Загадка Отилии

— Нет.

Дети были слишком малы, чтобы испытывать какое-то сочувствие к Феликсу. Их только ошеломила его привилегия— не ходить больше в школу. Когда вошел учитель, скромный человек с изнуренным лицом, вечно подтягивавший свои чересчур длинные брюки, ученики, не дожидаясь его вопроса, объявили:

— У Сима умерла мать!

Учитель взволновался, молитвенно сложил руки и подошел к скамейке Феликса, а ребята, вместо того чтобы разойтись по своим местам, окружили их.

— Что ты говоришь?! Бедный мальчик! Какое несчастье! И ты теперь не будешь посещать нашу школу?

— Нет.

— Я очень сожалею. Какое несчастье...

Уважение, с которым к нему относились окружающие, превратило смутную глубокую печаль Феликса в некую гордость тем, что он является предметом всеобщего внимания. Учитель ласково сказал ему:

— Тебя, верно, ждет отец. Передай доктору Сима, что я искренне скорблю. Какое несчастье, мой мальчик!

И протянув Феликсу руку, учитель повел его к двери с той осторожностью, с какой ведут паралитика. Восхищенные школьники следили за Феликсом без тени грусти. А он смотрел на них молча, он был занят своим новым положением и сам не мог определить, что же именно он испытывает.

Только через несколько лет, встречая на улице своих товарищей в сопровождении матерей, Феликс начал размышлять о не успевших проснуться в нем эмоциях, оборванных в том возрасте, когда он еще не отдавал себе в них отчета. Глядя на старую фотографию матери, он пытался возродить утраченное чувство, оживить давние воспоминания. Но все было тщетно — фотография по-прежнему оставалась изображением какого-то далекого, едва знакомого существа.

В интернате его товарищи говорили о женщинах не иначе, как тайком и с непристойными смешками, а служанки, единственные существа женского пола, которых он видел вблизи, были задиристы и остры на язык. Впервые девушка с такой милой простотой, с такой сердечностью взяла Феликса под руку, впервые он испытал вспышку до сих пор таившихся под спудом чувств и ощутил укол ревности, увидев, что Отилия держится так со всеми.

Кости со стуком падали на стол, четыре головы тесно сдвинулись вокруг лампы. У игроков вырывались только относящиеся к игре восклицания, дядя Костаке радостным смехом встречал каждую удачу, а Аурика, подперев лицо ладонями, наблюдала за игрой и порой бросала взгляд на Феликса. Перед Джурджувяну лежал кисет, старик то и дело доставал оттуда табак и скручивал сигареты; склеивая их, он сильно высовывал язык и таращил глаза. Готовые сигареты он складывал в большую жестяную коробку. Чуть поодаль на столе лежала груда игральных карт, из чего можно было заключить, что табле была лишь минутным развлечением, своего рода разминкой. Так, однообразно и напряженно, протекло больше двух часов; никто не отходил от стола, о Феликсе совсем забыли. Наконец Паскалопол, последний раз бросив кости, откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.

— Кукоана Аглае, я предложил бы приняться за карты!

Дядя Костаке поднялся и с озабоченным видом тщательно собрал и отложил в сторону кости, а Аглае взяла колоду карт, перетасовала ее и положила посредине стола, предлагая кому-нибудь снять.

— Кто будет играть? — спросила она.

Аурелия кивком выразила желание принять участие в игре. Аглае сделала вид, что ищет что-то в сатиновой сумочке, потом стала шарить по столу и наконец испуганно сказала:

— Вот так история! У меня нет ни гроша. Костаке, не найдется ли у тебя немного денег, чтобы мне не ходить домой?

Костаке в испуге затряс головой.

— Н-н-нет! — пробормотал он.

Паскалопол вынул объемистое портмоне из красного сафьяна и извлек оттуда четыре большие серебряные монеты по пяти лей.

— Извольте, кукоана Аглае!

На миг Аглае как будто стало неприятно, но она тотчас же согласилась:

— Хорошо, когда кончим — рассчитаемся.

Пока Аглае сдавала карты четырем игрокам (себе, Аурике, Костаке и Паскалополу), Паскалопол взял сигарету и вставил ее в толстый янтарный мундштук. Отилия чиркнула спичкой и поднесла ему огня. Аглае тоже захотелось курить, и Паскалопол со своей обычной поспешностью предложил ей сигарету. Костаке удовольствовался корявой самокруткой собственного производства. Даже Отилия, на которую просительно взглянул Паскалопол, взяла сигарету и, сидя на краешке стула гостя, затянулась. Над столом снова повисли густые клубы дыма, которые растекались из освещенного пространства в темноту, подобно быстрым грозовым тучам. Четверо партнеров начали игру, обмениваясь короткими фразами, непонятными Феликсу, не знакомому ни с одной карточной игрой. Положение казалось ему безвыходным. Если бы он был обычным гостем, он простился бы и ушел. Но он был «дома». Он устал, ему страшно хотелось спать. Аурелия играла молча, карты брала с осторожностью и иногда поглядывала на Феликса. Вдруг она сказала:

— Отилия, может быть, домнул Феликс голоден? Отилия вскочила со стула Паскалопола.

— Ах, я и забыла о нем! Какая же я бестолковая! Она подошла к Феликсу и спросила:

— Ты хочешь есть, да?

Феликс отрицательно покачал головой, но Отилия сама ответила на свой вопрос: «Конечно, хочешь!» — и вихрем вылетела из комнаты. Хлопнула дверца буфета, зазвенела посуда, и вскоре снова появилась Отилия с тарелкой, на которой лежали два домашних пирожных.

— Сейчас у меня больше ничего нет, но ты должен съесть вот это.

Для того чтобы быть уверенной в послушании юноши, Отилия уселась рядом с ним на диване и, как ребенку, сама протянула ему пирожное. Феликс застенчиво взял его и начал медленно есть под взглядом Отилии. Он и в самом деле был голоден. Отилия внимательно следила за ним, пока он не покончил с одним пирожным, и тогда подала ему другое. Она сидела, обхватив правой рукой левую, и, кажется, была очень довольна.

— Как ты себя чувствуешь у нас? — спросила она.

При других обстоятельствах Феликс задал бы ей вопрос, имеет ли она привычку спать по ночам, но теперь он был слишком смущен и сказал только:

— Хорошо!

Удовлетворенная ответом, Отилия покинула Феликса и снова стала за спиной старика, обняв его за шею и заглядывая в карты. Потом подошла к Паскалополу.

— Кто выигрывает?

— Аглае, — шепнул Костаке.

Действительно, Аглае, которая играла очень серьезно, начала отыгрывать деньги, взятые в долг у Паскалопола. Иногда она заглядывала в карты Аурелии, выдергивала одну из них и бросала на стол.

— Аурика, ты очень невнимательна!

Пока Отилия кормила Феликса, Паскалопол то и дело посматривал в их сторону. Теперь он спросил, не поднимая глаз от карт:

— Домнул Феликс, я забыл осведомиться, что вы собираетесь изучать в университете?

— Я хотел бы изучать медицину.

— Ну, конечно, вы сын врача, я понимаю. Прекрасно. Этот невинный диалог, казалось, вывел из себя Аглае.

— Профессия врача — дело ненадежное. Вечно гоняться за пациентами!

— Знающий, трудолюбивый врач сейчас хорошо зарабатывает,— мягко заметил Паскалопол.

— Правда? — внезапно заинтересовалась Отилия.

— Для этого нужно иметь голову на плечах! — холодно прибавила Аглае, как будто всем было ясно, что как раз головы-то Феликсу и не хватало.

— Я не сомневаюсь в способностях домнула Феликса, — сказал Паскалопол.

— На то, чтобы стать врачом, потребуется много времени, — с досадой хлопнув картой по столу, продолжала Аглае. А сколько денег нужно потратить за это время, ведь ты должен делать карьеру быстро, чтобы не сидеть на шее.

Тон, которым были произнесены эти слова, еще никем употреблявшиеся к Феликсу, глубоко задели его.

— Ах, что ты говоришь, тетя Аглае, ведь Феликс не сидит ни на чьей шее! — упрекнула ее Отилия.

Аглае не унималась:

— Я хочу сказать, что университет теперь в моде. Ну зачем ему университет? Раз у него есть доход, поступил бы у себя в Яссах на службу, что уж тут мудрить! Мой Тити кончит лицей — и баста.

Паскалопол взял лежавшую на краю пепельницы сигарету, затянулся и положил ее обратно, стараясь скрыть свою озабоченность. Где-то пропел петух. Паскалопол вынул часы и сказал:

— Домнишоара Отилия, молодой человек, наверное, хочет спать. Уже поздно.

Отилия проворно вскочила со стула и, подойдя к Феликсу, спросила:

— Ты хочешь спать?

Слипавшиеся глаза Феликса и поздний час делали этот вопрос излишним. Он встал и поднял свой чемодан. Отилия опять взяла его под руку и повела к двери. Перед тем как уйти, Феликс счел необходимым пожелать всем доброй ночи. Паскалопол тотчас же обернулся и ответил ему, Аглае тоже отозвалась, не отрывая взора от карт, Аурика же молча проводила его взглядом. Через комнату, освещенную только луной и, по-видимому, служившую столовой, они прошли в маленькую залу, поднялись наверх по деревянной лестнице и вышли на застекленную галерею.

Феликс догадался, что это та галерея, которую он видел снизу, со двора. Здесь на гвозде висела исправная керосиновая лампа. Отилия сняла ее и начала открывать двери выходивших на галерею комнат. Их было не меньше четырех.

— Боже мой! Прямо не знаю, где тебя уложить, — воскликнула она. — Я забыла сказать, чтобы приготовили комнату.

Феликс опять хотел было заверить девушку, что ему ничего не нужно. Однако это было неразумно – все равно выспаться ему было необходимо. Поэтому он промолчал и стал ждать следя за тем, что делала Отилия. Она открыла какую-то дверь и вошла в комнату. Было видно, как она там наскоро прибирает, передвигает мебель, закрывает шкаф. Наконец она позвала Феликса.

— Не беспокойся, ты переночуешь здесь, это моя комната. Порядок тут не особенный, но ты меня извинишь правда? Спокойной ночи. Завтра мы поболтаем с тобой подольше.

Она проговорила все это быстро и очень уверенно, мило улыбаясь ему. Еще раз окинула -глазами комнату и вышла, на прощанье помахав Феликсу рукой. Застучали каблучки по лестнице, хлопнула дверь, и снова стало тихо. На круглом столе горела под абажуром лампа, разгоняя блеклые тени и отбрасывая на потолок белый круг. Феликс оглядел комнату. Она была длинная, узкая, окно, с большой занавесью из коричневого плюша, выходило на застекленную галерею. Внимание Феликса привлекли стены — он с удивлением заметил, что они оклеены обоями, где чередовались полоски и мелкие цветы незабудок. Комната была обставлена со вкусом, хотя и несколько старомодно: низкие маленькие кресла, обитые такими же, как на занавеси, плюшем, ореховый массивный комод, очень широкий платяной, тоже ореховый, шкаф. Только кровать была новая и такая короткая, что походила на диван. Два мягких бархатных валика прислонялись к спинкам с соломенным плетением. У окна находился туалетный столик с трельяжем и множеством ящичков, а перед ним — вращающийся табурет для рояля. Ящики туалета и платяного шкафа были выдвинуты — одни больше, другие меньше, — и в них, точно какие-то разноцветные внутренности, виднелись клубки лент, смятые шелковые сорочки, вышитые носовые платки и прочие мелочи девичьего туалета. Коробки пудры и флаконы одеколона, некоторые открытые и откупоренные, были, словно в уборной актрисы, в беспорядке разбросаны на туалетном столике — очевидно, Отилия всегда очень торопилась и не успевала убрать их на место. На креслах валялись шляпки и платья, под столом — туфли, повсюду лежали французские журналы мод вперемежку с нотными тетрадями.

