филби, «был даже близок к срыву». В апреле 1951 года Форин оффис посоветовал ему подать в отставку. 1 мая 1951 г. он покинул США и 5 мая на пароходе «Куин Мэри» прибыл в Англию. Прежде всего он встретился с Маклином, о чем его просил Филби. Последний рекомендовал ему сделать это официально, под предлогом его доклада руководителю американского отдела Форин оффис о работе в Соединенных Штатах.

Во время беседы Берджес должен был положить на стол записку с указанием места, где они могли встретиться, чтобы обсудить возникшую проблему. Берджес подумал, что им лучше увидеться первый раз не на работе, а дома у Маклина, где проще было разговаривать. Узнав, что Дональд живет не дома, а в небольшой деревне, с которой телефонная связь поддерживалась через ручной коммутатор (а он мог быть подключен к системе прослушивания, да и телефонистки могли подслушать разговор), Берджес вернулся к старому плану, рекомендованному Филби, и встретился с Маклином в МИД.

К счастью, Маклин, поняв ситуацию, перенес беседу, как это иногда делали дипломаты, чтобы им не мешали телефонные звонки, в «предбанник» — маленькую комнату перед кабинетом, где не было телефонов и было меньше вероятности, что их могли подслушать. Берджес ознакомил Маклина с обстановкой в США, передал ему приветы от общих знакомых (для маскировки он перед отъездом из Вашингтона посетил их). Теперь, если бы того или другого собеседника спросили, зачем они встречались, они оба в унисон могли сказать почти чистую правду. Они условились в тот же день пообедать в ресторанчике. По словам Берджеса, у них с Маклином было потом по меньшей мере еще две встречи, на которых они окончательно отработали детали побега из Англии в СССР. «С известной долей уверенности можно предположить, — писал упоминавшийся мною Д. Фишер, — что совместную поездку… Берджес замыслил в соответствии с планом, разработанным в Нью-Йорке русскими»44.

Существуют, правда, и другие версии их побега. Так, Джон Кастелло утверждает, что Берджес обратился к Бланту с просьбой связать его с советским посольством на «предмет его выхода из игры». А о решении Маклина покинуть Англию Берджес будто бы узнал от него самого и не только поддержал это решение, но и предложил сделать это вместе, так как ему тоже угрожала опасность. Впоследствии, впрочем, некоторые биографы Берд-жеса утверждали, что ему нечего было бояться и якобы не было необходимости в отъезде. Наконец, появились предположения, по-моему необоснованные, что Маклин был недоволен принятым Центром решением и что именно Берджес неправильной информацией убедил Лубянку в необходимости их отъезда из Англии и предложил покинуть Англию вместе. На самом деле Центр считал, что им обоим небезопасно оставаться в Англии и было бы лучше, если бы они покинули Лондон вместе. И совершили бы свой отъезд из Лондона якобы для отдыха: это меньше привлекло бы внимание властей. В противном случае каждому из них для большей безопасности, может быть, следовало дать в качестве сопровождающих русского агента, что могло бы осложнить все дело.

Какова роль Бланта в побеге Маклина и Берджеса? Если читатель ждет обстоятельного ответа на этот вопрос, со всеми деталями, то он разочаруется. Есть несколько версий по этому поводу, но нет одного, абсолютно точного ответа. Однако мне, кажется, удалось восстановить довольно точную картину событий, предшествовавших их побегу.

Блант помогает беглецам

Известно, что Берджес по прибытии в Лондон сразу направился на обед к своим друзьям, где должна была состояться его встреча с Блантом. Он дал знать ему, что хочет его видеть.

