Тонущие

Этого человека я прежде никогда не видел. Но абсолютная уверенность, с какой Камилла произнесла свою фразу, заставила меня поверить ей, и я стал напрягать память, пытаясь выудить оттуда имя.

— Здравствуйте, — сказал я, от души пожимая ему руку. Она оказалась влажной.

— Здравствуйте, — ответил он; его взгляд тоже блуждал.

Я заподозрил, что мы все же друг друга не знаем. И сообщил об этом Камилле.

— Но этого не может быть, дорогой. Ведь вы вместе учились в Оксфорде. В одном и том же колледже. Чарли — тоже выпускник Ориела.

— Вероятно, мы были там в разное время.

— Ну, тогда мне придется вас друг другу представить! — Хозяйка охнула так, словно мир всей тяжестью опустился ей на плечи, пока Атлант отлучился за коктейлем с шампанским. — Джеймс Фаррел — Чарли Стэнхоуп. Чарли Стэнхоуп — Джеймс Фаррел.

Она проговорила это очень быстро, оживленно жестикулируя и демонстрируя холеные руки с наманикюренными пальчиками. Похоже, остальные присутствующие хорошо знали Стэнхоупа, и у меня появилось достаточно времени рассмотреть его как следует, пока он принимал поцелуи дам и пожимал руки мужчинам.

Со дня моего знакомства с Эллой Харкорт в парке прошла неделя, и я уже смирился с мыслью, что никогда больше не увижу ее. А теперь вдруг передо мной возник человек, как-то связанный с нею, который мог бы меня к ней привести. Она тогда узнала мои носки именно потому, что такие же точно носил Чарли Стэнхоуп, значит, она с ним знакома, а если она знакома с ним, стало быть, и он наверняка знаком с ней, потому, если я настойчиво попрошу, он сможет меня ей представить. Наблюдая за тем, как маленькие ручки Стэнхоупа сжимают плечи женщин, когда он нагибается, чтобы поцеловать их, я чувствовал, как во мне растет волна едва сдерживаемого воодушевления.

Стэнхоуп наконец окончательно выпрямился, и я увидел, какой он высокий. Выше меня и, если только такое возможно, еще более худой, с волосами, по цвету и виду напоминавшими солому, и светлыми, водянистыми голубыми глазами. Большой орлиный нос несуразно торчал на его мягком лице. Судя по судорожным движениям кадыка, воротник ему слишком сильно давил.

Я методично, не торопясь, оценивал ситуацию, в восторге от столь неожиданно представившейся мне возможности, но при этом не забывая об осторожности. В итоге я решил сначала как следует познакомиться с Чарли, а уж потом расспрашивать его подробно о его друзьях, посему, не возобновляя разговора о французских виллах, я повернулся к Стэнхоупу и завел с ним беседу, которую хотела услышать от нас Камилла.

— Как вам Оксфорд?

Мы вполне предсказуемо перешли от колледжа к университетской жизни вообще, я поощрял его продолжать изящное повествование, вовремя вставляя в него отменно учтивые вопросы и подсказки. Содержание историй, которые рассказывал Стэнхоуп, не оправдывало красот изложения и — как я с удовольствием отметил — было весьма невыразительным.

Чарли Стэнхоуп вел себя в точности так, как полагается студенту-старшекурснику, наслаждающемуся лучшими годами жизни. Он честно и добросовестно прыгнул в реку на первое мая — праздник Оксфорда — и вернулся домой с оценкой «хорошо» и наградой за греблю. Честно и добросовестно, исключительно учтиво и с несколько скучающим видом, объяснявшимся тем, что Чарли уже поднадоели подобные разговоры, он описывал мне каждое из этих событий. Сейчас он работает в семейном банке и живет в Фулеме. Играет в теннис в клубе в Харлингеме, в женский день ездил с бабушкой на скачки в Аскот; а еще у него не так давно появилась невеста.

— Это чудесная девушка, — произнес он рассеянно. — Но только никому не говорите. Мы еще не объявили о помолвке.

Постепенно Чарли Стэнхоуп начинал мне нравиться — симпатия выросла из улетучившейся враждебности. Если в бедах Эллы Харкорт кто и виноват, то только не он, он тут ни при чем. Я ничего о ней не знал, кроме того немногого, что она сама открыла мне тем утром в парке, и абсолютно не мог поручиться, что увижу ее когда-нибудь еще, и все же одно я усвоил как непреложную истину: Чарли Стэнхоуп не мог иметь над нею никакой власти. Я не воспринимал его как потенциального соперника и начал проникаться симпатией к этому безобидному и явно скучавшему молодому человеку, беседовавшему со мной с хорошо отработанной непринужденностью.

Когда мы исчерпали темы университета и карьеры, я с деланой беспечностью спросил его, не знаком ли он с дамой по имени Элла Харкорт.

— Я хорошо ее знаю, — ответил он, разглядывая меня из-под своих белесых, почти невидимых ресниц.

А поскольку тут он решительно замолчал, я спросил его, как давно он знаком с Эллой.

— О, на протяжении долгих лет.

— А вы, случайно, не знаете, как мне ее найти?

Он вопросительно посмотрел на меня, вскинув левую бровь.

Я почувствовал, что придется соврать, хотя толком не знал зачем:

— У меня осталась одна ее вещица. Она забыла ее в… ну, в этом доме, где мы на прошлой неделе вместе оказались на вечеринке. Речь идет о сумочке. Я хотел бы вернуть ее мисс Харкорт.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил он. — И почему бы вам не вернуть ей эту сумочку прямо сейчас?

Я посмотрел туда же, куда и он, — в сторону двери: Элла как раз входила в гостиную.

Совершенно ясно представляю себе ее: она стоит под тяжелым взглядом кого-то из аристократических предков Бодменов, улыбается Камилле, но не смотрит на нее. На ней то же самое платье, в каком я повстречал ее в первый раз… или нет, другое, потому что теперь видны плечи. Во всяком случае, оно тоже черное. Этот цвет очень бледнит Эллу, однако щеки ее пылают.

Она ниже ростом, чем Камилла, и красота ее не столь очевидна. Мне вдруг становится интересно, какова на ощупь вон та впадинка у нее под ключицей.

Камилла берет у Эллы подарок и размышляет, куда его пристроить: стол уже ломится от подношений. Наконец она помещает сверток Эллы на самую вершину груды, и он чудом там удерживается: он очень маленький. Упаковочная бумага коричневая, поверху сверток перевязан золотой прозрачной лентой с бантом; мне любопытно, что там внутри.

— Я ей скажу, если хотите. — Неожиданно властный голос Стэнхоупа нарушил мое взволнованное оцепенение. Он уже пробирался к Элле сквозь толпу. — Имею в виду сумку! — выкрикнул он, прежде чем исчезнуть.

Медленно двинулся я к Элле через море людей, задевая локти и плечи, с улыбкой произнося извинения. Я смотрел, как Стэнхоуп похлопал ее по спине и она обернулась, улыбнулась, поцеловала его. Потом они оба стали выбираться из потока все прибывающих гостей, тогда я поменял направление — так, чтобы пересечься с ними.

— Добрый вечер, мисс Харкорт, — сказал я, оказавшись позади нее.

Услышав свое имя, она повернулась и, увидев меня, улыбнулась. Это была неловкая улыбка, но она умело скрывала свою неловкость.

— Мистер Фаррел! Какая неожиданность.

Какое-то время мы глядели друг на друга. Она пыталась вспомнить в точности, что именно сказала тогда незнакомому человеку, которого не предполагала увидеть когда-либо впредь, а я рассматривал в мельчайших подробностях черты ее изящного худого лица, все те же голубоватые круги под глазами, румянец щек, живые зеленые глаза, прямой пробор на мальчишески коротких светлых волосах. Она первая вспомнила о приличиях:

— Мы ведь говорили с вами о Чарли Стэнхоупе.

Я кивнул, наслаждаясь изумлением на лице Стэнхоупа. Элла стояла прямо напротив меня, он — чуть позади нее.

— Ну так вот он. — Она повернулась к нему вполоборота, так что оказалась между нами. — Чарли, познакомься, это мой друг, мистер Фаррел. Он тоже учился в Ориеле, думаю, немного позже тебя.

Стэнхоуп улыбнулся:

— Мы уже познакомились. Мы тут целый час беседовали, пока ваша светлость завивала волосы. — Он ласково потрепал Эллу по плечу. — Да, Фаррел хочет вернуть тебе какую-то вещь. Сумку, которую ты где-то оставила на прошлой неделе, потому что в этой хорошенькой головке гуляет ветер.

Я встретил ее взгляд с решимостью отчаяния, стараясь не покраснеть. На лице Эллы первоначальное удивление превратилось в понимание, а на смену последнему пришло, как мне показалось, даже некоторое озорство.

— Да, — подтвердила она после паузы, и глаза ее блестели, — как это глупо с моей стороны. Ты знаешь, какой забывчивой я порой бываю.

Стэнхоуп пожал плечами:

— И не только я это знаю…

— Будь так мил, принеси мне немного шампанского. И пожалуйста, без бренди.

Стэнхоуп кивнул и послушно исчез. Мы вместе пронаблюдали, как его светловолосая голова, покачиваясь, проплывает над толпой: он был на добрых полфута выше всех остальных.

— Итак, мистер Фаррел. Вот мы и встретились снова.

Я кивнул:

— Спасибо, что проявили ко мне снисходительность.

— Не за что. По правде сказать, я весьма польщена. И рада, что вы нынче выказываете больше храбрости, чем в тот раз, когда мы впервые встретились.

— Лгать — это такая уж храбрость?

— Лгать Чарли Стэнхоупу обо мне — да. Браво.

Мы улыбнулись друг другу.

— Как ваши дела?

— О, примерно так же, как во время нашей первой встречи.

— То есть проблема осталась.

— Вы сегодня прямодушны и решительны, да?

Прежде чем я успел ответить, вернулся Стэнхоуп с бокалом шампанского для Эллы. Сияя, он окинул взглядом комнату; кто-то запел «С днем рожденья тебя». Все подхватили мотив, и голоса слились в восторженный хор. Неожиданно свет погас, и в комнату на тележке вкатили большой белый праздничный торт с двадцать одной свечой.

Камилла стояла посреди гостиной-и подобающим образом краснела.

— Правда она изумительна? — шепнула Элла мне на ухо.

3

Возникла суматоха вокруг раздачи торта, а когда она утихла, Эллы уже не было. Я разглядел вдалеке Стэнхоупа: он энергично отвоевывал себе кусок этого воздушного лакомства с кремом. Я вдруг снова оказался вовлеченным в разговор с девушкой, владевшей виллой в Биаррице: подозреваю, она флиртовала со мной в надежде на то, что я сыграю что-нибудь по ее просьбе. А я получал садистское удовольствие, не исполняя ее желания.

В конце концов и я завладел куском праздничного торта и, столкнувшись с Камиллой, попытался объяснить ей, какая замечательная получилась вечеринка, но тут снова увидел Эллу: она стояла одна, глядя поверх человеческого моря. На кого она смотрела? Кого искала? Возможно, меня? Надежда была слабая, но ее оказалось достаточно.

Я улизнул и пробрался в проходную комнатку, где заприметил ее. Комнатка была заставлена книгами, которых никто никогда не читал. В соседней комнате заиграла музыка. Мы с Эллой стояли рядом, наблюдая, как гости перемещаются поближе к оркестру.

— Дорого бы я дала, чтобы узнать, что происходит в мозгах у всех этих людей, — сказала вдруг Элла, не глядя на меня, продолжая рассматривать гостиную, похожую на свежевскопанную лужайку: черные смокинги смиряли и подавляли пестроту дамских нарядов. — Если, конечно, у них вообще есть мозги. А поведение этих джентльменов заставляет в данном предположении усомниться.

Я был поражен тем, насколько точно слова Эллы отражали мои собственные мысли. Они также подтвердили подозрение, беспокоившее меня на протяжении всего вечера, да и раньше приходившее мне в голову: я не одинок в своем осуждении громоздких церемоний и показухи нашего общества, однако и сам могу стать объектом той критики, которую втайне высказывал в адрес других. От мысли этой мне стало не по себе.

— У всех есть мозг, — возразил я. — Вопрос лишь в том, пользуются они им или нет.

— Полагаю, я должна как-то пояснить столь наглое заявление, — тихо произнесла она.

— Если только вам самой это важно. — Поняв, что на меня ее суждение, по-видимому, не распространяется, я испытал облегчение и стал великодушен.

— О, я и сама рада все объяснить. Видит бог, я много в этом практиковалась. Понимаете ли, мистер Фаррел, моя проблема не в отсутствии мозга, хотя иногда мне хочется, чтоб так оно и было. Моя проблема… — Она сделала паузу.

Я ждал.

— Моя проблема…

— Да?

Элла колебалась, кажется, раздумывала, стоит ли идти на откровенность.

— Моя проблема заключается в том, что я слишком много болтаю, — вымолвила она наконец. — Мне не следовало бы все это вам говорить. Мы с вами едва знакомы. Пойду-ка я лучше поищу Чарли. — Она нагнулась за сумочкой.

— Нет, не надо, — попросил я тихо; искренность моего порыва заставила ее остановиться. — Не уходите. Расскажите мне.

— Вряд ли вам могут быть всерьез интересны путаные мысли девушки, которую вы едва знаете.

— Но они мне интересны. Расскажите!

Между нами повисла тишина.

— Ну хорошо, — решилась Элла, разглядывая из комнатки потоки гостей, суетившихся внизу, — моя проблема состоит в том, что мозг у меня есть, но использую я его нерегулярно. Я прибегаю к помощи разума лишь тогда, когда все уже зашло слишком далеко. Вот в чем моя беда. Мне кажется, я так грубо отзываюсь о людях, потому что мне нужно знать, что я не одинока в своем мире дураков.

— По крайней мере один согражданин у вас есть — я, если, конечно, это вас хоть сколько-нибудь утешит.

— Вы очень милы. — Элла принялась копаться в своей сумочке — той самой, что я видел у нее неделю назад.

Я снова услышал знакомый щелчок, когда она закрывала ее, и опять она достала портсигар, а потом первые серебристые колечки дыма полетели кверху, хотя на сей раз они поднимались к белому потолку, а не к голубому небу с розовой полоской зари.

— Я отчаянно надеюсь на то, что не по моей вине меня забросило туда, куда забросило. Течения человеческих ожиданий очень сильны. Кто я такая, чтобы пытаться плыть против них?

— Вы забываете: я не имею ни малейшего представления о том, каков ваш личный остров.

— Не имеете, конечно, не имеете. — В голосе ее зазвучало нечто похожее на нежность. Она сделала очередную долгую затяжку. — И я не стану утруждать вас его географией. Но вы согласны, что общество — как океан?

— Я в этом не уверен.

— Взгляните на людей на сегодняшней вечеринке. Все они с сознанием выполненного долга плывут по течению. Им нет необходимости выбирать направление. Хотела бы я знать: хоть кто-то из них все же это делает? Хоть один пытается плыть самостоятельно? — Она снова затянулась. — Люди перемещаются стаями, как рыбы. Так безопаснее.

Я слушал, зачарованный тем, с каким прямодушием и с какой безмятежностью Элла высказывала все то, что сам я выразить не мог.

— Но счастливы ли они от этого? — спросил я.

— От чего?

— Оттого, что перемещаются стаями.

— Должно быть. Если они никогда ничего другого не знали — вряд ли им хочется большего, чем то, что у них уже есть. Иногда в неведении заключена благодать. Для некоторых.

— А для вас? — Здесь, в укромном закутке, моя храбрость удивляла меня лишь отчасти.

— К сожалению, у меня как раз неподходящий объем знаний. Достаточно, чтобы знать, как мало у меня свободы, и недостаточно, чтобы понять, что с этим делать. Думаю, мне следовало сильнее грести, ведь в прошлом я хотела плавать самостоятельно. Но это так… утомительно. — Она затушила сигарету с решительным видом, не допускавшим возражений.

— И сейчас еще не поздно, что бы вы там ни сделали. У вас вся жизнь впереди.

— Не говорите так. Мои перспективы не слишком лучезарны. И в любом случае…

Она не договорила: появился Чарли Стэнхоуп. Он обнял Эллу за талию и извинился передо мной за свое намерение похитить ее.

— Давай потанцуем, — сказал он.

К моему удивлению, Элла безропотно позволила себя увести.