На одном из кресел громоздились книги, большей частью немецкие, но были здесь и французские иллюстрированные романы издательства Кальман-Леви в бумажной обложке. Сверху виднелись обложки «Mademoiselle de la Seigliиre» Жюля Сандо и « Indiana» Жорж Санд. В комнате стоял резкий запах пудры и духов. Феликс, боясь нарушить очарование этой женской обители, сел на край кровати и увидел, что и она завалена самыми разнообразными вещами — бархатными вышитыми подушками, тряпичными куклами, в спешке брошенными туда платьями и юбками. Но ни одеяла, ни постельного белья не было видно — Отилия забыла о таких пустяках. Феликс прилег на кровать, чтобы отдохнуть от волнений этого дня. Где-то совсем близко захлопал крыльями и пропел петух. Феликсу показалось, что все в комнате вдруг окрасилось в странные тона и что лампа горит слабее. Небольшое зеркало на стене против двери превратилось в расплывчатое беловатое пятно. Феликс встал, дунул на лампу и тогда понял, что зеркало, в котором теперь стали видны кроны деревьев, в действительности было окном. В комнате стоял мягкий сумеречный свет. Не. раздеваясь, Феликс опять растянулся на постели, положив голову на груду декоративных подушек. Он решил не спать, а только немного отдохнуть. Он робел в этой комнате, которая вовсе не предназначалась для его приема. В его воображении чередой проходили все события этого необыкновенного вечера — лысая голова старика, скрипучие ступеньки, лица сидевших за игрой. Потом все головы начали, как на хоре [4], то приближаться, то отступать от карточного стола, колокол зазвонил над ними и упал густым дымом на середину комнаты, а две тонкие руки обхватили Феликса за шею, и девичий голос шепотом спросил: «Тебе хорошо у нас, правда?»

Феликс отдался во власть этих рук и погрузился в глубокий сон.

II

На другой день Феликс был разбужен стремительным ливнем звуков рояля. Где-то рядом весело бежали по клавишам руки, очень умело разыгрывая сложное, до бесконечности варьирующее тему упражнение. Феликсу сейчас же вспомнились длинные пальцы Отилии, и он сразу сообразил, что это играет она. Юноша испуганно вскочил. Солнце стояло уже высоко, его лучи проникали в комнату с двух сторон. Оправив свою одежду и приведя в порядок постель, Феликс хотел умыться. Но в комнате не было никаких умывальных принадлежностей, и тогда он достал из чемодана одеколон, протер им лицо и смочил волосы. Он не знал, что предпринять. Оставаться в комнате, как ему подсказывала застенчивость, было неприлично, выйти же он не осмеливался, потому что, не зная дома, мог забрести куда не следует. Он выглянул в маленькое окно и заметил, что оно выходит на соседний двор. По закону это окно следовало замуровать из-за расположенных рядом зданий, но, вероятно, знакомство между соседями позволило его оставить. Во дворе Феликс увидел большой одноэтажный, довольно старый, но еще прочный дом. Над высокими окнами поднимались греческие фронтоны из штукатурки, а стены устроенного на манер сеней входа с двумя выкрашенными под порфир колоннами были расписаны под помпейские фрески. Вдоль фасада стояли в ряд большие кадки с олеандрами, а весь двор был занят огороженными цветочными клумбами. В глубине виднелась зеленая деревянная беседка, в ней сидел за вышиванием укутанный в платок вчерашний старик с бородкой. Феликс догадался, что в соседнем доме живет тетя Аглае со своими Симионом и Аурикой, Юноша несколько раз прошелся по комнате, слушая экзерсисы Отилии, которая сейчас пела тонким, вибрирующим голосом. Где-то раздался стук, и Феликс решился наконец приотворить дверь. Не успел он высунуть голову, как перед ним очутилось безволосое лицо дяди Костаке, — оно выглядело еще более красным, а губы — еще более толстыми, чем вчера.

— Хорошо ли ты спал? — хриплым голосом осведомился старик. Он был настроен весьма добродушно. Жалкий внешний вид и манера вечно потирать руки делали его благожелательство похожим на угодливость. — Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Той же галереей дядя Костаке проводил Феликса к другой, настежь распахнутой двери.

— Готово, Марина?

— Готово, готово, — сварливо ответила нескладная, бедно одетая старуха-служанка. — Это они и есть?

Дядя Костаке утвердительно кивнул головой.

— Вот, поглядите, — обратилась женщина к Феликсу. — На такой постели вы не спали даже в доме вашей матушки.

Действительно, кровать была большая, со спинками орехового дерева, у которых лежали два валика. Марина еще раз пощупала постель.

— Сядьте на нее — тогда почувствуете! Сюда вы будете класть белье, сюда платье, башмаки — в этот ящик. А вот стол, можете писать сколько вам вздумается.

Комната напоминала комнату Отилии, но вместо обоев стены были выкрашены в зеленоватый цвет. Маленькое окно тоже выходило на соседний двор. Марина продолжала свои объяснения, давая самые нескромные советы. Когда Феликс повнимательнее взглянул ей в лицо, он заметил, что она смотрит только одним глазом. На другом, наполовину прикрытом веком, было большое бельмо.

— Что же это такое? — внезапно обрушилась Марина на дядю Костаке. — Почему вы не даете мне денег на расходы? Воздухом я буду вас кормить, что ли?

Дядя Костаке залепетал:

— У-у-у тебя уже н-н-нет денег?

— Еще бы, вы ведь так много их дали, — злобно ухмыльнулась старуха.

Такая бесцеремонность изумила Феликса, он заметил также, что, несмотря на свою бедную одежду, Марина не похожа на прислугу, черты ее лица были тонки и весь облик не лишен благородства. Позднее юноша узнал, что старуха — дальняя родственница дяди Костаке и что он, злоупотребив положением одинокой, бесприютной и несколько слабоумной женщины, превратил ее в служанку. Старик поскреб лысину, затем отвел Феликса в сторону и спросил еще тише, чем обычно:

— У т-т-тебя есть деньги?

Феликс покраснел и быстро сунул руку в карман. После покупки железнодорожного билета у него осталось восемьдесят или сто лей, которые были выданы ему на мелкие расходы дядей Костаке, согласно установленному порядку, через секретаря интерната, Феликс вынул набитое серебряными монетами портмоне.

— Хватит пяти лей, — проговорил Костаке, посматривая на портмоне.

Феликс протянул ему монету.

— А хлеб? — напустилась на Костаке Марина. — Булочнику уже две недели не плачено!

Дядя Костаке потер лоб и опять смиренно обратился к Феликсу.

— Д-д-дай еще пять лей. У меня сейчас нет под рукой, я немножко стеснен.

Феликс протянул ему еще монету. Тем временем рояль умолк, но юноша был так смущен, что не сразу услышал, как заскрипела рядом с ним лестница. Обернувшись, он увидел Отилию. Она была несколько бледна, глаза ее смотрели пристально и с упреком.

— Что ты здесь делаешь, папа? Старик потупился.

— Ничего, — с заискивающим видом проговорил он. — Я показывал ему комнату. А теперь можешь развлекать его.

И, потирая руки, старик засеменил вниз по лестнице.

— Он просил у тебя денег? — огорченно спросила Феликса Отилия.

— Нет! — солгал тот.

— Нет просил! — убежденно заявила девушка. Немножко помолчав, она взяла Феликса под руку и продолжала:— Папа хороший человек, но у него есть странности. Надо быть к нему снисходительным. Ты не поможешь мне отнести кое-какие вещи?

Войдя в комнату, где ночевал Феликс, Отилия принялась рыться в ящиках шкафа и туалетного столика, выдвигая их все и не закрывая ни одного. Она вытащила тюлевое платье со множеством оборок и кинула его на руки юноше, потом извлекла кожаные перчатки, перчатки нитяные длинные, до локтей, флаконы, мотки ниток, подушечку для иголок и другие мелочи, нагрузила всем этим Феликса и сделала ему знак следовать за ней. Она спускалась по лестнице быстро, как кошка, и Феликс едва за ней поспевал. Из маленького зала, куда привела их лестница, они вошли в комнату, где не было никакой мебели, кроме довольно старого рояля. Оба окна были распахнуты настежь. Груды нот и модных журналов валялись на полу вокруг рояля. Перед инструментом стоял простой деревянный стул с вырезанным на спинке отверстием в форме сердца — такие стулья обычно бывают в трактирах. Отилия бросилась к роялю, уселась почти верхом на стул, и ее тонкие пальцы забегали по клавишам.

— Ты знаешь это? — спросила она Феликса. Она играла произведение, весьма модное в то время благодаря своей сентиментальности, — «Chanson russe» [5], и Феликс, немного разбиравшийся в музыке, не мог не отметить про себя, что мастерство и тонкость игры Отилии никак не соответствовали этой банальной вещице.

— Ах, как я сентиментальна! — сказала Отилия, опуская руки на колени.