Состоялась ли встреча там или в другом месте, не совсем ясно, но совершенно очевидно, что Блант нес основную ответственность за прикрытие побега двух разведчиков. Он был «участником заговора» с самого начала, и вероятнее всего — руководителем побега. Это видно, в частности, из отчета Джека Хэвита, хорошего знакомого Бланта. Именно он встречал Берджеса на океанском терминале в Саутгемптоне. В тот вечер Берджес не поехал к себе домой на Бонд-стрит, Хэвит отвез его в директорскую квартиру Бланта в Куртолдз-институте. Блант еще до приезда Берджеса встретился со своим «контролером» «Петерсом» (Юрием Модиным), чтобы обсудить все детали побега.

За то время, что Берджес находился в Лондоне, были предприняты шаги, чтобы замаскировать побег и обмануть бдительность наблюдавших за ним английских контрразведчиков. Берджес всем говорил, что он намерен поехать во Францию отдохнуть со своим новым другом Бернардом Миллером, с которым он познакомился на корабле «Куин Мэри».

Эндрю Бойл, который хорошо изучил жизнь и «двойную деятельность» Бланта, с полной уверенностью утверждал, что именно Блант предупредил Берджеса и Маклина о необходимости ускорить отъезд. Он позвонил Берджесу и сказал ему, что на 28 мая решено назначить начало следствия по делу Маклина и что поэтому нельзя терять время45. Берджес сказал об этом Маклину, сделал необходимые звонки своим друзьям, чтобы как-то предупредить их и в то же время запутать дело с отъездом. Поскольку за Маклином, а вероятно, и за Берджесом следили, то последний широко оповестил, что в понедельник он поедет к леди Памеле Берри, где должен был присутствовать и Антони Блант. Это было бы лучшим доказательством для контрразведки, что он не думал бежать из страны. Блант мог бы подтвердить, что они условились встретиться в понедельник у леди Памелы.

Вставал вопрос о том, какой вариант маршрута выбрать для отъезда из страны. Ведь возможно, что сотрудники иммиграционной службы уже получили приказ помешать их побегу и обычный выезд из страны за границу был опасен. Другое дело — пароход, совершающий круизы по выходным дням. Здесь паспортные формальности совершались прямо на борту парохода, и «беглецы» могли бы запросто объяснить, что вовсе не намереваются покидать Англию и в понедельник возвратятся на работу. Да и иммиграционные власти на круизном пароходе исполняли свои обязанности не так строго, как паспортные контролеры при выезде за границу.

23 мая Берджес заказал два билета в конторе Кука на пароход «Фалуз». Причем на свое собственное имя и на имя Бернарда Миллера (чтобы не использовать имя Маклина и подтвердить версию о совместном с Миллером отъезде на отдых, которую он распространял). Таким образом преследователи были бы направлены по ложному следу. Пароход «Фалуз» через двое суток отплывал из Саутгемптона.

25 мая, в пятницу, у Маклина был день рождения; у него было явно хорошее настроение. В фешенебельном рыбном ресторане они с женой и друзьями начали праздновать этот день шампанским и устрицами, потом поехали в другой ресторан пообедать «капитально». После обеда он заехал в клуб «Трэвел-дерз» и вернулся в свой кабинет в министерство. Еще накануне он предупредил жену Мелинду, что к нему вечером придет его друг Р. Стайлс.

У Берджеса день 25 мая прошел несколько по-иному. В два часа дня он заехал в бюро проката машин и нанял «Остин-40», дал 25 фунтов аванса (10 фунтов залога и 15 фунтов за прокат) и указал адрес — «Реформ-клаб», клуб, членом которого он был. Затем купил в магазине легкий чемодан и белый макинтош (раньше он никогда не носил макинтоши, и в нем его было бы трудно узнать). Кто-то позвонил ему по телефону, вероятнее всего Маклин, чтобы подтвердить договоренность (наверное, он звонил с вокзала «Виктория» до отправления поезда — на вокзале телефоны-автоматы не прослушиваются).

В тот же день Берджес позвонил Горонви Рису, но не застал дома, поговорил с его женой и попросил передать Рису: «Скажи ему, что я накануне того, чтобы сделать нечто почти непостижимое, но я знаю, что он поймет меня»46.

Вечером 25 мая Берджес подъехал к дому Маклина. Дональд представил его жене (которая не знала Берджеса) как Роджера Стайлса, своего старого коллегу по Форин оффис. Но вместо того чтобы пригласить Стайлса на ужин, Маклин сказал Мелинде: «У господина Стайлса и у меня неотложные дела. Я полагаю, что буду не очень поздно. Но на всякий случай возьму с собой на ночь небольшой чемодан». Они сели в машину и направились в Саутгемптон. В порт они приехали буквально за несколько минут до отплытия парохода. Портовый служащий, когда они поднимались по трапу, крикнул им: «А как насчет машины?» — «Вернемся в понедельник». — И пассажиры скрылись в каюте.

26 мая в половине одиннадцатого утра они прибыли в СанМало. Шел дождь. На причале их встретил «человек в фетровой шляпе». Они сели в такси, стоявшее не на обычной стоянке, а прямо у носа парохода, поехали в отель и затем на железнодорожную станцию, на поезд, отправлявшийся в Париж.

Дальше следы их теряются.

Некоторые авторы довольно подробно описывают, как в шесть часов утра в воскресенье они уже были в Берне, на следующий день посетили чехословацкое посольство, где им как дипломатам незамедлительно выдали визы, и они отправились в Прагу, а оттуда через день-другой — в Москву. На самом деле в Париже агент КГБ снабдил их фальшивыми документами, и они поехали не в Берн, а в Вену и оттуда в Москву, где их встречал Ф.В. Кислицын47, которого биограф Берджеса и Маклина называет «одним из крупнейших советских специалистов по подрывной разведывательной деятельности». Он проводил их в комфортабельный дом в окрестностях Москвы48.

В это время английские спецслужбы уже спохватились. Всем английским сотрудникам разведки в Западной Европе было дано задание принять меры к обнаружению беглецов. В Западном Берлине всех агентов подняли на ноги, были размножены фотографии Берджеса и Маклина. Один из офицеров впоследствии писал: «Сорок восемь часов… были беспокойными для пятидесяти британских сотрудников разведки, находившихся в Германии. И только в понедельник был дан отбой»49.

Этот уик-энд был тревожным и для Бланта. Офицеры МИ-5 Робертсон и Джонсон, которые расследовали дело беглецов, были совершенно уверены, что Блант тоже советский шпион, но не имели конкретных убедительных доказательств. Документы Федерального бюро расследований показывают, что американцы считали необходимым допросить Бланта, но англичане отговаривали их от этого.

Поиском беглецов и расследованием дела об их побеге занималась не только полиция, но и контрразведка, а у нее были веские основания не создавать шумиху вокруг этого дела. Общие принципы МИ-5: никогда не раскрывать свои карты другой стороне, противник никогда не должен знать, насколько вам известны его методы шпионажа и контршпионажа. МИ-5 начала уже нащупывать следы «третьего шпиона». Да и не менее важным было соображение, которое я уже упоминал: ни правительство, ни спецслужбы, «проворонившие» беглецов, не хотели публичного скандала, осложнений с американцами и упреков в том, что английские дипломаты выдавали американские секреты.

Итак, побег блестяще удался, причем не без участия Бланта во всей этой операции. Центр полагал, что бумерангом этот «успех» мог отразиться именно на Бланте, могло открыться его сотрудничество с беглецами в «спасательной операции». Лубянка беспокоилась. Как только двое советских разведчиков покинули Лондон, Блант получил срочное письмо от своего «контролера» Модина. Во время встречи последний сказал ему, что тот, вероятно, попал под подозрение, что неизбежно за этим последуют расследование и допросы, и, возможно, они будут носить далеко не дружественный характер. Модин довел до сведения Бланта, что Центр для его же безопасности рекомендует ему также покинуть Лондон. Модин добавил, что он уже предпринял соответствующие приготовления и что сейчас не время для споров. И все же, наверное, предложение было сделано не в приказной форме. Сам Блант рассказывал об этом, не употребляя слово «приказ». «Советы, вероятно, предполагали, что я должен быть с беглецами», — говорил он. Этот вопрос накануне отъезда Маклина и Берджеса Блант обсуждал с ними.

Во всяком случае Берджес, по словам Бланта, знал, что он не намерен ехать в Москву. Блант на предложение покинуть Лондон ответил, что ему «нужно подумать», в особенности в связи с назначением его королевским советником. Чепмен Пинчер пишет: «К удивлению Модина, Блант сказал ему, что он намерен остаться в Англии. Он уверен, что владеет ситуацией, что МИ-5 серьезно не подозревает его и не имеет существенных доказательств в отношении его шпионской деятельности». Он напомнил Модину, что хорошо усвоил те советы, которые ему дали в Комитете государственной безопасности на случай допросов: не признавать ничего, всё отрицать, но продолжать вести разговор и выслушивать всё, чтобы узнать, что на самом деле известно следователям50.

Позднее Блант мотивировал свое решение остаться еще одним обстоятельством. Он сформулировал его так: что бы ни обнаружили следователи, правительство никогда не даст согласия на судебное преследование лица, близкого к монарху. Центр учел доводы Бланта. Руководители советской разведки, вероятно, рассуждали: ущерб от отъезда двух шпионов был настолько велик, что лишаться еще одного разведчика, да такого, как Блант, было крайне нежелательно, это было бы большим ударом. Да и с Блантом, казалось, еще не все потеряно. В связи с отсутствием очевидных улик против него была надежда, что ему удастся выкарабкаться и восстановить к себе доверие.

Были и еще некоторые обстоятельства, которые делали желательным, чтобы Блант хотя бы какое-то время оставался в Англии. Дело в том, что Берджес собирался к отъезду впопыхах, к тому же обращение его с секретными бумагами, их своевременное уничтожение не относилось к числу его достоинств. В квартире Берджеса вполне могли остаться важные документы, компрометировавшие других членов «пятерки» и завербованных советской разведкой лиц, с которыми Берджес поддерживал тесные отношения. Эти опасения, к сожалению, позднее подтвердились. У Бланта были ключи от квартиры Берджеса, и пока власти не хватились, надо было «очистить» его квартиру. Впоследствии Блант намекал, что ему удалось это сделать. В частности, он нашел и изъял в квартире своего друга компрометирующее письмо Филби к Берджесу51.

Но Блант спешил. Если бы заметили его присутствие в квартире Берджеса, то сам этот факт был бы серьезной уликой против него. Видимо, из-за спешки он не смог обнаружить в квартире все компрометирующие документы. Через несколько дней, убедившись, что никто не догадывается о его посещении квартиры Берджеса, он отдал ключи в МИ-5, объяснив, что они всегда были у него, но сейчас могут понадобиться контрразведке.

При тщательном обыске квартиры Берджеса, проведенном офицерами МИ-5, было обнаружено 25 документов, написанных Кернкроссом, что дало основание взять его под подозрение52.

Как ни парадоксально, но именно эти документы в какой-то степени реабилитировали Бланта, так как было ясно, что его уже нельзя заподозрить в посещении квартиры с целью изъять компрометирующие Берджеса документы. Теперь коллеги Бланта по Секретной службе не только не сомневались в его лояльности, но были настолько уверены в нем, что привлекли его к разбору бумаг Берджеса. Более того, Лиделл пригласил его (по старой памяти) присутствовать при его беседе с Рисом 7 июня 1951 г. (беглецы в это время уже отдыхали от треволнений в Москве). Встреча эта не носила характера расследования. Она состоялась во время ланча, и, наверное, такой неформальный характер придавало ей присутствие Бланта.