Помоги проекту - поделись книгой:
Я уже смутно чувствовал, что все эти наши отношения ни к чему хорошему не приведут. К тому же она была немного вульгарна, мне трудно было поначалу попадать в один тон с ней. В постели она вела себя как шлюха, и это поначалу мне тоже ужасно не нравилось, но потом, м-да – даже напротив… Тем не менее через месяц, когда началась летняя сессия, я вдруг предложил ей расстаться; это было дождливым июньским днем, я стоял возле окна своей комнатенки и смотрел на противоположную сторону улицы Белогвардейцев, а она нервно курила, сидя за столом. Она была изумлена и тихо спросила, почему? что не так? Я смешался, внутренне чувствуя, что разорвать с ней надо прямо сейчас, немедленно. Подруга заплакала и сказала, что очень привязалась ко мне, сильно любит; она просила не разрывать так резко, просила объяснить ей, что произошло. Я выдал ей целый ворох претензий, уже не помню, какой именно. Почему-то я упирал на то, что она должна бросить курить, непременно бросить. Она действительно много курила, на улице – меньше, а когда приходила ко мне, почти не переставая. Я зациклился на этом и тупо повторял одно и то же, хотя ее курение, как и ее здоровье, меня не так уж сильно волновало. Подруга, конечно, клятвенно пообещала и тут же выкинула с балкона едва начатую пачку «Аэрофлота»: мы оба, как идиоты, стояли и смотрели, как эта пачка долго летела вниз и упала на зеленый газончик. После этого мы помирились, выпили вина, и я согласился, что все не так уж плохо. К тому же мое пошленькое самолюбие упрямо говорило: "Ого, Кероль, смотри, как тебя любят!". И все началось снова, а курить она, разумеется, не бросила. Да и черт с ней…
Мы стали встречаться в городе, всегда возле одного места – на перекрестке улиц Белогвардейцев и Братьев по Духу. Она ехала на это свидание из Центра – минут тридцать на автобусе, а я проходил до места всего 234 шага (я считал), если идти от двери общаги. Но чаще опаздывал все же я… Подруга целовала меня при каждом удобном и неудобном случае, а мне быстро приелись эти мокрые и грубые поцелуи… Она любила носить тогда (стоял июнь месяц) короткие узкие юбки и блузки с довольно открытым вырезом, и прохожие мужики внимательно смотрели на ее полные красивые ноги и выпирающую грудь, а это бесило меня и портило мне настроение. "Ты предпочел бы гулять с уродиной в длинных штанах? – спрашивала она меня ненароком и заливисто смеялась. Эти ноги принадлежат только тебе, милый!". Вообще-то мне было приятно, если честно. И вообще, когда вас так любят, это жутко приятно, что говорить! особенно, если вы сами не слишком увлечены. Я купался в лучах собственного величия и даже стал поучать свою взрослую подружку. Она, конечно, все слушала /точнее, внимала!/ и даже иногда поддакивала. Я выплескивал на нее весь бред своих мыслей, требовал от нее безоговорочного признания собственного величия, и она, скрепя сердце, кивала и говорила, что "очень-очень верит в меня". Я тогда в собственном воображении выглядел для нее неким богом, сошедшим к земной женщине, как Зевс к Данае. Я видел восхищенный отблеск самого себя в ее темных, насмешливых глазах и наслаждался этим отсветом. Конечно же, я был глуп и неопытен… В итоге, я достиг прямо противоположного результата – она потихоньку стала смеяться надо мной. Вот и все.
Глупая безмозглая кукла, годная только для одного дела! Вот кем она была на самом деле… Что могла она понять в моих монологах с цитатами из Ницше, Шопенгауэра и Достоевского? Зачем я все это говорил ей? Зачем опускался до этой бестолковой дряни… Дурак!
Вскоре Подруга, почувствовав некоторую мою привязанность к ее ловкому телу и полным плотоядным губам, стала посматривать на меня как на подходящую партию для замужества; дескать, после свадьбы-то дурь выйдет! Я как-то прозевал этот переход в ее отношении и оказался к нему не готовым… Тем более в июле я уехал в деревню на практику и больше месяца мы не виделись. Там, возле деревни Шпулино, были какие-то нелепые раскопки, и двадцать дней я проторчал в этой дыре, днем копаясь в песке и глине, а вечером – пытаясь заснуть в двадцатиградусную духоту, под писк комаров и пердеж соседей. Но без этой практики меня не перевели бы на следующий курс, и я вынужден был терпеть. Вернувшись домой, я даже на время забыл о ней, наслаждаясь бездельем и обильной едой (в Шпулино не было даже кафе, и мы ели то, что делали нам из консервов и овощей наши бестолковые сокурсницы), походами по старым, чуть ли не забытым местам и купанием в озере и окрестных прудах. В начале августа она позвонила и предложила приехать к ней, я сослался на дела и хотел перенести встречу на неделю позже. Но Подруга была непреклонна и требовала приехать быстрее. Я спорить не стал, но вернулся в Город, как и планировал, – ни днем раньше. Два дня я не мог ее поймать по телефону; Подруга вдруг исчезла для меня, а противный, звенящий голосок ее матери изобиловал снисходительными интонациями. Я даже стал беспокоиться, не разрубила ли она первой наш непрочный союз.
Она приехала в общагу сама, это был вечер пасмурного августовского дня (кажется, было 13-е, но я уже не уверен). Была она на редкость самоуверенной и необыкновенно привлекательной в своих коротких шортах защитного цвета и мятой ковбойке с расстегнутым воротом. Выслушав мои приветственные слова и довольно вяло поцеловав меня, она села на край постели и закурила. Она, видимо, что-то обдумывала и смотрела на меня как-то странно, будто впервые видела. Я попросил ее перестать курить в комнате и выйти на балкон, она кивнула и тихо произнесла: "Я вот что подумала, милый, а не пожениться ли нам?". Я уставился на нее с изумлением, даже не поняв сначала, шутит она или говорит всерьез. Ведь брак – это святое, а тут… размалеванная кукла, бог знает чем и с кем занимавшаяся последние полтора месяца. Я все же переспросил ее, но Подруга так же тихо повторила свое предложение и посмотрела на меня почти вызывающе: "А ты что, не считаешь меня хорошей партией?". Я почти расхохотался и сказал, что еще не созрел для брака. Она снова закурила и довольно отчетливо произнесла: "Ты для многого еще не созрел, дружок! Я помогу тебе". "А чем ты можешь помочь?" – выдохнул я, впервые поглядев на нее почти с ненавистью. "Хотя бы тем, чтобы ты от своей болтовни перешел наконец к хоть какой-то практике," – и она чуть ли не подмигнула мне своими наглеющими глазками. Я, кажется, бросился на нее, и мы сцепились; я смял ее сигарету и она, чиркнув ее по щеке, свалилась на пол. Подруга взвизгнула, и я опомнился; она, оттолкнув меня, подскочила к самым дверям и выпалила оттуда, что я ей опротивел, что я ничтожный болтун, что мои "мальчишеские бредни" не станет теперь слушать "даже молоденькая целка". Я тяжело дышал и очень жалел, что не успел залепить ей оплеуху. Но она резко открыла дверь и сказала, что уходит, уходит навсегда. И она бы ушла… Решительности ей было не занимать.
Мне и теперь противно вспоминать о том эпизоде… Впрочем, что там – для себя пишу, себя анатомирую! Наверное, на меня было противно смотреть тогда. Я нес какой-то вздор, просил за все у нее прощения; я почти лепетал, что мне вовсе не свойственно. Мне вдруг страшно стало остаться опять одному, я испугался вернуться в свою скорлупу, чтобы опять наслаждаться одиночеством. Она же, присев на краешек соседской кровати, где мы тоже иногда спаривались, улыбалась Джокондовой улыбкой и делала весьма тонкие замечания по поводу моих слов. Она тогда чуть не довела меня до истерики… Я упал к ее ногам и сказал, что умру, если она покинет меня. Она тоже встала рядом и, гипнотизируя меня своим взглядом, предложила обсудить детали предстоящей свадьбы. И я, плюнув на свое ужасное самолюбие, согласился… Со стороны на нас, наверное, забавно было бы посмотреть, но мне было совсем не весело. В этот момент я действительно ее любил, может быть… Нет, это бред, это попытки возвратить прошлое, переделав его. Потом мы занимались любовью… Обычно я остывал раньше ее, а тут… превзошел Казанову, по ее словам, хотя она-то откуда знает? Потом она смеялась своим грубым смехом, требовала кофе в постель, говорила, что со временем из меня получится отличный мужик. Я полностью потерял себя в этот момент, хотя мне было даже как-то уютно… И сейчас, вполне возможно, я вспоминаю об этом моменте без сожаления. Но нет, жалею. Больше себя, понятное дело.
Мы встречались в этом состоянии вернувшейся любви с неделю; потом я снова уехал домой, чтобы подготовиться к занятиям. Я почувствовал, что мне надо уехать, чтобы какое-то время не видеть ее. А уже в сентябре все было кончено… Когда я снова увидел Подругу, бешенство закипело во мне с новой силой; я только ждал реванша, чтобы снова унизить ее, отомстив тем самым за собственное унижение. Да и она это тоже чувствовала; даже самые неумные женщины удивительно тонко чувствуют подобные ситуации и редко в них уступают. Мы продолжали встречаться, но в наших отношениях, будто что-то сломалось, появилась какая-то фальшь, все стало совсем не так. Мы постоянно о чем-то спорили, она иногда напоминала мне о предстоящей свадьбе, но глаза ее были пусты, а голос спокоен. Я изворачивался, говоря, что мне надо подготовить к этому событию родителей, что мы еще не решили, где будем жить и т. д. Она кивала, но я догадывался, что она мне не верит.
В нашу последнюю встречу Подруга с порога призналась мне, что изменила с другим. Для меня, конечно, не было неожиданностью это известие; Знакомый мне многое о ней порассказал. Да и другие ребята-филологи говорили о ней не слишком лестные слова, они ее знали лучше, так пару лет Подруга училась в университете, но почему-то бросила и пошла работать. У нее дома я был только два раза, и обстановка квартиры произвела на меня некоторое впечатление: родители ее были не бедные люди. Подруга сказала, что встретила своего бывшего любовника, который откуда-то издалека приехал. Они отправились на дачу, там много выпили и он ее изнасиловал. Конечно! Сама только так дала, без разговоров; чтоб ее изнасиловать, взвод солдат нужно, никак не меньше. Я, кстати, не испытал ни малейшего огорчения по поводу ее рассказа, хотя искренне желал изобразить сочувствие. Она спросила меня, что я собираюсь предпринять. А я и выдал ей, что это ее проблемы, а в изнасилование я не верю, ну ни капельки. Она, будто реализуя заранее написанный сценарий, упрямо повторила, что он ее изнасиловал, что любит она только меня…
Я молчал и не испытывал ни малейшего волнения. Она вдруг разрыдалась, она просила меня успокоить ее. Это лишь раззадорило мою ненависть, я стал поучать ее и даже заговорил о морали. Она схватила со стола стеклянную пепельницу и ухнула ее на пол. По полу рассыпались окурки вперемешку с битым стеклом. Я нагнулся, чтоб поднять осколки, и она нагнулась тоже – мы довольно крепко стукнулись лбами. Я расхохотался, а она схватила меня за руки и призналась, что все соврала, что старый ее друг действительно приехал, но между ними пока еще ничего не было. "Не было, так будет!" – пожал я плечами и оттолкнул ее руки. Она мне напомнила о моем Слове насчет свадьбы, я расхохотался ей в лицо. Подруга в ужасе отшатнулась и уставилась на меня как на ненормального. Я грубо предложил ей убираться и никогда сюда больше не приходить, она прислонилась спиной к двери и слушала меня, не мигая. Она сказала мне все-таки несколько гадостей напоследок, но мое равнодушие испортило весь ее порыв. Она махнула рукой, взбила прическу "а-ля Тони Шумахер", каким-то слабым голосом сказала: "Прощай!" и убралась восвояси. Она ушла и больше не возвращалась.
Вся эта сцена зеркально отразила предыдущую, но я вовсе не чувствовал себя победителем. Это и не была победа, разве что Пиррова. После ее ухода я почувствовал некоторое облегчение, но уже на следующий день на меня навалилась такая тоска, что я зашел к соседям. Славян быстро оценил ситуацию и послал Боряна с моими деньгами за водкой. Кажется, я здорово напился тогда, но повод был… Потом я все же позвонил ей, это было в конце октября. Она резко бросила, что выходит замуж, что меня ей искренне жаль. Я спросил за кого это, но она повесила трубку. Что стало с Подругой потом, я не знаю. Мне уже, честно говоря, было неинтересно… Все это, как говаривал персонаж "Трех мушкетеров", и отвратило меня как от хорошеньких женщин, так и от простеньких шлюх. Именно поэтому на ночь я предпочитаю хорошую книгу, а не женщину со светлыми волосами. В обоих местах…
1.
ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ.
Откровение 4
На днях я перечел пару романов Достоевского и в который раз удивился, как я похож на некоторых его героев! Может, мне и рождаться не стоило, коли все так похоже? Хотя отличия, конечно, есть и не малые. Его герои-идеологи много и часто говорят, порой создается впечатление, что они сами себя до конца не понимают. Либо автор сам не знает, что он хочет вложить в их уста… Достоевский порой сам ничего толком не понимает, вот что. Я же наоборот – Бог дал мне возможность все осознать, я себя полностью понял. И Достоевский особо мне не нужен, и так бы все понял! Впрочем, в чтении русских классиков есть и положительный момент. Теперь, на третьем курсе, история мне настолько опротивела, что и сказать нельзя. Какое мне дело, сколько дураков верило Сталину, а сколько боролось против него? Какие новые идеи привнес Ленин в марксизм, а Сталин в ленинизм? Да пошли они все.
Я занялся филологическими изысканиями, да! Я не люблю, конечно, всех этих критиков и литературоведов: сами, подлецы, писать не умеют, а писательские промахи видеть горазды. Сморчки, писаки недоделанные – правильно Гоголь их поносил! Я бы и не так еще сказал… Видел недавно по телеку одного толстого литературоведа (Корягин что ли фамилия?), он Достоевского разбирал "по полочкам". Да ты, срань кошачья, какое право имеешь великому писателю, в бозе почившему, советы давать? "Достоевский заблуждался… Достоевский тут явно не прав… Мне видится, что Федору Михалычу следовало поступить не так…". Да кто ты такой, веник со степенью? Тьфу… я чуть в телек не плюнул, прямо в его бородатую харю. Да опомнился, мне-то что! Теперь сам взялся за статью, хочу свое слово сказать: не одним же Кирпотиным и Савраскиным стараться!
Статья написана по поводу… В общем, кто-нибудь прочтет и скажет: начитался, дескать, Достоевского и сам за перо хватанулся. Ну и пусть говорят, засранцы, мне-то что. Как думаю, так и написал, что еще… Может, еще и в печать отдам. Есть у нас газетенка университетская, всякую чепуху печатают; иногда, правда, мелькнет свежая мысль. И редактор вроде неглупый, Тюленев фамилия. Я как-то слышал его выступление на студенческом сборище, умный паренек, начитанный. Лицо, правда, простецкое, так и хочется сказать: "Привет, Ванятка, ты как тут?". Правда, его Вениамин, кажется, зовут. Ладно… Вот моя статья, что лишнего болтать.
По поводу пролитой крови…
(Заметки по Достоевскому и о жизни)
Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать скорее того, пред кем преклониться…
Ф. М. Достоевский
Вы никогда не искали Идеала? Сейчас этого слова стесняются, а слыть за нравственного стало неприлично. Почему? Фальшь и ложь выглядят естественней и лучше принимаются в нашем обществе. Мы говорим вслух то, чему сами не верим; мы говорим шепотом то, что нам кажется истинным и очевидным.
Мы лжем сами себе, причем постоянно.
Мы ждем очередного искупителя наших грехов, но боимся его появления.
Мы медленно гнием в нашей огромной, медленно разлагающейся стране.
У Ивана Тургенева есть статья "Гамлет и Дон Кихот", где писатель высказывается по поводу двух типов человеческой личности. В Гамлете Тургенев видит тип эгоиста, в Дон-Кихоте – тип одержимого. Достоевский обратился к этим же образам мировой литературы, но по-своему, в своей причудливой манере обыграл их в «Бесах». Не подлежит сомнению, что Николай Ставрогин принадлежит к типу эгоиста /Гамлета/, а Петр Верховенский – русский Дон Кихот! Спокойно и без истерики докажем нашу лемму.
Князь Ставрогин постоянно анализирует свои поступки, скорее похожие на преступления, он ищет свой недосягаемый идеал, между Содомом и Мадонной, он топчет чужие идеалы и разрушает чужие надежды. Он никогда не обретет свой идеал на Земле, он вечный страдалец и преступник, он русский Гамлет. В этих его бесконечных поисках, клятвопреступлениях и невольных похищениях чужих жизней им руководят силы, им не осознаваемые; это демонские силы. Ибо не подпав под власть Бога, он оказывается обрученным с Сатаной. Его смерть в конце романа неестественна: Люцифер не уходит по собственному желанию, Гамлета можно только убить, коварством и ложью – средствами, которыми успешно пользовался он сам. Эти поиски и это не нахождение истины суть гамлетовского типа.
Сравнение младшего Верховенского с Дон-Кихотом может показаться кому-то кощунственным, а между тем он – родной брат ему. Было бы верить, а в Христа и его искупительную миссию или в Дьявола – все едино… Дон Кихана верит в благородство и справедливость, но воюет с мельницами, постоянно болтает и обожествляет крестьянскую девку. Его поступки нелепы, его слова тривиальны, его путь – дорога в никуда! Разве Сервантес восхищается Киханой? Разве поет он ему осанну? Разве призывает следовать идеалам средневекового рыцарства, выуженными из старых пыльных книг. Нет, это читатели так решили, это они наделили полоумного доброго старика из Севильи чертами Великого Рыцаря Справедливости, это они в своих убогих хижинах ждут появления такого же убогого мессии с медным тазом вместо шлема и картонным мечом в руке. А в руках настоящего Спасителя должен быть меч и огонь…
Петр Верховенский верит только в себя и свою будущую власть над страной; он хочет лишь использовать в своих целях богатого и распущенного Ставрогина, это его временный и легко устраняемый союзник. Дон-Кихот трагикомичен, часто смешон, Верховенский жесток и страшен. Во имя своих идеалов оба они готовы разрушить все на своем пути, оба имеют последователей и учеников /Санчо Панса у Дона Киханы, Эркель – у Петруши/. Верховенский не достигает полного успеха в романе Достоевского, потому что Михалыч просто не знает, как тот распорядится властью. Но реальные Верховенские, пришедшие на смену образам из книги, знали, что им делать, что в первую очередь нужно в стране уничтожить, на что теперь бедному русскому народу надо молиться… Верховенский – удачливый русский Дон-Кихот, Дон-Кихот, заменивший словоблудие на казуистику, желание помочь всем сразу – на желание помочь ограниченному кругу лиц и себе в первую очередь, картонный меч – на картечь, маузер и кинжал.
Итак, у Ставрогина и Гамлета – внутренняя сила и реальная власть над людьми, но они терпят поражение и гибнут; у Верховенского и Дон-Кихота – голый энтузиазм, воля и безграничная вера в собственные силы переустроителей мира, и они побеждают! В чем же дело? В вере … Человек, уверовавший в собственные силы и в достижимый идеал, сильнее остальных во много раз, ибо не страшна ему смерть во имя этой веры. Он даже с радостью ее примет. Вера определяет смысл его существования.
Самое страшное для человека – Безверие, когда все равно – жить или не жить. Даже простой обыватель много сильнее такого человека, ибо он-то всегда верит в себя, свою семью и наполненную едой кастрюлю. Так что – хоть в Антихриста, но верь… Надобно только поверить!
Вот и все; сначала я написал вчетверо больше, но потом сократил. Оставил тут голые мысли, убрал лирику. Наверное, получилось не слишком литературно, но главное – идеи… В вере сила человека, этим он и зверей победил, и природу обустроил. Не столько умом и сметкой, сколько верой. РЕЛИГИЯ… это вещь необходимая, зря коммунисты другое болтают. У нас теперь и в старое не верят, и к новому с подозрением относятся. ДЕМОкратию хотят насаждать! Это у нас-то в стране, где народ к кнуту за тысячу лет попривык и другого все равно не поймет и не примет?! Эх, Россия-матушка… Люди русские… Что ж за люди такие, что ни во что толком не верят! Впрочем, отвлекся, простите.
Отнес эту статью в газетенку нашу, как и хотел. Пришел ближе к вечеру, чтоб не рисоваться лишний раз. Встретился с Тюленёвым; длинный такой, волосы длинные и грязные, курит все время и пепел стряхивает, куда попало. Под западную прессу косит, мол, весь в работе… Взял статью, присел на стул половиной жопы (все некогда!), просмотрел минут за пять, покачал головой. Нет, не то, не пойдет. Девица какая-то там сидела, печатала; посмотрела на меня с интересом. "Вот, Ирэна, у нас какой уже сегодня автор приходит?" – повернулся Тюлень ко мне спиной, чтоб спросить секретаршу. "Да, наверно, шестой или седьмой!" – пискнула эта девица, на крысу похожая. Я вежливо спросил, почему не пойдет? Редактор покрутил головой и стал показывать куда-то в конец моей статейки: начал, мол, я одним, закончил другим – и близко с Достоевским не связанным. Пояснил он, что мне надо статейку переработать, почитать кого-то там, а то, дескать, "чувствуется, что не филолог писал". Я сделал елейную мину и уточнил: "А у вас, Вениамин, хватает фил. образования?".
Он, конечно, закивал, тупица. Я сквозь зубы пояснил, что не в образовании дело, а в мыслях моих заметок, в их сути. Статья дискуссионная, печатайте – пусть критикуют… Но этот пень самовлюбленный опять про образование талдычил и секретаршу пригласил к разговору. Девица эта (лет двадцать, с жидкими волосенками, рожа крысиная) его поддержала. А куда ей деваться? Поди еще и дрючится с ним, если ему, конечно, его образование позволяет.
Во мне бешенство так и закипело. Ладно бы он по существу вопроса со мной спорил, а то… И не прочитал ведь толком, засранец! "Вижу, вы тут только себя печатать можете! Знакомых своих печатать да балбесов", – заметил я, встал и вырвал статью из его пакостных ручонок. Редактор сразу на ходу побледнел, вид его мой, что ли испугал или еще чего? "Полегче-ка, приятель, – заканючил Тюлень этот. – Я ведь вам не отказываю, а только хочу прояснить…". "Ты мне, падло, в душу хочешь плюнуть, да не выйдет!" – рявкнул я и хотел было ему по шее надавать, да передумал. Ну их обоих к хренам!
Выходя, правда, так дверью хлопнул, что, думаю, обосрались они на пару порядочно. Решили, что я псих какой-нибудь, сбежавший из дурдома… И пусть! Теперь, конечно, точно не напечатают, ни за что. Да мне и все равно… Мне-то уж точно все равно.
ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ.
Откровение 5
"Я перечел сейчас все, что здесь написал, и вижу, что гораздо умнее написанного," – точно, как у Достоевского в «Подростке». А ведь его лучшие герои часто кончают с собой, не так ли? Но ведь жизнь человека вообще трагична, чего же ожидать? Истина, не требующая особых доказательств. Все в мире пыль и тлен, песок и кирпич, вода и вода… Люди ищут истину, какие-то идеалы, а если их вовсе нет? Не запланированы они Богом или Мировым Разумом? Кто может ответить на эти вопросы. То-то и оно…
Вот уж октябрь на дворе, точнее, его конец. Холодно и неуютно на улице, а в общаге так же скверно, как и всегда. Больше двух лет я в этом городе, но что изменилось? Ничего… Моя жизнь скрыта и бессмысленна, я человек подпольный. Я все время в ожидании, но чего же я жду… В детстве я верил, что моя подлинная жизнь – в юности, пришла юность, но ничего не изменилось, даже тоскливей стало. Подходит время зрелости, и что оно? Все очень скверно и душно… Душно здесь, в этой конуре, душно на улице, душно в университете – среди ничего не смыслящих, пустых лиц. Я Замза, я паук без паутины и без необходимых жертв. А вы знаете, что паук, прежде чем убить, долго мучит свою жертву, потихоньку выпивая из нее все жизненные соки? Не знаете, а я теперь точно знаю… Если бы я мог быть настоящим пауком! ведь они не ведают страха и сомнений. Или ведают, как мы? Нет, не хочется в это верить.
Раньше такой безысходности не было, не помню… Был выбор и была возможность уйти куда-то. Теперь ничего не помогает – ни книжки, ни учеба, ни водка, ни пьяные знакомства… Я хочу спать, но не могу уснуть. Я последний месяц вижу только один сон – он повторяется почти каждую ночь. Каждую ночь – сон про паука. Весь наш мир окутан тончайшей паутиной, и с каждым днем она становится все плотней и плотнее. Я вижу, как пауки, эти вассалы Арахны, каждую ночь опутывают мир все больше и больше, но мир спит и ничего не чувствует. Опутана Америка, Европа, Россия, едва дышит запутавшийся в этих нитях Восток, что-то пытается сделать Япония со своим экономическим чудом, но тоже запутывается… И никто ничего не делает, пауки невидимы для людей. Я один вижу, один протестую и пытаюсь разрубить эти тонкие нити, но они так тяжело рвутся, будто это леска, а не паутина… Потом с чудесной скоростью они восстанавливаются.
Я хочу убить пауков, но они с каждой ночью все крупнее и их все больше – мне уже не совладать! А союзников у меня нет, никому нет дела, никому… И я просыпаюсь всегда в такой тоске, с таким ужасом. Мне становится страшно, я выхожу из комнаты, я один бреду по коридору… И здесь я вижу смутные тени пауков, и наяву они также преследуют меня. И их все больше и больше, а люди уже совсем малы, просто крошечные, душой крошечные!
И этот бесконечный кошмар длится уже месяц! Самоубийство… Вот слово, которое все чаще мелькает в моем воспаленном мозгу. Я все постиг, я знаю, что мир обречен, что в один ужасный день он будет задушен пауками, нет никого, кто понял бы меня. Надо уходить, время уже на исходе… Но ведь я в ожидании… Чего? Вон сволочь многолапая смотрит на меня с потолка и потирает лапки, он знает, что я смотрю на него, но он меня не боится. Арахноид, их много, их миллионы, их тьмы и тьмы и тьмы. Чего же ждать? Особенно-то нечего. Вот у людей нет никаких благородных целей, никакой особой надежды, а они живут. Для чего? Их пытают, душат, насилуют, уничтожают, а они все стараются выжить… Сколько людей вернулись из сталинских лагерей, разве все они были счастливы? Чем же? Что выжили там и умрут десятью, двадцатью или сорока годами позже. Вот их благая цель, вот цель человечества – выживание! Но пауки не дадут нам выжить, их уже легион и они умнее и хитрее всех нас. Кто может им противостоять?
Скажете: "Давай помалкивай! Мы это уже проходили… Фашистов победили, разруху преодолели, сталинизм завалили, так с пауками как-нибудь справимся". А вот и нет! Раньше была Красота, она и помогала выжить. А сейчас-то где она? Красота вам всем теперь глаза режет, вы хотите видеть вокруг себя такую же грязь, как в ваших грязных паучьих домах. А я был создан для другого. Почему же и мне такая участь? Может, я жить хочу, любить хочу?! А с вами я другой, я пошлею, пауком становлюсь. Вроде сначала было легче, но теперь – "муки Ада ничто по сравнению с этим"! Вот она – безысходность.
Я пришел к вам, люди, с Идеей великой! А вы Христа распяли, пророков сожгли, храмы Божии поругали… Себя жалели, свои паучьи дома и темные паучьи храмы… Но храмики ваши – ваши могилы, скоро там все окажетесь! Все под паутиной сгинете, и не соглядаете ничто это, ибо пусты вы внутри ! Пустота и сожрет всех вас! Знайте это, и страшитесь.
Вы и меня убили – своей ненавистью, трусостью, презрением. Вы знали, кто Я, но сделали вид, что не узнали. Закрыли глаза стыдливо… И никогда не быть вам в Эдеме, ни вам, ни детям, ни внукам вашим! Живите в грязи, плодитесь, задыхайтесь в паутине, все меньше воздуху… Воздуху мне, воздуху! Что же это так душит меня все?
Это пауки, вон их уже сколько, весь мир заполонили… Люди! Так живите же в грязи и будьте этим довольны. Только меня с вами не будет. А проклясть вас я не хочу, зачем? Боже, я мешаюсь. Мысли путаются, записи обрываются… Можно ли еще что-то добавить? Боже, зачем ты мне дал эту душу – слишком ранимую, слишком открытую, слишком легковерную… Душу живу! Зачем? Отвечай.
Я жить не хочу и не буду… Есть другое место для меня – за гранью вашей вшивой паутины. Есть это место, и оно уже близко. Огоньки мне видятся, синее на белом, город золотой красивый, река там течет не переставая, кто-то песни хорошие поет… Там иные люди, ангелы, и удел мой будет иным. Есть это место, есть. Слава Богу…
Чего же медлить? Вперед же, быстрее! Нельзя ни минуты… Боже, куда мне ступить?
ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ .
Необходимое пояснение
Неожиданное и загадочное самоубийство издателя «Исповеди молодого человека» Ивана Петровича Стрелкина, кандидата исторических наук, известного в нашем городе человека, произошедшее 22 декабря 199… года, вынуждает нас отказаться от дальнейшего расследования этого странного и изначально запутанного дела. Опасаясь последствий, мы выпустили предписание о необходимости приостановить распространение тиража (начато распространение 25 ноября) этой так называемой «Исповеди». Уже реализованную часть экземпляров мы постараемся вернуть всеми возможными законными средствами. По нашим данным, уже реализовано было примерно 665 экземпляров… Мы дали строгое указание средствам массовой информации – обратиться к студентам Билибинска с просьбой добровольно вернуть купленные экземпляры «Исповеди» или хотя бы не распространять их среди своих близких.
По ряду фактов, содержащихся в записках Кероля N, нами был проведен ряд оперативно-следственных действий. Однако результаты розыскных действий изумили непредсказуемостью: ни на историческом факультете в Билибинском университете, ни на других факультетах пединститута и университета о студенте с таким именем никто не слышал; в общежитиях этих учебных заведений тоже никаких следов Кероля не обнаружилось; Подруга и Знакомый не откликнулись на публикацию; редактор университетской газеты "Голос студенчества" Вениамин Тюленев сообщил нам, что со статьей о Достоевском никто к нему за последние недели не обращался.
Имена преподавателей университета в рукописи приведены подлинные, но ни Бирюков, ни Крысикова, ни декан истфака Яков Васильевич Титоренко ничего о странном студенте «Кероле» сообщить не смогли. Яков Васильевич очень обеспокоился, даже откликнулся на нашу просьбу и съездил на опознание, но ничего внятного нам впоследствии не сообщил и выглядел весьма подавленным. Преподаватель, доктор исторических наук Борис Наумович Епштейн также не вспомнил студента с таким именем и с такой запоминающейся внешностью. Все выше изложенное заставляет нас сделать вывод, что студента университета Кероля NN никогда не существовало, а молодой человек, утонувший в ночь на 26 октября в реке Маас, никогда не жил в нашем городе, а прибыл к нам накануне самоубийства. Соответственно, мы смело можем снять всякую вину за его смерть с наших горожан, известных своим радушием и уральским гостеприимством.
Рационального объяснения ситуации с Керолем не существует. Хотя криминогенная обстановка в городе со времени публикации «Исповеди» не ухудшилась, были зафиксированы две попытки самоубийства по тому же сценарию (к счастью, не удавшиеся). Поэтому мы настаиваем на незамедлительном и непреклонном изъятии всего тиража «Исповеди». По официальному заявлению декана филологического факультета Моисея Заралева, сделанному два дня назад по городскому телевидению, студента Кероля никогда не существовало, а его так называемая «Исповедь» – шалость студентов других вузов города, имевших дерзость бросить тень на гордость губернии Билибинский университет.
Принимая во внимание научные заслуги и общественную значимость работ профессора Заралева, мы должны учесть его аргументированное мнение. Предлагаю прекратить данное дело и направить его в архив со служебной пометкой: "НЕРАСКРЫТО в связи с невозможностью раскрытия".
Из официального отчета по делу о самоубийстве Кероля NN
зам. начальника Сыскного отдела Центрального округа
майора Разыскалова А. Г. от 24 декабря 199… года.
Челябинск-Чебаркуль;
1991–1996; осень 2003 г.
Вместо послесловия
«Рубаи» в русском изводе (написаны в 1993 и в 2007 гг.)
Напутствие
Коли ты захотел на земле преуспеть,
Научись для начала плясать, пить и петь.
Что ж козлом ты поешь и танцуешь, как лошадь?
Остается лишь к пьянству тебе прикипеть…
Превратности времени
Позаехал на трон старый карлик-урод,
Говорил всем, как стал при нем счастлив народ.
Кто перечил ему, того «гадом» считали,
Кто на площади выл – на засов закрывали…
Принимал у себя карлик важный особ!
Время переменилось, и его – на засов.
О любви
Любовь приходит и уходит,
Любовь не сразу даст ответ,
Любовь порой в тоску приводит…
Но без любви и жизни нет!
Наша жизнь – это тусклый и суетный мрак,
И подлец, и герой перед Богом – дурак.
Что мне делать? Скажи, превеликий Владыка!
Если нет всем делам моим славы никак?
«Хокку» в русском изводе (написаны в 2012–2014 гг.)
Кролики и удав
«Дай нам свободу!» —
Кричали на улице…
Удав обедал.
Прыжок на века
Герой прыгнул вниз,
Нёсся к Земле, боялся…
Народ мирно спал.
Осенний дождь
Дождь промывает
И улицы, и дома,
И мозги (если они есть).
Осень на перевале
Промозглая сырость,
Деревья обносились…
Дома – тепло.
Земля и Небо
Метеорит вынули со дна,
Погрузили, увезли в музей;
Мэры в меру попиарились…
И ничего.
Выборы
Вокруг – пустота,
Мелькают тени людей.
Кого выбирать?
Капризы погоды
На улице поздний ноябрь:
Холодно, сильный ветер…
Увы, где прошлогодний снег?
ТВ не врет
– Там одни фашисты и бендеры, —
Жирный шоумен пугал студию. —
Я сам только оттуда…
– А сам кто будешь? – прозвучал вопрос.
Ярмарка тщеславия
Прошла книжная ярмарка,
Стендов, гостей, закусок было много…
Читателей не было.
Киев – наш
Ученые вошли с картами и берестой:
– Доказано, батюшка: Киев наш!
– Кто б сомневался, – хмыкнул шах. —
За что, суки, вы б зарплату получали…
Инквизиция в Кремле (стенограмма)
– Ты где спел, Андрюха? На костер захотел?
– Так пред детьми пел, и песни старые!
– А дети-то чьи? Не наши дети!
– В чем разница? Мы ж братья…
– Ваше священство, угольки готовы,
Что время-то тратить!
Великий передел
Вопрос политику в студии:
– Нет ли смутного ощущения
Надвигающейся войны?
– Оно уже есть, и она на подходе.
Ранняя оттепель
В Москве только март,
А уже плюс двадцать!
Как бы в апреле не подморозило.
Смотрящий за Вселенной
Падишах размышлял:
Голосок прошептал:
– Батюшка, на Луне непорядок!
Лета не было
Погода российская
Непредсказуема.
А политика?
Слов нет…
Россия не Европа
Кипят страсти великие,
Летят головы славянские,
Глаголют слова веские,
Вводят санкции заморские…
– А в Европе тишь да гладь!
Смена эпох
Новый век уж на дворе —
Старые проблемы,
Ожидания большие —
Люди мелковаты… А другие-то придут? А вот… Бог их знает!
© ГАРРИ БЕАР, 2014
Поделиться книгой: