– Ты так думаешь?
– Знаешь что? – сказала Кейт. – Вообще-то мне все равно. Лишь бы мы обе дошли в Лондоне до финала, обе оказались на пьедестале. А кто какую медаль получит, не важно.
– Ага, – откликнулась Зоя. – Лишь бы золото досталось мне.
Кейт улыбнулась, покачала головой.
– Ох, Зоя, ну что с тобой делать?
– Со мной все в порядке.
– Правда? А я волнуюсь. Мне кажется, ты немного не в себе.
– Дорога была мокрой, Кейт. Аварии неизменно случаются; бывает и кровь. Девушки, не способные справляться с травмами, давным-давно выбыли из игры.
Кейт вздохнула.
– Я не о таких травмах тебе говорю. Я говорю о серьезных.
Зоя отвернулась. Кейт сжала ее руки.
– Не обязательно все время друг на друга злиться, правда? Мы могли бы заключить перемирие. Поговорить о том, что тебя гнетет.
– Ничто меня не гнетет.
Зоя высвободила руки и нарисовала в воздухе кавычки с двух сторон последнего слова Кейт.
Кейт немного помедлила, а потом снова взяла подругу за руки.
– Дело в Адаме?
– Нет, – резко оборвала ее Зоя.
– А все-таки в нем, да? – настаивала Кейт. – Я тебя знаю. Когда ты вытворяешь черт знает что, значит, ты думаешь о нем.
Зоя посмотрела на Кейт в упор.
– Я думаю про парней и шопинг.
Санитар молча возобновил работу. Неотложка продолжала свой неспешный путь под дождем.
«Ну вот что с ней делать?» – думала Кейт.
Если закрыть глаза, можно подумать, что беседуешь с пьяной бабой на автобусной остановке – одной из этих заторможенных зануд с опухшими глазами; впрочем, иногда они становятся злобными и язвительными. Они с прищуром смотрят на тебя сквозь сигаретный дым, пальцы их плетут нить невидимых оскорблений и ткут из нее саван. Но когда так говорила Зоя, она глядела на тебя ясными зелеными глазами, кожа у нее на лице была безупречно чистой, и вся она светилась олимпийским здоровьем. Такое несоответствие повергало в шок. Наверное, что-то подобное можно почувствовать, если тебе врежет по физиономии плюшевый медвежонок.
– Хочешь, после больницы поедем ко мне? – спросила Кейт. – Поужинаешь с нами.
– Я не голодна, – буркнула Зоя, словно подруга спросила у нее, хочет ли она есть.
Кейт пришлось напомнить себе, что Зоя не всегда ведет себя скверно и что потом ей неизменно становится стыдно. По крайней мере, она хотя бы пытается объяснить, в чем дело. Так Кейт узнала, например, об Адаме. Несколько лет назад, задолго до Афин, Зоя впала в свое обычное мрачное состояние и отколола такое, из-за чего Кейт проиграла гонку на Национальном чемпионате. В последовавшие за тем недели Зоя мучилась угрызениями совести – так, во всяком случае, представлялось Кейт. Ей казалось, что ее подруга трепещет, словно бледный беспокойный свет, пытающийся разогнать тени от ее поступка. Зоя пригласила Кейт на ланч, просто умоляла ее прийти, и они встретились в одном из лучших ресторанов города – в «Линкольне». Такой дорогой ресторан Кейт позволить себе не могла и сомневалась, что Зое это по карману.
В зале, где стены и пол были отделаны каррарским мрамором, пианист с трехдневной щетиной, в льняном костюме и в туфлях на босу ногу, играл Дебюсси, сидя за роялем на низком стульчике. Зоя расположилась здесь как у себя дома – в этих своих джинсах и просторной серой майке. Но все равно она привлекала внимание. Кейт укрылась за книжкой меню, отыскивая хотя бы одно блюдо, соответствующее ее спортивному рациону.
Напрасно она согласилась прийти сюда, чтобы наконец помириться. Ей все больше казалось, что Зоя решила ее унизить.
Она в тоске оторвала взгляд от меню и увидела, что подруга смотрит на нее в испуге.
– Черт, – выдавила из себя Зоя. – Тебе здесь не нравится, да?
– Почему? – возразила Кейт. – Тут очень мило. Зоя подняла руку.
– Погоди-ка. Я все исправлю.
Она встала, подошла к пианисту, села с ним рядом, что-то шепнула на ухо. «Прелюдия» на миг словно споткнулась, а потом пианист заиграл в более быстром темпе, провожая Зою улыбкой.
– Ну вот, – сказала она.
– Что ты ему шепнула?
Зоя небрежно махнула рукой, сдула прядь волос, упавших на лоб.
– Пообещала дать номер своего телефона, если он поднимет тебе настроение.
– Не смешно! – возмутилась Кейт.
– Ага, – согласилась с ней Зоя. – Я вела себя с тобой как полное дерьмо и теперь не знаю, каким образом все исправить.
Кейт смотрела Зое в глаза, стараясь понять, искренне ли та говорит, а пианист плавно перескочил с Дебюсси на песенку Бритни Спирс Oops, I did it again, исполняя попсовый мотивчик в абсолютно классическом стиле и с серьезнейшей физиономией.
Кейт не удержалась от улыбки.
– Просто не знаю, что у меня с головой, – призналась Зоя. – Мне так отчаянно хочется выиграть, что я забываю, что ты – это ты. Что мы с тобой подруги.
Кейт чувствовала, как ее злость растворяется в пузырьках минеральной воды и импрессионистских пассажах, которыми пианист щедро сдабривал «шедевр» Бритни.
– Ладно, – сказала Кейт. – Только в следующий раз не забывай об этом. Напиши себе на руке, черт побери, или еще где-нибудь.
Зоя прикусила нижнюю губу.
– Я знаю, у меня проблемы в общении. Я тебе говорила… Я всем говорю, что я – единственный ребенок в семье, а на самом деле у меня был брат, и я его потеряла, когда мне было всего десять лет. Вот так. Скучная старая история. Как только кто-то подходит слишком близко, я его отталкиваю. Прости.
– Господи… Нет, это ты меня прости, Зоя. Ты должна была хоть что-то мне сказать.
Зоя запрокинула голову. Глаза у нее покраснели, но тут пианист заиграл что-то в бравурном стиле, и она рассмеялась.
– О таком не рассказывают. Ты первая, кому я сказала.
– Это случилось в Манчестере?
– Или на другой планете.
– Том знает? Зоя нахмурилась.
– Это не имеет никакого отношения к тренировкам.
– А мне все-таки кажется, что ему стоит знать.
– А я думаю, что про такое говорят только лучшим друзьям. Зоя ждала реакции Кейт. Но прежде чем та придумала,
что сказать, подошел официант и поставил перед ними тарелки, накрытые серебряными крышками. Он галантно поднял крышки, отвесил девушкам легкий поклон и плавно ретировался. На тарелках лежало по сто пятьдесят граммов вареного дикого риса, по шестьдесят граммов измельченного изюма, сто граммов консервированного тунца в собственном соку и тридцатиграммовый энергетический белковый батончик в желто-голубой упаковке. Кейт не верила собственным глазам.
– Я спросила у Тома, что тебе сегодня полагается есть, – хмыкнула Зоя, – и решила, что такое меню выгонит из тебя злость.
Кейт оторопело уставилась на Зою, а пианист сыграл короткое интермеццо с барочными вариациями на тему из сериала «Рыцарь дорог».
– Что? – спросила Зоя.
Кейт на миг задержала на ней взгляд, улыбнулась и покачала головой.
– Ничего, – ответила она. – Bon appe´tit.
Bon appe´tit… Вот и все… куда проще, чем найти слова, чтобы объяснить, что порой – в те редкие моменты, когда Зоя не доводила ее до серьезного срыва, – дружба с ней просто кружила голову.
Вот о чем думала Кейт, когда они ехали в отделение неотложной помощи.
– Ты точно в порядке? – спросила она подругу. – По-настоящему?
Зоя взглянула на раны на своем предплечье.
– Да, – тихо сказала она. – Выживу.
Когда ушли Кейт и Зоя, Том ощутил страшную усталость. Он выудил из унитаза зубной протез, отмыл его хлоркой, сполоснул водой и вставил. Входную дверь залепил скотчем и закрыл на цепочку. Сел перед фальшивым пламенем, принял две капсулы нурофена и запил половиной бокала красного вина.
Он проснулся от собственных рыданий и в первые мгновения ничего не мог понять. Доплелся до кухни на негнущихся ногах и поставил чайник.
Он дышал. Уже хорошо. Даже очень. Вот голубые и белые плитки кафеля в кухне. Вот старая столешница с царапинами и кругами, по которым можно провести пальцами. Хорошо. Надо перестать относиться к этим снам как к доказательству того, что ты проклят. Просто треклятые нервы скрипят и жужжат, как старые сплетницы.
По большому счету, он не виноват. Это была честная работа – вот так и надо смотреть на свою жизнь. Закончив собственные выступления на Олимпиадах, он мог остаться в Австралии, и дружки-приятели сколько-то лет покупали бы ему выпивку. Он этого не сделал. Он принял правильное решение: прилетел сюда, чтобы начать новую жизнь в качестве тренера. И еще он завел семью, только у них ничего не получилось. Зато возникла идея: быть может, если он станет помогать другим детям, то как-то расквитается за неудачу в воспитании собственного ребенка?
Теперь он уже мало что помнил о своем мальчике. Наверное, это не так уж плохо. С какого-то момента твои добрые дела должны постепенно зачеркнуть плохие – даже в воспоминаниях.
Он начал тренировать юниоров, а когда в восьмидесятых появился велосипедный мотокросс, достиг больших успехов. Этот кросс… Вот уж действительно «Безумные гонки»: подростки в шлемах, целиком закрывающих лицо, их ноги, работающие как маленькие паровые поршни… Скоро Том перестал заниматься кроссом, теперь он работал с ребятами в промежутках между чемпионатами, чтобы ближе познакомиться с ними. Это давало ему возможность морально поддержать подопечных. Психика ребенка в сотни раз крепче, чем у взрослых. Если разглядеть, какой подросток бежит от своего прошлого, а какой мчится к будущему, можно высвободить немало таящейся внутри энергии.
Когда наступал день соревнований, его ребятишки всегда были в форме и выигрывали все чертовы трофеи, какие только можно выиграть. Том любил этих яростных бойцов ростом ему до пояса. Особенно милы его сердцу были ребята свирепые. Помогаешь им выиграть один раз, другой, и мало-помалу в их улыбках на подиуме становится все меньше «А пошел ты…» и чуточку больше «Ух, кайф какой». Может быть, с Зоей он до сих пор терпеливо ждал такого мгновения и знал: настанет день, когда она улыбнется открытой, радостной улыбкой.
Он славно потрудился над своей жизнью. Если положить все на весы – попытку собственного отцовства на одну чашу, а на другую – ребят, которым помог, – кто скажет, в какую сторону склонится эта гребаная чаша? Ты каждый час старался изо всех сил – вот и все, что ты мог делать.
Том налил в чашку кипяток и размешал чай. Прищурившись, глянул на табло на панели духовки и увидел, что уже почти девять вечера. «Ну уж нет, я не дурак, – подумал он. – Пусть этот пакостный сон ускользнет из дома, и только тогда я рискну снова заснуть». Он сделал глоток и оперся о стойку. Колени терзала жгучая боль, но сесть Том не отваживался – вдруг не сумеет встать? Ему совсем не хотелось снова звать на помощь своих девочек.
Нет, ну это надо же! Теперь
Он всегда считал, что важнее всего результат. Верил, что самое большое счастье – видеть, как растут его спортсмены. После того как несколько лет он выводил ребятишек на верхние ступени пьедестала почета, его повысили в должности и поручили элитную программу британского велосипедного спорта. Нужно было отобрать юношей и девушек от семнадцати до девятнадцати лет с самыми лучшими результатами на национальном уровне и определить, кто из них способен подготовиться к международным соревнованиям. Эти ребята были готовы умереть за славу. Им предоставили Национальный центр велосипедного спорта при Манчестерском велодроме. Настали поистине грандиозные времена! Том сам мог отбирать спортсменов, с которыми ему хотелось работать. Чаще ими оказывались девушки. Они серьезнее относились к тому, чем занимались, и это соответствовало тренерскому стилю Тома, а он был строже сержанта, муштрующего новобранцев.
Он отсеивал девушек, а потом выбирал самых лучших из них, и в итоге отказался от всех, кроме Зои и Кейт. Потому что этому он мог посвятить свою жизнь: вывести их двоих на вершину. Он отдал своим девчонкам лучшие годы, и ему всегда хотелось одного: видеть их достижения. Но, увы, теперь четыре олимпийских золота Зои и крошечные промахи Кейт уже потеряли свое значение. Его девочки до сих пор в него верили – вот что самое главное. При том что тренер их – старая развалина и ничего больше.
Том вылил остатки чая в раковину, вернулся в комнату и лег на кровать.
Ему стало лучше. На самом деле. Навалилась дремота, Том закрыл глаза. Он ясно увидел свою дальнейшую жизнь, и теперь она казалась ему не слишком сложной. Он подготовит своих девочек к Олимпиаде, уйдет на пенсию и отвезет свои несчастные коленки в Австралию. Может быть, даже выкупит старый дом, если он, конечно, еще существует. Будет попивать винцо, удобно устроившись на веранде, и примирится со всем, что с ним случилось. Для тебя еще не все кончено, если ты способен смотреть в глаза своим воспоминаниям и… не то чтобы быть к ним равнодушным, но хотя бы их не бояться.
Кейт сжала колено Зои.
– Мне пора домой, – сказала она. – Джек и Софи небось гадают, куда это я подевалась.
Зоя улыбнулась.
– Ладно. Спасибо, что побыла со мной.
– Все будет хорошо?
Зоя посмотрела на стройного симпатичного врача, осторожно накладывавшего стерильную повязку на ее предплечье.
– Пожалуй, у меня есть все, что нужно.
В административном кабинете на верхнем этаже суперсовременного офисного здания шестеро чиновников среднего звена собрались за ореховым столом середины века в конференц-зале. Они только что внесли изменения в правила проведения соревнований по велосипедным гонкам на треке. Было уже почти полночь; всем хотелось поскорее закончить работу и вернуться домой, к своим семьям. Протоколы были просмотрены и пересмотрены. Завтра предстояло обсудить изменения в правилах современного пятиборья. На столе стояли полупустые чашки с остывшим кофе, полупустые банки с тепловатой диетической колой. Обслугу давно заменили автоматы. В длинном коридоре уборщики пылесосили ковры.
Чиновники изменяли правила участия в Олимпиаде, дабы удовлетворить пожелания акционеров телекомпаний США, Европы и Азии. Составители программ требовали, чтобы в соревнованиях участвовало меньшее число гонщиков, так как считали, что нужно показывать поменьше отборочных заездов и побольше финалов в прайм-тайм. Это было нужно также и для того, чтобы потрафить вторичным акционерам – рекламным агентам на двенадцати сотнях региональных рынков, которым необходимы приемлемые цены для своих клиентов. А клиенты затянули ремни потуже, потому что банкиры высосали из денег, можно сказать, костный мозг, и покупатели не могли тратить слишком много.
В итоге чиновники дружно согласились с тем, что время соревнований на велодроме следует сократить. Вот что стало с миром, по которому когда-то беспечно колесили на своих медленных великах дети. Время было реструктурировано, как старый долг. Долгий безмятежный час порезан на микроскопические частицы. Манифесты сократились до мемов, речи сжались и превратились в звуковые биты, отборочные заезды сменились финалами, и не чиновники виноваты в том, что старику-тренеру нужно теперь выбрать из двух девочек-гонщиц, которые выросли рядом с ним, одну, а та из них, которая сейчас находится на грани жизни и смерти, чувствует, как рвется хрупкая нить связи между ними.
Чиновники внесли данные пересмотра правил в документы, встали из-за стола и вышли из конференц-зала. Они шли по пустым коридорам, разговаривая о женах и детях, а детекторы, улавливая их движение, издавали негромкие металлические щелчки, включая освещение. Стоило миновать какую-то зону, и светильники выключались в том же порядке, в каком включались. Казалось, за этой группой крадется другая – безмолвная, жаждущая темноты. В коридорах становилось темно и тихо.
Чиновники спустились на лифте прямо к подземной парковке, сели в тускло-черные или серебристо-серые машины – «фольксвагены», «ауди», «вольво», доступные администраторам МОК среднего звена. Одни включили музыку, другие предпочитали ехать домой в тишине. Если они и думали о том, что только что случилось, то им казалось, будто они лишь самую малость изменили условия соревнований. Информация об этом даже не должна попасть в газеты.
Софи сражалась с Вейдером на световых мечах на смотровой площадке Облачного города. Лиловое солнце садилось за кипящие газовые облака планеты, лежащей далеко внизу… – и тут на айпаде сработал будильник. Софи с трудом очнулась от сна и отключила будильник. Она не обращала внимания на то, как слабы и тяжелы ее руки и ноги. Она знала, что должна сделать. Такова миссия джедая, а джедаи равнодушны к болезням.
Она нажала кнопку на рукоятке своего светового меча. Он неплохо освещал комнату. Софи слезла с кровати и на цыпочках вошла в спальню родителей. Она немного постояла у них в ногах, подняв свой меч, чтобы получше их разглядеть. Все было в порядке. Родители крепко спали. Голова мамы лежала на груди отца – такая уж на Земле традиция.
Софи на цыпочках вернулась к себе и прислонила световой меч к стене. Встав на коленки, вытащила из-под кровати модель «Тысячелетнего сокола», подняла ее, стараясь держать ровно, чтобы ничего там не расплескалось.
– Осторожней, малышка, – пошептал Хан Соло. – Одно неверное движение – и старое корыто может дать крен.
Поделиться книгой: