Миссия России. Первая мировая война

Ради Бога трубку дай, Ставь бутылки перед нами, Всех наездников сзывай с закручёнными усами! Чтобы хором здесь гремел Эскадрон гусар летучих, Чтоб до неба возлетел Я на их руках могучих.

— Хорошая военная лирика, — отметил Шабельский.

— Недурно, — отметил Космин.

— Или вот еще, его же:

Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской. Сабля, водка, конь гусарский, С вами век мой золотой.

— И все же хотелось бы услышать ваши стихи, ротмистр, — попросил Шабельский.

— Попробую, господа, — отвечал тот севшим, пропитым голосом, покрутил кончик уса и стал читать:

Жизнь свята, но зияет ранами; Не уйти от любви, войны. Малодушья не скрыть обманами, Не укрыться юбкой жены. И душа солдатская просится В бой. Со смертью играть, ворожить. Ну а выжил, сильнее хочется И любить, и гулять, и жить.

Гаджибеклинский еще некоторое время читал свои стихи. Но потом разговор, как всегда это бывает в подпивших мужских компаниях, переключился на тему женщин. И тут Космин заметил, что поручик Новиков, увлекшись этой темой, сам собой, как бы невзначай разливает очередную порцию по стаканам. Раненый и уставший корнет уже дремал, сидя на скамье, покачиваясь и склоняясь головой на грудь.

«Вот и второй джинн», — подумал про себя унтер, вспоминая сквозь хмель восточную сказку «Волшебная лампа Алладина».

— Эй, красавица, а принеси-ка нам моченых яблочек! — крикнул совсем захмелевший Пазухин, подзывая украинку-молодку.

— В этих деревнях и селах готовят удивительные моченые яблоки, господа, — промолвил он, обратился он к офицерам.

— Такому панычу не тильки яблок, но и ниче другого не жалко, — со смешком промолвила девушка, подметавшая влажным полынным веником полы в хате.

Затем она быстро вышла, прихватив с собой глиняную миску и рушник, висевший у печи. Минут через пять молодка вновь появилась в дверях, неся миску, обернутую рушником и наполненную желтоватыми, морщинистыми мочеными яблоками. Когда она подошла к столу, Пазухин почти незаметно, но ловко огладил ее по талии и заду. Та поставила миску на стол, не выказав сопротивления. Компания пьяных офицеров заулыбалась. «Денис Давыдов» покрутил правый ус и завистливо глянул на корнета. Тот же, словно не замечая, с деловым видом порылся во внутреннем нагрудном кармане шинели, достал оттуда серебряный рубль. Затем охватил запястье ее правой руки и, влюблено-пьяно заглядывая в глаза, нежно вложил монету ей в ладонь.

— Да награди тя Господь, паныч, — смущенно промолвила та и быстро отошла от стола к печи. Все закусили яблоками. Те действительно были хороши.

После принятия четвертой половины стакана самогон сильно ударил в голову унтер-офицеру Космину. Он положил руки на стол, скрестил их и опустил на них голову. Ему приснился сон, что он — мальчишка — оказался за большим столом в подземном, полутемном царстве гномов и троллей. Горели и потрескивали факелы, пахло смолой, медом и еще чем-то печеным от очага. Все было как в детстве. Старуха с темными внимательными глазами, сидевшая за печкой, оказалась мудрой седоволосой бабой-ягой, что шептала то ли какие-то молитвы, то ли заклинания. Голоса, слышимые Кириллом сквозь пьяный сон, были причудливы, искажены и забавны.

— Но была эта принцесса влюблена в юного принца с соседней улицы, — рассказывал лысый тролль средних лет с большими черными усами и бородой, — но принц оказался наследником солидного капитала и вскоре уехал в Париж. Принцесса же изменила имя, фамилию и сбежала, — продолжал он.

— А что же наш молодой человек? — баритоном спросил гном средних лет.

— Не иначе он стал совсем плох. Дать бы ему холодного молока испить, вмиг воскреснет! — посетовал молодой гном со светлыми усами.

— Батенька, а зачем тогда зелье пить? — опять баритоном вставил тролль постарше.

— Нет, господа, от этого дела самое лучшее — холодный огуречный рассол или холодный квас из погреба, — встрял в разговор молоденький гномик, выскочивший из-под стола.

— Наберут щенков в армию, а молока не дают, — подытожил лысый, усатый тролль.

— Космин, проснитесь, ночь на дворе! — громко сказал кто-то.

— Да это же они обо мне говорят! — подумал Кирилл, просыпаясь, подняв голову и очумело открыв пьяные глаза.

— Эй, Гриценко, быстро ведро холодной воды из криницы, дай умыться господину унтеру. Да следом седлай двух коней и поедешь сопровождающим на 1-ю батарею, — прокричал Пазухин через открытую дверь на улицу.

* * *

Ведро холодной колодезной воды, вылитое на голову, прохладная июньская ночь, верховая езда с ветерком неплохо освежили и привели в чувство Космина. Он прибыл на батарею, разбившую бивак на южном склоне все того же холма, запыленный, бодрый, молодой, но хмельной, и предстал в офицерской палатке пред очи усталого Горста, когда тот уже собирался отходить ко сну.

— Господин капитан, ваше приказание выполнено, осмотр позиций и батареи противника, разбитых нашими орудиями, произведен, — ничтоже сумняшеся, но слегка заплетающимся языком доложил унтер, прикладывая руку к козырьку фуражки.

— Где вас так долго носило, Космин? Или вы опять были в разведке с вашими знакомыми-гусарами? — спросил язвительно командир батареи, явно чувствуя запах спиртного от подчиненного.

— Никак нет, господин капитан, в разведке не был, но знакомые гусары многое пояснили, рассказали и помогли восстановить картину прошедшего боя, — отвечал тот без тени смущения.

Тут же спросил:

— Разрешите доложить?

— Уж потрудитесь, молодой человек, — мрачновато вымолвил Горст и разложил на походном столе свою карту-двухверстку.

Кирилл толково и неторопливо, указывая по карте карандашом, изложил командиру батареи полученные им сведения.

— И каков же, по вашим подсчетам, процент прямых или чувствительных попаданий, а самое главное, какова была эффективность и быстрота нашего огня по батарее австрийцев? — спросил Горст, сузив синие, холодные глаза.

— Нахожу, господин капитан, что батарея противника была подавлена в течение 5—10 минут после первого залпа наших орудий. Отмечаю это время, исходя из среднего расчета скорострельности наших орудий (7 выстрелов в минуту), прибавим время коррекции наводки, действенности нашего огня, поражения личного состава и материальной части. Противник явно не знал о расположении нашей батареи. Задачей австрийских артиллеристов было остановить наступление нашей кавалерии, а не ввязываться в дуэль с нами. Кроме того, по словам офицеров гусарского полка, основной урон был понесен личным составом 1-го и 2-го эскадронов, которые атаковали на правом фланге, — рассказывал Кирилл, указывая остро отточенным концом карандаша на расположение стрелковых и пулеметных позиций противника, недавно нанесенных им самим. — В то время как 4-й и 3-й эскадроны, атаковавшие в полосе открытого огня австрийской батареи, понесли небольшие потери. Основная масса убитых и раненых гусар была поражена ружейным и пулеметным огнем австрийцев на нашем правом фланге. И, как помните, наша батарея начала обстрел пехотных и пулеметных позиций противника лишь минут через 15–20 после начала атаки, — закончил Космин.

— Хорошо. И все же, каков процент прямых и ближних попаданий? — уже совершенно заинтересовавшись, вновь спросил Горст.

— Думаю, до 40–50 процентов, господин капитан. Ибо непосредственно батарею и прилегающую территорию поразили до 200 наших снарядов. Но поскольку из наших орудий огонь велся продолжительно и с убывающей частотой, можно предположить… — продолжил Космин.

— Достаточно. Я вполне удовлетворен вашими сведениями, да и пора ко сну. Ступайте, Космин, отдыхайте. Однако не забудьте, через 5 часов батарея снимается и оставляет эту позицию. Нас и наших соседей-гусар перебрасывают западнее. Думаю, командование корпуса ставит перед нами задачу взять город Броды… Словом, готовьтесь. Ну и благодарю за службу. Вы свободны.

— Рад стараться, господин капитан!

— Ступайте! Да не забудьте: из вас никогда не выйдет дельного офицера, если вы будете пить с разведчиками, тем более с гусарами!

* * *

У-гу-гу! У-гу-гу!

Космин вздрогнул, открыл глаза и увидел, что спал в шинели и в сапогах, засунув кисти рук в рукава. Фуражка, укрывавшая лоб и лицо, свалилась. Как лег вчера в темноте на какой-то большой деревянный ящик, так и проснулся. Даже на другой бок не поворачивался. Полог палатки был отброшен, и он увидел, что на дворе холодное раннее утро. Да, только забрезжил рассвет, горнист проиграл подъем и сбор. Он потянулся, зевнул, еще немного полежал. Затем отер лицо кистью правой руки, быстро встал на ноги, поднял и надел фуражку. Вышел на вольный воздух. Похмелье почти не чувствовалось. Батарея снималась с позиций на высоте 75,6. Заспанные рядовые артиллеристы с серыми, помятыми, порой злыми, похмельными лицами уже разобрали винтовки, прилаживали и подтягивали ремни с патронташами, палаши, укладывали тяжелые зарядные ящики на повозки, подводили и впрягали лошадей, почти неслышно для офицерского уха матерились. Командир батареи уже давно был на ногах и негромко, деловито отдавал приказания. Увидев Горста, молодой унтер бодро подошел к нему, прикладывая руку к козырьку и приветствуя:

— Здравия желаю, господин капитан!

— Здравствуйте, Космин! Сейчас соберите в моей палатке планшет, возьмите вместе с картой все, что нужно: карандаши, офицерскую книжку, бумагу и т. д. Не забудьте взять бинокли! Потом занимайте место на лафете вон той скорострельной пушки, и вперед. Ступайте!

— Так точно, господин капитан! — Космин развернулся, щелкнул каблуками и быстро направился выполнять приказ.

Время потекло, как песок из пригоршни с разжатыми пальцами. Пыльные грунтовые дороги с тяжелыми подъемами и крутыми спусками. Усталые, потные кони. Запах навоза, свежей зелени, взрытой полевой земли. Забытые всеми украинские деревеньки и села, укрытые запущенными садами вишенника, яблонь, столпами высоких груш и пирамидальных тополей, с белеными стенами хат, подслеповатыми оконцами, закопченными трубами, испуганными глазами жинок, детей и стариков. Все слилось в единый поток в глазах солдат русской армии, двигавшейся на Запад. Если до 25 июня командиру полка полковнику Серебренникову от офицеров поступали оперативные разведданные, донесения о расположении противника, схемы позиций, кроки окопов, минных и проволочных заграждений, то с начала июня они сменились сведениями о занятых позициях, рапортами и отчетами о потерях личного состава и лошадей, расходе патронов и гранат, порче амуниции и снаряжения. Но никто ни в 7-м гусарском Белорусском (даже и сам Серебренников), никто в приданных полку взводах, командах, никто в других кавалерийских полках дивизии, ни в 1-й, 2-й и 3-й артбатареях, ни даже сам командир дивизии не знал, что XI русская армия, в составе которой находилась 7-я кавалерийская дивизия, является одним из ударных соединений Юго-Западного фронта. Что задачу XI армии Ставка Верховного главнокомандования видит в прорыве австрийского фронта в районе Тарнополя и вслед за прорывом предполагает силами армии развить наступление и овладеть городами Броды и Радзивилов. К исходу же августа командование планировало овладеть рубежами у верховьев реки Западный Буг.

12—13 июня в частях и соединениях XI армии была зачитана директива командующего фронтом генерала Брусилова о верности русской армии своему союзническому долгу и о ее задачах в ходе наступательной операции. Настроение в войсках было приподнятое, несмотря на чувствительные потери. Среди офицеров и солдат царило какое-то воодушевление, некая эйфория, характерная для наступающих войск. Австрийские войска отступали, порой не оказывая сопротивления, бросая раненых и отощавших лошадей, орудия, возы со снарядами, продовольствием, снаряжением, фуражом, унося и увозя с собой только стрелковое оружие, пулеметы и легкие боеприпасы. За три с лишним недели наступления дивизия прошла с боями более 60 верст.

Однако 26 июня 7-й гусарский Белорусский полк вывели в резерв 2-й кавалерийской бригады. Офицерам 1-й батареи стало известно, что полковник Серебренников контужен разорвавшимся поблизости снарядом и отправлен в госпиталь на излечение. Новым командиром полка был назначен полковник Одноглазков. И Космин ненадолго потерял из виду своих знакомых гусар. Июнь заканчивался. 7-я кавалерийская дивизия была переброшена в те дни к городу Броды. Здесь австрийцы явно готовились остановить наступление русских войск, успели отрыть хорошие окопы, построить деревянно-земляные укрепления, выставить проволочные и минные заграждения.

Однажды долгим и тихим вечером конца июня Кирилл вместе с прапорщиком Власьевым объезжал деревни в окрестностях города Броды. По поручению Горста они выехали в разведку вперед батареи версты на три в поисках места для расквартирования людей и развертывания артиллерийских позиций. Все было тихо. Уже который час подряд не слышно было ни орудийных залпов, ни треска пулеметных очередей, ни даже редких выстрелов. Прапорщик и унтер, слегка понукая лошадей, шли на легких рысях и без труда поднялись на вершину холма. На околице большого села, утонувшего в долине среди зелени садов, они увидели разъезд числом до десяти кавалеристов. От подножия холма отряд выдвигался навстречу к ним.

— Бог ты мой, неужели австрияки?! — дрогнувшим голосом воскликнул Власьев и слегка затрясшимися пальцами схватил и прижал к глазам бинокль Горста, висевший у него на груди.

— Не может быть, столько времени их не видно было, — с волнением произнес унтер.

— Похожи на венгерских гусар… Черт их разберет в летней форме с нашивками и галунами. Правда, у иных пики с флажками, — просипел прапорщик, рассматривая мундиры верховых.

— Гусары? С пиками?! — с удивлением спросил Кирилл.

— В прошлом-то веке и не такое было…

— А что на флажках-то? — с нарастающей тревогой вопросил унтер, и, перекидывая левой рукой ружейный ремень через голову, пытаясь не сбить фуражку, стал перетаскивать винтовку из-за спины в правую руку.

— Да не разобрать! Видно, что орленые, но и у австрияков те ж орлы… — сохнущими губами отрывисто отвечал прапорщик, продолжая правой рукой держать бинокль у глаз, а левой машинально вытягивая за темляк шашку.

— Увидали, к нам коней пустили. С рыси в галоп пошли, — прохрипел прапорщик.

Кирилл уже переложил винтовку на левую руку, а его кисть сама непроизвольно передернула затвор. Следом пальцами поправил и прижал к переносице пенсне.

— Оставьте, батенька! У них десять стволов, а у нас полтора. Решето из нас сделают, а потом на пики взденут, — в сердцах промолвил Власьев.

— Я в плен сдаваться не намерен, — упрямо и гордо заявил Кирилл и сжал губы. Сердце у него заныло.

— Зачем же сдаваться? До них немногим менее версты, а до батареи верст около трех. Кони-то у нас добрые. Добежим! — крикнул Власьев, и, разворачивая жеребца, огрел его плетью.

— Гоп, гоп! Пшел! Выноси, родимой!

Кирилл, понукая коня каблуками сапог, последовал примеру прапорщика. Со стороны надвигавшегося разъезда раздалось несколько выстрелов.

— Требуют, чтоб коней придержали! — крикнул Кирилл.

— А вот хрен им выкусить! — проорал Власьев на скаку, показывая унтеру большой красный палец из здоровенного кулака.

Кони понесли весело и легко. У Кирилла повеселело и заиграло на сердце. Сладкое, томное, порой острое чувство азарта, игры со смертью потекло по нервам, засияло в голове. Он вдруг развернулся в седле, вытянул правую руку с винтовкой и дважды выстрелил в сторону разъезда.

— Мальчишка! Начитался Майн Ридов! Чего палить-то? Вдруг свои! — орал ему Власьев, пытаясь перекричать конский топот.

— Я поверху, для острастки! — кричал в ответ Кирилл.

Двое всадников быстро спустились с холма и миновали прохладную и сырую ложбину. Затем кони вынесли их на пригорок, и на противоположном склоне холма они увидели свою батарею, остановившуюся на отдых. Предусмотрительный Горст, конечно же, выставил охранение.

«Вот оно — спасение!» — мелькнуло в голове у Кирилла.

— Наши! — прокричал он.

— Без тебя вижу, сопляк, — пробормотал себе под нос Власьев.

И пяти минут не прошло, как они подрысили к своим артиллеристам. Разъезд не останавливался, и через три-четыре минуты подошел вслед за ними. Теперь уже стало ясно, что это была русская кавалерийская разведка. Горст верхом, в окружении прапорщика, унтера и пятерых артиллеристов, державших винтовки наперевес, встретил старшего. Лихой, молодой кавалерист-улан выехал вперед, махнул рукой и громко скомандовал:

— Разъезд, стой! Сходи с коней! Разрешаю оправиться и закурить…

Послышались шутки и смех. Старший — корнет по званию, — подъехав вплотную к Горсту и рассмотрев звезды на погонах, приложил руку к козырьку фуражки, бойко обратился к командиру батареи:

— Разрешите представиться, господин капитан-артиллерии?

Горст молча кивнул и козырнул в ответ.

— Начальник разъезда корнет граф Самбор-Марноцкий. Произвожу разведку и ищу место для расквартирования полка в окрестностях Брод по приказу комполка ротмистра Мазовецкого.

— Командир первой конно-артиллерийской батареи 7-й кавдивизии капитан Горст. Не знаю вашего командира полка. Вы 7-й кавалерийской дивизии, господин корнет?

— Так точно-с, господин капитан! 7-го уланского Ольвиопольского.

— А что прежний командир полка подполковник… э… э… — промычал Горст, вспоминая малознакомую фамилию.

Конь под корнетом зафыркал и заржал. Тот огладил его по шее, успокоил, отвечая:

— Подполковник ранен. Принял командование ВРИО комполка ротмистр Мазовецкий.

— А что, полк переброшен к Бродам и имеет задачу взять город? — заинтересованно спросил Горст.

— Не знаю точно, господин капитан, — похлопывая по шее своего коня и успокаивая его, отвечал корнет, — но сюда же вслед нам идет или 7-й драгунский, или 7-й гусарский. Вот мы и облюбовали то село за холмом. Хорошее место для отдыха перед боем. А вообще-то, вы, наверное, наслышаны, господин капитан, что наша 7-я кавдивизия по ходу движения на запад передана в подчинения 32-го армейского корпуса 8-й ударной армии?

— Да, мне это известно.

— Потому, господин капитан, и наш, и 7-й гусарский были в резерве наступающих частей последние десять дней. Видимо, в ходе наступления произошла какая-то путаница…

— Да, вероятно. Корнет, по вашему мнению, здесь поблизости есть где-нибудь пригодная высота для обзора позиций противника и доброй артподготовки?

— Есть, господин капитан. Видел, что левее села неплохая высота для вашей батареи. А в селе можно расквартировать людей и поставить лошадей под крышу. А там скоро и наш полк подойдет, места всем хватит, — поделился начальник разъезда.

— Благодарю, корнет, — уже потеплевшим голосом отвечал Горст. — А что за стрельба была там за холмом? — поинтересовался он.

— Мы подумали на ваших людей, что это австрийцы. Дали несколько предупредительных выстрелов. Но они оказались неплохими кавалеристами. Когда же они поскакали на восток, стало понятно, что это наша разведка.

— А мы и так поняли, господин корнет, что вы не австрийцы, — едко заметил Власьев.

— Так зачем же побежали, господин прапорщик? — спросил Самбор-Марноцкий.

— На всякий случай. Береженого Бог бережет, господин граф, — ехидно отвечал прапорщик.

— А зачем стреляли по нас?

— Так, для острастки. Да и оружие проверили, — молвил Власьев и с улыбкой взглянул на Космина.

Кирилл поежился и, сняв фуражку, вытер ладонью холодный пот на лбу и на тулье.