Помоги проекту - поделись книгой:
И я верю, что чтение и письмо — самые плодотворные формы медитации, известные людям.
Читая работы самых интересных умов в истории, мы медитируем двумя сознаниями — своим и авторским.
Это настоящее чудо.
Девиз этой досточтимой библиотеки повторяет девиз всех людей, занимающихся медитацией: «Сохраняйте тишину!»
Моя речь подошла к концу.
Спасибо за внимание.
МАРК ТВЕН
Меня восхищает ум Марка Твена. Восхищает с детства и по сей день. Когда я был достаточно юн, чтобы считать свой родной континент беспредельно захватывающим и поразительным, и мне казалось, что нет никакого смысла интересоваться людьми из других стран, личность Марка Твена служила тому подтверждением. Я полагал, что нужно брать пример только с других американцев. Теперь я не так в этом уверен. Оказалось, что быть американцем до мозга костей не так уж удобно и приятно.
Поскольку я одновременно юморист и автор серьезных романов, меня попросили произнести речь на столетнем юбилее замечательного дома Марка Твена в Хартфорде, штат Коннектикут. Церемония состоялась 30 апреля 1979 года. В мою честь на бильярдном столе на третьем этаже дома расставили шары, и мне предложили разбить пирамиду кием самого Марка Твена. Я отказался. Не посмел предоставить духу Марка Твена возможность подать знак, что он думает обо мне, послав биток прямо в лузу, минуя остальные шары.
Вот моя речь:
— Это здание для любого американского писателя — дом с привидениями. Не удивляйтесь, если к концу этой речи я стану совсем седым.
Хочу процитировать прежнего владельца этого дома: «Когда я встречаю в художественной или биографической литературе четко очерченное действующее лицо, я обычно отношусь к нему с самым живым интересом, так как был знаком с ним раньше — встречал его на реке»[11].
Сдается мне, что это глубоко христианская фраза, эхо Нагорной проповеди. Как и множество шуток, она начинается обезоруживающе тихоходным вступлением и неожиданно провокационным финалом.
Я повторю ее, мы ведь здесь собрались для повторения. Влюбленные, считай, только это и делают — повторяют друг за другом.
«Когда я встречаю в художественной или биографической литературе четко очерченное действующее лицо, я обычно отношусь к нему с самым живым интересом, так как был знаком с ним раньше — встречал его на реке».
Два слова, по-моему, делают эту шутку священной: «живой» и «река». Река, конечно, символ жизни — и не только для речных лоцманов, но даже для жителей пустыни, для людей, которые никогда не видели крупных рек. Марк Твен говорит и повторяет то же, что Иисус говорил много раз: невозможно не любить человека, полного жизни.
Я, конечно, скептически смотрю на божественность Христа и не верю в существование Бога, которого заботят наши дела и мысли. Меня так вырастили — в самом сердце того, что провинциалы с восточного побережья именуют «библейским поясом». В годы, когда формировалась моя личность, этот скептицизм подпитывал и Марка Твена, и других замечательных людей. Позже мой недостаток веры и любовь к литературе, которая его вызывает, унаследовали мои дети.
Я тронут тем, что мне представилась возможность облечь в слова тот труднодостижимый идеал, что я унаследовал от своих родителей и Марка Твена и смог передать дальше. В двух словах он звучит так: «Живи так, чтобы в Судный день мог сказать Богу — я был очень хорошим человеком, хоть и не верил в тебя». Слово «Бог», кстати, в моей речи употребляется с большой буквы, как и все обращения к Нему.
Нам, неверующим скептикам, хотелось бы фланировать по райским кущам и говорить тем, кто протирал колени в церквях на бренной земле: я никогда не думал о том, чтобы угождать или досаждать Богу — я просто не принимал его в расчет.
К закату жизни неверующие скептики часто подходят с горькими мыслями. Марк Твен не исключение. Я не пытаюсь понять, чем была вызвана эта горечь. Я знаю, что будет огорчать меня самого. Я пойму наконец, что все это время был прав, что я не узрю Бога, что не будет ни Судного дня, ни рая.
Я хочу сейчас использовать слово «расчет». В диалекте, распространенном на берегах Миссури, оно связано с изящным глаголом «рассчитывать». Во времена Твена и на Фронтире, человек, который рассчитывал то или это, требовал, чтобы его ложь уважали, поскольку она основана на арифметике. Он хотел вашего признания, что арифметика, логика его лжи, была верной.
Я знаю одну сальную шутку, которая совершенно неуместна в присутствии дам, а тем более под крышей такого почтенного викторианского дома. Чтобы не вгонять вас в краску, могу процитировать вам лишь последнюю фразу: «Придержи шляпу. Нас может занести куда угодно».
В этом секрет хорошего рассказчика — ври, но придерживайся правил арифметики. Рассказчик, как и любой увлеченный врун, отправляется в непредсказуемое путешествие. Его изначальная ложь — завязка — порождает в сюжете множество потомков и отражений. Рассказчик должен выбрать самые достоверные из них, арифметически правильную ложь. Так рассказ развивает сам себя.
Самая безумная история с миссурийским расчетом, какую я только знаю, — «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Она написана как монумент священного абсурда — как и «Приключения Тома Сойера», «Бродяга за границей», «Принц и нищий», «Жизнь на Миссисипи», откуда я привел цитату, и шедевр мирового масштаба «Приключения Геккльберри Финна». Твен провел здесь свои самые плодотворные годы — с тридцати девяти лет до моего теперешнего возраста. В пятьдесят шесть лет он поехал в Европу, потом жил в Реддинге и Нью-Йорке, оставив позади этот дом и свои лучшие работы.
Вот как глубоко успел Твен зайти в реку жизни до отъезда отсюда. Этот дом был ему не по карману. Он оказался неудачливым бизнесменом.
Возвращаясь к «Янки из Коннектикута»: завязка романа обещает забавный сюжет. Что может быть комичнее, чем отправить в Средние века оптимиста и технократа конца XIX века? Такая завязка непременно должна вылиться в калейдоскоп оглушительно смешных поворотов и глупых ситуаций. Должно быть, выбрав подобное блистательное начало, Марк Твен должен был сказать себе: «Придержи шляпу. Нас может занести куда угодно».
Я освежу вашу память, сказав, куда его занесло, со шляпой на голове или без оной. Янки и его маленькая шайка электриков, механиков и других мастеров подвергаются атаке тысяч английских рыцарей, вооруженных мечами, копьями и алебардами. Янки строит укрепления, обносит их рвом и электрическим забором. Он также изготавливает несколько предшественников современных пулеметов — пулеметы Гатлинга.
Тысячи нападающих уже убиты током — весьма комично. Десять тысяч величайших рыцарей Англии ждут в резерве. И вот атака. Я процитирую, и вы тоже хихикайте вместе со мной:
«Тринадцать орудий несли смерть обреченным десяти тысячам. Они замешкались, они постояли минуту под шквалом огня и устремились назад, как мякина, гонимая ветром. Четвертая часть их погибла, не успев добежать до вершины вала; три четверти кинулись в ров и утонули.
Через десять коротких минут после того, как мы открыли огонь, вооруженное сопротивление неприятеля было сломлено, кампания окончена. Мы, пятьдесят четыре человека, стали владыками Англии, Двадцать пять тысяч мертвецов лежали вокруг нас»[12]. Конец цитаты.
Какой смешной финал!
Марк Твен умер в 1910-м, в возрасте семидесяти пяти лет, за четыре года до начала Первой мировой. Я слышал, что он в «Янки из Коннектикута» предсказал эту и все последующие войны. Но истинным предсказателем был не Твен, а сама завязка.
Как, должно быть, поражен был этот весельчак, увидев, что невинные шутки насчет технологий и предрассудков неотвратимо привели его историю к жуткому финалу. Внезапно кошмарно — все, что казалось таким понятным на протяжении всей книги, вдруг смешалось: кто герой, кто злодей, кто мудрец, а кто дурак? Я спрашиваю вас, кто сильнее обезумел от предрассудков и жажды крови — люди с мечами в руках или люди с пулеметами Гатлинга?
Мне кажется, что фатальная завязка «Янки из Коннектикута» остается главной предпосылкой западной цивилизации и все больше становится предпосылкой цивилизации мировой, а именно: самые благоразумные, приятные во всех отношениях люди, обладатели современных технологий, будут блюстителями здравого смысла на планете.
Мне нужно повторять финал «Янки из Коннектикута»?
Не нужно.
Возвращаясь к мастерству рассказчика, напомню простую истину, которую полезно усвоить: любую историю формирует завязка, но автор должен позаботиться о языке и настроении.
Сегодня, через сто лет после постройки этого дома, для меня как для американца очевидно, что мы не были бы нацией с гибким, веселым, иногда поразительно красивым языком, если бы не гений Марка Твена. Только гений мог так замечательно переврать нашу речь, наше остроумие, наш здравый смысл — для нас самих и для остального мира.
В сердце всех его историй живет очаровательный американец — сам Твен. Мы можем быстро забыть об этом, поскольку он умудрялся убедить читателя, будто они с автором похожи, как родные братья. Лучше всего это выходило у Твена в обличье юного лоцмана и Гекльберри Финна. Выходило так искусно, что, едва ступив на американский берег, какой-нибудь беженец из Вьетнама ощущал при чтении этих книг в самом себе что-то от неповторимо американского шарма Марка Твена.
Это чудо. Таким чудесам есть название — миф.
Представьте себе, какого бы мы сейчас мнения придерживались о себе и какое мнение имели бы о нас другие, если бы не мифы о нас, созданные Марком Твеном. Представьте и попробуйте рассчитать наш долг перед этим человеком.
Просто человеком. Обычным человеком.
Я назвал первенца в его честь.
Спасибо вам за внимание.
ПИСЬМЕННЫЕ ШУТКИ
Я лучше, чем большинство коллег, умею шутить письменно.
Правда это или нет, но 20 мая 1978 года я выступал на выпускной церемонии во фридонском колледже, что в городе Фридония, штат Нью-Йорк. В числе прочего я упомянул в речи некоторые свои теории, как работают шутки и почему они смешные.
Староста вашего класса только что сказала мне, что ее достала фраза «Хорошо, что я рос в другое время». Я могу ей ответить — хорошо, что я рос в другое время.
Президент Билль не хотел, чтобы в его прощальном обращении к вам встречались какие-то неприятные моменты, поэтому он попросил меня сделать следующее объявление: «Всем, кто не погасил задолженность за парковку, лучше сделать это до отъезда из общежития, иначе не видать им оценочных листов».
Когда я был маленьким, в Индианаполисе жил юморист Кин Хаббард. Каждый день «Индианаполис ньюс» печатала несколько его фраз. В Индианаполисе без юмористов никуда. Порой Кин показывал себя остряком почище Оскара Уайльда. Он, к примеру, сказал, что «сухой закон» лучше, чем жить вообще без выпивки. Мечтал запатентовать безалкогольную водку. Говорил, что бедность не порок, но большое свинство. Как-то раз его пригласили на выпускную церемонию, после чего он заявил, что было бы гораздо лучше, если бы по-настоящему важные вещи ученикам объясняли все четыре учебных года, а не вываливали в последний день.
Так вот. Полагаю, что во Фридонии все важное вам преподавали в учебное время и мне вас учить не придется. Ну и хорошо. Ведь я могу сообщить вам лишь одно: это конец — конец детства как минимум. Уж извините, как говорили во время вьетнамской войны.
Может, кто-то из вас читал роман «Конец детства» Артура Кларка, один из немногочисленных шедевров научной фантастики. Все остальные написаны мной. В том романе человечество неожиданно переходит на иную эволюционную ступень. Дети вдруг перестали походить на своих родителей, отрешились от всего земного — и в один прекрасный день они ушли в столб света, который увел их с нашей планеты куда-то во Вселенную, в неизведанное. Книга на этом заканчивается.
Но вы, вчерашние школьники, конечно, не так сильно отличаетесь от своих родителей, и я сомневаюсь, что вы устремитесь в небо сияющим столбом, как только возьмете в руки свой диплом. Скорее, вы отправитесь в Буффало, Рочестер, Ист-Квог или Кохоус.
Думаю, все вы хотите заработать много денег и найти настоящую любовь, и это для начала. Я научу вас зарабатывать: работайте изо всех сил. Я научу вас покорять сердца: красиво одевайтесь и не забывайте улыбаться. Выучите тексты модных песен.
Что я могу вам еще сказать? Употребляйте больше отрубей, грубые волокна полезны для пищеварения. Единственный совет, который мне за всю жизнь дал мой отец: «Не засовывай ничего себе в уши». В ушах находятся самые маленькие кости человеческого организма, кроме слуха, они отвечают за равновесие. Если ковыряться в ушах, можно не только оглохнуть, но разучиться просто стоять на ногах. Так что оставьте уши в покое. Как есть, так есть.
Не убивайте никого. И не потому, что штат Нью-Йорк больше не сажает убийц на электрический стул.
Вот в принципе и все.
Да, еще полезная штука — имейте в виду, что в году не четыре времени года, а шесть. Наша часть планеты не подчиняется Вивальди, и, может, поэтому мы столько времени ходим подавленные. Сами посудите — тут и весна не весна, и ноябрь — разве это осень? Так вот что я вам скажу насчет времен года: весна — это май и июнь. Бывает ли что-то более весеннее, чем май и июнь? Лето: июль — август. Жарко ведь, правда? Осень у нас сентябрь и октябрь. Спелые тыквы… дым от сжигаемых листьев. Следующее время года называется Закрытие. Природа сворачивает все свои дела. Ноябрь и декабрь — не зима. Это Закрытие. Вот январь и февраль — да! Холодрыга та еще. А что потом? Не весна. Открытие! Как еще назвать стылый март и чуть менее зябкий апрель? Март и апрель не весна! Они Открытие!
И еще один бесплатный совет: если вам придется произносить речь, начните ее с заранее припасенной шутки. Много лет я искал лучшую остроту в мире и, кажется, нашел. Я скажу ее вам, но мне понадобится ваша помощь. Когда я сделаю рукой вот так, хором скажите «Нет!». Хорошо? Не подведите меня.
Знаете, почему сгущенка стоит дороже обычного молока?
(Слушатели кричат: «Нет!»)
Потому что не всем коровам охота приседать на эти маленькие баночки!
Это лучшая из моих шуток. Когда я работал в головном офисе «Дженерал электрик» в Скенектади, в мои обязанности входило написание речей для руководителей компании. Эту шутку, про коров и баночки, я вставил в речь вице-президента. Он прежде ее не слышал и не просмотрел речь перед выступлением на публике. Он смеялся так, что был вынужден уйти со сцены, даже кровь носом пошла.
На следующий день меня уволили.
Почему шутки смешат? Начало шутки заставляет тебя задуматься. Мы, люди, очень ведь честные животные. Когда я спросил вас насчет сгущенки, то не оставил вам выбора. Вы честно пытались найти ответ на хитрые вопросы: «Кто сказал „Мяу“? Зачем рыбе зонтик? Что делал слон, когда пришел Наполеон?»
Вторая часть объявляет вам, что думать как раз не нужно, никому не интересен ваш ответ. Вы испытываете облегчение, наконец-то встретив человека, который не требует от вас быть умным. Вы смеетесь от радости.
Я и эту речь составил так, чтобы вы могли оставаться глупыми на свое усмотрение, без давления, без наказаний. По такому случаю я даже написал дурацкую песню. К ней пока нет музыки, но у нас тут композиторов хоть лопатой греби, кто-нибудь да возьмется. А слова у песни такие:
Заметили — вы пытались угадать, какой будет следующая строчка? Расслабьтесь, всем наплевать, умны вы или нет. Смейтесь!
Я веселюсь, потому что мне вас очень жалко. Мне всех вас очень жалко. Как только закончится праздник, снова вернутся суровые будни. И тут важно помнить — мы с вами, я и вы, вовсе не настолько разные, как некоторые хотят нас убедить. Мы принадлежим к разным поколениям, но не настолько далеки, как эскимосы от австралийских аборигенов. Наоборот, мы так близки, что нам стоит воспринимать друг друга как братьев и сестер. У меня несколько детей — шесть, если точно. Многовато для атеиста, это верно. Когда кто-либо из моих детей начинает ныть, что, мол, что-то на этой планете серьезно не так, как надо, я отвечаю:
— И что? Я сам только-только тут очутился. Я что, по-вашему, Мафусаил? Вы думаете, что мне эти новости нравятся сильнее вашего? Так вы ошибаетесь.
Мы все проживаем более или менее общую жизнь.
Чего хотят старшие люди от младших? Хотят, чтобы их уважали за то, что они так долго продержались, так долго терпели тяготы — иногда выдуманные — жизни. Молодежь ужасно не любит признавать за ними эту заслугу.
Чего хотят молодые от старших? Больше всего, думаю, они жаждут признания, что они уже сейчас, вне всякого сомнения, являются женщинами и мужчинами. Старшие ужасно не любят признавать этот факт.
А посему я возьму на себя смелость объявить собравшихся состоявшимися женщинами и мужчинами. Никто более не должен обращаться с ними, как с детьми. И они сами не должны вести себя по-детски никогда более.
Когда-то это называлось «обрядом зрелости», или инициацией.
Может, вам стоило узнать об этом раньше, но уж лучше поздно, чем никогда. Во всех первобытных обществах, известных человеку, был обряд инициации, после которого бывшие дети становились полноправными женщинами и мужчинами. Некоторые иудейские сообщества до сих пор соблюдают это старинное правило, не худший выбор, по-моему. Но наше огромное, сверхсовременное и насквозь индустриальное общество решило отказаться от подобного обряда — если не считать таковым выдачу водительских прав в шестнадцать лет. А если считать, то получится очень странный обряд достижения зрелости, при котором судья может отобрать вашу зрелость, даже если вам, положим, пятьдесят шесть, как мне.
Другое событие в жизни американских и европейских мужчин, которое может сойти за инициацию, — война. Если парень возвращается с войны, да еще и после серьезного ранения, все понимают: он мужчина. Когда я вернулся из Германии домой в Индианаполис после Второй мировой, дядька сказал мне:
— Вот те на! Теперь ты настоящий мужчина.
Мне захотелось его придушить. Он стал бы первым убитым мной немцем. Я стал мужчиной еще до отправки на фронт, но он бы этого ни за что не признал.
У меня есть подозрение, что в нашем обществе не существует обряда посвящения молодых мужчин по одной неосознанной, но дьявольски хитроумной причине: чтобы молодые парни рвались на войну, какой бы ужасной и несправедливой она ни была. Бывают и справедливые войны. Та, на которую рвался я, оказалась справедливой.
В какой момент девушка превращается из маленькой девочки в женщину со всеми полагающимися правами и привилегиями? Ответ зашит в нашу плоть и кровь: когда она приносит законнорожденного ребенка. Если она родила первенца вне брака, то все равно остается ребенком. Что может быть проще, естественнее и очевиднее этого или — в наши дни и по крайней мере в нашем обществе — несправедливее, нелогичнее и, проще говоря, глупее?
По-моему, было бы лучше для нашей собственной безопасности установить обряд посвящения во взрослые.
Я не только объявляю собравшихся здесь полноправными женщинами и мужчинами. Вверенной мне властью я провозглашаю их еще и кларками. Думаю, многие из вас знают, что все белые люди по фамилии Кларк являются потомками обитателей Британских островов, которые отличались умением читать и писать. Разумеется, чернокожий Кларк скорее всего ведет свой род от человека, которого по принуждению и безо всякой платы заставили работать на белого по фамилии Кларк. Интересные люди эти Кларки.
Я понимаю, что вы теперь выпускники и приобрели определенную специальность, однако большую часть своей сознательной жизни вы провели, учась читать и писать. Люди, способные свободно читать и писать, как вы, — подлинное чудо, и мне кажется, это все-таки дает нам некоторое основание считать себя цивилизованными. Выучиться чтению и письму ужасно трудно, долго и нудно. Когда мы ругаем школьных учителей за то, что их ученики плохо умеют читать, нам кажется, что это очень просто: научить человека читать и писать. А вы попробуйте как-нибудь сами — убедитесь, это почти невозможно.
Но что хорошего в том, чтобы быть кларком, когда есть компьютеры, кино и телевизор? Кларкинг — чисто человеческое занятие, священнодействие. Машинам оно недоступно. Кларкинг — самая возвышенная и эффективная форма медитации на планете, она превосходит любые видения, доступные индийским йогам на сияющих вершинах. Почему? Да потому что кларки, читая книги, могут проникнуть в мысли самых мудрых, самых замечательных умов в истории человечества. Когда кларки медитируют, в их умах, пусть даже весьма посредственных, живут мысли ангелов. Разве может быть что-либо благороднее этого?
Но хватит о зрелости и кларкинге. Осталось разобраться еще с двумя важными темами: одиночество и скука. Не важно, сколько человеку лет, всю оставшуюся часть жизни ему будет скучно и одиноко.
Мы одиноки, потому что у нас слишком мало друзей и родственников. Людям полагается жить крепкими, дружными и большими семьями по полсотни человек и более. В нигерийском племени Ибо нормально иметь тысячу хорошо знакомых тебе родственников. Новорожденный ребенок отправляется в длинное путешествие, чтобы навестить всех родственников. Подобные обычаи сохраняются в Европе, хотя тысяча родственников там, пожалуй, перебор. Когда мы или наши предки прибыли в Америку, помимо всего остального, мы отказались от больших семей. Это было отвратительное, бесчеловечное решение. Мы стали эмоциональными банкротами.
Старосту вашего класса огорчает разрушение института брака в стране. Брак разрушается, потому что семьи очень малы. Мужчина не может заменить целое общество женщине, и женщина не может заменить целое общество мужчине. Мы пытаемся, но не стоит удивляться, что столь многие из нас идут вразнос.
Я бы всем посоветовал вступать в разные организации, не важно, серьезные или дурацкие, просто чтобы в их жизни появилось больше людей. И плевать, если остальные члены этой организации окажутся придурками. Нам нужно увеличивать количество родственников любого сорта.
Что касается скуки. Фридрих Вильгельм Ницше, немецкий философ, который умер семьдесят восемь лет назад, сказал однажды: «Перед скукой сами боги бессильны». Скука естественна. Это часть нашей жизни. Учитесь уживаться с ней, или вы не станете теми, кем я провозгласил сегодняшних выпускников: зрелыми мужчинами и женщинами.
Под конец я хотел был вспомнить одну статью из журнала (а журналы ведь знают все и вся), в которой говорилось, что выпускники этого года апатичны. У выпускников этого года усталая кровь. Им нужен «Геритол»[13]. Как представитель более энергичного поколения, с огоньком в глазах и пружинистостью в походке, я могу рассказать вам, что все эти годы держало нас в тонусе: ненависть. Всю свою жизнь мне было кого ненавидеть — от Гитлера до Никсона (не то чтобы эти двое сопоставимы по злодейству). Трагично, наверное, что люди получают такой заряд энергии и энтузиазма от ненависти. Если вы хотите ощутить себя четырехметровым гигантом и пробежать сотни километров, не ощущая усталости, ненависть в этом деле мощнее любого кокаина. Гитлер возродил Германию, побежденную, нищую, полуголодную страну, возродил при помощи одной лишь ненависти. Представляете?
Поэтому я не думаю, что выпуск 1978 года заражен апатией. Таким его видят люди, которые привыкли подпитываться ненавистью. Американские выпускники 1978 года не сонные, не вялые и не апатичные. Просто они участвуют в эксперименте, они пытаются жить без ненависти. Витамин ненависти отсутствует в их диете, поскольку они решили — и правильно решили, — что в долгосрочной перспективе он не полезнее цианистого калия.
Меня это очень радует, и я желаю им удачи.
Мне приходится писать смешнее большинства коллег еще и потому, что у меня немецкая фамилия, она немедленно, пусть на какую-то миллисекунду, напоминает каждому американцу о двух мировых войнах, в которых нашими врагами были немцы. Я и сам, пройдя немецкий плен, тоже, пусть и на миллисекунду, вспоминаю об этом, услышав немецкую фамилию. А ведь воевал за наших!
Поэтому я стараюсь ввернуть шутку как можно раньше.
Я разговаривал — с большим, кстати, удовольствием — с немецкими ветеранами, которые перебрались после войны в Америку. Они тоже при первой же возможности становятся заядлыми весельчаками.
Поделиться книгой: