Вам сообщение

Ее встретили необычная тишина и расстроенное лицо Ансельмо. Вокруг царил хаос. По полу, покрытому пятнами краски и обломками стекла, были разбросаны инструменты и покореженные велосипеды. Железная полка опрокинута, а кожаный диван, в котором Грета хотела спрятать дневник, разломан на части. На подушках, разодранных ножом, покоились молчаливые останки радиоприемника.

— Что здесь произошло?

— Здесь кто-то был ночью.

Она догадалась кто:

— Те парни, да?

Ансельмо не ответил. Он все смотрел на надпись на стене. В спешке нарисованные буквы выкрикивали оскорбление: «Подкидыш».

— Вот гады! — зарычала Грета. — Они за это заплатят. Пойдем. Я знаю, где их искать.

Она схватила свой велосипед и ждала, когда Ансельмо сделает то же самое. Но он не двигался с места:

— Нет.

— Нет да. Если мы этого не сделаем, они вернутся. Будь уверен.

— Отец уже пошел в полицию писать заявление.

— Это бесполезно. Если ты сам себя не защитишь, тебя никто не защитит. Во всяком случае, здесь. Это жизнь.

Молчание.

— Ансельмо, послушай меня, — сказала Грета, подойдя ближе. — Я знаю этих ребят с детства. Один из них живет на последнем этаже. Я помню его детские игры: он бросал камни с балкона в полицейские машины. Один раз он нашел сломанный телевизор. Так он и его скинул с балкона. Он чуть не убил двух человек. Полиция ничего не сделала. Ты не должен позволить этим людям разрушить мастерскую.

Грета была вне себя. Мастерская успела стать для нее прибежищем. Тихой гаванью в районе, который она всегда ненавидела.

— Ты должен заставить себя уважать. Если ты их сейчас не остановишь, они придут снова. Они не остановятся на сломанных велосипедах и лживых надписях на стенах.

— Это не ложь, это правда, Грета. А теперь успокойся.

Он сказал это без злости. Скорее с какой-то странной тихой нежностью, от которой она позабыла все слова.

— Я не знаю, кто мои родители. Гвидо — мой приемный отец. Я понимаю, что это похоже на плохое кино, но кто-то оставил меня совсем маленьким на пороге его дома вместе с мужской шляпой и листом бумаги, на котором было написано мое имя. И этот кто-то исчез навеки.

Грета смотрела на него словно онемев. Потом приставила Мерлина к стене и рухнула на обломки дивана:

— Прости. Я… прости меня. Я не знала.

Ансельмо опустился на выпотрошенные подушки, и они тихо сидели рядом на бывшем кожаном диване, на который упали почти одновременно. Упали вместе.

Падать вместе. Совпадать. Красивое старое слово. Оно проделало долгий путь, но не устало. Оно хранит тайну вечного обновления. Тайну изменения, совпадения. Совпадения происходят случайно. Происходят — и все, бесполезно спрашивать, как и почему. Ты просто падаешь в пустоту и чувствуешь рядом чье-то дыхание. И понимаешь, что оно тебе знакомо. Грета вдохнула его запах. Запах ветра и дороги. Потом закрыла глаза и сказала в темноту:

— Мой отец тоже ушел. Еще до того, как я родилась. И больше не вернулся.

Когда она открыла глаза, ее рука была в руке Ансельмо, и он тянул ее с разбитого дивана:

— Пойдем.

В дальнем углу мастерской стояли две жестяные банки с белой краской и две большие кисточки.

— Хочешь мне помочь?

— Да, — улыбнулась Грета.

Они открыли банки, утопили кисточки в белой краске и замазали отвратительную надпись, вернув стене ослепительную чистоту.

Пятна голубой краски застыли на черной коже сапог. Эмилиано попытался стереть их пальцем. Бесполезно. На полках в гараже отца было полно склянок со всякими жидкостями. Он стал изучать этикетки, пытаясь понять, чем можно смыть краску. Все флаконы казались одинаковыми. Одинаково ненужными. Эмилиано нервничал. Прошлой ночью все пошло не так. Он не хотел разрушать мастерскую, он только хотел дать понять типу на велосипеде, что не стоит лезть в чужие дела. Никогда. Но парни разошлись не на шутку и, как всегда, переусердствовали. Теперь вот сапоги хоть выбрасывай. Наконец он нашел склянку со скипидаром. Из описания на этикетке можно было заключить, что жидкость должна подействовать. Он собирался открыть бутылку, но его остановил телефонный звонок. На дисплее имя: Мао. Жалкий воришка.

— Эй, старикан пошел в полицию, — проинформировал голос в трубке. — Что делать, командир?

Он так и знал. Едва войдя в мастерскую, он все понял. Залатанный диван, старая мебель, аккуратно сложенные инструменты, как бывает у людей, которые работают этими инструментами каждый день. Старикан был из тех, кто довольствуется малым, никогда не рискует и верит в силу закона. Скромные люди, как говорит его отец. Идиоты, такие же, как отец.

— Валите сюда, — приказал Эмилиано в трубку.

— Щас будем, командир.

К черту пятна и скипидар. Надо заняться делом, пока не пришли эти два недоумка. Эмилиано сдвинул обрезки водопроводных труб и открыл ящик, спрятанный за полками. Потом достал из кармана несколько банкнот. Двести евро, деньги, которые ему дали за мобильник девчонки. Он положил их в ящик рядом с другими деньгами. Денег было много. Его отец месяц бы вкалывал, чтобы заработать такую сумму. Ломал бы спину, устанавливая унитазы в домах богачей. А он собрал их за неделю. Если у тебя есть деньги, тебя все уважают. А без денег ты никто. Все просто. Так уж устроен мир. Никто не виноват. Верить в силу закона — большая ошибка, и старикан это скоро поймет.

Поднос был пуст, и Эмма изучала крошки от печенья и шоколада, пытаясь навести порядок в словах Лючии. Подруга только что закончила подробный пересказ того, что она прочитала в загадочном дневнике, все еще надеясь убедить Эмму, что Ансельмо — ангел, избранный небом, чтобы приносить людям дары судьбы.

— Должно быть другое объяснение, потому что это не имеет смысла, — заключила Эмма.

— Если бы ты прочитала дневник, ты бы так не думала. Поверь мне, — стояла на своем Лючия.

Эмме и в самом деле очень хотелось прочитать этот дневник. Но Грета унесла его, и, судя по тому, как она на них разозлилась, ее непросто будет снова привлечь к расследованию. Им с Лючией придется продолжать его вдвоем, опираясь на те улики, которые удалось собрать. Эмма снова подумала о том, что увидела на последней странице блокнота.

— 27.03 «КМ» 22.17 Колизей, — повторила она вслух.

— Да, я помню, но что это значит? — спросила Лючия, боясь снова услышать «не знаю».

Но на этот раз у Эммы был ответ:

— Я думаю, это время и место встречи. Двадцать седьмое марта, в десять часов семнадцать минут у Колизея.

— Да? А «КМ» тогда что?

— Может, это инициалы адресата, но это странно, потому что обычно он пишет имена полностью. И потом в записи не указаны ни точный адрес, ни имя ветра.

— Вот именно.

— У нас есть только один способ узнать, что такое «КМ»: мы должны пойти на эту встречу.

Эмма посмотрела на календарь на своем письменном столе:

— Двадцать седьмое марта — это суббота. Моих родителей обычно зовут куда-нибудь на ужин. Мы можем сходить туда вместе, а потом ты останешься у меня на ночь.

— А зверек? — спросила Лючия, вспомнив о домработнице.

— У нее выходной.

— Было бы здорово, но надо сначала отпроситься у мамы. Вряд ли она отпустит меня из дома так поздно.

— А мы ей скажем, что весь вечер просидим как паиньки у меня. Ты придешь пораньше, в десять мы выйдем и снова будем здесь, до того, как вернутся мои родители.

Лючия задумалась и представила, как романтично будет сбежать из дома вместе с подругой и встретиться с Ансельмо ночью под арками Колизея…

— Хорошо, — наконец решилась она, заговаривая свои страхи, — только давай не будем там задерживаться допоздна. И никто ничего не должен знать!

— Могила!

Они немного помолчали.

— А Грете скажем? — спросила Эмма.

Лючия покачала головой, сама того не замечая. Она бы хотела хоть раз встретиться с Ансельмо наедине. Поговорить с ним… Кстати, о чем? Как она собирается смотреть ему в глаза, зная, что тайком рылась в его секретах?

— Да, зря я, конечно, взяла этот блокнот. На этот раз Грета права. Я бы тоже разозлилась.

— Грета всегда злится.

Это так, но это ничего не меняет.

— Может, мне поговорить с ней… Не знаю, я так запуталась. Мне кажется, мир перевернулся с ног на голову, и я не могу придумать, как вернуть все на место…

Эмма пожала плечами:

— Никто тебе не запрещает позвонить ей, но думаю, она не станет слушать.

Прочь

Иногда бывает страшно видеть то,

чего не видят другие, потому что ты не можешь

повернуться к другу и воскликнуть:

«Глянь, как красиво» или в ужасе схватить руку

подруги и прошептать: «Смотри, какой ужас».

Только те, кто любит нас по-настоящему,

могут поверить в то, что мы видим,

могут понять наш страх, отправиться

с нами в путь, создать место, куда мы можем вернуться.

Нам ведь тоже это нужно, как всем другим людям.

Потому что мы не можем видеть то, что случится,

но только то, что уже случилось,

и мы не знаем своего будущего, но иногда

мы можем видеть ваше, написанное ветром.

Гвидо провел в полицейском участке пять часов. Он ждал перед закрытыми дверями, говорил с людьми в форме, заполнял бланки и снова ждал.

— В этом районе у нас каждый месяц двести таких случаев, как ваш, — объясняли ему люди в форме.

Ровная интонация, скучающий взгляд. Папка с бумагами исчезла в железном шкафу, потонув в ворохе таких же документов, и закрылась еще одна дверь.

Гвидо медленно шел по улицам Корвиале, сунув в карман копию своего заявления об акте вандализма, совершенном неизвестными. Ну какие неизвестные! Он прекрасно знал, кто побывал в его мастерской. Просто у него не было доказательств. Он свернул на улицу Джентилини под мигающим светом уличного фонаря. Зажигались огни, наступал вечер и уносил прочь день, который надо было просто стереть из памяти. Бывают в жизни и такие дни, когда не происходит ничего хорошего. Веки набухают и заставляют забыть о небе. Гвидо и забыл о нем. Он шел опустив голову, глядя на мелькание своих ботинок на асфальте среди окурков и клочков бумаги, и чувствовал, как подступает тошнота от убожества этой никому не нужной городской окраины. И вдруг он услышал смех, разносившийся далеко по пустынной улице. Он узнал голос сына. Ему вторил другой, более мягкий голос. Гвидо поднял голову и только теперь заметил, что стоит на пороге мастерской. Ее стены снова стали белыми, пол бы вымыт, велосипеды стояли ровно в ряд. Грета и Ансельмо работали весь день, они были выпачканы с головы до ног краской и пылью, но их лица светились счастьем.

— Привет, папа, — улыбнулся Ансельмо.

— Добрый вечер, — поздоровалась Грета.

Гвидо почесывал седую бороду и любовался светом их глаз.

— Вы тут уже все убрали… — сказал он рассеянно.

— Почти все, — подтвердил Ансельмо.

Диван и радио починить было невозможно. Гвидо меланхолично посмотрел на изуродованную мебель и обломки пластмассы. Потом снова перевел взгляд на сына. В его взгляде была гордость.

— Есть хотите?

— Я — да.

— И я.

— Идите поешьте. Я тут закончу…

Ансельмо и Грета вышли из мастерской и покатили на своих велосипедах по вечерним улицам. Одежда и волосы — в пятнах белой краски. В кармане — немного денег, которые Гвидо дал им на пиццу, не зная, чем еще выразить благодарность.

— Пойдем к Ремо? — предложил Ансельмо, медленно крутя педали бок о бок с Мерлином.

— Где это?

— Ты никогда там не была?

Грета покраснела — она всегда ела дома. Ее мать считала глупостью тратить деньги на еду в ресторанах: работая в одном из них, она приносила домой горы остатков.

— Нет.

— Это недалеко. Там есть столики на улице, а пицца тонкая и хрустящая.

Грета представила, как она сидит напротив Ансельмо, перепачканная краской, и ест тонкую и хрустящую пиццу. Оба велосипеда привязаны к одному столбу, а они вдвоем за столиком под весенними звездами.

— Хорошо, — пролепетала она, краснея еще сильней.

Строго говоря, это было ее первое свидание. Она всегда думала, что, готовясь к нему, нужно непременно провести несколько часов перед зеркалом, долго выбирать подходящее платье, найти сумку в тон туфлям, решить, что говорить и что делать при встрече. Она же была испачкана хуже каменщика, а времени перед свиданием у нее было так мало, что она едва успела вымыть руки.

На светофоре зажегся красный, и они остановились.

Ансельмо смотрел, как она съежилась на своем велосипеде — с рюкзаком за спиной, в ботинках, забрызганных краской. Маленькая и сильная — в обрамлении бесконечной ночи на окраине большого города.

Она была очень красива. Как редкая звезда, бросающая вызов тьме своим бледным светом. Как родинка, затерянная в центре подбородка в одинокой вселенной ее лица.

— Идеальный круг.

— Что?

— Твоя родинка — идеальный круг.